Глава 12. Первая и Вторая книги Самуила

 

Первая и Вторая книги Самуила (у христиан – Первая и Вторая книги Царств) представляют собой единое целое, третью часть Ранних Пророков, расположенную в еврейском каноне между Книгой Судей и Первой и Второй книгами Царей (у христиан – Третьей и Четвертой книгами Царств). Помещенный в данном месте, этот свиток содержит в себе письменно зафиксированные предания Израиля о периоде перехода от племенного общественного устройства (анархического и варварского периода, как свидетельствует Суд 17–21), в основе которого лежало разделение на колена, к монархии (со все увеличивавшейся бюрократией, о чем говорится в 3 Цар 1–11). Главная фигура, благодаря которой осуществляется этот переход, – Давид: мальчик–пастух, превратившийся в племенного вождя, а затем и в царя, становится героем целого ряда литературных циклов, связанных, прежде всего, с именами пророка Самуила и царя Саула.

Согласно влиятельной в научном мире гипотезе Нота, книги Самуила – это часть девтерономической истории, пространного повествования, описывающего жизнь Израиля от вхождения в землю обетованную (в Книге Иисуса Навина) до ее утраты (Первая и Вторая книги Царей). В отличие от наполненной девтерономическими богословскими формулами Книги Судей, повествование Первой и Второй книг Самуила практически лишено черт девтерономической редакции (см., однако, Polzin 1989; 1993). Последняя хорошо заметна в Книге Судей и Первой и Второй книгах Царей (как будет показано в дальнейшем), но живой, художественно расцвеченный рассказ Первой и Второй книг Самуила остался незатронутым чрезвычайно тенденциозным девтерономическим богословием (за исключением одного или двух хорошо заметных в тексте фрагментов).

Повествование книг Самуила появилось в процессе развития народной традиции, рассказывающей о яркой личности и исторических достижениях Давида, чей образ хорошо сохранился в народной памяти и оказал сильное влияние на социальное сознание древних евреев. Однако, несмотря на тесную связь этого повествования с устной традицией, ученые считают его, особенно Вторую книгу Самуила, утонченным художественным произведением, в котором человеческий выбор и человеческие заблуждения сталкиваются с божественной волей.

Отношение к этому тексту как к художественному произведению, укорененному в устной народной традиции, подводит нас к важному вопросу о его «историчности». Исследователи прежних лет считали, что повествования о временах Давида и царях, правивших после него, можно рассматривать как «исторически достоверные». Сейчас стало очевидно, что вопрос исторической достоверности гораздо более сложен. По мнению наиболее скептически настроенных ученых, в тексте совсем нет исторических фактов (Finkelstein, Silberman 2001). Однако большинство исследователей считают, что в данном случае мы имеем дело с историческими преданиями об относительно незначительном племенном вожде, сильно приукрашенными впоследствии (Halpern 2001; McKenzie 2000). Особую остроту спор приобрел после обнаружения при раскопках в Тель–Дане стелы с надписью, в которой, возможно, упоминается «Дом Давида». Обнаружившие надпись археологи датируют ее IX веком до н. э. (датировка оспаривается другими учеными). Эти данные могут доказывать факт правления Давида, но никак не подтверждают отдельные детали библейского текста. В этой ситуации остается лишь обозначить проблему и высказать наиболее правдоподобное суждение относительно историчности текста, а затем обратиться к повествованию о переходе от общества, разделенного на колена, к монархии. Особо следует отметить спорность датировки надписи из Тель–Дана. Некоторые исследователи относят ее к более позднему времени, в результате чего ее ценность как исторического свидетельства сводится на нет. Какими бы ни были «голые факты», они не поддаются реконструкции. В результате нам приходится обращаться к тому, во что превращается предание, унаследованное от древнейшей традиции, в результате обработки.

Традиционно считается, что окончательная версия книг Самуила появилась в результате компиляции нескольких не зависящих друг от друга «источников». Целью их объединения было показать роль Давида в переходе общества от племенного устройства к монархическому. В свою очередь мы можем выделить в тексте несколько источников, соединенных в последовательный рассказ.

1 Цар 1–15 рассказывает об изменениях, произошедших в обществе до появления Давида, впервые упомянутого в главе 16. В этом «додавидическом» тексте можно выделить три составляющие:

 

1. В главах 1–3 говорится о возвышении Самуила, о том, как он стал выдающимся вождем Израиля, «ставящим царей». История рождения Самуила от неплодной матери – очень важная часть повествования, указывающая на происхождение монархии ex nihilo, как дар ГОСПОДА. Цель этого рассказа – показать, что такому удивительному явлению, как смена общественного строя в Древнем Израиле, ничего определенного не предшествовало. Особого интереса заслуживает псалом Анны, запечатленный в стихах 2:1–10, песнь благодарения и победы, вложенная в уста матери Самуила, как «ключ» ко всему последующему повествованию (см. Пс 114) (Gordon 1984, 26). Самое удивительное в этой песне – предчувствие «мессии» (видимо, Давида) задолго до того, как эта тема вошла в еврейскую традицию (упомянутое понятие «помазанник» в стихе 2:10 – перевод еврейского слова mashiah, поэтическая параллель к слову «царь»). Для христиан история рождения Самуила и превращения его в предводителя Израиля оказывается прообразом истории рождения Иисуса, рассказанной в Лк 1–2 (Raymond Brown 1995, 235–499). Однако суть песни не в приходе Мессии, а в восхвалении силы ГОСПОДА, способной преобразовать общество.

2. Фрагмент 1 Цар 4:1–7:1 вслед за Ростом называют повествованием о ковчеге (Rost 1982; Miller, Roberts 1977; Brueggemann 2002a). Возможно, 2 Цар 6 служит его продолжением. Это повествование особенное, поскольку не связано с главными персонажами всего повествования. Люди в нем вообще не принимают активного участия. Главный «персонаж» – ковчег Завета, предмет, указывающий на присутствие в повествовании ГОСПОДА. Сюжет истории движется от поражения ковчега к его удивительному торжеству, связанному с возвращением ГОСПОДА обратно в место прежнего пребывания во славе. В то же время в истории подчеркивается, что: (а) ковчег и пребывающая в нем сила ГОСПОДА не помогают Израилю в войне, потому что Израиль (из–за дома Илия) стал безнадежно грешным; (б) филистимляне тоже не могут противостоять торжеству суверенного могущества и воли ГОСПОДА. Развитие сюжета от поражения к торжеству, возможно, отражает более позднюю традицию, связанную с пленением и предчувствием возвращения на родину во славе (как позже в Ис 40:3–5).

3. 1 Цар 7:2–15:35 – пространное повествование, рассказывающее о затруднениях, связанных с возникновением монархии как самостоятельного института власти в Древнем Израиле. Ученые выделяют промонархический (9:1–10:16; 11; 13–14) и антимонархический (7–8; 10:17–27; 12) источники. Не важно, существовали ли эти «источники» на самом деле, хотя более чем вероятно, что в данном тексте отражены два конфликтующих взгляда на социальные преобразования в Израиле (McCarthy 1973). Часто считается, что промонархический источник, согласно которому появление царской власти было вызвано исторической необходимостью и полностью соответствовало воле ГОСПОДА, больше согласуется с настроениями, царившими в тот момент, когда происходили описываемые в тексте события. Напротив, антимонархический источник, расценивающий царскую власть как выражение открытого сопротивления власти ГОСПОДА, появился несколько позднее и представляет собой критику в адрес царя Соломона. Например, отрицательное отношение к монархии, запечатленное в стихах 8:10–18, отражает присущие именно правлению Соломона черты.

Хотя «историчность» этих текстов и находится под вопросом, социальный конфликт, вызванный политическими преобразованиями, в нем совершенно очевиден. В последние годы ученые потратили множество усилий на социологический анализ периода формирования и укрепления власти Давида. Очень возможно, что централизованная власть была выгодна для экономики и политики того времени. С другой стороны, некоторым слоям общества могло казаться, что подобная централизация власти возвращает ее в руки городской элиты, господствовавшей в ханаанейских городах–государствах, против чего прежде столь яростно боролся Израиль. В любом случае вопрос о царской власти не был простой религиозной формальностью. Он затрагивал насущные потребности социальной жизни общины.

Антимонархический источник мог отражать настроения крестьян, привыкших к существованию местного управления, для которых вновь поставленный царь был «узурпатором», стремившимся присвоить собственность и доходы крестьянской общины (1 Цар 8). Подобное критическое отношение к «большому начальству» со стороны «местных властей» продолжает существовать и по сей день.

Главный персонаж, стоящий в центре спора о социальной системе, – Саул. Помазанный по воле ГОСПОДА, он фактически никогда не мог поступать как царь. В Первой книге Самуила Саул не только оказывается заложником спора о царской власти, но он оказывается и обреченным на неудачу из–за Давида, постоянно присутствующего в повествовании, даже до его фактического появления. Рассказчик дважды говорит о приходе Давида, человека, к которому благоволит ГОСПОДЬ, Израиль и сам рассказчик:

 

 

И сказал Самуил Саулу: худо поступил ты, что не исполнил повеления ГОСПОДА Бога твоего, которое дано было тебе, ибо ныне упрочил бы ГОСПОДЬ царствование твое над Израилем навсегда; но теперь не устоять царствованию твоему; ГОСПОДЬ найдет Себе мужа по сердцу Своему, и повелит ему ГОСПОДЬ быть вождем народа Своего, так как ты не исполнил того, что было повелено тебе Господом

(1 Цар 13:13–14).

 

Тогда сказал Самуил: ныне отторг ГОСПОДЬ царство Израильское от тебя и отдал его ближнему твоему, лучшему тебя

(1 Цар 15:28).

 

 

Возможно, что Саул служит всего лишь фоновой фигурой для рассказа о Давиде; до самого появления в рассказе Давида ему так и не удается занять значимого места (Gunn 1980; Fretheim 1985).

Второй большой раздел и, по мнению ученых, первый из двух основных источников книг Самуила – рассказ о воцарении Давида. История начинается с пасторального сюжета 1 Цар 16:1–13, благодаря которому Давид вводится в повествование, которое, по общему мнению, достигает своей кульминации в 2 Цар 5:1–5. Основная сюжетная линия рассказывает о превращении Давида из «мальчика–пастуха» (1 Цар 16:11) в «царя–пастыря» над Израилем (2 Цар 5:2). По мере этого превращения растут его власть, известность и привилегии. Он беспрепятственно движется по своему пути, благополучно минуя все поджидающие его несчастья. Богословскую идею, стоящую за текстом о «возвышении», можно было бы сформулировать как желание показать воплощение намерения ГОСПОДА дать власть Давиду. Однако под этим поверхностным богословским слоем можно увидеть следующее: «возвышение» Давида было связано с целым рядом совершенных им коварных и безжалостных поступков. Все они были детально и художественно воспроизведены рассказчиком, желавшим показать, что «возвышение» было спланировано заранее, аккуратно и беззастенчиво, являя собой пример человеческой интриги, прикрытой божественным замыслом. Рассказ многослоен, временами ироничен. Божественное предопределение переплетено с людскими причудами, о которых рассказывается с видимым удовольствием и с ожиданием от читателя живейшего участия.

Но все–таки главная составляющая рассказа о возвышении Давида – история борьбы за власть между ним и Саулом в условиях, когда у обоих претендентов имелись преданные сторонники и оба были помазаны Богом. С самого начала рассказчик благоволит к Давиду, в итоге побеждающему. Однако и Саул не сдается легко. В основном сюжете можно выделить несколько составляющих.

1. Фигура Давида связана с домом Саула тонко продуманными и сложными путями. Давид становится не только протеже Саула, но и близким другом Ионафана, сына Саула. Давид как бы оттесняет Ионафана в качестве наследника Саула (1 Цар 20:14–17). Следует отметить и женитьбу Давида на Мелхоле. Этот брак обеспечил ему законную родственную связь с правящим домом (1 Цар 18:20–29). Однако плач Давида по погибшим Саулу и Ионафану свидетельствует либо об искренней привязанности к ним, либо об актерской способности «изобразить» подобные эмоции (2 Цар 1:19–27). Судя по представленному в тексте образу Давида, он вполне был способен на подобную «игру».

2. 1 Цар 24–26 – достаточно занимательный рассказ о том, как «счастливая звезда» Давида (= провиденциальное благословение ему) защищала его в трудных ситуациях, ведя от одной победы к другой. В главе 25 Давид выступает как защитник неимущих (см. 22:2), вымогающий деньги у богатого землевладельца Навала (= «Глупец»). Из–за собственного просчета в отношении Давида Навал умирает. Однако главное внимание рассказчика обращено не к нему, а к его жене, Авигее, персонажу столь же колоритному и сильному, как Давид. Именно в ее уста вкладывается классическое династическое пророчество о будущем Давида:

 

 

Прости вину рабы твоей; ГОСПОДЬ непременно устроит господину моему дом твердый, ибо войны ГОСПОДА ведет господин мой, и зло не найдется в тебе во всю жизнь твою

(1 Цар 25:28).

 

 

Под видом похвалы Авигее Давиду удается заявить о своей непричастности к смерти Навала. Он оказывается невиновным, что необходимо ему для обретения царской власти:

 

 

И сказал Давид Авигее: благословен ГОСПОДЬ Бог Израилев, Который послал тебя ныне навстречу мне, и благословен разум твой, и благословенна ты за то, что ты теперь не допустила меня идти на пролитие крови и отмстить за себя. Но, – жив ГОСПОДЬ Бог Израилев, удержавший меня от нанесения зла тебе, – если бы ты не поспешила и не пришла навстречу мне, то до рассвета утреннего я не оставил бы Навалу мочащегося к стене… И услышал Давид, что Навал умер, и сказал: благословен ГОСПОДЬ, воздавший за посрамление, нанесенное мне Навалом, и сохранивший раба Своего от зла; ГОСПОДЬ обратил злобу Навала на его же голову. И послал Давид сказать Авигее, что он берет ее себе в жену

(1 Цар 25:32–34, 39).

 

 

История о Давиде и Авигее расположена между двумя рассказами о взаимоотношениях Давида и Саула. В каждой из них Давид сохраняет жизнь Саулу, имея возможность убить его. Великодушие соперника каждый раз заставляет Саула произнести пророческие слова о грядущем царствовании Давида:

 

И сказал Давиду: ты правее меня, ибо ты воздал мне добром, а я воздавал тебе злом; ты показал это сегодня, поступив со мною милостиво, когда ГОСПОДЬ предавал меня в руки твои, ты не убил меня. Кто, найдя врага своего, отпустил бы его в добрый путь? ГОСПОДЬ воздаст тебе добром за то, что сделал ты мне сегодня. И теперь я знаю, что ты непременно будешь царствовать, и царство Израилево будет твердо в руке твоей (1 Цар 24:17–21).

 

 

И сказал Саул Давиду: благословен ты, сын мой Давид; и дело сделаешь, и превозмочь превозможешь. И пошел Давид своим путем, а Саул возвратился в свое место

(1 Цар 26:25).

 

 

Даже Саул, продолжая бороться с Давидом, признает факт его приближающегося правления.

3. Рассказ о возвышении Давида оканчивается рядом «удобных» смертей, включая смерть Саула (1 Цар 31, 2 Цар 1), Асаила (2 Цар 2), Авенира (2 Цар 3) и Иевосфея (2 Цар 4). Каждая из этих смертей снимает определенные барьеры, препятствующие приходу Давида к власти. Во всех случаях Давид затевает публичное расследование и наказывает виновников смерти, подтверждая собственную невиновность. Однако, возможно, именно ревностное отношение Давида к расследованию этих смертей свидетельствует о его причастности к ним и о попытках доказать собственную невиновность в условиях серьезных подозрений (см. 2 Цар 3:37, 16:7) (McKenzie 2000, 111–127; Brueggemann 1990а, 49–85):

 

 

И [тот] убил его, и он умер. И сказал к нему Давид: кровь твоя на голове твоей, ибо твои уста свидетельствовали на тебя, когда ты говорил: я убил помазанника ГОСПОДНЯ

(2 Цар 1:16).

 

И услышал после Давид [об этом] и сказал: невинен я и царство мое вовек пред ГОСПОДОМ в крови Авенира, сына Нирова; пусть падет она на голову Иоава и на весь дом отца его; пусть никогда не остается дом Иоава без семеноточивого, или прокаженного, или опирающегося на посох, или падающего от меча, или нуждающегося в хлебе

(2 Цар 3:28–29).

 

То теперь, когда негодные люди убили человека невинного в его доме на постели его, неужели я не взыщу крови его от руки вашей и не истреблю вас с земли?

(2 Цар 4:11).

 

Однако сама по себе горячность утверждений Давида о собственной непричастности к убийствам заставляет историков усомниться в его честности. Внимательный разбор некоторых деталей истории подтверждает эти сомнения. Вначале Давид стремится избавиться от Авенира, жизнь которого представляла для Давида постоянную угрозу. Авенир был явно очень влиятелен. В тексте он изображен военным лидером, пользовавшимся авторитетом у старейшин, превосходящим по значению Давида. Его взаимоотношения с Иевосфеем говорят о его независимости и о том, что Давиду было бы очень трудно контролировать его. Более того, он происходил из колена Вениамина и стремился бы сохранить царскую власть именно в этом колене, а не передать ее Давиду и колену Иуды. Важнее всего то, что в тексте Библии подчеркивается влияние Авенира, которым он пользовался в Израиле

(McKenzie 2000, 120).

 

Как и в предыдущих случаях, автор подчеркивает непричастность Давида к этому убийству. Согласно тексту, Давид одновременно казнит двух убийц, выставляя их трупы на всеобщее обозрение в Хевроне как свидетельство гнева на преступников. Однако опять же в искренность подобных действий трудно поверить. Смерть Иевосфея была очень выгодна Давиду, поскольку он был последним препятствием на пути Давида к трону. Как и в случае со смертью Саула, Давид казнит свидетелей смерти Иевосфея. Так же, как и в истории с амаликитянами в 2 Цар 1, объясняющей, как Давид получил венец и запястья Саула, мы и в этом случае находим объяснение того, как Давид получил голову Иевосфея!

(McKenzie 2000, 125–126)

 

 

Благодаря подобным приемам повествования в 2 Цар 2:1–4 Давид получает трон, оставшись незапятнанным произошедшими убийствами, и становится царем по всеобщему согласию (2 Цар 5:1–5). Путь Давида к престолу был тернист, но препятствия, описанные рассказчиком, никогда не были непреодолимыми. Возвышение Давида происходило по воле ГОСПОДА, несмотря на то, что реально оно осуществлялось в бурных перипетиях политической борьбы. Важно понимать, что под броскими богословскими утверждениями скрывается художественная игра, построенная на двусмысленности, сопряженной с возвышением Давида.

В конце повествования о возвышении Давида выдерживается небольшая пауза, во время которой описывается установление нового института, свидетельствующего об укреплении недавно установленного режима правления (2 Цар 5:6–8:18). По большей части эти главы лишены живости предшествующего повествования. Они содержат трезвое свидетельство о вожде, создающем новый народ. Опять же, в этих главах не следует искать исторически достоверного повествования, достаточно понимать следующее: именно таким, с точки зрения традиции, должен восприниматься процесс возвышения Давида.

Джеймс Фланаган (Flanagan 1983) проницательно отметил, что материал в этих четырех главах представляет собой трехчастный хиазм, в первой части которого речь идет о «коленах», а во второй – о «государстве»:

 

Первые части каждой пары отражают старое социальное устройство, при котором главным символом общества, разделенного на колена, был ковчег Завета, а главными врагами – филистимляне. Во вторую триаду входят межгосударственные войны и пророчества об установлении династии; в ней также упоминается появившаяся бюрократия. Все это – характерные черты формирующейся государственности. По мнению Фланагана, сама структура этого текста указывает на решительные социальные преобразования, связываемые в тексте с реальным правлением Давида.

При разборе этой группы текстов особое внимание нужно обратить на пророчество, зафиксированное в 2 Цар 7:1–17, где ГОСПОДЬ, через Нафана, дает Давиду и следующей за ним династии очень важные, не обусловленные ничем другим, кроме собственной Его воли, обещания. Трудно переоценить значение этого божественного дара, который в сравнении с условиями синайского откровения (как в Исх 19:5–6) представляет собой серьезную богословскую инновацию. Это обещание, выраженное через оракул, вырастет в одну из основных тем в Первой и Второй книгах Царей и в Первой и Второй книгах Хроник[7]. Оно появляется всякий раз, когда встает вопрос о продолжении царского рода, а также в последующих пророчествах, высказывающих надежду на пришествие Мессии. Несмотря на то, что это пророчество было введено в текст с целью укрепления царской власти, оно имеет первостепенное богословское значение: (а) здесь зарождается ветхозаветная мессианская идея, позже превратившаяся в надежду на приход идеального царя из рода Давида (см. Ис 9:1–7); (б) это главный пример безусловной милости, обещанной Богом договора Израилю. Более того, это пророчество обрело поэтическое и литургическое воплощения в Псалмах 88 и 131.

2 Цар 9–20 (плюс 3 Цар 1–2, считающаяся дополнением и завершением книг Самуила) привлекает пристальное внимание исследователей, назвавших эту часть Повествованием о престолонаследии (Rost 1982). Это название было предложено Леонардом Ростом, считавшим, что все это повествование посвящено ответу на вопрос о престолонаследии, поставленный в 3 Цар 1:27. Это, прежде всего, повествование о сыновьях Давида Амноне (2 Цар 13), Авессаломе (2 Цар 14–19) и Адонии (3 Цар 1:41–53; 2:13–25), завершающееся восхождением на престол Соломона (1 Цар 1:32–40).

Это повествование восходит ко второму основному источнику Первой и Второй книг Самуила. Повествование о престолонаследии (2 Цар 9–20, 3 Цар 1–2) тесно переплетено с Повествованием о возвышении Давида (1 Цар 16:1–2 Цар 15:5). В результате соединения двух историй появляется совершенно новая «История о возвышении и падении Давида». Предложение Роста рассматривать тему «наследия» как ключевую в данном сюжете часто оспаривалось другими учеными, однако само название продолжает использоваться в критических исследованиях.

Читатели должны обратить внимание на высокохудожественную форму, в которую облечено повествование. Фон Рад назвал этот текст древнейшей человеческой историей, в которой люди свободно действуют по собственному усмотрению, и именно за счет этого она обретает очень изысканную форму (von Rad 1966, 166–204). Принимая во внимание форму этого текста, а также то, что главными героями сюжета оказываются именно люди, следует не забывать и о том, что мы имеем дело не с исторической хроникой, а с совершенно особым художественным переложением преданий, возможно, когда–то косвенно связанных с реальностью, но теперь представляющих собой продукт богатого творческого воображения. Цель этого повествования – показать власть ГОСПОДА над миром, сокрытую от взора людей, а также при помощи выразительных художественных приемов выразить глубинные взаимосвязи, характерные как для сюжетного действия, так и для персонажей, благодаря которым сюжет развивается.

Согласно сюжету, восшествию на престол Соломона предшествует история его сложных взаимоотношений с другими сыновьями Давида, заканчивающаяся триумфом Соломона (см. 2 Цар 12:24–25). Однако изложение этого сюжета далеко от монотонной последовательности. Более того, в нем можно выделить целых две кульминации. Первая содержится в конце главы 11, когда Давид должен как–то отреагировать на подстроенную им самим смерть Урии. Здесь Давид изображается жестоким и расчетливым политическим деятелем, прикрывающим собственные злодеяния «интересами государства» (2 Цар 11:25).

Вторая кульминация – смерть сына Давида Авессалома (2 Цар 18:33–19:8). Эта смерть стала следствием целого ряда событий, начавшихся в главе 13, когда Авессалом мстит за позор своей сестры Фамарь, убивая своего брата Амнона. За этим следует восстание Авессалома против собственного отца, описанное в 2 Цар 15–18, закончившееся убийством Авессалома Иоавом, прежде убившим Урию. При этом Иоав, как тогда, так и теперь, действовал на благо государства. Печаль Давида столь глубока, что Иоав вынужден заставить его снова вернуться к управлению государством. При этом Иоав видимым образом пресекает поведение Давида–отца, вызванное трагическими событиями. Реакция Давида на смерть Авессалома поразительно отличается от его реакции на смерть Урии. На мой взгляд, не исключено, что рассказчик намеренно выстраивает сюжет так, чтобы подчеркнуть важность двух этих событий. В первой критической ситуации Давид полностью соответствует образу публичного человека, другая же задевает его глубинные человеческие чувства. Именно подобное сплетение общественного и личного позволяет раскрыть незримые глубины человеческой природы, воспринимая серьезно как неумолимые требования, предъявляемые к общественному деятелю, так и глубокий эмоциональный опыт. Столь детальное и проникновенное описание чувств Давида, избранника Израиля, возлюбленного ГОСПОДА, способно поразить читателя. Оно как бы раскрывает шифр, за которым скрывается двойственность человеческой натуры, существующая в мире, созданном таинственным и непостижимым ГОСПОДОМ, в которого верят евреи. Таким образом, это повествование представляет собой значительное литературное, художественное и, наконец, богословское достижение древней культуры.

В результате соединения двух предполагаемых повествований о возвышении Давида и его наследниках, текст превращается в пространный комментарий о том, каким виделся Давид, просто человек и государственный муж, еврейской традиции. По мнению Карлсона, два повествования соединены вместе для того, чтобы показать Давида «благословенного» (когда все для него складывается удачно, и он одерживает победу за победой) и Давида «проклятого» (когда проявляются жестокость и ложь, царящие в жизни, семье и роде Давида) (Carlson 1964). Окончательная форма текста искусно переплетает жизнь Давида с действием какой–то удивительной силы, пронизывающим все повествование.

Возможно, основной целью составителей единого повествования было показать двойственность Давида. То есть они хотели показать, как, при всей очевидности намерений ГОСПОДА, действительное божественное вмешательство в жизнь Давида оказывается очень изменчивым. История превращается в описание противостояния абсолютной верности ГОСПОДА и слабости человека, постоянно чувствующего необходимость исполнения божественных требований. Это противостояние отчетливо просматривается за намеренным соединением двух разных текстов, обработанных Девторономистом. Намерения ГОСПОДА ясно выражены в 2 Цар 7:14–16:

 

 

Я буду ему отцом, и он будет Мне сыном; и если он согрешит, Я накажу его жезлом мужей и ударами сынов человеческих; но милости Моей не отниму от него, как Я отнял от Саула, которого Я отверг пред лицем твоим. И будет непоколебим дом твой и царство твое на веки пред лицем Моим, и престол твой устоит во веки.

 

 

В этих стихах трижды встречается корень sur.

 

 

но милости Моей не отниму (= отклоню) от него

как Я отнял (= отклонил) от Саула

которого Я отверг (=удалил) пред лицем твоим

 

 

Тот же глагол используется в божественном осуждении, произнесенном пророком Нафаном в 2 Цар 12:10:

 

 

Итак не отступит меч от дома твоего во веки, за то, что ты пренебрег Меня и взял жену Урии Хеттеянина, чтоб она была тебе женою (курсив добавлен).

 

 

Этот приговор можно было бы перевести следующим образом: «никогда не отклонится меч от дома твоего». Важно обратить внимание на отрицательное употребление глагола sur в обоих текстах. И в божественном благословении, и в божественном приговоре, произнесенных Нафаном, упоминаются две вещи, которые никогда не будут отняты от дома Давида: (а) долготерпеливая любовь ГОСПОДА и (б) меч. Любовь ГОСПОДА поддерживает семью и род Давида. Из–за меча семья и род Давида все время находятся в опасности. В итоге жизнь семьи и династии никогда не бывает спокойной: она как бы стиснута между поддерживающей любовью и карающим мечом. По мнению Девтерономиста, божественная любовь очень долго поддерживает жизнь рода Давида, но в итоге меч пресекает ее (см. Иер 22:30). Однако даже в вавилонском плену евреи продолжают верить в неисчерпаемость божественной любви, благодаря которой род Давида будет восстановлен несмотря на то, что он прервался (Ис 55:3).

В 2 Цар 21–24 сохранились древние предания разных колен, которые, вклиниваясь между 2 Цар 20 и 3 Цар 1, очевидным образом нарушают последовательность повествования. Все они так или иначе связаны с ранними периодами жизни Давида. По мнению ученых, выбор этих фрагментов был случайным, ни один из них не влияет на суть и оценку истории в целом. Но все же два сюжета, 2 Цар 22:1–51 и 2 Цар 23:1–7, заслуживают особого внимания. Близость 2 Цар 7 к Пс 88 позволяет предположить, что поэма представляет собой древний литургический текст, лишь позднее приписанный Давиду. Поэтический фрагмент 2 Цар 23:1–7, также вложенный в уста Давида, становится свидетельством веры, подтверждающим божественное обещание, данное в 2 Цар 7. Помещенный в конце книги, он перекликается с хвалой Анны в 1 Цар 2:1–10.

Размышляя над хиазмом, выделенным Фланаганом в 2 Цар 5:5–8:18, я выделил еще одну аналогичную структуру в главах 21–24 (Brueggemann 1990, 235–251):

 

Тогда как хиазм в главах 5–8 говорит о переходе от общества, разделенного на колена, к монархии, хиазм глав 21–24, на мой взгляд, имеет целью развенчать образ Давида, показать его уязвимость. В этих фрагментах он изображен слабым человеком, скрывающимся под яркой маской царской власти.

Если это предположение верно, то здесь мы обнаруживаем еще один яркий пример народной веры в божественную верность династии Давида – глубокую верность, переплетенную с двойственностью человеческой природы, которую традиция обнаруживает в жизни Давида.

Таким образом, в книгах Самуила описывается необратимый переход израильского общества от периода судей к царскому периоду, от племенного варварства к монархической бюрократии, появившейся благодаря божественной любви, воплощенной в деятельности Давида. Однако на протяжении всей истории осуществления божественного решения народная память не приводит ни одного примера очевидного божественного вмешательства в историю. Божественное вмешательство всегда оказывается связанным с человеческими действиями. История, сохранившаяся в народной памяти и представленная здесь, оказывается историей человеческих деяний и характеризуется присущими человеческому характеру двойственностью и непостоянством. В Первой и Второй книгах Самуила отчетливо показано, как именно ветхозаветный Бог осуществляет свои замыслы на земле: через жизнь людей, особым образом, зачастую подчиняясь человеческим выбору и поведению. Главным для повествования оказывается откровение о долготерпении божественной любви, проявляющемся на протяжении всей истории Давида. Однако эта божественная любовь сталкивается с человеческими действиями, в результате чего превращается в карающий меч. Такова память Израиля. Израиль не умеет жить по–другому. Более того, очевидно, что Бог Израиля тесно связан с этими мучительными проявлениями человеческого характера, мечущегося между непокорностью и подчинением, между противостоянием ГОСПОДУ и доверием к Нему, – характера, в котором поразительно переплетены «да» и «нет» людей. Нет ничего удивительного в том, что раскрытие истины в этой истории требует высокого художественного мастерства, способного озвучить замысловатые каденции истории Давида и прекрасную музыку божественной верности, прерываемую рваным ритмом человеческой воли.