Глава 26. Книги Ездры и Неемии

 

В современных изданиях Библии Книги Ездры и Неемии обычно представлены как два отдельных законченных текста. Но на протяжении долгого времени и в еврейской, и в греческой традиции эти две книги считались единым целым. Мы можем анализировать их как две разные книги, но совершенно очевидно, что с точки зрения литературной формы и истории интерпретации они едины. Вместе они содержат очень тенденциозное описание процесса формирования поздней иудейской общины, которая возвращается из персидского изгнания, по праву занимает Иерусалим и живет по законам Торы ГОСПОДА.

Разные исследователи потратили очень много сил на попытки определить реальный исторический контекст, ставший основой текста Книги Ездры–Неемии. В принципе, «историчность» руководителей и движений, возглавляемых ими, можно считать доказанной, хотя многое все же остается неясным. Неемия, сам прославивший свои деяния в одноименном тексте, активно действовавший при юридической и финансовой поддержке персов примерно в 444 году до н. э., считается главным инициатором восстановления Иерусалима, разрушенного Навуходоносором. Ездра, «смиренный учитель Торы», действовал где–то в 458 году до н. э., за несколько лет до Неемии. Ему приписывается воссоздание еврейского сообщества как общины, посвятившей всю свою жизнь исполнению законов Торы (Eskenazi 1988, 154). Цель обеих книг – проследить карьеру и описать основные достижения этих двух лидеров, внесших разный, но в равной мере значительный вклад в будущее иудаизма.

Процесс возрождения, во главе которого встали Ездра и Неемия, изображено в ветхозаветных «исторических хрониках» персидского периода как единый процесс. Несмотря на краткость его описания, оно имеет важное богословское значение как для самого повествования, так и для последующих его интерпретаций.

Не случайно то, что в современных изданиях Библии текст Книг Ездры и Неемии следует непосредственно за Первой и Второй книгами Хроник. Более того, эти тексты, по–видимому, были намеренно связаны друг с другом, поскольку эдикт Кира, завершающий рассказ «Хрониста»[20]в 2 Пар 36:22–23, приводится также в начале корпуса Книг Ездры и Неемии в Езд 1:2–4. Подобный повтор вызвал долгий научный спор о том, являются ли Книги Хроник и Книги Ездры и Неемии единым текстом и можно ли считать их «третьим историческим текстом», наряду с Пятикнижием и Ранними Пророками. В последнее время, однако, ведущие исследователи решительно отвергают связь между Книгами Ездры и Неемии и Книгами Хроник. Сейчас считается наиболее вероятным, что связь между Книгами Ездры и Неемии, с одной стороны, и Книгами Хроник не была изначальной, но возникла гораздо позже в процессе формирования традиции. На это, в частности, указывает порядок книг в еврейской Библии, в которой Книги Ездры и Неемии предшествуют Книгам Хроник (Japhet 1993; Eskenazi 1998; Williamson 1985 и 1987).

В Книге Ездры описаны события, происходившие в Иерусалиме в персидский период, в V веке до н. э. В книге две части. Первая часть, Езд 1–6, содержит отчет – или предполагаемый отчет – о первых этапах выхода из вавилонского плена, начавшегося сразу же после издания указа Кира, и о событиях первых лет, прошедших с момента возвращения. Эти события связаны с пророческой деятельностью Аггея и Захарии, упомянутых в стихе 5:1. В тексте говорится и о главных событиях этого периода – восстановлении Храма и первом праздновании Песаха (6:19–22), ознаменовавшем восстановление богослужения в Иерусалиме. Именно оно было признано вернувшимися единственным законным культом. Как свидетельствуют стихи 4–5 главы 41 Книги Иеремии, богослужение продолжало отправляться в Иерусалиме даже во время плена, однако переселенцы не признали его, посчитав, что только они сами обладают исключительным правом определять законность богослужебных ритуалов.

Шесть первых глав книги начинаются с эдикта Кира (1:2–4) и завершаются эдиктом Дария (6:1–12), намек на который имеется, вероятно, также в Агг 1:1; 2:1[21], 10. Подобное обрамление двумя персидскими указами как бы показывает, что восстановление города и народа происходило с одобрения и при поддержке Персидской империи. В этих рамках следует выделить еще две основные мысли. Во–первых, пространный список, приведенный во второй главе, указывает на заботу о чистоте родословия возвратившихся, в особенности священников. Подобная забота о ритуальной и родословной чистоте характерна для всего курса священника Ездры как духовного лидера. Во–вторых, содержание 4–й главы свидетельствует о конфликтных отношениях между различными группами внутри еврейской общины. В данном случае речь идет о том, что евреи, возвратившиеся из плена и пользовавшиеся определенным влиянием в Персидской империи, считали только самих себя достойными участия в восстановлении города:

 

 

И сказал им Зоровавель и Иисус и прочие главы поколений Израильских: не строить вам вместе с нами дом нашему Богу; мы одни будем строить дом ГОСПОДУ, Богу Израилеву, как повелел нам царь Кир, царь Персидский

(1 Езд 4:3).

 

Итак, дайте приказание, чтобы люди сии перестали работать, и [чтобы] город сей не строился, доколе от меня не будет дано повеление

(1 Езд 4:21).

 

 

Этот спор, равно как и «чистые родословные» 2–й главы, отчетливо свидетельствует о совершенно определенной точке зрения, которую поддерживают данные тексты.

Вторая часть книги, главы 7–10, повествует в подробностях о деятельности Ездры, причем начинается эта часть с его собственной детальной родословной. Согласно материалам второй части, Ездра пользовался всесторонней поддержкой персидских властей, как о том, в частности, свидетельствует указ Артаксеркса, приведенный в стихах 7:11–27. Этот указ насыщен риторикой, характерной для литературы Завета, и определяет основную задачу Ездры как «учителя закона [Торы] Бога небесного» (1 Езд 7:12). Таким образом, Ездра возрождает иерусалимскую общину, превращая ее в сообщество, жизнь которого посвящена Торе. При этом:

1. Ездра пользуется абсолютной поддержкой Персии. Империя никак не препятствует созданию религиозной общины, очевидно, в целом лояльной по политическим взглядам к имперскому режиму.

2. Ездра пользуется поддержкой избранных «глав поколений», полностью одобряющих его действия (10:16–44).

3. Ездра проводит радикальные реформы, цель которых – сохранить «святое семя» Израиля, смешавшегося с другими народами, живущими с ним в одной стране, и «не отделяющегося» от иноплеменников (9:1–4). Для этого Ездра предпринимает ряд широкомасштабных мероприятий, требуя, в частности, от еврейских мужчин дать развод своим «иноплеменным женам», несмотря на то, что в момент заключения эти браки не воспринимались как нечто запрещенное. Реформы Ездры, нацеленные на очищение религии Торы, были беспрецедентными. Они касались не только неевреев, но и других евреев («народа земли»), считавшихся евреями «в меньшей степени», нежели небольшая группа возвратившихся из плена. Именно последние считали себя «подлинными евреями», сохранившими в неповрежденном виде Тору. Столь страстное отстаивание своей исключительности было лишь частью долгого спора о границах нового типа иудаизма, зарождающегося в тот момент в Иерусалиме, о чем написано во Втор 23:1–8 и Ис 56:3–8.

Характерный для реформ радикализм Ездры проявился и в деятельности Неемии (Неем 13:23–27). Облеченный огромной властью, он разрушал браки и разделял семьи, и все это ради осуществления пронизанной совершенно особым религиозным пафосом концепции Израиля, воспринимаемого как «святое семя» или, иначе, как еврейская община, сохранившая особую ритуальную чистоту. Эта исключительная страсть была особым признаком переселенцев, возвратившихся из Вавилона. Возможно, эта страсть стала ответом на чувство близкой опасности, переживаемое общиной. Как показала Мери Дуглас, для общин, живущих с ощущением опасности, характерно особое стремление к чистоте, кажущейся им наилучшим средством защиты от этой опасности (Douglas 1996). Однако, говоря о подобных религиозных настроениях, нужно сделать две оговорки. Во–первых, как показал Фернандо Бело, чистота – далеко не единственная тема в Торе, которая послужила лейтмотивом к реформам. В качестве другой, не менее важной темы он называл долг:

 

 

Я читал лишь современные французские переводы этих текстов и старался понять логику, приведшую к возникновению этих двух систем, которая, возможно, впоследствии поможет лучше понять Евангелие от Марка.

То же самое намерение и та же перспектива довлеют над моей аргументацией сейчас. Моя следующая задача – сравнить две системы и понять сходства и различия, существующие между ними.

Соблюдение законов ритуальной и родословной чистоты, как мы уже видели, ведет к плодовитости и изобилию, к тому, что называется благословением и даром Яхве. Система, основанная на долге, управляется принципом, который я назвал бы принципом расширения или дара в действии. Нечистота, напротив, ведет к разрушению, смерти, краху, упадку; другими словами, в данном случае действует принцип удержания

(Belo 1981, 53).

 

 

Наряду с «системой чистоты», основанной на принципе ограничения, Тора знает и «систему долга», выступающую альтернативным ограничению способом жизни избранного народа. Вероятно, реформа Ездры с ее акцентом на чистоте была всего лишь одним из возможных типов стратегии по возрождению общины. Обращение к «системе долга» зафиксировано в 5–й главе Книги Неемии, однако и там она не доминирует, но всего лишь дополняет прежнее стремление к чистоте.

Список возвратившихся (2:3–70), родословие Ездры (7:1–5), перечень женившихся на иноплеменницах (10:16–44) – все указывает на особую роль в общине людей, заботившихся о собственном статусе и репутации в обществе. Очевидно, что «система чистоты» была не просто объектом религиозных устремлений общественных лидеров. Она приносила им определенную выгоду, поддерживала их власть и влияние, их элитарный статус. Если текст Торы допускал несколько вариантов направления реформы и если община, управляемая Езд рой, выбрала именно установку на чистоту, мы должны сознавать, что этот выбор не был случайным и что именно эта система лучше всего поддерживала сложившуюся в ходе реформы систему власти, описанную в тексте.

Книга Неемии во многом затрагивает те же вопросы, что и Книга Ездры, хотя главную роль теперь играет именно Неемия. Важно отметить, что значительная часть истории излагается самим Неемией от первого лица (1–2; 4–6; 7:1–5; 12:31–43; 13:4–31). По мнению современных исследователей, основная часть материалов книги восходит к так называемому мемуару Неемии. Возможно, когда–то это был гораздо более объемный текст, целью которого было подчеркнуть особую роль и репутацию Неемии, подобно современным автобиографиям, написанным политиками. Большая часть этих «воспоминаний» считается исторически достоверной. «Мемуар» Неемии

1. Рассказывает о полномочиях Неемии, данных ему персами, и о его решении отстроить стены Иерусалима (гл. 1–2).

2. Рассказывает о решительных действиях Неемии на благо общины и о не менее решительном противостоянии противникам, старавшимся помешать ему (4–6); о его мудрых действиях в сфере экономики, призванных ограничить угнетение бедных евреев богатыми и влиятельными соплеменниками (5:1–13). (Именно эти действия связаны с обращением к мотиву «долга», характерному, как отмечалось выше, для Торы, возможно, с особым акцентом на «годе прощения» [Втор 15:1–18].) В этом описании

перечислены меры, предпринятые Неемией для защиты города и его жителей (7:1–4);

приведены детали организованного Неемией праздника по случаю завершения строительства стен, обороняющих город (12:31–43);

перечислены свидетельства его заботы о храмовых запасах, внимания к соблюдению субботы, вмешательства в вопрос о браках, заключенных с иноплеменницами (13:4–31). Последний пункт соответствует описанной выше политике Ездры (9:10).

 

В этой части книги Неемия предстает перед читателем как твердый и удачливый администратор, вдохнувший жизнь в полуразрушенный город. Его образ заметно отличается от образа Ездры, сконцентрированного на учительстве. Кроме «воспоминаний» Книга Неемии содержит и другие материалы:

отчет о восстановлении города (гл. 3);

перечень возвратившихся из плена, снова указывающий на заботу о легитимности и чистоте рода (7:5–60, см. также 10:1–27; 12:1–26). Особое внимание следует обратить на стихи 7:61–64, где приводятся имена священников, потерявших родословие и поэтому отстраненных от участия в богослужении и от вкушения «великой святыни».

 

Отдельно следует сказать и о материале, вошедшем в главы 8–10. Глава 8 – одно из наиболее значимых повествований в этой книге, она всегда вызывала особый интерес исследователей и комментаторов. В ней описано, как Ездра читает перед общиной наставления Торы и комментирует их, делая понятными, адаптируя к современной ему жизни (см. особенно ст. 7–8). В тексте описано очень важное действо. Оно свидетельствует (а) о существовании некоего канонизированного текста, возможно, Пятикнижия, авторитетного для общины того времени; (б) о существовании практики интерпретации Торы, ставшей впоследствии одной из основных черт иудаизма и определившей бесконечный динамизм текста Торы, неоднократно проявлявшийся в ходе творческого осмысления традиции; (в) о превращении еврейской общины в народ книги–с–комментарием. Этим актом Ездра возрождает Израиль как общину, некогда созданную Моисеем и теперь возрожденную на основе твердого намерения следовать предписаниям Торы.

Драматизм 8–й главы проникает и в главу 9, где описана великая покаянная молитва (о ней см. также 1 Езд 9 и косвенно Дан 9), цель которой – воссоединение еврейской общины с ГОСПОДОМ, от которого она в свое время отдалилась.

Два этих действия, чтение Торы в 8–й главе и покаяние в 9–й главе, становятся содержанием церемонии обновления Завета, описанной в стихах 9:38–10:39, в ходе которой Израиль провозглашается общиной, осознанно подчиняющейся Торе ГОСПОДА. Роль Неемии в тексте сведена к минимуму (8:9; 10:1), поскольку религиозное обновление находится полностью в компетенции книжника Ездры, возрождающего общину Торы.

Нетрудно определить основные акценты этих книг. Ездра, при поддержке градостроителя Неемии, создает, укрепляет и поддерживает обособленную общину, подчиняющуюся Торе. Эта община существует в рамках Персидской империи, находится под ее покровительством настолько, насколько действия членов общины не противоречат имперским планам, прежде всего желанию использовать Храм как инструмент сбора налогов в пользу империи. Описанное в этом тексте взаимодействие обособленной общины с имперскими властями означает, что евреям постоянно приходилось лавировать между тем и другим. Примеры подобного лавирования мы уже видели в Книге Есфирь и Книге Даниила (Smith–Christopher 2002). В Книгах Ездры и Неемии подробно описаны действия по укреплению общины Торы, однако важно не упустить из виду и историю взаимоотношений с империей.

 

 

Персидская империя создавалась как государство, стремившееся захватить соседние государства, чтобы за их счет решить свои внутренние проблемы. Распространяя свою экспансию на территории, лишенные сильной государственности, как, например, территория Иерусалима, эта империя создавала дочерние государственные образования, используя при этом их ресурсы. Иудея была подобного рода колонией, приносившей выгоду Персидской империи. Иудея была государством, существовавшим внутри рамок, очерченных для него империей.

Политическое устройство Иудеи предполагало присутствие политических лидеров, таких как Зоровавель, Ездра и Неемия. Все они получили власть из рук Персии и исполняли свои функции ради укрепления персидского влияния и извлечения выгоды из Иудеи. Они были связаны с еврейской культурой и старались использовать свое положение на благо Иудеи, однако последняя оставалась второстепенным государством под управлением Персии. Все эти иудейские лидеры осуществляли персидскую программу по усиленному выкачиванию империей ресурсов из колоний

(Berquist 1995, 144).

 

 

Такая практика лавирования, отраженная в литературе, стала основной характеристикой иудаизма, на протяжении долгого времени прокладывавшего себе путь среди иноземного господства, иногда милостивого, но чаще безразличного или даже враждебного. Смит–Кристофер, вслед за Иоэлем Вейнбергом, считал иерусалимскую общину, названную в тексте Bet Aboth, очень внимательной к внешним и к внутренним общественным отношениям. В итоге Ездре удалось достичь ощутимых успехов как в сфере внутренней организации жизни общины, так и в сфере отношений евреев с империей (Smith–Christopher 2002, 27–73).

Судя по всему, исследователи потратили слишком много времени на решение исторических вопросов, упуская из виду то, что Эшкенази назвала «вымышленными действиями» (Eskenazi 1988, 7). Какой бы ни была история, Книги Ездры и Неемии, как и многие другие книги, рассмотренные нами ранее, были и остаются идеологическими сочинениями. В них мы имеем дело с сконструированной реальностью, пропагандирующей определенные идеи, соперничавшие с другими. Идеология этих текстов сводится к утверждению о существовании единственной законной, небольшой по размерам общины истинных евреев, состоящей из выходцев из Вавилона. Подтверждением ее исключительности служили родословие и соблюдение определенных законов ритуальной чистоты, от которых другие, «сомнительные» евреи были отстранены. Нас не должно удивлять то, что библейская литература того периода была столь идеологизирована и тесно связана с социально–политико–экономическими интересами евреев. Хотя следует отметить, что в литературе того времени подобные черты были гораздо более гипертрофированы, чем в литературе других периодов.

Остается лишь рассмотреть, как именно эти книги могут быть адаптированы, восприняты и использованы в качестве священных текстов христианской традиции.

1. Прежде всего, важно отметить, что в христианской традиции литература подобного рода либо просто упускалась из виду, либо становилась средством карикатурного представления о «еврейском легализме». И в том и в другом случае реальности, породившей эти тексты, совершенно не уделялось внимания. Однако очень важно отнестись к этим книгам серьезно, признав, что они – не просто еврейский священный текст, но и христианское Священное Писание.

2. Какими бы резкими нам ни казались религиозные реформы и восстановление общины, предпринятые Ездрой и Неемией, их следует воспринимать как ответные меры на определенные потребности общества той эпохи. Восстановление «общины святости» было необходимо для сохранения ее коллективной идентичности как таковой. Необходимость в подобных мерах действительно существовала в персидский период, и если, например, права Клаудиа Кэмп, считавшая эту литературу отражением влияния эллинистической культуры, то еще больше в них нуждалась еврейская община, жившая в период Маккавейского кризиса (Camp 2000). Религиозной общине, чья вера основана на книге, когда ее идентичность подвергается угрозе, приходится принимать жесткие дисциплинарные меры, чтобы выжить.

3. Даже с учетом этой реальности нас глубоко шокирует, например, разрушение как Ездрой, так и Неемией браков ради сохранения чистоты общины. Эти действия неоднократно становились объектом феминистской критики. Разные авторы называли эти действия тяжеловесными патриархальными нападками на женщин, считавшихся угрозой для веры и общественного порядка – угрозой, которую следует контролировать, если не исключить вообще:

 

 

Независимо от того, осуществилась ли реформа общественного устройства Ездры полностью, тем более с тем успехом, который описан в главах 9–10, ее образ, без сомнения, наложил свой отпечаток и на тексты, учащие смирению, и на тексты, учащие противостоянию; он – отправная точка для прочтения всей библейской литературы, которая анализируется в данной книге. Несколько современных ученых достаточно обоснованно говорят о связи между попытками Ездры и Неемии избавиться от жен, взятых извне, и образом чужой жены из Книги Притчей…

На мой взгляд, как уже отмечалось в первой главе, образ чужой жены слишком сложен, чтобы его можно было однозначно соотнести с каким бы то ни было конкретным историческим периодом. «Иноплеменные жены», описанные в Книгах Ездры и Неемии, заставляют задуматься над сложным вопросом о соотношении пола и национальности, возникающим при реконструкции «еврейской» идентичности. Этот материал задает определенное направление для анализа образа чужой жены как в Книге Притчей, так и вне ее

(Camp 2000, 32).

 

Ездра особенно обеспокоен проблемой «иноплеменных жен». Женщины, возвратившиеся из плена и вышедшие замуж за «людей земли», уже стали частью этого народа и, по мнению Ездры, больше не являются частью Израиля. Однако женщины, взятые замуж мужчинами, возвратившимися из вавилонского плена, способствовали нарушению чистоты общины, которую Ездра считал «святым семенем». Они подлежали изгнанию вместе с детьми, что противоречило нормам развода во всем Древнем мире, согласно которым женщины оставляют детей, считающихся наследием отца, с ним. Ездра не принимает этих детей, даже несмотря на принадлежность их отцов к «чистому семени». Причина может быть экономической. Разделение общины на golah и «народ земли» может свидетельствовать о борьбе за право владеть землей. Ушедшие в плен потеряли на нее право, поскольку на протяжении всего периода плена земля обрабатывалась теми, кто остался. Однако сам Ездра никогда не упоминает об этом, прибегая к языку девтерономического законодательства, к предписаниям о скверне и ее очищении из Книги Левит и к онтологическому противопоставлению «святого семени» и «иноплеменных женщин». Как и в случае с любым другим политиком, мы вправе спросить, обращается ли Ездра к языку богословов только для того, чтобы оправдать собственную экономическую политику, или он действительно верит в то, что таким образом он защищает «святое семя» от осквернения. Как бы то ни было, его аргументы прозвучали вполне убедительно и евреи действительно изгнали своих «иноплеменных жен»… Устойчивая связь женщины из другого народа со всем прочим инородным сделала ее символом «инаковости»

(Frymer–Kensky 2002, 289–291).

 

 

Действия Ездры и Неемии с точки зрения идеологии могут считаться квинтэссенцией обособления, идеологическим актом, символизирующим бесконечную череду изгнаний чужих как в истории иудаизма, так и в истории христианства (см. 1 Езд 10:6–44, Неем 13:1–3). Стремясь сохранить собственную чистоту, и евреи и христиане разными средствами боролись за однородность общины, за сохранение существующего status quo.

4. Кэмп называет «истребление инородного», запечатленное в данной традиции, по преимуществу священническим актом (Camp 2000, 343). На мой взгляд, это самый верный с богословской точки зрения подход к современному использованию этого материала. Нельзя отрицать, что любая община в момент опасности нуждается в дисциплине. Когда дисциплина основана прежде всего на тревоге, заставляющей поступиться исконными принципами общины, тогда место главных занимают вторичные по значимости принципы. Основной вопрос, поставленный рассматриваемыми книгами, – как сохранить дисциплину и границы, не утратив в процессе сохранения чего–то главного.

Негативное отношение к «чужим» очень устойчиво и может принимать самые разные формы. Существует множество философских обоснований критического отношения к «чужим».

 

 

Не много найдется идей, повлиявших на мыслителей этого века столь же сильно, как идея «иного». Трудно представить вторую подобную тему, даже среди превосходящих ее по важности, которая вызывала бы столь широкое обсуждение и живой интерес, как эта. Трудно представить другую тему, столь остро отделяющую современный мир, возникший по сути в XIX веке и постоянно соотносящийся с ним, от его традиционных корней. Конечно, проблема «иного» неоднократно поднималась в прежние времена и даже занимала важное место в этике и антропологии, в юридической науке и политической философии. Однако эта проблема никогда не проникала в философскую мысль столь глубоко, как сегодня. Сегодня она стала не просто объектом отдельной дисциплины, но одной из важнейших тем философского знания. Вопрос «инаковости» неотделим от основных вопросов, обсуждаемых современными мыслителями

(Theunissen 1984, 1).

 

 

Понятие «иной» – не просто абстракция. Сегодня оно столь же прочно связано с жизнью, как и в персидский период. Вот что писал Джейкоб Ньюзнер об иудаизме:

Что можно сказать об отношении к инородцам? Евреи были вынуждены двинуться на Восток, в более терпимые страны, в Польшу, Литву, Белоруссию, Украину. Ислам там не имел влияния, а христиане веками были заняты тем, что убивали других христиан. Какая уж тут теория «иного»! Какое отношение к общественному порядку!..

История иудаизма учит нас, когда и зачем в религии должна появляться теория «иного». Она появляется в то время, когда под влиянием политических перемен происходит смена базовых принципов социальной структуры, с которой имеет дело религиозная система. Эти перемены порождают вопросы, требующие неотложного решения. В случае иудаизма подобная перемена, политическая и религиозная, произошла в IV веке, когда христианство стало государственной религией Римской империи. В то время новая религия, долго не принимавшаяся всерьез, в лучшем случае считавшаяся неудобной, потребовала особого внимания, и, более того, формулирование системообразующих принципов новой веры стало своеобразным вызовом иудаизму, потребовав некоторого ответа. На протяжении долгого времени христиане говорили Израилю о том, что Иисус – Христос, что Мессия уже пришел, что иного спасения Израиля ждать бесполезно; о том, что христиане унаследовали ветхозаветные обещания, и именно их история стала исполнением предсказаний еврейских пророков; о том, что теперь христиане стали истинным Израилем, а прежнего Израиля больше нет. Политические перемены заставили народ Израиля, особенно живущий в земле Израиля («Палестине»), ответить христианству, поскольку за прошедшие три века этого ответа дано не было.

Их ответом стало не помещение христианства в рамки иудаизма, но реформа собственной теории иудаизма, собственных представлений о том, что такое Израиль и как он связан, через Тору, с Богом. В этой теории для христианства просто не осталось места. Еврейская религиозная система говорила о святости образа жизни, о мировоззрении, о социальной целостности, воплощением которой и был Израиль. Христианству же не давалось никакого объяснения. Нет его и сейчас (Neusner 1991, 108, 109–110, 111–112).

Каждая община, осознающая свою значимость, стремится либо вобрать в себя «чужих», либо полностью исключить их. В случае Ездры и Неемии речь шла об исключении, провозглашении «чужих», неевреев или «не совсем евреев», лишенными права наследия. В современном мире религиозного плюрализма проблема «чужих» заставила задуматься об отношении к другим религиям, учения которых отличаются от нашего. Кроме того, в последнее время понятие «иные» в традиционном капиталистическом обществе стало связываться с «геями и лесбиянками», считающимися угрозой для преобладающего общественного порядка жизни. Определение понятия «иной» не важно в случае Ездры и Неемии; речь может идти о поле, расе, классе, о чем бы то ни было, – словом, обо всем, что порождает беспокойство и угрожает однородности доминирующего населения. Конечно, в иудаизме существуют и другие точки зрения, однако в Книгах Ездры и Неемии появление этих принципов связано с монополией на интерпретацию, целям которой они и служат. Обращение к тексту заставляет нас облекать наши собственные представления о единстве в подобные термины и размышлять о том, как именно и какой ценой человеческие взаимоотношения приходят в подчинение суровым и неумолимым требованиям господствующей идеологии. Как говорил один рабби более позднего времени: «Суббота (религиозная практика) для человека»:

 

 

И сказал им: суббота для человека, а не человек для субботы; посему Сын Человеческий есть господин и субботы

(Мк 2:27–28).

 

 

Однако когда речь заходит об угрозе, исходящей от «инородцев», выясняется, что

 

 

«человек» создан для субботы;

браки созданы для чистоты;

все уязвимое, пусть даже и ценное, отвергается ради единообразия.

 

 

К моменту проведения реформы Тора уже была самостоятельным текстом, свитком, который читал Ездра (Неем 8:7–8). Однако на практике доминировало стремление к чистоте, а Бог Торы ожидал, когда люди обратят внимание на другие части этого свитка.

В конце мне хотелось бы обратиться к поразительной характеристике, данной Книге Ездры Джеем Нейгебореном. Он рассказывал, как, будучи подростком, проводил лето в молодежном лагере Винсоки вместе с серьезными, соблюдающими религиозные предписания иудеями. Сам же он, хотя и был евреем, не принадлежал к иешиве[22]. Он ухаживал за некой девушкой, как это часто бывает в летних лагерях, и в тот момент, когда он уже собирался поцеловать ее, она отстранилась от него:

 

 

«Просто, – сказала она, – ты не достаточно религиозен для меня»

(Neugeboren 1989, 458).

 

 

Нейгеборен, комментируя Книгу Ездры, писал:

 

 

Книга Ездры – не просто гимн восстановлению Храма, ярчайшему событию еврейской истории. Это рассказ о реакции евреев на испытания, на попытки помешать строительству Храма и восстановлению еврейской общины в Святой земле. Это повествование одержимо идеей чистоты и нечистоты.

Ответ Ездры понятен: еврейский народ не должен смешиваться с самаритянами; мы должны отделиться и остаться чистыми морально, религиозно, физически. Хотя, конечно, современные евреи могут попытаться найти оправдание для буквальности предписаний, запрещающих смешение с иноверцами, постараться истолковать их метафорически (мы должны отделяться лишь от нечестия и зла, творимого язычниками, равно как от нечистых и аморальных евреев), сами тексты все–таки остаются однозначными по смыслу. Если мы, евреи, хотим быть верными Завету с Богом, оставаясь Его избранным народом, нам нужно воздерживаться даже от малейшего физического или морального единения с теми, кто отличается от нас, кто не избран Богом. Судя по тексту Книги Ездры, этот запрет относится не только к язычникам, но и к отступившим от своей веры евреям. Девушка, отвергнувшая меня в молодежном лагере, удостоилась бы похвалы и Ездры, и своих родителей

(Neugeboren 1989, 460–461).

 

 

Размышления Нейгеборена ставят перед евреями вопрос, теперь звучащий особенно остро: в какой мере нужно быть евреем, чтобы оставаться евреем? Этот же вопрос стоит и перед христианами: в какой мере нужно быть христианином, чтобы оставаться христианином? Равно и перед белыми: насколько нужно быть белым? И перед мужчинами: насколько нужно быть мужчиной? И перед американцами: какая мера патриотизма будет достаточной? И перед кальвинистами: какая мера кальвинизма будет достаточной?., и т. д. и т. д. Для тех, кто испытывает кризис идентичности, ничто не будет достаточным… кроме полного единообразия. А по границам этого единообразия ожидают изгнанные, вместе с которыми находится Бог Торы, которая допускает и другие прочтения. Действительно, даже библейское послание допускает много иных прочтений, ограничивающих власть единообразия.