Постнеклассическая картина мира

 

Постнеклассическая картина мира формируется во многом под влиянием неклассической на путях построения образа реальности, характеризующейся чертами стохастичности, нелинейности, неопределенности, необратимости.

Развитое неклассической физикой представление о мирообразовании как процессе возникновения порядка из хаоса подвело к необходимости его рационального истолкования как сферы обусловленности свободной игрой многообразия факторов. Каждый из них, взятый сам по себе, может не иметь ничего общего с порождаемыми хаосом явлениями и процессами. Они рождаются под влиянием случайно возникающих и стохастически действующих «ансамблей» взаимозависимых факторов. Понимание детерминации как последовательности непредсказуемых и в принципе необратимых, а, значит, и генетически мало взаимосвязанных событий ориентирует усилия научного сообщества последних десятилетий на разработку постнеклассической картины мира, ближайшим наглядным образом которой может служить образ «бытия-становления» в форме древовидной ветвящейся графики.

В силу особенностей детерминационных воззрений, важнейшим элементом стратегии постнеклассической картины мира является принцип «нелинейности», ориентирующий на методологию вариативности, неоднозначности, понимания реальности, как поля сосуществующих возможностей.

Уяснение сущности нелинейной картины мира осуществлялось посредством разработки теории особенностей (А. Пуанкаре, А.А. Андронов, и др.) и теории катастроф (Р. Том и др.) в математике, теории неравновесных процессов, или синергетики в физике, химии и биологии (А.Р. Пригожин, Г. Хакен и др.).

Синергетика, возникшая в начале 70-х гг. прошлого века, приобрела значение общенаучной дисциплины, главной задачей которой является изучение закономерностей самоорганизации любых систем, - от физических и химических до биологических и социальных. В качестве самоорганизующихся рассматриваются неравновесные системы, состояния неустойчивости которых достигает критических значений, близких к точкам бифуркации^[213].

Стратегии будущего с точки зрения стандартной и нестандартной модели эволюции вселенной оказываются совершенно различными. Вместе с тем, следует иметь в виду, что в силу особенностей постнеклассической науки, обе модели также как и лежащие в их основе теории являются по-преимуществу продуктом мысленного конструирования в условиях либо острого дефицита, либо полного отсутствия опытно-экспериментального подтверждения. Влияние субъекта познания на сам процесс и результаты научного исследования оказывается столь существенным, что в последние годы принято говорить о реальности специфических когнитивных структур и установок «постнеклассической научной рациональности». Характеризуя её эпистемологические особенности, В.С. Степин совершенно справедливо подчеркивает, что «… постнеклассическая наука расширяет поле рефлексии над деятельностью, в рамках которой изучаются объекты»^[214]. В отличие от неклассической науки «… она учитывает соотнесённость знаний об объекте не только с особенностями средств и операций деятельности, но и с её ценностно-целевыми структурами»^[215].

Переход от неклассической к постнеклассической картине мира характеризуется всё более высокой степенью включённости форм проявления человеческой субъективности (способов рационализации, личностных, коммуникативных, нравственно-этических и др. характеристик) в языки описания современного естествознания и социогуманитарных наук. В этом обнаруживается, во-первых, существенное углубление тенденций формирования картины мира на основе синтеза естественнонаучных и социогуманитарных знаний в составе единой теории и, во-вторых, - усмотрение бытийно-онтологических оснований этого единства отнюдь не в материальности мира,^[216] а в фактах человеческого существования.

Свидетельством тому является продолжающиеся дискуссии в физике, связанные с выдвижением и уяснением роли «антропного принципа», или факта человеческого существования для формирования современной картины мира.

К началу 70-х гг. прошлого столетия становится ясным, что существование человека и окружающего мира оказывается возможным благодаря высокой степени точности соотношения фундаментальных физических констант. Эволюционные последствия даже самых незначительных отклонений от численных значений их стандартных величин оказываются столь значительными, что исключают какую-либо вероятность возникновения человека. Осознание этого факта и его проблематизация в исследованиях Б. Картера, Дж. Уиллера, С. Хокинга и др. приводят к выдвижению «антропного принципа», смысл которого заключается в утверждении, что мир является таким постольку, поскольку в нём существует человек. Б. Картер предложил два истолкования антропного принципа: «слабое» и «сильное». Согласно первому из них, человек смог возникнуть лишь на определённом этапе эволюции Метагалактики. Согласно второму, т.е. «сильному», - Вселенная и определяющие её поведение фундаментальные физические константы изначально должны быть такими, чтобы мог возникнуть человек. Отсюда нередко делается вывод, что Вселенная изначально была антропологически «запрограммирована». Иначе говоря, организация и развитие Вселенной рассматриваются в данном случае как осуществляющиеся в соответствии с преданной, именно антропологической целью^[217]. Существованию же человека придаётся значение своего рода «ключа» к пониманию закономерностей мирообразовательного процесса в целом.

Не смотря на различие и даже противоположность существующих интерпретаций антропного принципа (от собственно научных до теологических), общим для них является признание реальности явлений направленности, целесообразности не только в живой, но и в неживой природе. Отсюда свойственное постнеклассической науке тяготение современной физики к описанию объекта исследования с учётом свойств его индивидуальности, уникальности^[218] и в этом смысле к сближению с методологическими установками социогуманитарных наук.

О существенном росте интегративного значения когнитивных и экзистенциально-персонологических свойств человеческой субъективности в формировании современной научной картины мира свидетельствует факт включения физико-космологического антропного принципа в состав современного эволюционизма в целом.

Идея универсального, или глобального эволюционизма, развитая академиком Н.Н. Моисеевым, основывается на результатах обобщения достижений классического дарвинизма, современной синтетической теории эволюции,^[219]эволюционизма в биологии^[220], а так же исследований в области теории организации и синергетики. Согласно замыслу, глобальный эволюционизм должен служить целям объединения в составе единой системы представлений всего наличного комплекса эволюционных теорий, отражающих закономерности развития от «большого взрыва» до возникновения планетарных систем, жизни, человека и культурно-цивилизационной истории общества.

Принципиально важными элементами стратегии постнеклассической картины мира являются возникшие под влиянием идей эволюционной биологии концепции «социобиологии» (Э. Уилсон), «эволюционной эпистемологии» (К. Лоренц, К. Поппер), эволюционных этики (М. Рьюз) и эстетики (Г. Пауль), генетики культуры (Ф. Добжанский и др.). Эти концепции существенно конкретизируют идею глобального эволюционизма, которая далека от своего завершения и сейчас имеет вид не детально разработанной теории, а скорее научно-исследовательский программы.

И социобиология, и эволюционная эпистемология, эволюционные этика и эстетика и др. выполняют в составе постнеклассической картины мира роль средств своего рода «наведения мостов», то есть установления более или менее органичных связей между человеком и природой, знаниями о биоорганической и социокультурной эволюцией. И хотя эти опыты нередко не выдерживают критики, тем не менее, они рельефно обозначают наиболее перспективные направления и «участки» возможного прорыва научного поиска к созданию единой картины мира.

В частности, возникновение социобиологии, ознаменовалось острой постановкой вопросов биологического и социального, физиологического и психического, генетических предпосылок и воспитании в развитии человека. Конечно, в центре внимания оставалась проблема природы человека и его перспектив в современном мире^[221]. В ходе последующих дискуссий остро обсуждается методология комплексного исследования в форме уяснения границ допустимости аналогий между поведением животного и человека, принципы моделирования социальной организации, роли эволюционной биологии и идей глобального эволюционизма, соотношения социогуманитарного и естественнонаучного подходов в познании человека.

В контексте методологического анализа, обширного теоретического и опытно экспериментального материала из области биологии, антропологии, отчасти, социальных наук была выдвинута и разработана концепция «генкультурной коэволюции», призванная внести принципиальные коррективы в наше представление о природе человека. Новизна социобиологической антропологии сводится к убеждению о решающей роли генетической обусловленности морального поведения и социокультурной эволюции человека и человеческих сообществ. Такое понимание сути дела вытекает из центральной для концепции генкультурной коэволюции, но мало обоснованной идеи «эпигенетических правил», раскрывающих механизм взаимообусловленности генетической и социокультурной эволюции. Однако, влияние культуры на собственные генетические основания сводится всего лишь к проявлению генетически предзаданных свойств мышления и поведения человека.

Постнеклассические тенденции тотальной антропологизации научного познания и социальной практики («методологический индивидуализм», «антропный принцип», приоритет «прав человека» и др.) рельефно обнаруживаются и в опыте распространения воззрений дарвинизма и глобального эволюционизма на область теоретико-познавательных исследований. К моменту публикации Э. Уилсоном «Социобиологии..» (1975) уже сложилась «эволюционная эпистемология» как «новое» направление в изучении познавательной деятельности. В 1986г. в Вене состоялся первый международный симпозиум по эволюционной эпистемологии с докладами ее лидеров, - нобелевского лауреата, биолога К. Лоренца (1903-1989) и известного философа К. Поппера.

Преследуя цели преодоления принципиальных различий генетической и культурной эволюции на почве эпистемологических исследований К. Лоренц стремится обосновать положение о реальности генетически фиксированных функциональных структур мышления и чувственного восприятия, сформировавшихся в ходе адаптациогенеза. Свою «эволюционную теорию знания» К. Лоренц строит, исходя из решения И. Кантом проблемы преодоления альтернативы рационализма и эмпиризма за счет признания априорности основных форм чувственного созерцания и мышления. Считая когнитивные способности врожденными, К. Лоренц в отличие от И. Канта рассматривает их как эволюционные адаптации, возникшие в результате естественного отбора вариантов^[222]. Крайности рационализма и эмпиризма преодолеваются в этом случае за счет признания существенной познавательной роли индивидуального и социального опыта. Формы мышления врожденны в смысле независимости от личного опыта, но подвержены эволюционным изменениям в форме «обучения» в соответствии с методом «проб и ошибок». Иначе говоря, так же как и в теории познания И. Канта, в эволюционной эпистемологии К. Лоренца признается биологическая врожденность когнитивных функций, категорий мышления и структур «гештальт-восприятия». Но в обоих случаях речь идет о врожденности основных форм, а не содержания знаний.

Если К. Лоренц развивает эволюционную эпистемологию на основе обобщения данных биологии (этология, физиология, генетика, антропология, эволюционная теория и др.), то К. Поппер строит свою концепцию, исходя из дарвиновских представлений о факторах эволюции, а также данных когнитивных наук и философских исследований. Эволюционная эпистемология К. Поппера имеет вид общей теории эволюции познания,^[223] на основе естественного отбора правдоподобных гипотез и их последующей фальсификации.

Попытки прорыва границ, отделяющих естественнонаучную и социо-гуманитарную компоненты картины мира на основе эволюционного истолкования норм морально-нравственного поведения приводят к аналогичным эволюционно-эпистемологическим заключениям. По-мнению, М. Рьюза, специфика «… социального поведения может быть выражена в утверждении, что эти врожденные диспозиции побуждают нас мыслить и действовать моральным образом… биологические факторы заставляют нас верить в бескорыстность морали»^[224].

В последние десятилетия приведены веские аргументы, подтверждающие справедливость широко распространенного мнения об эволюционно-генетической обусловленности целого рода форм социального поведения и антропологической предрасположенности, включая научное и художественно-эстетическое творчество, сферы морали, политики, права и др.^[225]

Становление постнеклассической картины мира осуществляется на наших глазах как процесс возникновения совершенно новых представлений о мире и человеке. Вместе с тем, очевидна их генетическая связь с историческим опытом новоевропейской научной, а еще шире, - духовной традиции в целом.

Характеризуя постнеклассическую научную картину мира, как с точки зрения ее специфических черт, так и свойств, выражающих ее сущность, следует указать на:

1. Систему познавательных средств постнеклассической научной рациональности, акцентированной на учете ценностно-целевых (т.е аксиологических) аспектов исследовательской деятельности.

2. Тотальную антропологизацию научного познания, придание моменту его активности главного источника знании и как следствие этого – безбрежный «плюрализм мнений», ограниченный лишь конвенциональными санкциями научного сообщества.

3. Стремление преодолеть фрагментарность научной картины мира на основе выдвижения и развития таких обобщающих научных теорий как синергетика глобальной эволюционизм и др.

4. Едва ли не абсолютную зависимость от господствующей идеологии неолиберализма вследствие утраты возможности опытно-экспериментального подтверждения научных теорий, усиление тенденций конвенционализма, распространения принципа «плюрализма мнений» на область научного познания в целом.

 

 

 

 

 

Глава 6. ИСТОРИЯ НАУКИ

 

Историография науки

 

Русский мыслитель Н.А. Умов подчеркивал, что «…венец научной работы есть предсказание. Оно раскрывает нам даль грядущих явлений или исторических событий, оно есть признак, свидетельствующий о том, что научная мысль подчиняет задачам человечества и силы природы, и силы, движущие жизнь общественную»^[226].

Следовательно, вновь и вновь человечеству в условиях глобализации мировых процессов необходимо переосмыслить, что смысл возникновения и развития науки в удовлетворении потребностей общественной жизни, что использование ее достижений должны оказывать позитивное влияние главным образом на нужды материального производства, социально-политическую практику, экономический строй общества, господствующее мировоззрение, различные формы общественного сознания, уровень развития производства, техники, духовной культуры, просвещения, а также внутреннюю логику самого научного познания, охватывающего как природу в комплексе, так и социум во всей своей полноте и диалектической взаимосвязи.

Именно с этой точки зрения «... прошлое научной мысли рисуется нам каждый раз в совершенно иной и все новой перспективе. Каждое научное поколение открывает в прошлом новые черты»,- подчеркивал В. И. Вернадский. Кроме В. И. Вернадского отдельными аспектами развития науки занимались Г. Гельмгольц, Т. Гексли, К. Бернар, К. А. Тимирязев, А. Декандоль, В. Оствальд, С. Г. Струмилин, Дж. Бернал.

Однако вплоть до XIX в. проблема истории науки не была предметом специального рассмотрения ни философов, ни ученых, работавших в той или иной области научного знания, и только в трудах первых позитивистов появляются попытки анализа генезиса науки и ее истории, создается историография науки.

Специфика подхода к возникновению науки в позитивизме выражена главным образом Г. Спенсером (1820-1903) в работе "Происхождение науки". Утверждая, что обыденное знание и научное по своей природе тождественны, он заявлял о неправомерности постановки вопроса о возникновении науки, которая, по его мнению, возникает вместе с появлением человеческого общества. Научный метод понимается им как естественный, изначально присущий человеку способ видения мира, неизменяемый в различные эпохи. Развитие знания происходит только путем расширения нашего опыта. Спенсером отвергалось то, что мышлению присущи философские моменты. Именно это положение позитивистской историографии явилось предметом резкой критики историками науки других направлений.

Вместе с тем, теоретическая разработка истории науки началась только в XIX в. Но она понималась в тот период как раздел философии или как раздел общей теории культуры той или иной научной дисциплины. Наконец признание истории науки как специальной научной дисциплины произошла в 1892 г., когда во Франции была создана первая кафедра истории науки.

Причем, первые программы историко-научных исследований охарактеризовались следующим образом:

- хронологическая систематизация в какой-либо области науки;

- описание механизма прогрессивного развития научных идей и проблем;

- определение и попытка «войти» в творческую лабораторию ученого, выявление социокультурного и мировоззренческого контекста творчества, вернее, с чего начинается научное творчество.

С этой точки зрения, одна из главных проблем, характерных истории науки - это попытка понять, объяснить, как, каким образом внешние условия - экономические, социокультурные, политические, мировоззренческие, психологические и другие сферы общественной жизни отражаются на результатах научного творчества, созданных теориях, выдвигаемых гипотезах, применяемых методах научного поиска, т. е. каким образом общество влияет на науку и взаимодействует с ней.

Эмпирической базой истории науки являются научные тексты прошлого: книги, журнальные статьи, переписка ученых, неопубликованные рукописи, дневники и т.д. В этом смысле, историк науки имеет достаточно репрезентативный материал для своего исследования, но очень часто ученый, сделавший открытие, пытается забыть те ошибочные пути поиска, которые приводили его к ложным выводам, что следует всегда учитывать в историографии науки.

При этом, поскольку объектом историко-научного исследования является прошлое, то такое исследование всегда предполагает реконструкцию, которая стремится к подлинности и объективности. Поэтому, как и другим историкам, историкам науки известны возможные односторонние установки, на основе которых проводится исследование: презентизм (объяснение прошлого языком современности) и антикваризм (восстановление целостной картины прошлого без каких-либо отсылок к современности). Изучая прошлое, иную культуру, иной стиль мышления, знания, которые сегодня в науке уже не воспроизводятся, не воссоздает ли историк науки нечто, что является лишь отражением его эпохи? Поэтому презентизм и антикваризм сталкиваются с трудностями, отмеченными многими выдающимися историками науки.

Всплеск историографических исследований зафиксирован в 30-х гг. XX в. В 1931 г. на Втором международном конгрессе историков науки в Лондоне доклад о социально-экономических корнях механики Ньютона сделал советский ученый Б. М. Гессен, применивший в своем исследовании диалектический метод. Этот доклад произвел огромное впечатление на участников конгресса, из числа которых образовался «невидимый колледж», не имеющая организационного оформления группа, объединившая часть английских ученых, занимающихся изучением истории науки.

Работа этой группы дала толчок к возникновению такого направления в западной историографии науки, которое получило название экстреналистского. Представители данного направления поставили своей задачей выявление связей между социально-экономическими изменениями в жизни общества и развитием науки. Лидером его по праву стал английский физик и науковед Д. Бернал (1901-1971), опубликовавший работы «Социальная функция науки», «Наука и общество», «Наука в истории общества» и др. К числу известных представителей экстреналистского направления можно отнести Э. Цильзеля, Р. Мертона, Дж. Нидама, А. Кромби, Г. Герлака, С. Лилли.

Экстерналистская концепция генезиса науки вызвала резкое неприятие со стороны некоторых историков науки, которые представили альтернативную концепцию, получившую название интерналистской, или имманентной. Согласно этой концепции, наука развивается не благодаря воздействиям извне, из социальной действительности, а в результате своей внутренней эволюции, творческого напряжения самого научного мышления. К представителям этого направления относятся А. Койре, Дж. Прайс, Р. Холл, Дж. Рэнделл, Дж. Агасси.

Для представителей экстерналистского и интерналистского направлений характерно, что наука - уникальное явление в истории культуры, зарождается в период перехода от средневековья к Новому времени. В противовес позитивистским взглядам на науку, они утверждают, что научный метод - отнюдь не естественный, непосредственно данный человеку способ восприятия действительности, а формируется под воздействием различных факторов. Но понимают эти факторы они различно. Так, представители экстернализма Э. Цильзель и Дж. Нидам видят их в ломке социальных барьеров между деятельностью верхних слоев ремесленников и университетских ученых в эпоху зарождения и становления капитализма. Р. Мертон же обосновывает существенные черты научного метода, как рационализм и эмпиризм, влиянием протестантской этики.

Интерналист А. Койре (1892-1964) - французский философ и историк науки - видит условие возникновения науки в коренной перестройке способа мышления: в разрушении античного представления о Космосе как о иерархическом упорядоченном мире, где каждая вещь имеет свое "естественное" место, в котором "земное" по физическим свойствам резко отличается от "небесного". Идея Космоса заменяется идеей неопределенного и бесконечного Универсума, в котором все вещи принадлежат одному и тому же уровню реальности. Как считает А. Койре, разрушение Космоса - это наиболее глубокая революция, которая была совершена в человеческих умах, и породила изменения философских концепций, которые выступали в качестве фундаментальных структур научного знания.

Следующим моментом мыслитель выделяет геометризацию пространства, замещение конкретного пространства догалилеевской физики абстрактным и гомогенным пространством евклидовой геометрии.С его точки зрения, не наблюдение и эксперимент, а создание специального языка (для него это язык математики, в частности геометрии) явилось необходимым условием экспериментирования. Койре при этом считает, что историю научной мысли до момента возникновения науки необходимо разделить на три этапа, соответствующие трем различным типам мышления: 1) аристотелевская физика, 2) физика «импето», разработанная в течение XIV в., и 3) математическая физика Галилея.

Представитель же экстерналистского направления, австрийский историк науки Э. Цильзель (1891-1944) утверждает, что развитие человеческого мышления шло не однолинейно, а во многих качественно различных направлениях, где появление науки явилось лишь одной из его ветвей. В статье «Социологические корни науки» он вычленяет общие и специфические условия формирования науки и научного метода:

1. С появлением раннего капитализма центр культуры перемещается из монастырей и деревень в города. Наука не могла развиваться среди духовенства и рыцарства, так как у науки дух светский и невоенный, она может развиваться только среди горожан.

2. Конец средневековья был периодом быстрого технологического прогресса. В производстве и в военном деле стали использоваться машины, что, с одной стороны, ставило задачи для механиков и химиков, а с другой - способствовало формированию каузального мышления.

3. Капитализм с его духом предпринимательства и конкуренции разрушил присущий средневековому образу жизни и мышления традиционализм и слепую веру в авторитеты. Индивидуализм, формирующийся в обществе, явился предпосылкой научного мышления. Доверяя только себе, освобождаясь от веры в авторитеты, ученый развивает критический дух, без которого невозможна наука. Никакое предшествующее общество не знало критического духа, так как оно не знало экономической конкуренции.

4. Феодальное общество управлялось традицией и привычкой, тогда как в утверждающемся капиталистическом способе производства важную роль играют рациональные правила управления и ведения хозяйства. Возникновение же экономической рациональности способствовало развитию рациональных научных методов. Появление количественного метода, почти не существовавшего ранее, неотделимо от духа расчетов и вычислений, присущих капиталистической экономике, которая прочно «сядет» потом на рыночный фундамент.

Рассматривая специфические условия, способствовавшие становлению экспериментального естествознания, Цильзель также рассматривает три социальные группы: а) университетских ученых-схоластов, б) гуманистов и в) ремесленников и их взаимоотношения на протяжении XIV-XVI вв.

Университетский дух до середины XVI в. оставался по преимуществу средневековым и оказывал сильное сопротивление пониманию изменений внешнего мира.

С этой точки зрения гуманисты - представители светской образованности - появились в итальянских городах в середине XIV в. Как секретари знати, папы, служащие муниципалитетов. Многие из них становились литераторами, другие наставниками детей знати.

Ремесленники, выходя из-под власти цеховых традиций и движимые к изобретательству экономической конкуренцией, стали "пионерами эмпирического наблюдения, экспериментирования". Среди них сформировались привилегированные группы, получившие больше знаний по роду их деятельности. За всестороннюю, разностороннюю деятельность Цильзель называет их художниками-инженерами.

Попытку преодоления односторонностей интернализма и экстернализма впервые предпринял американский ученый Т. Кун (1922-1995) в работе "Структура научных революций". Экстерналистская историография, по Куну, необходима при изучении первоначального развития какой-либо области науки, обусловленной социальными потребностями общества. Для зрелой науки приемлема интерналистская историография, обладающая автономией, но оба подхода дополняют друг друга.

Из всего сказанного можно сделать вывод о том, что в настоящее время сосуществуют (несмотря на то, что они возникли в разное время) три модели исторической реконструкции науки:

1) история науки как кумулятивный, поступательный, прогрессивный процесс;

2) история науки как развитие через научные революции;

3) история науки как совокупность индивидуальных, частных ситуаций.

Смысл более ранней кумулятивистской модели может быть выражен следующими положениями: а) каждый последующий шаг в науке может быть сделан, лишь опираясь на предыдущие достижения; б) новое знание совершеннее старого, оно полнее, точнее, адекватнее отражает действительность; в) предшествующее развитие науки - предыстория, подготовка ее современного состояния; г) в прошлом знании значимы только те элементы, которые соответствуют современным научным теориям; д) все, что было отвергнуто современной наукой, считается ошибочным, относится к заблуждениям.

Вместе с тем прерывность может вторгнуться в науку актами творчества, новыми знаниями, в корне отличными от старого.

Австрийский физик и философ конца XIX - начала XX в. эмпириокритик Э. Мах (1838-1916) решал эту проблему, формулируя принцип непрерывности, который заключается в том, что естествоиспытатель должен уметь увидеть в явлениях природы единообразие, представить новые факты так, чтобы подвести их под уже известные законы.

Французский же физик и философ этого же периода П. Дюгем (1861-1916) отчетливо представлял, что в истории науки бывают крупные сдвиги, перевороты, но задачу истории науки он видел в том, чтобы включить их в такую историко-научную реконструкцию, которая ведет к постепенности, непрерывности и обосновывает эти сдвиги, перевороты из предшествующего развития знания. Исходя из этой идеи, мыслитель сумел показать значение развития средневекового знания для становления науки Нового времени. Дюгем писал: «В генезисе научной доктрины нет абсолютного начала; как бы далеко в прошлое ни прослеживали цепочку мыслей, которые подготовляли, подсказывали, предвещали эту доктрину, всегда в конечном итоге приходят к мнениям, которые в свою очередь были подготовлены, подсказаны, предвещены; и если прекращают это прослеживание следующих друг за другом идей, то не потому, что нашли начальное звено, а потому, что цепочка исчезает и погружается в глубины бездонного прошлого»^[227].

Существует и другая модель понимания истории развития науки через научные революции. Но любое научное знание, полученное таким путем, должно быть доказано, выведено, систематизировано, понято из предшествующего знания. Поэтому историки науки, придерживающиеся эволюционистских взглядов, хотя и признавали революционные ситуации в истории науки, считали, что понять их можно, лишь включив в непрерывный ряд развития, сведя к эволюционному процессу. Различаются поэтому эволюционные концепции тем, как они понимают это сведение: или понимание научных революций как убыстрения эволюционного развития, когда в короткий промежуток времени происходит большое количество научных открытий, или анализ революционной ситуации проводится так, что истоки новых идей находятся все в более и более ранних работах предшественников.

Во второй половине XX в. представители постпозитивизма утверждают, что научная революция приводит к фундаментальной ломке старой теории или научно-исследовательской программы, которые не сводимы к предшествующим теориям, парадигмам. Так, Т. Кун, например, считал, что в ходе научной революции возникает новая теория, уже завершенная и вполне оформленная, в то время как И. Лакатос утверждал, что победившая в результате научной революции научно-исследовательская программа должна развиваться, совершенствоваться до «пункта насыщения», после чего начинается ее регресс. При этом существует возможность определять проблемы, подлежащие обсуждению, предвидеть аномалии.

В 60-70-х гг. XX в. делались попытки переписать истории отдельных наук по куновской схеме: периоды, в которых происходит накопление знаний (причем здесь могут появляться и аномалии, не вписывающиеся в существующую парадигму факты) – смена и коренная ломка парадигмы научной революцией, после чего опять идет процесс накопления знаний в рамках новой парадигмы. Иными словами, предпосылка, из которой исходили авторы, оставалась в принципе старая: наука развивается поступательно, непрерывность нарушается только в периоды научных революций.

И, наконец, третья модель реконструкции науки, которая зарождается в историографии науки, получившая название кейс-стадис (case-studies) - ситуационных исследований, это перекресток всех возможных анализов науки, сформулированных в одной точке с целью обрисовать одно событие из истории науки в его цельности, уникальности и невоспроизводимости"^[228].

Таким образом, научное открытие при использовании такой реконструкции изображается как историческое событие, в котором смешались идеи, содержание, цели предшествующей науки, культуры, условий жизни научного сообщества этого периода. Полученный научный результат не берется изолированно для включения его в цепочку развития научных идей, а рассматривается в соотнесении с имеющими место в этой ситуации научными гипотезами, теориями, в контексте социокультурных, психологических обстоятельств, при которых он был получен. Анализ работ авторов, которые используют этот метод реконструкции, показывает, что реально очень сложно выявить эти характеристики, поэтому в ходе ситуационного исследования чаще всего создается фрагментарная историческая картина.

В перспективе, как отмечает Л. А. Маркова, ситуационные исследования должны занять место в историко-научных изысканиях, т. к. они обладают важными методологическими особенностями:

Во-первых, эти исследования сосредоточены не на готовом факте научного открытия, а на самом событии, по возможности целостном и неповторимом. Это событие, представляющееся частным и незначительным, несет в себе симптомы переломных явлений в истории науки. Оно оказывается перекрестком разных направлений историко-научных поисков. Ситуационные исследования сочетают в себе синтетичность, универсальность локальность, точечность, легко обозримую предметность анализируемого события.

Во-вторых, неправильно представлять кейс-стадис только как реконструкцию творческих актов, стоящих где-то рядом с научным текстом, объясняющим его предысторию. В основном речь идет о текстах, отобранных с целью как можно более полного воспроизведения ситуации.

В-третьих, кейс-стадис характеризуется как некоторая воронка, в которую втягиваются и предшествующие и последующие события, хотя осуществляется анализ настоящего науки, "теперь", даже если это "теперь" и отстоит хронологически во времени от настоящего состояния науки.

В-четвертых, важно, что в качестве целостного и уникального берется событие, малое по объему.

В-пятых, при ситуационных исследованиях трансформируются обычные для историографии науки понятия, такие как непрерывность и дискретность, критерии научности, индивидуальное творчество и готовая научная теория, научное сообщество и т.д.

В-шестых, характерным для ситуационных исследований является включение науки в контекст культуры, что заставляет перестраивать типичные для исторической реконструкции понятия. При этом ситуационные исследования можно подразделять на два рода: а) предметом изучения берутся некоторые мутационные точки, в которых меняется тип культуры, тип мышления (диалоги Галилея, первые статьи Эйнштейна и т.д.); б) более рядовое событие в истории науки, которое не выводит за рамки научного мышления данной культуры, но сосредоточивает в себе, фокусирует его основные особенности^[229].

Таким образом, если прибегнуть к графической модели истории науки, то традиционная кумулятивная историография науки может быть представлена прямой однонаправленной линией, в то время как историческая реконструкция на базе кейс-стадис будет представлять собой нечто вроде плоскости с возвышающимися на ней холмами и пиками, которые изображают события большей и меньшей значимости. Между событиями устанавливаются диалогические отношения, что на графической модели можно показать как линии, соединяющие различные холмы и пики.

Опыт известных историко-научных работ, выполненных по методу ситуационных исследований, показывает, что реконструкция прошлого события как уникального явления предполагает сложную теоретическую работу по обобщению целостного, "объемного" события, что достаточно сложно и представляется делом будущего. Все больше в исследования по истории науки проникает идея взаимодополняемости существующих методов.

Известный русский ученый, естествоиспытатель и мыслитель В. И. Вернадский (1863-1945) предложил в связи с этим идею рассмотрения истории науки как становления и развития научного мировоззрения. Опираясь на идеи социокультурной обусловленности <