Неклассическая научная картина мира

 

Переход к неклассической картине мира был осуществлен в ходе кризиса и революции в естествознании на рубеже XIX – XX в.в.^[173] Движение в данном направлении было подготовлено достижениями научных исследований XIX столетия в области математики, физики, биологии, химии, геологии, астрономии, истории и др. В не меньшей мере, оно было обусловлено и потребностями преодоления кризисных явлений в развитии математики и естественных наук, - прежде всего в физике и биологии.

Математика XIX столетия эволюционировала в направлении повышения требований к строгости дедуктивных процедур и отказа от принципа очевидности как средства обоснования их результатов.

В науке конца XIX в. господствовал эмпиризм с отчетливо выраженным субъективистским уклоном, основывающийся на убеждениях об опытном происхождении не только естественнонаучных, но и логико-математических знаний. Достаточным основанием признания истинности положений теоретического естествознания и математики считалась возможность их сведения к чувственным данным, т.е. данным наблюдения и эксперимента. Чувственные данные, в свою очередь, отождествлялись с психологическими переживаниями в связи с чем человеческой психике придавалось значение структуры, порождающей все многообразие видов научного и вненаучного знания, а психологии, - своего рода «наукоучения», универсальной науки о производстве любых видов знания, включая логику и математику. Однако, все попытки опытно-экспериментального обоснования логико-математических знаний не увенчались успехом. Вместе с тем уяснение условий опытного происхождения математики в сочетании с требованиями ее ригоризации подводило к формированию и распространению антиэмпирических умонастроений.

Их, в частности, в конце XIX века придерживался выдающийся немецкий логик и математик Готтлоб Фреге (1848-1925), а также основатель феноменологического движения Эдмунд Гуссерль (1859-1938). В пользу априорного происхождения математики свидетельствовал умозрительный характер ее объектов и методов. Истинность утверждений математики устанавливается, как известно, не посредством верификации (т.е. эмпирического подтверждения), а посредством соотнесения с правилами логического вывода из ранее принятых аксиом. Последние же принимаются либо в силу непосредственного постулирования, либо как выводимые из общепринятых теорий.

Невозможность опереться на опытно-экспериментальные доказательства существования объектов исследования делает математику весьма уязвимой для критики, требует поиска дополнительных, нематематических по-преимуществу философских и логико-методологических доводов в пользу справедливости ее утверждений^[174].

Вопросы обоснования математики приобретают особую остроту и актуальность в ситуациях ее кризиса^[175]. В отличие от исторически предшествующих,^[176]современный кризис, возникший в конце XIX- начале ХХ века сформировался на почве сомнений в обоснованности фундаментальных основоположений математики в целом. Дело в том, что с появлением неэвклидовой геометрии, укреплением идеи множественности логик, исходные аксиомы, постулаты и ранее незыблемые «принципы» науки начинают осознаваться как достаточно произвольные конвенции, не гарантированные от субъективизма общепринятые соглашения. Неопределенность аксиом-конвенций в их отношении к истине и лжи стала причиной выдвижения в ХХ в. комплекса программ обоснования математики^[177]. Все они были ориентированы целями выявления онтологического статуса математических объектов, но основывались на совершенно различных предпосылках. Так, выдвинутая Г.Фреге и Б.Расселом программа логицизма исходила из убеждений, что обоснование математики возможно лишь на путях ее редукции к логике. Г.Фреге, в частности, рассматривал математику в качестве раздела логики. И хотя логицизму удалось свести математику к логике, в рамках его программы осталась неразрешенной главная задача обоснования, - задача доказательства аналитического характера математики. К тому же, логицистская программа оказалась обреченной на неудачу сложившейся ситуацией множественности логик: сведение математики к логике, ставит вопрос о выборе адекватного варианта логики, а значит об его обосновании.

Альтернативу логицизму в начале ХХ века составил интуиционизм (1907). Основатели этого движения, - Я. Брауэр, Г. Вейль и А. Гейтинг, - стремились доказать, что математика не сводима к логике, не связана непосредственно с каким-либо языком, целиком и полностью опирается на интуицию^[178]. Не математика часть логики, а наоборот, - логика есть часть математики. В противоположность логицизму, интуиционизм считает, что математические понятия не дедуцируются из аксиом, а порождаются творческой интуицией; методом построения теории является не дедукция, а свободное мысленное конструирование. Согласно Брауэру «существует столько математик сколько существует самих математиков». Поэтому, истина – это независимое от объективной реальности творение мысли. Существовать, - значит «быть построенным» в соответствии с принятыми правилами научности рассуждения^[179].

Однако, проникнутая субъективизмом интуиционистская программа обоснования математики посредством указания условий реального существования математических объектов, не оправдала ожиданий своих создателей. Дело в том, что исходное понятие «базисной интуиции» как необходимого условия существования математического объекта осталось неясным и неопределенным. В связи с этим и вытекающие из «базисной интуиции» построения оказываются не более как «историческим курьезом». (Н.Бурбаки)

Третья программа, выражающая одновременно и «третью позицию» в решении проблемы обоснования математики представлена формалистской концепцией немецкого математика Д.Гильберта. Идеи формализма выдвигаются Гильбертом в начале ХХ в. (1902-1904), развиваются его сотрудниками и сторонниками (В.Аккерман, фон Нейман и др.) с учетом задач преодоления крайностей логицизма и интуиционизма. Формалисты стремились показать, что интуиционизм развивает математику, исходя из неопределенных предпосылок («базисная интуиция»), а логицизм не может разрешить задач ее обоснования из-за ошибочного приписывания логике значения более фундаментальной науки, чем математика. По мнению Д.Гильберта обоснование математики совпадает с доказательством ее непротиворечивости. При этом доказательства (или обоснования – В.С.) должны удовлетворять требованиям преодоления противоречий знаково-символического языка математики, отвлекаясь от его семантики. На этом пути, как предполагалось, должно быть получено «абсолютное доказательство» непротиворечивости, а значит и обоснованности математики.^[180] Абсолютным это доказательство считалось потому, что было внутриматематическим и не опиралось на какие-либо другие области знания. Однако, уже в начале 30-х годов (1931г) австрийский математик Курт Гедель (1906-1978) доказал две теоремы, выявившие ограниченность формализма, выражающуюся, в частности, в отождествлении вопроса об истине с требованием непротиворечивости^[181].

Таким образом, если Фреге и Рассел (логицизм) рассматривали математические объекты как реально, объективно существующие, а Гильберт (формализм), - существующими лишь при условии их формально правильного определения, то Брауэр (интуиционизм) считал существующими все объекты, поддающиеся технике логико-математического конструирования.

Столь существенные расхождения в понимании природы математического объекта становятся причиной осознания ограниченности таких основоположений «галилеевской», или классической науки как принципы «актуальной бесконечности», «объективной значимости математических моделей», механистического детерминизма.^[182] Кризис оснований математики подводит к формированию неклассической ситуации, выражающейся в признании, что бытийно-онтологический статус продуктов логико-математического моделирования определяется не только составом и структурой объекта, но и социальными интересами субъекта познания.

Неклассическая картина мира знаменует собой не только переход от абсолютного противопоставления принципов объективности и субъективности к их консенсусу,^[183] но и характеризуется существенным ограничением коперниканской идеи наглядности^[184]. Новая, неклассическая наука основывается на историческом истолковании проблемы бесконечности, считая, что наглядно, т.е. чувственно воспринимаемые свойства и отношения реальности есть не что иное как формы пространственно-временной локализации, или формы обнаружения, проявления более фундаментальных, недоступных непосредственному наблюдению сущностей. Поскольку они находятся за пределами досягаемости чувственного восприятия, то могут быть зафиксированы лишь умозрением, то есть посредством теоретического мышления. Оказалось, что реальный мир есть не то, о чем говорят наши органы чувств с их ограниченным восприятием внешнего мира, а скорее то, что говорят нам созданные человеком математические теории, охватывающие достаточно широкий круг явлений… Какова физическая реальность, лежащая за пределами математики? Мы не располагаем даже воображаемыми физическими картинами, для объяснения…Трудно, если вообще возможно избежать вывода: математическим знанием исчерпываются все наши знания относительно различных аспектов реальности^[185].

Несмотря на отсутствие наглядности, релятивизацию оснований и неразрешимость задач обоснования математики, ее язык остается главным инструментом построения научной картины мира на протяжении всего ХХ и начала XXI века. Свидетельством тому может служить как невиданные ранее темпы дифференциации направлений математических исследований, так и примеры лавинообразного роста численности математического сообщества. Так в 1900г. на Парижском конгрессе были образованы лишь четыре секции: арифметики и алгебры, анализа, геометрии, механики и механической физики. На современных конференциях и симпозиумах действуют десятки секций, включая секции математической логики и оснований математики.

На рубеже и у истоков ХХ столетия с возникновением непреодолимых трудностей обоснования математики, развивается острый кризис в физике, знаменующий переход от классической к неклассической картине мира.

Начало кризиса было положено попытками приведения в соответствие данных теории и эксперимента. Расхождения между ними достигли особенно существенных значений в исследованиях проблемы «черного тела». Исходя из обобщений термодинамики и законов электромагнетизма следовало ожидать, что максимальная интенсивность его излучения должна быть приурочена к коротковолновой части спектра. Однако, результаты эксперимента оказались прямо противоположными теоретическим прогнозам: в коротковолновой области спектра наблюдалась минимальная интенсивность излучения. Антиномичность теоретически обоснованных представлений и экспериментально установленных фактов осознается физиками в форме не лишенной драматизма метафоры «ультрафиолетовой катастрофы». На задачах выявления причин отрицательного результата эксперимента Майкельсона-Морли концентрируется внимание научного сообщества начала ХХ века. Итоговым выражением работы в данном направлении явилось создание двух различных, но вместе с тем взаимосвязанных научно-исследовательских программ. Первая из них представлена теорией относительности, разработанной А.Энштейном впервые десятилетия ХХ века. Вторая, - квантовой механикой, начало формирования, которой положено М.Планком, выдвинувшим в 1900 г. гипотезу о квантах электромагнитного излучения.

Обе эти теории и заданные ими научно-исследовательские программы составляют основу новой, неклассической научной картины мира. Различие между квантовой механикой и теорией относительности, заключается в том, что первая исследует физическую реальность не уровне элементарных частиц (атомы, электроны и т.д.), а вторая, - на макроуровне, на уровне световых скоростей и астрономических расстояний.

Уже первые шаги изучения квантово-механических эффектов привели к парадоксальному выводу: в зависимости от условий эксперимента электромагнитное излучение обнаруживало то корпускулярные, то волновые свойства. Истолкование сущности проблемы «корпускулярно-волнового дуализма» подводило к необходимости признать, что описание физических свойств элементарных частиц, - задача неразрешимая в рамках классической механики, а значит и классической картины мира. Фундаментальные понятия классической физики, - координат, импульса и энергии, - лишь приблизительно отражают реальное поведение микрообъектов, которое отвечает квантово-механическому принципу «соотношения неопределенностей» В.Гейзенберга.

Как известно в классической механике поведение физического тела, или материальной точки, которая имеет массу, но не имеет размера, подчинено основному закону динамики: F=ma (второй закон Ньютона). Для описания явления «корпускулярно-волнового дуализма» этот закон не применим. И дело здесь, прежде всего, в том, что познавательное значение и границы применимости второго закона Ньютона определяются выраженной в нем идеей «жесткого», «лапласовского» детерминизма, исключающего возможность случайности. Поведение микрообъектов и отражающие его понятия квантовой механики отвечают требованиям отнюдь не «лапласовской», а вероятностно-статистической детерминации.

Позитивный смысл «соотношения неопределенностей», исключающего возможность одновременного точного определения значений координаты и импульса элементарной частицы, был развит выдвинутым Н.Бором (1885-1962) и сформулированным В.Гейзенбергом, принципом дополнительности. Этот принцип легализовал обоснованную еще И.Кантом идею консенсуса мнений в науке: противоположность корпускулярной и волновой теорий преодолевалась за счет признания относительности принятых в них языков описания^[186].

Принцип дополнительности с воодушевлением принимается научным сообществом, а его применение не ограничивается только сферой квантово-механических объектов, но универсализируется, охватывая предметные области наук о человеке и обществе.

Существенный вклад в становление и развитие неклассической картины мира внесен релятивистской физикой. В 1905 г. А.Эйнштейн (1879-1955) опубликовал статью «К электродинамике движущихся сред», в которой были сформулированы основные идеи специальной теории относительности. Их содержание вытекает из двух постулатов. Первый из них определяет смысл принципа относительности: «Явления в электродинамике, - писал Эйнштейн, - так же как и в механике не обладают свойствами абсолютного покоя…законы электродинамики и оптики распространяются на все системы отсчета».^[187] Иначе говоря, законы природы действуют одинаково во всех без исключения системах координат, движущихся относительно друг друга. Введением второго постулата утверждается, что «…свет распространяется в пустом пространстве с определенной скоростью, которая не зависит от движения, испускающего свет тела»^[188]. Нельзя не заметить, что первый и второй постулаты, очевидно, противоречат друг другу: принцип относительности (первый постулат) не соблюдается в отношении скорости света как величине постоянной (второй постулат).

Вместе с тем, заданный постулатами «универсум рассуждения» привел к поистине революционным выводам, потребовавшим радикального переосмысления как эпистемологических оснований, так и онтологического статуса классической картины мира. В частности специальная теория относительности убедительно продемонстрировала, что, во-первых, в противоположность классической механике, изменение скорости движения физических тел влечет изменение их массы. Такое понимание зависимости между скоростью и массой движущихся тел нашло выражение в содержании закона эквивалентности массы и энергии, - E=mc². Во-вторых, - такие свойства физических процессов и тел как протяженность (пространство) и длительность (время) не являются постоянными величинами и вопреки классической механике^[189] изменяются под влиянием изменений скорости движения, или выбора системы отсчета, в отношении которой они измеряются. В-третьих, - пространство и время, вытекающей из специальной теории относительности картины мира, отнюдь не представляют собой некие абсолютные, взаимонезависимые сущности, как это утверждалось классической механикой. Они органично связаны в составе единого пространственно-временного четырехмерного континуума. И, наконец, в-четвертых, - гравитация, - это эффект, порождаемый искривлением пространства в зонах притяжения массивных тел^[190].

Тем самым открывается возможность соотнесения любых случаев ускорения с соответствующими гравитационными полями, а значит, и уяснения физического смысла изменений геометрической структуры пространства. Поскольку законы гравитации – это структурные законы, описывающие поля тяготения между материальными телами, то оказывается, что любая физическая проблема формулируется и решается в общей теории относительности в контексте анализа геометрических свойств пространства. Такой подход не является беспрецедентным в истории новоевропейской физики. Главное основоположение физики Р. Декарта (1596-1650), как известно, гласит: все свойства физических тел выводимы из особенностей их пространственной организации. Вместе с тем, это основоположение, истолкованное в духе идей теории относительности привело к созданию новой, несоизмеримой с механико-математической – неклассической картины мира. Ее развитие в ХХ столетии ознаменовалось успехами космологических, астрофизических исследований.

В общей теории относительности речь идет о стационарной Вселенной. А.А. Фридману в 1922г. удалось показать, что уравнения общей теории относительности содержат возможность нестационарных решений. Он пришел к заключению, что Вселенная расширяется, а наблюдения Э. Хабблом (1929) красного смещения в спектрах излучения далеких галактик, следует рассматривать как явное тому подтверждение. Современная гипотеза нестационарной Вселенной рассматривает ее происхождение как процесс возникновения и «разбегания» галактик в результате так называемого «Большого взрыва». Событие это принято датировать временем, отдаленным от современности дистанцией в 13.7 млрд. лет.

Согласно общей теории относительности, наша Вселенная возникает не только из Большого взрыва. Она образуется и из вакуума^[191], что не противоречит закону сохранения «массы-энергии»^[192]. Рождение Вселенной из «Большого взрыва» и вакуума остается одним из мало обоснованных, чисто спекулятивных предположений, вытекающих из ОТО. Однако в ее рамках остаются неразрешимыми задачи описания самого процесса формирования нашего мира. Дело в том, что в ситуации начала его становления более важное значение имеют не астрономические масштабы и световые скорости, а квантовые эффекты. Теоретическая реконструкция физических свойств Вселенной в начале ее становления возможна лишь на основе теории квантовой гравитации, которую еще предстоит разработать современному научному сообществу. Вполне реальные перспективы успешного продвижения в данном направлении намечаются предпринимаемыми в настоящее время попытками разработки общей теории поля, на основе идей многомерной топологии. Предполагается, что именно на этом пути будет дан ответ на принципиальной важности вопрос об источниках возникновения фундаментальных взаимодействий, - гравитационного, электромагнитного, ядерного, сильного и слабого^[193].

Осознание ограниченности принципа объективности классической научной картины мира, построение неклассической картины мира на основе эпистемологического приоритета принципа субъективности, творческой активности познания было обусловлено не только релятивизацией оснований математики и логики, отказом от требований «наглядности» (физика элементарных частиц) в физике, но и успехами биологии в ХХ веке.

Со второй половины XIX столетия ее безусловным лидером остаётся эволюционное учение Ч. Дарвина, не без оснований претендующее на роль общебиологической теории. В рамках научно-исследовательской программы Ч. Дарвина было не просто продемонстрировано различие физических и биологических систем, но дано вполне удовлетворительное объяснение феномену органической целесообразности, выражающему одновременно и специфические, и наиболее существенные, немеханические свойства живых организмов. Следует особо подчеркнуть, что сразу же после выхода в свет «Происхождения видов…» (1859) Ч. Дарвина, его теория была подвергнута уничтожающей критике, как ненаучная, по-существу, идеологическая доктрина, служащая целям не отражения законов природы, а выражения субъективных интересов либерально настроенной интеллигенции. Надо сказать, что вплоть до настоящего времени нередко аналогичным образом оценивается и физическая теория относительности А. Эйнштейна: она рассматривается как ничего общего не имеющая с наукой идеологическая доктрина, для прикрытия истинного смысла и обеспечения авторитета которой использованы языки физико-математического описания.

Начало собственно научной критики дарвинизма связано с началом опытно-экспериментального изучения проблем наследственности^[194] и формированием генетики. А. Вейсман, а затем и голландский ботаник Гуго де Фриз (1848-1935) обосновали принципиальной важности положения о дискретности наследственности, о независимости индивидуальной изменчивости от окружающей среды, о творческой роли естественного отбора фенотипов. Это в сочетании с переоткрытием законов наследственности Г. Менделя в 1900г., открытием хромосом В. Флемингом (1843-1945) в 1882г. и генов в виде больших молекул полинуклеотидов, несущих наследственную информацию^[195] и др. мотивировало формирование особой области биологических исследований, развивающейся практически независимо от дарвинизма, - генетики.

К началу 40-х годов прошлого века генетика располагала следующими твердо установленными данными: 1) гены определяют наследственные признаки; 2) гены расположены в линейном порядке в составе хромосомы; 3) каждый вид организмов характеризуется определенным числом и качеством набора хромосом; 4) несмотря на устойчивость генов и хромосом, они подвержены изменениям; 5) эти изменения, или мутации подразделяются на генные, хромосомные и геномные (вариации с числом хромосом)^[196].

Несмотря на впечатляющие результаты генетических исследований, до конца 40-х – начала 50-х г.г. ХХ века оставалась неясной природа и механизмы действия молекул, хранящих и транслирующих наследственную информацию. Их идентификация с молекулами дезоксирибонуклеиновой кислоты (Р. Эйвори, 1944), а затем и структурирование молекулярных компонентов ДНК в форме двойной спирали с комплементарными взаимодействиями в азотистых основаниях (Ф. Крик, Дж. Уотсон, 1957) ознаменовались настоящей революцией в биологии, положившей начало работам по расшифровке генетического кода, включая и генетику человека^[197].

Включение в поле зрения научного познания молекулярных и субатомных уровней организации жизни имело своим следствием формирование молекулярной биологии, развивающейся в значительной степени независимо от эволюционной теории.

Взаимоотношения между эволюционной теорией и молекулярной биологией аналогичны тем, которые сложились между теорией относительности и квантовой механикой в физике. Субстанциальные и пространственно-временные параметры объектов теории относительности и эволюционной теории выражаются в масштабах астрономических, планетарных и геохронологических величин. Объекты квантовой механики и молекулярной биологии (генетики) принадлежат к области явлений микромира и измеряются в величинах несопоставимо малых по сравнению с объектами теорий относительности и эволюции. При попытке синтеза теорий, отражающих объекты, принадлежащие к двум, качественно различным уровням организации материальных систем и перед физикой и перед биологией возникла далеко не классическая проблема эмпирической интерпретации обобщений теории с одной стороны, - а с другой – теоретической «нагруженности» опытно-экспериментальных данных^[198].

В первые десятилетия ХХ века обнаруживается, что апелляции к фактам с целью подтверждения теории должны учитывать их эпистемологическую природу, а значит, и теоретическую предистолкованность. Факт обнаруживается и приобретает определенное смысловое значение благодаря теории, которую он и подтверждает. Такое, очевидно неклассическое отношение теории и эмпирического факта обусловило и существенную смену акцентов в философских исследованиях науки. Современная философия математики, естествознания и социогуманитарных наук учитывает особенности объективно сложившейся эпистемологической ситуации и в противоположность более ранней традиции «…рассматривать определенного рода объекты (определенную онтологическую область) и пытаться определить, какими свойствами должна обладать наука, стремящаяся должным образом их исследовать» - ставится задача «…проанализировать свойства некоторой данной науки, а затем пытаться вывести из этого, какого рода онтологическую реальность можно (если это вообще можно) приписать предметам этой науки. Или, аналогично, вместо того, чтобы рассматривать логику как прочно установленную философскую дисциплину и пытаться показать, как можно сделать в данной науке аргументы «логически строгими», современный подход скорее предполагает разработку, в случае надобности, особой «логики», научной дисциплины (например, квантовой логики, немонотонных и др. логик)»^[199].

Осознание существенной зависимости содержания научных знаний не только от свойств объекта, но и от характера творческой активности субъекта познания, от свойств используемых им методов теоретических и экспериментальных исследований стало исходным пунктом для построения новой картины мира на базе системы средств «неклассической научной рациональности». Ею обеспечивается возможность построения картины мира на основе знаний о нем, учитывающих особенности как «объектной», так и «субъектной» составляющих процесса научного познания^[200].

Принципиально важное влияние на формирование неклассической научной рациональности и неклассической картины мира оказали науки о человеке, обществе, культуре. Исследования в области социологии, психологии, лингвистики, политологии и др. убедительно продемонстрировали ограниченность традиционной эмпирической точки зрения на человеческий разум как пассивное отражение реальности. Данные современной психологии и когнитивных наук (теория познания, логика, когнитивная психология, философия науки, социология знания и др.)подтверждают выдвинутое и обоснованное И.Кантом положение о творческой активности человеческого познания и практического действия. Трудно переоценить и выводы, полученные структурализмом. Без исследований в области структурной лингвистики (Ф. де Соссюр), порождающих грамматик (Н. Хомский), этнологии (К. Леви-Стросс), «археологии знания» (М. Фуко и др.), социологии знания (К. Мангейм) и генетической эпистемологии (Ж. Пиаже) немыслимо современное, более глубокое по сравнению с предшествующим понимание структурной и функциональной организации разума.

В частности, благодаря исследованиям в области генетической эпистемологии (Ж. Пиаже) и палеопсихологии (В.П. Алексеев) выявлена сложная, иерархически организованная структура человеческого интеллекта. Показано, что сознание не имеет ничего общего с доктриной «tabula rasa»,^[201] а содержание понятий о пространстве, времени и причинности определяется способами их конструирования на отдельных стадиях эволюции сознания и психики ребенка^[202].

Для понимания природы научной рациональности и путей разработки целостной неклассической картины мира существенное значение имеет исследование вопросов взаимоотношения познания и общества, науки и культуры в социологии знания и науковедении. Роль неклассических установок в форме реализации принципов идеологии неолиберализма в экономической теории и политологии убедительно продемонстрирована представителями маржинализма, сформулировавшими понятие «экономической стоимости-ценности».

В центре внимания социологии знания К. Мангейма (1893-1947), - проблема сущности и границ социокультурной обусловленности теорий и типов мышления. Существенный вклад в ее разработку был внесен исследованиями М. Шелера, П. Сорокина, В. Штарка, Т. Парсонса, Р. Ментона, Ф. Знанецкого и др. Принципиально важную роль в становлении идей социологии знания сыграли представления К. Маркса о том, что не сознание, не мышление определяет бытие, а напротив, социальное бытие определят сознание людей.

Согласно Марксу, любая теория, и прежде всего социальная теория не только отражает жизнь общества, но выражает вполне определенные общественные, классовые интересы. В той мере, в какой естественнонаучная или социальная теория служит целям обслуживания классового интереса, - она является идеологической. Идеология с этой точки зрения совершенно справедливо рассматривается как «превращенная», ошибочная форма сознания: в ее горизонте идеи и понятия превращаются из системы средств теоретической осмысленности природы и социальной реальности в подчиненный интересам социальных субъективностей (общественные классы) способ истолкования законов природы, ценностей человеческой жизни и культуры. Буржуазная идеология (ее исторические и современные формы) ошибочна в силу выраженного в ней стремления придать классовым интересам и ценностям всеобще-универсальное значение.

Критически оценивая и, в общем, признавая справедливость позиции К. Маркса, Мангейм наряду с указанием несовместимости социологии знании и учения об идеологии как ложном сознании различает два понятия идеологии, - «частичное» и «тотальное»^[203]. Тотальные идеологии в функциях социальной стабильности и охранения существующего порядка включаются в состав предмета социологии знания и не отождествляются с формами ложного знания. Тем не менее, в своем определении идеологии Мангейм едва ли не повторяет Маркса, рассматривая ее как систему «…идей и убеждений господствующих групп, а также бессознательных факторов, определяющих реальное положение дел в обществе и выполняющих консервативную функцию»^[204].

Доводы в пользу решающей роли факторов социальной обусловленности познания были получены Мангеймом в опыте сравнительного изучения идеологии и утопии, на основе анализа различных форм утопического сознания, - хилиазма анабаптистов, либерального гуманизма, консервативного сознания и социалистически-коммунистической утопии^[205].

Поворотным моментом в развитии социогуманитарной компоненты неклассической картины мира явилось формирование австрийской школы политической экономии, составляющей идейно-теоретическую оппозицию марксизму.

«Капитал» К.Маркса основывается, как известно, на трудовой теории стоимости классической политической экономии. Стоимость товара, согласно А. Смиту и Д. Риккардо, определяется количеством общественно необходимого труда, затраченного на его производство. Идея пролетарской революции К. Маркса непосредственно вытекает из трудовой теории стоимости. Капитализм, легитимизирующий эксплуатацию и ограбление трудящихся масс за счет своего рода «канонизации частной собственности» - должен быть уничтожен.

В 1871 г. австрийским ученым К. Менгером была опубликована работа «Принципы политической экономии», которая положила начало неклассической традиции в экономической науке, известной под названием маржинализма. И у истоков своего формирования, и в ходе последующей эволюции в ХХ веке^[206] маржинализм развивается в форме радикальной оппозиции марксизму, отвергая трудовую теорию стоимости, - базовую концепцию классической политической экономии и «Капитала» К. Маркса.

В «Принципах политической экономии» К. Менгер стремится доказать ошибочность теории в которой утверждается, что товарообмен регулируется количеством затраченного общественного труда и производственными затратами. По его мнению, положение дел на рынке обычно складывается так, что цена товара не зависит от количества труда и издержек производства. Более того, по словам Джевонса, однажды затраченный труд не может и в будущем влиять на стоимость товара. Иначе говоря, труд как мерило стоимости превращается в исчезающее малую величину, практически нейтральную по отношению к процессам ценообразования и товарообмена.

Доказательство ошибочности трудовой теории стоимости строится на ее противопоставлении концепции закона «убывающей предельной полезности». Ее смысл сводится к утверждению, что законы экономической деятельности определяются, в конечном счете, способами удовлетворения отнюдь не общественных, а индивидуальных потребностей. Наличие многообразия предлагаемых рынком товаров и услуг рассматривается исключительно с точки зрения их полезности, которая выражается в чувстве удовлетворения собственника или покупателя. Потребление индивидом все возрастающего множества товаров приводит к увеличению общей полезности, удовлетворению и насыщению. Однако потребление имеет определенные границы, за пределами которых рост полезности не только прекращается, но постепенно убывает. Многие товары становятся безразличными и даже бесполезными^[207].

Согласно К. Менгеру и У. Джевонсу, в противоположность трудовой теории стоимости классической политической экономии и марксизма, закон убывающей предельной полезности утверждает, что по мере потребления индивидом товара его предельная полезность стремится к убыванию относительно предельной полезности других товаров. То есть, оказывается, что стоимость товара находится в прямой зависимости от конечной степени его полезности.

Производственно-экономическому приоритету отдельно взятого индивида перед общественными интересами в дальнейшем придается значение эпистемологической доктрины, программы экономических реформ и политико-правовых действий.

Л. фон Мизес в ряде своих работ выдвигает и стремится обосновать принцип «методологического индивидуализма»^[208]. Введением этого принципа в социальные науки и политическую экономию, утверждается, что любые надиндивидуальные общественные образования, - народ, нация, государства, политические партии, этнокультурные и конфессиональные структуры, - то есть, любые общественные группы в действительности не существуют, а являются плодом чистого вымысла. Политическая партия, например, это всего лишь идеологический фантом, выполняющий чисто техническую, инструментальную функцию. Понятиям, обозначающим различного рода общественные группы, ничто не соответствует в действительности. Статусом реальности существования обладают только отдельно взятые человеческие индивиды, их желания, потребности и интересы и именно ими определяется, в конечном счете, стратегии эпистемологических установок, экономических и политических практик, культурно-цивилизационных инициатив и т. д.

Социальные объективации идеологических фантомов, - политические партии, государство, нация и др., - чреваты, согласно Мизесу, лишь репрессивностью и подавлением личности. Необходимым условием экономического роста и цивилизованного прогресса является именно индивид. Только он наделен способностями понимания и практического действия, эффективная реализация которых возможна только на путях экономической свободы и частной собственности на средства производства. Только в таких формах может существовать и осуществляться свобода. Мизес подчеркивает, что «В обществе, основанном на рыночной экономике, господствует потребитель. Если люди хотят читать Библию, рынок отвечает изданиями тиражей библейских текстов, а не публикациями торговой рекламы. Без экономической свободы все политические и гражданские права превращаются в бумажный хлам. Свобода печати – ничто, есл<