На кухне в Юршхольме в январе 2015 года

В КРАСИВОЙ КОМНАТЕ

"А ТЫ ПОМНИШЬ, Мари, когда убили Улофа Пальме?"

Сегодня с нами в Юршхольме сидит менеджер Roxette Мари Димберг. Она принесла с собой пачку фотографий, которую Мари должна подписать. Мы сидим на кухне, Мари Димберг, Мике и я. Мари Димберг собирает фотокарточки. Мари медленно ставит свой автограф серебряным маркером. Мике готовит нам кофе. Кошка Принцесса трётся своей головой о ножки стула.

"Да, это было ужасно", отвечает Мари, и продолжает аккуратно подписывать карточки. "Я восхищалась Улофом Пальме и действительно интересовалась им. Я стала им интересоваться ещё когда жила с родителями".

Мари Димберг откидывается в кресле и вспоминает о тех событиях. Это было в тот же вечер, когда Мари выступила с первым концертом в тур со своим вторым альбомом ”Den sjunde vågen” ("Седьмая волна") в Хальмстаде. Концерт прошел успешно, и все уже были готовы к after-party, как до них дошли слухи.

"Это было время до мобильных телефонов и Интернета", продолжает вспоминать Мари Димберг.

"Я пыталась всё время дозвониться до TT, чтобы узнать, что же произошло на самом деле. Пер и Оса Гессле тоже были там, ведь все мы вместе планировали отметить премьеру. В конце концов, нам подтвердили, что он действительно был убит. Помню, как мы упали на пол в коридоре отеля и остались там сидеть. Мы даже не стали спускаться в бар. Всё для нас в одночасье закончилось".

Мари кивает головой. Она также вспоминает.

"Да, это был шок", говорит она. "Я была подавлена и не могла поверить, что это правда. Социал-демократия и Улоф Пальме были теми, на кого мы равнялись ещё в детстве. Отец часто говорил о них, что как это здорово, что социал-демократы пришли к власти в Швеции. У меня это в крови относиться к ним с почтением".

"А ты помнишь, как ты пела для Пальме?" спрашивает Мари Димберг.

"Да, как я могу такое забыть?"

В тот же день, когда хоронили Улофа Пальме, Мари попросили спеть песню Ульфа Шагерстрёма "Mot okända hav" ("К неизвестным морям") в утренней телепрограмме Rapport. Она была записана в Гётеборге, и ведущим программы был Фредрик Бельфраге.

"Ты появилась на КБ в Мальмё накануне вечером", говорит Мари Димберг. "Я отвезла тебя в Гётеборг уже ночью. Тебе нужно было отдохнуть во время поездки, чтобы выглядеть довольно свежей и подготовленной перед выступлением. Я попросила мою сестру, чтобы быть моим спутником в автомобиле, чтобы я вдруг не уснула за рулем. Это был первый и единственный раз, когда я наехала на животное. Это был заяц. Ты спросила тогда, что это было, когда автомобиль подпрыгнул, но я не хотела, чтобы ты знала правду, и сказала, что это был просто камень".

"Что? Почему ты мне не сказала?!"

"Да, но так оно и было. Это произошло однажды, и больше никогда не повторялось. Мне действительно было страшно".

Они прибыли вовремя к началу утренней телепрограммы и Мари пела "Mot okända hav" для своего кумира, и играла на рояле в студии.

"Я всё время боролась со слезами в тот момент", говорит Мари. "Но я так рада, что получила возможность сделать что-то в его честь".

Политика была постоянной темой обсуждения, когда группа Roxette отправилась в свой тур, вспоминает Мари Димберг. Мари Фредрикссон придерживалась левых взглядов, а Пер был более буржуазно настроенным. Во время долгих посиделок в баре по вечерам, споры были такими жаркими, что даже самой Мари Димберг пришлось поддерживать то взгляды первого оппонента, то второго.

"Вы никогда не соглашались друг с другом, ни Пер, ни ты", говорит Мари Димберг. "Никогда этого не происходило".

Это была не просто большая честь, но и огромный опыт для Мари исполнить песню "Mot okända hav" на похоронах Улофа Пальме. Мари Димберг отмечает тот факт, что после этого Мари стала ещё более уважаемой и стала занимать почётное место среди шведских исполнителей.

"В тот момент ты перешла на новый уровень. В том же году ты выступила на большом телевизионном благотворительном гала-концерте в стокгольмском зале Cirkus. В тот момент ты стала артисткой Мари Фредрикссон для всего шведского народа. Также с альбомом “'Den sjunde vågen" ты стала гораздо более своей, чем была раньше. Твоя музыка стала что-то значить в глубине души. Это было больше, чем просто занимать высокие мест в шведских чартах".

И именно в середине восьмидесятых годов всё самое важное начало происходить с Мари. Мари Фредрикссон, с её альбомами "Den sjunde vågen" и "Efter stormen" (После бури) и такими песнями, как ”För dom som älskar” (За тех, кто любит), ”Den bästa dagen” (Лучший день) и ”Om du såg mig nu” (Если бы ты меня сейчас увидел) стала одной из самых любимых исполнителейШвеции. И которая потом сделала невероятно стремительнуюый карьеру с дуэтом Roxette после осторожного старта в 1986 году.

Два года спустя вышла песня "It Must Have Been Love", и весь мир узнал, кто такие Мари Фредрикссон и Roxette.

"Ты обычно упоминаешь, что ты - Близнецы, Мари", продолжает Мари Димберг. "Это говорит об огромном контрасте в тебе самой. И это действительно выражается в твоём голосе. Сильный и хрупкий, шведский и английский, утешающий и провокационный, мощный и ранимый. Я считаю, что именно благодаря ему, весь мир слушает тебя".

Но сначала доминировала всё же шведская Мари.

"Ты была настолько более популярной в Швеции, чем Roxette в начале своей карьеры", говорит Мари Димберг. "Вспоминая прошлое, я удивляюсь, как у нас вообще нашлось время для всего".

В 1988 году вышел двойной альбом "Den flygande holländaren" ("Летучий голландец"), который записали шведские музыканты, которые по-своему исполнили песни Корнелиса Вреесвийка.

"Ты проделала фантастическую работу с группой Eldkvarn над песней "Somliga går med trasiga skor" ("Некоторые ходят в сношенной обуви"), говорит Мари Димберг.

"Ты просто вошла в студию и точно знала, на что ты способна. Никто не говорил об этом тебе. Это было просто волшебно. Ты также получила статуэтку Grammis в том же году за свои шведские вокальные успехи, а не благодаря Roxette".

Мари Димберг собирает пачку подписанных фотографий и складывает их в сумку.

"И именно в то время, ты всегда сомневалась, занимаясь абсолютно своим делом", продолжает она.

"Как, например, когда ты была одной из участников концерта Артисты против нацистов в 2001 году, и исполнила "För dom som älskar", помнишь?"

"Да, тогда ещё хедлайнерами была группа Bo Kaspers, и так много хлопот было с ними связано. И я тогда ещё подумала, эх, я сама со всем справлюсь одна".

"Я чётко всё помню. Это было в зале Globen, и ты исполняла песню совсем одна сидя за фортепиано. Этот момент был настолько сильным, что меня до сих пор будоражит, как только я об этом вспоминаю".

Мари Димберг продолжает хвалить уверенную установку Мари на цель, что она работает только тогда, когда этого всем так необходимо.

"И это по-прежнему в тебе присутствует. Помнишь, когда было торжественное открытие городского тоннеля в декабре 2010 года в Мальмё. Многие артисты были тогда вовлечены в концерте вместе с тобой. Я заверила себя, что на улице не так холодно, я знаю, как ты ненавидишь мёрзнуть на холоде. Нет, там ведь будут обогреватели. И потом мы туда прибыли, и там действительно было чертовски холодно, и у тебя вообще не было наушников. Но ты тогда настроилась только на лучшее, и сделала так, что всё было просто чудесно и хорошо".

"Представьте себе, сколько всего фотографий мне пришлось подписать", говорит Мари. "Боже мой, сколько тысяч их было? Думаю, сколько же раз нам пришлось сказать за всё это время: Привет, я - Мари... а я - Пер... И вместе мы... Roxette! На разных радиостанциях. У меня во сне эта фраза звучала постоянно. Сейчас же мы так делаем только тогда, когда это что-то особенное".

"Это совсем не сложно делать, как может вам показаться", добавляет Мари Фредрикссон.

"Но годы идут. Некоторые из жестов поп-звезд устарели и выглядят немного глупо. Как будто вы переросли их. Группа Roxette просуществовала почти 30 лет. Может со стороны показаться, что ты выглядишь крайне глупо, делая то же самое, что ты делал, когда был намного моложе".

"Кое-что ты просто вынужден делать, даже если ты выглядишь глупо, а кое-что просто глупо само по себе".

“Меня никто не узнавал”

СОБСТВЕННЫЙ РАССКАЗ МАРИ О БОЛЕЗНИ

ДО ИЮЛЯ 2003 года Мике считал, что, несмотря на болезнь, я оставалась такой, какой была всегда. Но летом кое-что произошло.

Мы направлялись в Хальмстад из тогдашнего нашего летнего дома в Хавердале. Мике попросил меня закрыть за собой дверь. Я не могла сообразить, что он имел в виду. Что же это он хотел, чтобы я сделала?

Само собой, что Мике показалось это странным. Для меня оставалось непостижимым, что он от меня хотел.

Позднее днем мы готовили для детей бутерброды с колбасой. Тогда я взяла сначала колбасу, затем добавила на нее горчицы и кетчупа, а после этого попыталась засунуть колбасу в булку. Как будто я напрочь забыла, в каком порядке должны идти ингредиенты.

В тот же вечер, но позднее я не смогла как следует убрать со стола. Обычные домашние дела, то, что мы делали в жизни уже тысячу раз и что обычно можно сделать даже во сне, стали для меня непостижимыми. У нас в гостях были Кларенс и Марика с детьми, а я ходила вокруг и держала в руках столовые приборы и не понимала, куда я должна была их положить.

Это происходило спустя полгода после лучевой операции с помощью кибер-ножа.

После консультации с онкологом из Каролинского госпиталя мы отправились домой. Я с детьми должна была лететь самолетом, а Мике поехал на машине. По прилету в аэропорту меня с детьми должно было ждать предварительное заказанное такси. Когда мы приземлились, я не смогла сказать шоферу, где мы живем. Это было очень далеко. Определенным образом проблема разрешилась. На помощь пришли дети, и кроме этого, в компании, где мы заказали такси, у нас есть личный счет, и адрес у них наверняка был. Так вот ужасно вышло тогда. Но я не помню даже об этом. Об этом я узнала от Мике. Скорее всего, они тогда просто позвонили ему и обратились за помощью.

Мике позвонил моему врачу, который сообщил, что это типично, когда после такого вида облучения, которому меня подвергли, у пациентов в мозгу возникают припухлости. Эта припухлость оказывала давление на мой центр в мозгу, отвечающий за логику. Когда Мике говорил: «Посмотри сюда» и показывал пальцем, я смотрела на его палец. Если бы Мике попросил меня спуститься в подвал и принести бутылку вина и музыкальный диск, то для меня это было бы слишком сложной задачей. Три момента, которые я не могла связать друг с другом. Подвал, вино и музыкальный диск. Не получалось.

Я была вынуждена принимать огромные дозы кортизона для того, чтобы припухлость в мозгу, которая образовалась после облучения, успокоилась. Максимально разрешенная доза препарата — 32 таблетки в день. Берит, маме Мике было поручено напоминать мне о приеме всех таблеток. У меня так сильно отекло лицо, что я стала на себя вообще не похожа. Раньше меня все узнавали, а теперь меня не узнавал никто.

Можешь вообразить, что я тогда чувствовала?

Главным было не то, что меня не узнавали, а то, что никто не узнавал во мне меня. Ту, которой я была, в том, что было моей жизнью. Каждый раз, когда я смотрела на себя в зеркало, у меня был шок.

Внезапно наступила тишина. Звонки стали раздаваться все реже и реже. Я чувствовала себя безумно одинокой. Вокруг меня была такая тишина. Будучи ранее в центре событий, теперь я откатилась далеко на периферию.

В период болезни многие из моих друзей куда-то испарились. Они испугались, особенно, когда я распухла и стала выглядеть странно.

Но были и исключения.

Пэр Ларссон, мой лучший друг, всегда оставался на моей стороне. Его действительно заботило то, как я себя чувствую, хотя одновременно с этим он вел себя как прежде, не обращая внимания на то, как меня разнесло. За это я ему буду вечно благодарна.

Мы выходили в город и обедали в ресторане. Когда мы встречали общих знакомых, то те разговаривали только с Пэром, а меня они не узнавали. Это было очень тяжело. Было такое чувство, что меня и вовсе нет.

То же самое произошло, когда мы с Пером Гессле были в Хальмстаде и вышли куда-то поесть. Подходили люди и просили у него автограф. Меня они не видели. Или, если сказать точнее, они не понимали, что я — это я.

Как-то в то жуткое время мы вместе с семействами Гессле и Офверман отправились в отпуск в Майами-Бич.

Я действительно не понимаю, как я собиралась это делать.

Я сидела там, у бассейна и была вся отекшая. Чувствовала себя отвратительной, толстой, не имея возможности принимать участия в том, чем занимались или о чем разговаривали другие.

Какого черта я здесь делаю, думала я все время. Все со мною носились, но все меня жалели, но было такое ощущение, что никому физически не удавалось быть со мною. Слишком много горя было со мною связано. Кажется, я никогда не чувствовала себя такой одинокой. Иногда ко мне подходила Марика Моника Эрландссон, жена Кларенса, и разговаривала со мною. Она и в правду была очень любезной. И, тем не менее, было ощущение, что у меня больше нет знакомых, ни одного человека, которой бы захотел быть со мной просто потому, что это здорово.

И в отношениях с Мике – перед своими партнерами нам ведь хочется быть любезными и красивыми. И не выглядеть так отвратительно, как выглядела я. Я не говорила об этом с Мике, но я считала, что мне нужно с ним развестись. Так больше продолжаться не может. Я не ощущала никакой радости жизни, никакой надежды на то, что что-то может измениться к лучшему. Не то, чтобы я много думала о смерти, просто я чувствовала себя толстой и безумно ненавидела кортизон.

Естественно, что разводиться я вообще-то не собиралась. Просто напросто, я очень боялась, что раз я так ужасно выгляжу, то Мике меня бросит. Иногда мне казалось, что с ним трудно общаться. Ему приходилось нести свою ношу из горя и беспокойства, и иногда на этом пути для нас было слишком много горя, слишком много, чтобы быть рядом друг с другом.

Сразу после этого, уже дома в Швеции произошло нечто, что стало переломным.

Мы находились в больнице в районе Дандерюд, по причине того, что мои пальцы рук и моя нога отекли от всех лекарств, которые я была вынуждена принимать. 50 таблеток разного рода, которые нужно было пить согласно определенной схеме.

Поскольку у меня отекли пальцы, очень сильно стали давить кольца. Это произошло стремительно. Помню, что мы очень спешили, забрали Оскара из школы и затем отправились прямиком к ювелиру, чтобы тот помог разрезать и снять кольца.

Каждый раз, когда я говорю об этом, у меня на глаза наворачиваются слезы. Мое обручальное кольцо, которое я получила от Мике. Наше кольцо. Ювелиру пришлось его распилить и срезать. Следующим шагом должно было бы стать срезание пальца.

У меня остались части этого кольца, а когда мы праздновали двадцатилетие свадьбы, Мике сделал мне сюрприз в виде новых колец. И все равно. Это было так драматично и ужасно. В этом была какая-то черная символика того, что наше с Мике время подошло к концу.

У меня сохранилось еще одно жуткое воспоминание о том времени.

Нас с Миком пригласили в гости домой к одной паре, с которой мы дружили, на обед, предполагавший еще и шоу. Там было много приглашенных. После обеда должен был выступать Джо Лаберо с фокусами. Ему в качестве ассистента нужен был кто-то из публики. Он посмотрел на меня и спросил: “Ты, в белом костюме, не хочешь ли выйти сюда?”

Я подошла к нему, он попросил публику поаплодировать, а затем он попросил меня подержать листок бумаги или что-то в этом роде. Пока я выполняла его просьбу, он спросил, как меня зовут. Когда я ответила: “Мари”, он оторопел. По голосу он понял, что это я. Выглядело так, как будто его окатили ледяной водой.

Я полностью потеряла свою личность. Стала раком. Он стал всем, чем я была. Я ненавидела каждую секунду того времени.

То одиночество, которое я ощущала, было беспредельным, но одновременно с ним я не хотела никого видеть. Ничего не сходилось, и я разрывалась между двумя крайностями.

Иногда мне приходилось заставлять себя выходить на улицу. Было такое чувство, что если я этого не сделаю, то я умру в четырех стенах. Что моя психика этого не выдержит. Марика Эрландссон и Оса Гессле иногда составляли мне компанию, и мы вместе обедалить. Но, Боже мой, как же таращился народ. Помню, однажды я зашипела на одну тетку: “Дорогуша, хватить глазеть. Я пока еще не умерла”.

В тот период я вдруг спохватилась, что у меня истек срок моего удостоверения личности. У меня началась паника! У меня просто должно быть удостоверение личности!

И вправду символично, и это тоже!

Наша няня Ингер отвезла меня в город, чтобы сделать фотографию на удостоверение. Странным образом мне казалось, что я забыла напрочь, как я выгляжу. Что я, вместо того, чтобы собственно подумать об этом, решила, что удостоверение личности как раз и покажет мне мое обычное “я”.

Но когда я увидела фотографию, то мне уже больше не хотелось иметь удостоверения личности. Я не хотела, чтобы такая фотография показывала, что я — это я.

Или лучше сказать – до меня не доходило, что человек на фото — это и есть я.

Когда у нас был готов альбом "The Change", нам на обложку понадобилась картинка. Мне не хотелось появляться на ней с полностью отекшим лицом. Тогда Мике предложил, чтобы я для этого сама нарисовала свой автопортрет. Я так и сделала. А затем я нарисовала портреты некоторых знакомых. Это было так забавно и воодушевляло на продолжение творчества. Такая сильная мотивация на то, чтобы сидеть дома и рисовать карандашом. Это было то позитивное, что я могла увидеть в том, что мое лицо отекло — я снова нашла себя в искусстве рисования. Мне это действительно нравилось. Я обожала взять такси и поехать в Декориму, а там часами выбирать бумагу и материалы.

Позднее были две выставки в Стокгольме и одна в Гетеборге, и я все распродала. Эх, когда с турами будет покончено, я смогу заниматься этим. Я могу очень сильно скучать по времени, когда можно снова сидеть с бумагой и мелками.

В конце концов, я тайком бросила принимать кортизон, не понимая, насколько это опасно. Но я его так ненавидела. Я также пропускала прием лекарств от эпилепсии. Я как будто жила в мире отрицания, в другом мире.

Это привело к тому, что у меня случился эпилептический приступ. Об этом я помню мало, но Мике мне все рассказал.

Мы находились на вершине горы в местечке Дувед вместе с семьей Кларенса Офвермана. Предполагалось, что там мы устроим пикник. У нас собой был жареный цыпленок и бутылка вина. Всю дорогу на подъеме мне было страшно, и возможно, это был тот самый страх, который сигнализирует о начале приступа. Помню, я думала, зачем нам подниматься туда наверх, мне было страшно, и я ненавидела это, памятуя о том, что я не приняла мое лекарство от эпилепсии, как была должна.

Перед приступом Мике заметил, что я перестала вступать в контакт. Он спросил меня, могу ли я назвать свой личный номер. “Да, хорошо”, ответила я. Что бы он не спрашивал, я отвечала одно и то же.

“Да, хорошо”.

“Как тебя зовут?”

“Да, хорошо”.

Какой это был ужас для Мике. Он решил, что у меня новая опухоль мозга. Он попытался вызвать туда вертолет скорой помощи, но не получилось. В конце концов, прибыли два врача скорой помощи на лыжах, у них с собой были сани.

В первый раз я очнулась, когда сани спускали с горы, и я думала лишь о том, как вокруг красиво. Я слышала звук скольжения лыж и видела сверкающий на солнце снег и ярко-голубое небо. Как в прекрасном сне. Для меня это стало хорошим воспоминанием.

Но для Мике и детей это было жутко. Они так перепугались. Такие приступы были у меня уже четыре раза. К этому может привести стресс и припухлость в мозгу.

Мике сразу замечает, когда я отключаюсь таким вот образом. Однажды, когда у нас был запланирован обед для Мари и Томаса Ледин, тогда в субботу вечером он заметил, что я отключилась, и вызвал скорую. Когда скорая приехала, я совершенно спокойно сидела в своем кресле. Врачи спросили, как я себя чувствую, и я ответила, что хорошо. Водитель скорой обратился к Мике и поинтересовался, зачем он вызвал скорую, я ведь выглядела вполне себе нормально.

Но когда они спросили меня мой личный номер, и я ответила, что все хорошо. Они все поняли. Что бы они у меня не спрашивали, я отвечала, что все хорошо. Меня забрали в больницу, и я оставалась там двое суток. Это было что-то вроде спазма.

Конечно, сегодня можно говорить, что с моей стороны было безответственным, бросать прием кортизона. Что это звучит крайне самонадеянно. Но я ведь так изменилась. Стала кем-то толстым, отвратительным, другим человеком. Я потеряла всю надежду, все жизненные силы.

Я помню, как наступил поворот к лучшему. Это случилось как раз после того, когда мы вернулись домой из той полной страхов в Майами. Тогда Мике сказал мне: “Всё опять будет хорошо”.

Он произнес это так убедительно, что я смогла в это поверить. Все опять будет хорошо. Во мне это пробудило какую-то силу. Чувство, когда хочешь взять реванш: Подождите, черти. Я вам еще покажу. Я упала на самое дно, но я приняла решение, что с этого момента с меня хватит.

Есть нечто, что мне очень бы хотелось донести с помощью этой книги. Это призыв к людям заботиться друг о друге. Бояться друг за друга. Я и правду знаю, как это бывает, когда другой человек поворачивается к тебе спиной. И давать надежду тому, кто ее потерял. Заставить его поверить в то, что все опять будет хорошо.

"Почти никто не верил в Roxette "

РАССКАЗ МАРИ

ПЕР ГЕССЛЕ И я во многом отличались, но мы по-прежнему разделяем глубокую любовь к поп-музыке. Например, к таким группам как Monkees и Beatles.

Иногда мы говорили о том, что мы должны сделать что-то вместе, хотя, возможно, в основном шутки ради.

Прежде всего, я помню, когда Том Петти, который был кумиром Пера, в начале восьмидесятых годов спел песню вместе со Стиви Никс из группы Fleetwood Mac под названием "Stop Draggin' My Heart Around".

После этого мы начали более серьезно говорить о том, чтобы вместе петь и выступать. Мы также вместе сочинили две песни, ”Ingen kan som du” и ”Innan du går, kom tillbaka”. События стали развиваться в бешеном темпе. Обе песни мы написали однажды вечером в доме Пера. Мы вместе сочинили музыку, а тексты песен написал Пер. Летом 1985 года мы отправились в небольшой тур с акустическими гитарами и мы пели на бэк-вокале. Вместе с Пером и мной были Матс "МП" Перссон и Лассе Линдбум с. Мы называли себя Exciting Cheeses. Название пришло, когда Лассе спросил, как бы мы назвали наш коллектив и в тот момент, когда он был в продуктовом магазине, он увидел табличку "Spännande ostar".

Генеральный директор EMI Рольф Нюгрен считал, что нам стоит более серьезно подумать над тем, чтобы сделать что-то совместное. Он считал, что Перу и мне стоило бы попробовать вместе записать песни на английском языке.

Почти никто не считал, что я решусь на эту аферу. Популярность Пера пошла на убыль, а моя наоборот взлетела. Так, по крайней мере, выглядело со стороны. Группа Gyllene Tider распалась, когда Андерс Херрлин решил уйти из группы, а сольная карьера Пера не пошла в гору. Тем не менее, у меня был большой успех с моими сольными записями.

Лассе Линдбум был против. Он хотел выпустить собственную пластинку со мной за рубежом. Лассе говаривал:"Ты поешь также хорошо, как Арета Франклин". Он и я уже говорили о том, что мы должны настроиться на покорение заграничного рынка еще задолго до каких-либо мыслей о совместной работе с Пером.

Шель Андерссон из EMI был также против. Он так много думал о моих шведских записях. Он считал, что я могла бы записать песни на английском с Пером, чтобы немного отвлечься, но при этом основной акцент должен был быть именно на шведских песнях.

В целом, многие были настроены скептически. Я была голосом шведского народа, поющим о небе и море.

И стоило ли мне связываться с английской поп-песенкой с каким-то неудачником?

Но я, конечно же, ни капли не колебалась. Я была уверена. Прежде всего, нас привлекали США. Я никогда не была там раньше. Вместе с Пером я всегда хотела отправиться туда и выступать там.

У нас были крепкие дружеские отношения, которые мы создавали в течение нескольких лет, и мы вместе хотели выйти на мировой рынок.

Само название Roxette происходит от названия песни группы Dr. Feelgood. Пер считал, что так будут называться Gyllene Tider за рубежом.

А теперь это название стало нашим.

Первая песня, которую мы как Roxette записали, называлась "Neverending Love". Мы позвали для работы с ней Кларенса Офвермана в качестве продюсера, и с тех пор он стал нашим продюсером. Остальными первоначальными участниками группы были Вернер Мудиггорд на ударных, Томми Кассемар на бас-гитаре, Матс ”МП” Перссон на гитаре и Кларенс на клавишных.

Изначально Пер написал "Neverending Love" на шведском для Перниллы Вальгрен. Тогда она называлась "Svarta Glas" (Черные очки). Но она ей не понравилась.

Рольф Нюгрен предложил записать эту песню в два голоса и исполнить её на английском языке. Тогда она стала бы прекрасной. Честно говоря, я не думаю, что эта песня была какой-то особенной. Слишком попсовая, на мой вкус. Но я хотела дать ей шанс. Она довольно быстро стала летним хитом в Швеции в 1986 году, нНо за рубежом всё шло намного медленнее.

Мы действительно делали от себя всё возможное, чтобы хоть что-то произошло. Мы на всё были согласны для тех, кто из-за рубежа хотя бы немного был в нас заинтересован.

Среди них было несколько странных моментов.

Одна немецкая телевизионная программа под названием Pink искала подмену одним из отказавшихся в ней участвовать исполнителей, и мы запрыгнули в этот отправляющийся для нас поезд с уведомлением за два дня до съёмок. По задумкам сценаристов телепрограммы мы и группа Status Quo должны были выступать на различных рабочих площадках. Нам достался госпиталь. Мы должны были танцевать с пациентами, а это было не так легко, потому что один из пациентов был перевязан, а другой сидел в инвалидной коляске.

К сожалению, эта запись не сохранилась, а так как сценарий может показаться вам малоправдоподобным, чтобы можно было бы представить вам для этого доказательство. Ричард Парфитт и Фрэнсис Росси из Status Quo танцевали с медсестрами. Пер и я колесили на больничной койке. Мы сидели в наших сценических костюмах среди пациентов и врачей. Когда койка начала катиться, мы спрыгнули с неё и стали петь "Neverending Love".

Просто бред какой-то. Первые несколько лет мы столько выступали под фонограмму. Не знаю, сколько раз мы стояли и выступали в странных амплуа.

У нас были самые уродливые костюмы в мире.

Когда мы записали видео на песню "Neverending Love", на мне было черное платье из синтетической кожи. Оно было в форме осиной талии с длинным треугольным шлейфом, и с ним я еще больше напоминала насекомое. Свои волосы я выкрасила в медно-красный цвет и непонятно как подстригла их. Успеха этот образ не сыскал. Но это была моя первая попытка найти новый стиль. Нужно было разрушить мой шведский образ, который был намного более богемным и милым.

Черт побери, как же мы тогда выглядели.

С самого начала у нас были разные роли в Roxette. Мне нравился более спокойный, блюзовый и джазовый стиль, в то время как Перу больше нравилась быстрая и попсовая музыка. Смесь двух из нас получилась чем-то особенным. Часть успеха Roxette, как я лично считаю, состоит именно благодаря нашимМ различиям. Мы создали что-то очень особенное вместе, Пер и я.

С самого начала нашей задумкой было то, что мы вместе должны были писать песни. Но вскоре нам от этой идеи пришлось отказаться. Никто не способен посоперничать с Пером на характер производительности и темпа. Пер сочинял песни так быстро, да ещё и на английском языке, а я к этому совсем не привыкла. Таким образом произошло разделение наших ролей, я была фронтвумен, а Пер сочинял большинство наших песен. В это были только одни лишь плюсы. Когда мы вместе выступали, проявлялись наши лучшие стороны. Вместе мы стали одной мощной силой.

Для меня всегда было важно, чтобы Roxette не звучал слишком похожим на Gyllene Tider. То есть это не были бы своего рода легкие поп-песни в духе Gyllene Tider.

Первый альбом Roxette назывался "Pearls of passion". На альбоме есть песня, которая называется "Soul deep". И с ней кое-что произошло. Казалось, что Пер написал её только для меня.

Эта песня стала чем-то особенной. Я помню, как приятно было по-другому её петь. В песне было всё то, что мне и Перу удалось продемонстрировать. Начиная с неё, Пер стал писать песни, которые идеально подходили моей манере пения. Он стал думать обо мне, как о музыкальном инструменте. Он знал, какие ноты звучат хорошо. Каким образом я буду звучать лучше всего.

Когда смотришь видеоклип, который был записан на песню "Soul Deep", можно заметить, как я полностью раскрепощаюсь. Боже мой. Я в этом клипе пою и стою на высоких каблуках! И поэтому мне пришлось надеть короткое платье. Я просто с ума тогда сошла!

Я танцевала на заоблачно высоких каблуках и давала всем жару. На бэк-вокале были Анне-Ли Рюде, Эфва Аттлинг и Петра Нильсен. Если вы посмотрите эту видеозапись, вы можете себе представить, как сильно мне хотелось владеть сценой, и как же я хотела выступать на ней. Я так устала от шведских страданий. Мне всегда приходилось стоять у какого-то моря и тихо вглядываться вдаль.

Я тосковала внутри себя!

Позже Мари Димберг рассказала, что, когда она увидела меня, она поняла, что что-то действительно огромное должно со мной произойти. Во мне проснулась моя театральная сущность. Более степенная Мари Фредрикссон наконец-то покажет когти. Я вдруг оживаю, когда могу быть театральной.

Это будет хвастовством утверждать, что знаешь, что ты можешь стать мировым артистом. Но я знала, что во мне живёт настоящая артистка. Но я не могла никому об этом сказать. Никто бы этого не понял. Даже Пер. Но он понимал, что во мне есть желание и энергия, и что мне нужно выплеснуть хоть немного того, что копилось в моей душе.

Что-то внутри меня колотилось, что я хотела всем показать. Было столько много эмоций, которые я хотела воплотить в творческом плане. Я хотела сделать все сразу. Ещё когда я была маленькой, во мне тогда уже присутствовал хороший темп. В тот момент, когда я выступала с Roxette на сцене, всё из меня шло наружу, я просто взрывалась. Я полностью владела всей сценой, прыгала, танцевала.

Но на международном уровне ничего стоящего с альбомом "Pearls of Passion" так и не произошло. Но всё равно нужно было с чего-то начинать.

Когда я записывала свой третий сольный альбом, "Efter stormen" (После шторма), Пер начал сочинять песни для второго альбома Roxette. Если бы песня "Neverending Love" не стала большим хитом в Швеции, Roxette, возможно, никогда бы не выпустил свой альбом, и наша с Пером совместная работа на этом завершилась бы.

С этого момента работа начала вестись на двух фронтах.

Не представляю себе, откуда у меня нашлось столько времени на всё это. Моя шведская карьера была на самом пике, когда родился Roxette. Продажи пластинки "Efter stormen", вышедшей сразу после альбома "Den sjunde vågen", составляли 250 000 копий. Шель Андерссон из EMI, как я уже говорила ранее, не думал, что мне стоит разбиваться на две части. Между двумя такими разными ролями, которые я выполняла, была настоящая конкуренция.

Но внутри меня я не чувствовала никакой конкуренции, которую я должна была продемонстрировать. Выйти на зарубежный рынок вместе с Roxette - вот, что было моей большой мечтой. Мы даже напечатали футболки с текстом "Сегодня Швеция - завтра целый мир!". И все над нами смеялись, но хорошо смеется тот, кто смеется последним.

И затем всё понеслось.

Мы отправились в тур Rock runt riket в 1987 году вместе с Эвой Дальгрен, и группами Orup и Ratata. Мари Димберг пригласила гостей из рекорд-компаний из Германии, Италии и Бельгии. С этого момента на нас стали больше обращать внимание.

Андерс Херрлин стал одним из ключевых факторов, который помог найти то, что впоследствии стало звуком Roxette. После нашего первого сингла Кларенс захотел позвать в группу своих музыкантов. Пелле Альсинг на ударных, и с той поры он работает вместе с нами. Стаффан Астнер играл на гитаре в начале, затем его сменил Йонас Исакссон, а бас-гитарист Томми Кассемар продолжил играть у нас на бас-гитаре.

Когда Пер представил песню "The Look", я и Кларенс, мы вместе сошлись во мнении, что это самая крутая вещь, которую создал Пер. Это была потрясающая песня. Когда мы работали над записью песни, мы позвали гитариста Йонаса Исакссона для работы в студии. Он сыграл нам проигрыш из песни группы the Beatles "I Want to Tell You". Кларенс её услышал, и попросил его записать его. Этот проигрыш отлично сочетался с песней и стал вступлением песни "The Look".

Мне действительно очень нравилось такое более жесткое звучание. Например, когда Пер представил мне песню "Dangerous", она мне по началу совсем не понравилась. По-моему, она мне тогда показалась слишком милой, немного трусливой даже. Я была настроена весьма скептически, когда Пер предложил исполнять её в туре Rock runt riket, в котором мы на тот момент участвовали. Но сейчас в ретроспективе - это одна из моих самых любимых песен.

Когда в октябре 1988 года вышел альбом "Look Sharp", мы стоя перед видеокамерой вместе с Пером и Кларенсом пообещали сбрить дружно волосы на голове, если продажи составят свыше 170 000 копий в Швеции до наступления Рождества, цифру, которую альбому "Pearls of Passion" удалось достичь в течение двух лет.

На всё про всё ушло три недели. Но мы так и не сбрили волосы.

Наш второй альбом "Look Sharp" очень скоро стал бестселлером здесь на Родине.

Я всё больше и больше искала свой собственный стиль. Именно тогда, когда Маттиас Эдваль делал фото со мной для обложки сингла "It Must Have Been Love", я коротко постриглась и покрасила волосы, чтобы стать блондинкой. Внезапно я почувствовала, что должна стать блондинкой с короткой стрижкой.

Я также нашла в себе этот невероятно рокерский стиль. Например, я всегда отлично себя чувствовала в кожаной куртке, кожаных штанах и стильных ботинках.

Но нашей мечтой оставались Соединенные Штаты, которые так тяжело нам давались. Наш звукозаписывающий лейбл в Штатах отказался выпускать "The Look", мотивируя это тем, что ни одна американская радиостанция никогда не поставит в эфир песню группы из Швеции.

В конце концов, мы прорвались на американский рынок благодаря уже легендарной истории. Американец по имени Дин Кушман учился по обмену студентовами в Буросе, и там он купил альбом "Look Sharp", который он привёз с собой домой. Ему он так сильно нравился, что он оставил пластинку на радиостанции у себя дома в Миннеаполисе, штат Миннесота. Там у них была программа по заявкам слушателей. Каждый мог попросить поставить в эфир свой самый любимый альбом.

Но ничего не произошло - никто не стал ставить этот альбом в эфир. Спустя некоторое время Дин Кушман пришел на радиостанцию и попросил вернуть ему его пластинку. Ди-джей на радио очень заинтересовался и решил таки поставить в эфир первую песню, которой была "The Look", чтобы послушать, что же в ней нашел этот парень.

И, далее, всё вам уже известно. Радиостанция за радиостанцией стали ее включать в свой эфир. Написанный Пером текстстал звучать на американском континенте:

One, two, three, four

Walking like a man

Hitting like a hammer

She’s a juvenile scam

Never was a quitter

Tasty like a raindrop

She’s got the look

Heavenly bound

Cause heaven’s got a number

When she’s spinning me around

Kissing is a color

Her loving is a wild dog

She’s got the look….

Это сумасшедший и потрясающий текст. Когда Пер сочинял песню, он записал первые слова которые ему пришли в голову, которые подходили по ритму, просто чтобы что-то петь, когда сочиняешь музыку. Первоначальной идеей было то, что текст будет идти в качестве ритма, а саму песню, должна исполнить я, и в припеве петь "He's Got the Look".

Но затем Пер посчитал, что бессмысленный текст звучит очень круто, что он решил его оставить. А мне показалось, что ему эта песня намного больше, чем мне подходила, и поэтому он её и исполнил.

И после этого она стала взбираться на вершину хит-парада.

Я никогда не забуду, как "The Look" ср