Глава 25. Книга пророка Даниила

 

Книга пророка Даниила – одна из самых необычных и самых трудных книг Ветхого Завета. Вера в ней выражена при помощи жанровых средств, не свойственных ветхозаветной риторической технике. По сравнению с другими книгами, Книга Даниила считается поздним произведением, но она оказала сильнейшее влияние на последующую работу по осмыслению библейского наследия. Разные исследователи более или менее сходятся в оценке материала, ставшего основой книги, однако, как мы увидим далее, многое в ней остается загадкой, на которую библейская критика не дает удовлетворительного ответа.

По жанровому признаку книгу можно разделить на две части: главы 1–6 – героическое повествование, посвященное одному еврейскому мудрецу по имени Даниил. Главы 7–12 – видения будущего, ставшие частью апокалиптической ветхозаветной литературы. Взаимосвязь между рассказом и видениями далеко не очевидна. Еще больше проблем порождает смена языков: с иврита (глава 1) на арамейский (главы 2–7), и затем снова на иврит (главы 8–12).

В главах 1–6 рассказывается о том, как еврейский юноша Даниил стал влиятельной фигурой при дворе вавилонского царя Навуходоносора. В центре сюжетов этих глав находится Даниил, чье имя переводится как «Бог рассудил» и который, по–видимому, воспринимался традицией как олицетворение мудрости, благочестия и добродетели (Иез 14:14, 20; 28:3). Вне всяких сомнений, в этой истории Даниил – типичный еврей, умеющий отстаивать свое право быть таковым перед лицом враждебно настроенной империи. Именно такая задача стояла перед еврейским народом в персидский и эллинистический периоды. Эта история вполне могла появиться в VI веке до н. э., во время правления Навуходоносора. Как бы то ни было, в данном случае Навуходоносор превращается в некую метафору испытания веры евреев и еврейской общины, во врага Бога Израиля, «Бога Высочайшего», Творца неба и земли. (Интересно, что это тот же самый Навуходоносор, который прежде назывался «служитель ГОСПОДА», избранный Им, чтобы разрушить Иерусалим [Иер 25:9; 27:6].) Таким образом, в этом тексте могли сохраниться подлинные воспоминания о плене VI века, хотя очевидно, что Навуходоносор здесь – всего лишь символ, обозначающий ситуации, в которых евреи должны смело и решительно отстаивать свои религиозные принципы. По мнению Филиппа Дейвиса, несмотря на наличие в каждом текстовом фрагменте самостоятельного законченного сюжета (наиболее известные – Даниил в огненной печи[19], 3:19–30; Даниил во рву со львами, 6:16–24), все эти истории построены по одному клише, в котором можно выделить две формы: «рассказы о толковании» и «рассказы об освобождении»,

 

рассказ об истолковании

а. Царю снится сон или является видение.

б. Придворные толкователи не могут истолковать его значение.

в. Появляется главный герой и разъясняет сон.

г. Герой получает награду.

д. Царь убеждается во всемогуществе Бога, в которого верит герой.

 

 

рассказ об освобождении

а. Царь издает указ, заставляющий евреев участвовать в идол ослужении.

б. Обнаруживается неподчинение героя или героев этому указу.

в. Они отказываются подчиниться указу и готовятся к мучинической смерти.

г. Они спасаются.

д. Герои получают награду, злодеи – наказание.

е. Царь убеждается во всемогуществе Бога, в которого верит герой.

(P. Davis 1998, 51–52)

 

 

В «рассказах об истолковании», как, например, в главе 4, еврею Даниилу достает мудрости и проницательности, чтобы истолковать сон, после того как все придворные мудрецы потерпели неудачу. В «рассказах об освобождении» жизнь евреев оказывается в опасности по воле царя–язычника, но они спасаются благодаря вмешательству таинственной, чудесной силы Бога Высочайшего, перед которым царь–язычник оказывается совершенно беспомощным. В основе этих историй могут лежать воспоминания о подлинных событиях. Однако в дошедшей до нас форме текста они превратились в художественные произведения, имевшие своей целью воспитание и наставление евреев, живших гораздо позже эпохи вавилонского плена. Эти евреи умеют оставаться верными своей религии, «говорящей истину сильным мира сего»; подобное поведение оказывается смелым, дерзким, зачастую рискованным и вызывающим. Даниил, главный герой цикла, символизирующий всех евреев, оказывается образцом верности истине во время господства язычников. Эта истина глубоко и действенно связана с Богом Израиля, остающимся надежной опорой в любых обстоятельствах, сколь бы опасными и рискованными они ни были.

У. Ли Хамфрис, а затем и Дэниел Смит–Кристофер показали, как именно в этом тексте строится рассказ о еврее, расторопном слуге при царском дворе, признающем и уважающем порядки этого двора, однако не терпящем компромиссов в вопросах, касающихся веры в еврейского Бога. Некоторые из этих историй Хамфри называет «состязаниями» (Дейвис называет их «рассказами об истолковании»), другие – «конфликтами» (у Дейвиса – «рассказы об освобождении») (Humphreys 1973; 2002). По мнению Хамфриса, задолго до обращения к этим сюжетам во II веке до н. э. (об этом см. далее) евреям пришлось действительно столкнуться с культурными реалиями, потребовавшими от них заново осознать реальность «Бога Высочайшего»:

 

 

Евреям диаспоры в период, предшествовавший Маккавейскому восстанию, пришлось в полной мере познать беды и опасности преследований со стороны правителей–язычников. Однако ситуация была зыбкой. Тесное взаимодействие с чужой культурой на всех уровнях жизни и столкновение с языческим окружением могли приводить к враждебности против отдельных евреев, реже – против евреев в целом, при этом предметом спора являлась принадлежность к иудаизму. Тем не менее путем к преодолению подобных разногласий было именно взаимодействие. Иудеи могли преодолеть враждебные настроения и обрести возможность реализовать свой творческий потенциал среди язычников, став неотъемлемой частью мира. Для этого им вовсе не нужно было отгораживаться от этого мира стеной или изводить себя мыслями о его разрушении

(Humphreys 1973, 222–223).

 

 

Безусловно, все эти истории при любых обстоятельствах питают воображение верующих. По мере того как американское общество становится все более подверженным разрушению вследствие неуемного стремления к власти, а христианство постепенно вытесняется внутри этого общества на маргинальные позиции, история о Данииле может обрести для верующих особое звучание. В современных условиях христиане, как и древние евреи, не могут просто пойти на сговор с государством, с его корпоративной экономической системой, с его антигуманными взглядами. Они должны говорить о «правде… и милосердии к бедным» (Дан 4:24). С другой стороны, церковь в этих условиях не должна превращаться в секту, заботящуюся лишь о собственной безопасности, но должна открыто взаимодействовать с обществом. Именно в повествовании о Данииле мы обнаруживаем пример умения договориться с властями, сохраняя верность истине перед лицом превосходящей власти.

Вторая часть Книги пророка Даниила разительно отличается от первой по жанру. В ней мы обнаруживаем апокалиптические видения (гл. 7–12). Более того, именно эти главы, наряду с Зах 9–14, являются главными образцами апокалиптической литературы в еврейской Библии, образы которой сыграли столь важную роль в зарождающемся христианстве. В видениях историческая память тесно переплелась с заботами настоящего. Это стало возможно благодаря огромному усилию богословского воображения, считающего современные ему события и современное ему поколение переломным моментом человеческой истории. Именно в этот переломный момент Бог своей превосходящей властью решительно и даже насильственно вторгается в человеческую историю, чтобы сокрушить все враждебные власти и создать новый, более справедливый мир, где маленькую общину верующих ждут безопасность и процветание. Главное внимание богословов сосредоточено на нерушимости божественной власти, причем политические события, послужившие фоном для более ранних повествований, отныне утрачивают для них свое значение. Конец того, что было, неизбежен и неотвратим, но этот же конец знаменует собой начало совершенно нового мира, предназначенного для верующих. Эти характерные апокалиптические картины, выделенные множеством ученых, в случае с Дан 7–12 служат вполне конкретной цели: они объясняют кризис 167–164 годов до н. э., столь сильно затронувший евреев и иудаизм (Collins 1987, 68–92). В Книге Даниила апокалиптическая манера изложения усилена за счет связи с конкретной исторической реальностью, благодаря чему апокалиптические представления не просто растворяются в пустом пространстве, но касаются судеб реальных людей, находящихся в реальных политических условиях.

Кризис, с которым связано происхождение Книги Даниила, был вызван насильственным насаждением эллинизма Антиохом IV (Епифаном), правителем Сирии из династии Селевкидов, который стремился укрепить свое политическое и культурное влияние над Иерусалимом, истребляя иудаизм. Именно поэтому в «конце» видения говорится об ужасающих бедствиях, обрушившихся на иудаизм, символом которых стала «мерзость запустения», воцарившаяся по воле Антиоха в Иерусалимском Храме, в оскверненном священном месте еврейской религии (9:27; 11:31; 12:11). Эти события описаны в «историческом» повествовании Первой книги Маккавейской. Здесь, однако, они превращаются в апокалипсис: Антиоху противостоит не еврейская армия (как в описании восстания Маккавеев), но сам Бог Израиля, не нуждающийся «ни в какой помощи» со стороны людей (11:34). «Мировая история» изображается здесь в виде череды сменяющихся правлений, апофеозом которых становится господство «небольшого рога» из стиха 8:9, высокомерного, «повергшего истину на землю», восставшего против Святого Бога (8:9–14) (Noth 1967, 194–214). Традиционно считается, что этот «небольшой рог» символизирует Антиоха, нанесшего Богу страшное оскорбление, но в итоге потерпевшего поражение. Таким образом, противостояние между Антиохом и иерусалимскими евреями в Книге Даниила превращается во вселенский конфликт, в котором победу одерживает Бог… и те, кто верен Ему.

По оценкам большинства ученых, описания видений в главах 7–12 относятся к более позднему времени, чем повествовательная часть, главы 1–6. Цикл преданий о Данииле восходит к VI веку, ко времени правления Навуходоносора, виденияже, скорее всего, были составлены во II веке до н. э., во время кризиса, приходящегося на период правления царя Антиоха. Однако весьма вероятно, что в случае видений мы имеем дело с адаптацией к кризису II века более древнего материала. В этой связи прежние истории обретают новое звучание, и Навуходоносор изображает Антиоха, не способного сопротивляться божественной власти, на которую полностью и безоговорочно полагаются евреи.

В результате соединения повествования с видением рождается связное богословское сочинение, хотя, как и во всех предшествующих случаях, в этой книге сквозь окончательный вариант текста просматриваются все особенности предшествующих версий. Очень показательно, что главы 2–7 написаны на арамейском языке, а главы 1 и 8–12 – на иврите. Вместе с тем языковое деление (2–7; 1, 8–12) не соответствует жанровому (1–6; 7–12). Видимо, процесс создания окончательной версии был гораздо более сложным, нежели мы себе представляем. Вопреки всем странностям, проникшим в текст в ходе работы над ним, и повествовательная часть, и видения (на арамейском языке и иврите) пронизаны единой богословской идеей: Бог Израиля – главная действующая сила мировой истории, на которую евреи могут полностью полагаться и перед которой, в конце концов, отступят язычники. Иными словами, речь идет о надежде, дающей евреям силу и мужество для того, чтобы оставаться покорными Богу, несмотря на господство враждебных по отношению к ним правителей, по ходу развития сюжета становящихся все более яростными. Сколь бы ни были странными образы этой книги, сколь бы ни были сложными вопросы, стоящие перед исследователями, суть книги сводится к словам надежды. Эта надежда всегда была важнее всего в наполненном враждебностью мире; именно она пронизывает мировую историю, указывая на тайну Бога, царящего на небесах и над землею, раскрывающего знание о конце мира только возлюбленному Им народу. Именно через надежду евреи узнают о планах Бога относительно будущего мира, остающихся сокрытыми от язычников, исполненных злобы и гордыни, но предназначенных к осуждению и уничтожению.

Во второй части Книги Даниила, главах 7–12, можно выделить четыре особенно важных фрагмента.

1. Стихи 7:13–14 – поэтическое описание «грядущего», ставшее предметом множества интерпретаций. «Ветхий днями» – это трансцендентный Бог. Но основное внимание комментаторов сосредоточено на выражении «Сын Человеческий». Появление этих двух фигур, «Ветхого днями» и «Сына Человеческого», можно интерпретировать как обещание трансцендентного Бога, безгранично властвующего в мире, основать на земле свое царство через своего посредника. Однако по поводу того, кто же именно скрывается под обозначением «Сын Человеческий» и с какой целью этот образ введен в книгу, мнения комментаторов сильно расходятся. В этой связи следует упомянуть два существенных момента. Во–первых, Сибли Таунер подробно рассматривал следующий вопрос: означают ли слова «грядущий с облаками небесными» некое существо, нисходящее с небес на землю, то есть теофанию, или же некое существо, восходящее с земли на небеса, то есть апофеоз. Он сам склонялся в пользу второй версии, считая «грядущего посредника основателем пятого, человеческого царства» (Towner 1984, 104). Однако в таком случае возникает новый вопрос: идет ли в данном фрагменте речь о каком–то конкретном правителе, то есть царе, или же мы имеем дело с персонификацией целого государства. Таунер опять же считает второе предположение более правильным:

 

 

Сопоставив образ Сына Человеческого с народом святых Всевышнего, упомянутым в этой же главе, а также допустив, на основании 13–го стиха, что Сын Человеческий – не ангел, но человек, вознесенный на облака, чтобы получить на небесах право господствовать, то образ святых Всевышнего должен указывать на группу людей. Самым естественным претендентом на эту роль кажется группа хасидим, из круга которых и вышла Книга Даниила и для которых апокалиптические ожидания воздаяния были основным источником утешения. Это те самые святые, которые даже в момент написания книги переживали муки преследований со стороны сирийского царя. Именно они желали получить вечное господство в качестве награды за свою набожность

(Towner 1984, 105–106).

 

 

При подобном подходе становится очевидно, что обещания относительно будущего касаются вполне конкретной группы иудеев, причем исполнение этого обещания зависит от их послушания, верности и способности претерпеть испытания. Более того, эта группа благочестивых, по–видимому, противопоставляется религиозным ревнителям, возглавившим Маккавейское восстание и стремившимся к созданию собственного царства. Образы и ожидания, составляющие Книгу Даниила, целиком и полностью связаны с принятием нового миропорядка, который установит Бог.

На мой взгляд, аргументация Таунера вполне убедительна. Вместе с тем не следует забывать, что в данном случае мы имеем дело с максимально насыщенным метафорами, поэтизированным текстом, связанным с более древней мифологической традицией, и значение этого текста далеко не однозначно. Как следует из комментария самого Таунера, существует огромное множеством прочтений данной истории, определяемых различными контекстами. Для читателей–христиан важно знать, как именно этот фрагмент, 7:13–14, повлиял на пронизанную апокалиптическими настроениями идеологию раннего христианства (Nickelsburg 1992, 142–150). Очевидно, что, возвещая (а) начало нового этапа правления Бога и (б) роль Иисуса, который должен это правление установить, ранняя Церковь обращалась именно к традиции Книги Даниила, имеющей мифологические корни, но, как и в Книге Даниила, связанной с реальными историческими обстоятельствами, в данном случае с движением Иисуса, благодаря которому царство «приблизилось» (Мк 1:14–15; см. особенно Мк 13:14–27, где зафиксировано непосредственно обращение к традиции Даниила).

2. Как уже было отмечено, в стихах 7:13–14 «Сын Человеческий» и «Ветхий днями» вместе создают новое царство. В той же главе, в стихах 7:18, 21, 25, говорится о «святых Всевышнего», которые «будут владеть царством вовек и во веки веков» (7:18). Вопрос о том, кто именно имеется в виду в этих стихах, неоднократно становился предметом дискуссии. Вне всяких сомнений, материал видений связан с мифологической традицией, представлявшей Бога председательствующим на небесном суде в окружении бесчисленного множества ангелов, прислуживающих небесному царю (Miller 1978, 9–26). Помня об этой очень древней мифологической традиции, Мартин Нот считал «святых» «божественными существами». Он писал:

 

 

Вероятно, «святые Всевышнего», упомянутые в 7–й главе Книги Даниила, изначально считались небесными помощниками Бога, и только позже произошла замена значения.

Мнение Мовинкеля о том, что «святые», несколько раз упоминающиеся в Ветхом Завете, – божественные существа, подтверждается данными 7–й главы Книги Даниила. Так же, как сон, описанный в Дан 2, говорит об ожиданиях эсхатологического «царства Божьего», так и в 7–й главе провозглашается неотвратимое приближение «небесного царства»

(Noth 1967, 228).

 

 

Несмотря на древние мифологические корни этой традиции, очевидно, что она все–таки претерпела определенные изменения, превратившись в рассказ о людях – общине верных, подчиняющихся «Всевышнему», которым предстоит стать жителями нового царства Бога. Таким образом, по мере развития традиции древние мифические образы небес соединились с реальным историческим кризисом. «Сын Человеческий» и «святые Всевышнего» вместе стали символизировать общину, по воле «Ветхого днями» противостоящую господствующим в мире силам. Подобный набор образов, дополненный видениями, подобран для описания новой общины, живущей надеждой. Ее члены живут по принципам абсолютного послушания Богу, надеясь обрести новый, полный благополучия мир, который Бог когда–то дарует им.

3. Особое внимание следует обратить на молитву, приведенную в стихах 9:4–19. Эта молитва (созвучная пространным молитвам персидского периода в Езд 9 и Неем 9) очень странная по своему контексту. В ней затрагиваются две конкретные темы: (а) просьбы Израиля и обращенные к Богу слова о полной зависимости от Его милосердия во время преследований, когда компромисс и приспособленчество казались серьезным соблазном; (б) надежность Бога, верного Завету. Эту молитву можно расценивать как своего рода соглашение между Богом и Израилем. В то же время она содержит важные богословские утверждения, служащие основанием для надежды.

 

 

Далее, в этой молитве отражена особая забота о будущем Иерусалима. Господь назван «великим и дивным, хранящим завет и милость». Эти слова не просто дают надежду на прощение, но и обещают восстановление. Бог назван «хранящим завет». Гавриил провозвестил запустение, которое должно длиться до «окончательной предопределенной гибели» (ст. 27), однако, несмотря на кризис, божественный завет верности по–прежнему остается в силе. Бог сохранит завет не ради покаянной молитвы Даниила, но ради себя самого. Молитва здесь становится лишь средством самоутверждения Бога, превращаясь, как предположил Г. Борнкамм, в своеобразное славословие. Таунер тоже соглашается с этим, называя молитву «прежде всего свидетельством о существовании Бога и прославлением Его могущества». Славословие очень уместно в 9–й главе Даниила. Как еще лучше можно заявить о том, что грядущее восстановление Иерусалима в надежных руках?

(Balentine 1993, 108–109; см. Greenberg 1983; Miller 1994; Newman 1999).

 

 

4. Даниил 12:1–3 – одно из двух мест во всем Ветхом Завете, где определенно говорится о воскресении мертвых (второе – Ис 26:19, но также см. Ис 25:6–10а). Согласно этим стихам, одни умершие воскреснут к вечной жизни, другие – на вечное поругание и посрамление. (Реплику видения о двух путях воскресения можно увидеть в притче из Евангелия от Матфея [25:31–46].) В отличие от 26:19 из Книги Исайи, говорящем только о радостях воскресения, в Книге Даниила речь идет как о радости, так и об осуждении, следующем за смертью. Очевидно, что концепция жизни–после–смерти, лишь слегка обозначенная в Ветхом Завете, скорее говорит о воскресении как о составляющей конца мира (12:13), являющегося одновременно началом новой жизни. Иными словами, воскресение становится связующим звеном между радикальными апокалиптическими представлениями, говорящими об ужасном конце, и верой в удивительное начало. Причем и то и другое осуществляется силой Бога.

В раннехристианской проповеди воскресение точно так же было связано с концом этого мира и с началом другого. К сожалению, со временем столь глубокое понимание учения о воскресении было утрачено Церковью, сменившись куда более примитивными, обывательскими представлениями, так что само значение слова «воскресение» сильно упростилось и стало означать «оживление», «восстановление для каждого человека тех, кого он когда–то любил». И то и другое умаляет великую надежду на не зависящую ни от чего власть Бога, не только судящего, но и спасающего.

К сожалению, в массовом сознании апокалиптика устойчиво ассоциируется с религиозным «сумасбродством». На самом деле язык видений служит риторическим приемом, позволяющим описать глубокую надежду, не зависящую от превратностей исторической реальности. Эта надежда далека от эскапизма; напротив, она заставляет подчиняться божественным требованиям и призывам, а не подстраиваться под обычаи и правила преходящего века. Таким образом, повествовательная часть становится свидетельством о правлении Бога, дающего силу сторонникам истины, а видения усиливают звучание слов о мощи, величии и таинственности власти Бога, которой никто не может противостоять. Слова о надежде на воскресение связывают глубочайшую тайну Бога со вполне конкретными жизненными обстоятельствами некой имеющей название общины. Эта связь находит отзвук в поэтических образах, следовании божественным предписаниям и полном пренебрежении правителями этого мира, предназначенными к уничтожению в «конце».

Книга Даниила – смелый и яростный призыв к надежде на Бога, которого невозможно ограничить, связать или заставить действовать в соответствии с определенными историческими обстоятельствами. Этот текст призывает верующих сделать ставку на то, что пока недосягаемо, но что было обещано. Марк Мирски предложил очень личное описание подобной надежды с иудейской точки зрения:

 

 

Именно поэтому голос ангела в Книге Даниила столь авторитетен для нас. Он говорит с мягкой убежденностью родителя, словно моя мать, склонившаяся над кроваткой и поющая чудесным гортанным голосом: «Закрой глазки и увидишь чудо: Дрема идет, идет, идет». Этот голос убаюкивает, даруя надежду не покоя, но радости. Всего лишь звук этого голоса, услышанный после смерти, заставит забыть всю земную боль

(Mirsky 1989, 454).

 

 

Христианин Дуглас Джон Холл, заканчивая тонкое описание разочарований нашего времени, называет надежду самым трудным из требований современной веры:

 

 

Разочарованиям человечества нет числа, особенно разочарованиям тех, кто тратит все свои силы на отрицание окружающей их реальности! Согласно христианской вере, для того чтобы начать, всего лишь начать, преображение беспокойного, отчужденного человечества, нужны вся мудрость и милосердие Бога. Поэтому следует избегать утопий, даже изложенных языком сакрального. Надежда остается надеждой, еще не «видимым» (Евр 11), и христианская надежда остается надеждой «вопреки надежде» – вопреки всем окончательным решениям.

Однако, даже принимая в расчет эсхатологическое предупреждение, не так трудно различить, по крайней мере, вызов, к которому должны вести длительные размышления: разочарование человечества можно преодолеть только через обновление надежды. Человек, подавленный разочарованием, может снова исполниться надеждой, только признав свое разочарование и несостоятельность уловок, мешающих ему справиться с утратой смысла. Разочарованные, не думая, что именно признание собственного разочарования может стать средством для его преодоления, будут сопротивляться освобождению настолько долго, насколько долго их физическое и психическое состояние сможет изолировать их от холодного шока реального мира. Повторяю, только новая смысловая система координат сможет дать выход этой подавленной разочарованности, поможет назвать и заменить мнимые цели и дешевые надежды, оставшиеся от современного прометейства. Ложные и пустые цели и надежды – все, что осталось от ярких видений создателей современности. Мы боимся потерять их; они проникли в нас очень глубоко. Смысл исчез, а система осталась.

Вот вопрос современного христианства: способна ли христианская вера, особенно протестантизм, в достаточной мере освободить себя от современности, вместив в себя новую смысловую систему? Может ли христианство отделиться от христианского мира и найти в себе достаточно воображения и смелости, чтобы помочь человечеству найти дорогу в будущее, отрекшись от современного мировоззрения и исчерпавшего себя империализма «христианского» Запада?

(Hall 2001, 92–93).

 

 

Разочарованность в современном мире особенно заметна среди маргиналов, не верящих в блага, сулимые «системой». Однако разочарование в среде благополучных людей, возможно, еще глубже, поскольку многие из них понимают, что «система» не способна удовлетворить чьи–либо глубокие потребности и чаяния. В этих условиях евреи и христиане должны не поддаться ожесточению, вызванному разочарованием, но заявить о Боге, творящем, через своих посредников, совершенно новое будущее, которое станет Его даром. Без сомнения, такая надежда будет корениться в тексте. Ни одна книга не способна вдохновить на подобную работу лучше, чем рассказы о противостояниях и видения о конце старого и начале нового мира из Книги Даниила.

В еврейском каноне Книга Даниила следует за Книгой Есфирь, последней из пяти свитков, и предшествует блоку текста, образованному Книгами Ездры, Неемии и Хроник. Иными словами, Книга Даниила расположена среди других книг персидского периода. Возможно, такое ее положение символизирует пребывание евреев в самом сердце империи во время составления последних книг еврейского канона. Вопрос о том, сможет ли иудаизм выжить, преодолев сильное давление империи, был своеобразным вызовом для евреев Персидской империи, равно как и для евреев эллинистического периода, живших при правлении Антиоха. В некоторых случаях автор Книги Даниила воспринимает гегемонию империи в лице Навуходоносора именно как путь в будущее. Но чаще он говорит о способности Бога производить обновление вопреки существованию империи, которая рано или поздно должна исчезнуть. В любом случае в этом тексте надежда связана с живой реальностью, поскольку обновление будет произведено Богом в мире, где истина может быть хрупкой, но все же непреодолимой. Этот материал явно не задумывался как связанный исключительно с персидским контекстом. Благодаря подвижности традиции текст перерос рамки персидского периода и стал восприниматься как история о евреях, верящих в Бога, управляющего будущим.

В христианской Библии Книга Даниила помещена среди пророческих книг. Подобное расположение подчеркивает то, что в Книге Даниила описывается будущее, обещанное Богом, и именно это сближает ее с великой пророческой литературой надежды. Для описания надежды в этой книге используются жанры повествования и видения, что сильно отличает ее от других пророческих книг, обращающихся к другим жанрам. Однако акцента на будущем вполне достаточно, чтобы доказать уже в пророческом контексте: Бог способен обновить мир, и это тот самый Бог, которому невозможно противостоять и который требует доверия и повиновения в настоящем ради грядущего обновления. Именно помня об этом будущем, христиане непрестанно молятся:

 

 

Твое есть Царство и сила и слава.

 

 

Эта молитва – реминисценция из Дан 7:14:

 

 

И ему дана власть,

слава и царство,

чтобы все народы, племена и языки

служили ему;

владычество его – владычество вечное,

которое не прейдет,

и царство его не разрушится.

 

 

Всплеск апокалиптических настроений не стихает до тех пор, пока это будущее не выражено языком славословия:

 

 

И седьмой Ангел вострубил, и раздались на небе

громкие голоса, говорящие:

«Царство мира соделалось [царством] Господа нашего

и Мессии Его,

и будет царствовать во веки веков».

(Откр 11:15)

 

 

Ликующая Церковь ждет. Ждет с уверенностью. И, ожидая, с уверенностью подчиняется Богу, не обращая внимания на прочие требования подчинения, постоянно провозглашаемые «небольшим рогом», и часто сопротивляясь, имея лишь «некоторую помощь». В конечном итоге ни противодействие «небольшого рога», ни оказание Богу «некоторой помощи» не будут иметь значения, поскольку, согласно этой ниспровергающей основы традиции, будущее зависит исключительно от Бога.