На посещение полуразрушенного королевского дворца в Стирлинге

 

 

Великих Стюартов смели

С престола их родной земли.

Дворец их нынче – тлен и прах,

И скипетр их – в чужих руках.

В могиле Стюарты лежат…

И нами столько лет подряд

Подлейший помыкает сброд,

А на престоле – идиот!

Чем лучше знаешь эту дрянь,

Тем крепче изрыгаешь брань.

 

 

Мохлинская свадьба

(Отрывок)

 

1

Был восемьдесят пятый год,

А месяц был восьмой –

Когда обломный ливень льет

И гонит нас домой.

Тут Миллер, всем купцам купец, –

Не ровня голытьбе! –

Решил жениться, наконец,

На деньгах Нэнси Б. –

Назначен день!

 

 

2

Почиет мирный Блэксайдин,

Светлеет свод небес…

Но, вставши враз, уж битый час

Хлопочут Нелл^{*} и Бэсс!

Горяч утюг – везде вокруг

Разбросано белье…

Но Муза молвит: «Здесь, мой друг,

Уйми перо свое

В подобный день!»

 

 

3

Напишем так: расстегнут лиф,

Распущены шнуры…

Ох, чувствую стыда прилив,

И смолкну до поры.

А впрочем, нет! К чему корсет,

Коль талия тонка?

Я буду смел: и Бэсс, и Нелл –

· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·

[Не записал последних строк вовремя,

а нынче подводит память. – Бернс. ]

 

 

4

Чепец порхнул на ближний стул,

А сброшенный халат

У белых ног девичьих лег…

Но мне молчать велят!

Хотел бы грудь упомянуть –

Увы, боюсь беды,

Мирской хулы! Но сколь белы

Мощнейшие зады

Нежнейших дев!

 

 

5

Пусть кучер пьян – да прям и строг:

Ему девиц везти.

Одно скажу: помилуй Бог

Обеих по пути!

Поедет с ними Джонни Трот –

Достойнейший старик:

И в рот спиртного не берет,

И пудрит свой парик

Он что ни день <…>.

 

Гэвин Тернбэлл

(ок. 1765 – не ранее 1808)

 

Элегия на кончину именитого философа

 

 

Хвалить живых не стану впредь –

Лишь мертвым должно славу петь!

Поникни, Смерть, покайся! – ведь,

Тобой сражен,

Достойнейший червям во снедь

Достался Джон!

 

Ты губишь, всех и вся круша,

И рыцаря, и торгаша,

И старика, и малыша,

Мужей и жен…

Наука! Где твоя душа?

Скончался Джон.

 

О Смерть! Несмысленный упырь,

Косящий всех и вдаль, и вширь!

Сколь дивно разумел цифирь

Покойный Джон!

Наука! Нынче ты – пустырь:

Ведь помер он!

 

О Смерть! Сразила, словно пса,

Треклятая твоя коса

Того, кто славно словеса

Был плесть учен!

Наука! Где твоя краса?

Ох, помер Джон.

 

Он созерцал за годом год

Ночных светил круговорот,

Он постигал небесный свод

Со всех сторон.

Горюй, наука! Плачь, народ:

Загнулся Джон!

 

Он утверждал за часом час,

Нещадно возвышая глас,

Что Ньютон – сущий свинопас,

И что должон

Сие признать любой из нас.

О, мудрый Джон!

 

Непревзойденный богослов,

К Писанию он был суров –

И повторял, подъемля рев,

Что искажен

Безбожным сборищем ослов

Святой закон.

 

А если возражал ханжа,

То Джон, от ярости дрожа,

Переть на лезвие ножа

Иль на рожон

Готов был – Богу в сторожа

Стремился Джон!

 

Он, истины апологет,

Вещал: безумен целый свет!

И вот, угас во цвете лет…

И слышно стон

Всеместный: Джона больше нет!

Загнулся Джон.

 

Сэмюэл Томсон

(1766–1816)

 

Послание к Роберту Бернсу^{*}

 

 

Певец шотландский! Чем венчать

Создателя таких творений,

Коль Феба самого печать

Легла на твой волшебный гений?

 

От Музы видя лишь добро,

Ты стал ее вернейшим другом!

Возможет ли мое перо

Воздать поэту по заслугам?

 

Да, Рэмси резво плел стихи –

Но был небрежен, хоть задорен.

У Бернса – меньше шелухи,

А полновесных больше зерен.

 

О, ты Горацию сродни!

Тобой воспетых не забудем

Собак разумных – как они

Беседуют, подобно людям!

 

А вместо лиры взяв свирель,

Проказлив ты в стихах и прыток!

О, как ты славишь пенный эль,

И виски – древний ваш напиток!

 

Цена притворной вере – грош!

Порой придешь под своды храма –

И вспомнишь, как тупых святош

Ты заставлял сгорать со срама!

 

А как строкой стегал сплеча

Ты эскулапа‑коновала!

Встречаю в городе врача –

И за три обхожу квартала…

 

Воспел ты Праздник Всех Святых

В селе беспечном и веселом:

Резвись, ребята! Передых

Неведом до рассвета селам!

 

Со мной – Вергилий и Гомер,

Гораций, Спенсер, Драйден, Гэй,

И Мильтон – мудрости пример! –

И Томсон, Голдсмит, Шенстон, Грэй…

 

Но ты – им ровня и собрат!

Я чту поэта‑исполина,

И с «Энеидой» ставлю в ряд

«Субботний вечер селянина»!

 

Берешь ты всех навеки в плен:

Не скроются под слоем пыли

На книжной полке твой Тэм Глен

И твой беспутный, буйный Вилли!

 

Безукоризненно творишь!

Не на живую сшиты нитку

Стихи про полевую мышь

И луговую маргаритку.

 

«Прощайте!» – молвишь ты лесам

Шотландским, и холмам, и долам…

Скорблю с тобою вместе сам –

Сочувственным внимай глаголам!

 

Я – словно верная жена,

Что лишь и мыслит о супруге…

Эх, выпить бы вдвоем вина

В твоем краю, в твоей округе!

 

Да путь не близок, и не скор:

Меж нами бурные пучины,

И кручи неприступных гор –

Ох, есть причины для кручины!

 

И все же, верю, грянет час

(Когда – угадывать не стану):

Сведет счастливый случай нас –

И вместе выпьем по стакану!

 

Не знай ни бед, ни передряг,

О Бард, любезный Вышним Силам!

Певец! Желаю вящих благ!

Твори усердно, с прежним пылом!

 

Когда ж душа покинет плоть –

Лети, как полноправный житель,

Туда, где издавна Господь

Своим певцам отвел обитель.

 

18 апреля 1792.

Карнгрэнни, близ Белфаста

 

 

Александр Вильсон

(1766–1813)

 

Одинокий наставник^{*}

 

 

Бродя в поречье Скьюкэла, пройдем

Пол‑мили от паромной переправы.

Там, на лугу, – опрятный школьный дом.

Три кедра, ветхи деньми, величавы,

И мощные маститые дубравы,

И тополи, насаженные в ряд,

Взирают на беспечные забавы

И шалости проказливых ребят,

Что, выучив урок, резвятся и шумят.

 

Здесь рощи, лиственный раскинув полог,

Пичугам кров надежнейший дают.

А странникам, чей трудный путь был долог,

В жилье наставника готов приют:

Ни зной, ни холод им не страшен тут.

А, кстати, школа «Доброю Вдовицей»

Зовется – ибо пряник, а не кнут

Здесь правит. И наваристой ушицей

Здесь потчуют гостей, и пирогом с корицей.

 

Есть кузница при школе – посмотри,

Как пышет пламя и кипит работа!

Бела снаружи кузня, да внутри –

Черным‑черна: ох, символ патриота!

Вот пляшет конь, подкован для кого‑то,

А подмастерье крепкою рукой

И крепким словом держит обормота –

Сиречь, коня: уймись, такой‑сякой!

Да оводы жужжат – поди, сыщи покой!

 

А мимо школы тянется дорога,

И движутся по ней вперед и вспять

Возы, фургоны, брички – сколь их много!

А всадников – не пробуй и считать!

Скрипят колеса, крутятся, но глядь –

В колдобине застрянут, либо в луже…

Обильна и разнообразна кладь:

Мешки, бутыли, бочки; а к тому же

Любая утварь – и получше, и похуже.

 

Поодаль, угнездившись меж древес,

За каменную спрятавшись ограду,

Ютится домик – чудо из чудес, –

Дарящий обитателю отраду

Пройти в тиши по маленькому саду

Среди катальп, среди плакучих ив,

Меж тополей – и обрести прохладу

В беседке, и вкусить созревших слив…

Неспешен всякий день, и час нетороплив!

 

Неугомонных сорванцов учитель

Здесь обитает, как анахорет.

Британии когда‑то был он житель,

В горах шотландских он увидел свет.

Родители мечтали много лет –

С надеждой, с умиленными слезами, –

Что сын, рукоположен, даст обет,

Забыв о суете мирской и сраме,

Священником служить в Господнем строгом храме.

 

Надежда! Скольким смертным ты несла

Восторг и радость – и несешь доныне…

Владычица волшебного жезла!

Взмахнешь им – и унынья нет в помине.

Влачимся мы по жизненной пустыне,

Средь горестей, несчастий, передряг –

Но смертный, даже близясь к домовине,

Последний совершить готовясь шаг,

С надеждою себе загробных чает благ.

 

Увы! Надежд не оправдало чадо,

Чуждавшееся праведных высот.

Когда Природа властно кличет, надо

Идти туда, куда она зовет.

Она мечту влекла в иной полет;

И юноша любил поля и горы,

Морской прибой и солнечный восход,

Березняки любил, дубравы, боры,

И голосистых птиц ликующие хоры.

 

Когда темнили тучи небосвод,

Когда свергались молнии потоком,

На хлещущий разгул огня и вод,

Застывши на утесе одиноком,

Взирал он жадным, восхищенным оком.

Он радовался, если буйство гроз

Сменялось беспощадным солнцепеком;

Он звал метель, приветствовал мороз:

Он другом всех стихий и сил стихийных рос.

 

Вполне бездарен с точки зренья скряги,

Не вырос он в умелого дельца.

Копить монеты, ценные бумаги,

Златого чтить по‑жречески тельца –

Не дело для младого удальца:

Куда милей бродить по летним долам…

Богатство – пыль? О нет, скорей – пыльца!

И, как цветок пыльцу дарует пчелам,

Он деньги раздавал своим друзьям веселым.

 

Сколь безотраден старой дружбы пыл,

Коль старые друзья – за океаном!

Но, если б он забыл, кого любил,

То бессердечным был бы истуканом.

Тоскуешь? Одолей тоску обманом:

Наполни взор блистанием озер,

Окутай сердце утренним туманом,

Душой отправься в луговой простор –

Уныние лишь так берется на измор.

 

Влюбился он в задумчивую фею –

Науку, и к нему Наука льнет.

А девять мудрых Муз бок‑о‑бок с нею

Веселый, дружный водят хоровод.

И мил математический расчет,

И живопись желанна в час досуга,

И гордые аккорды звонких нот.

И властно за предел земного круга

Поэзия влечет – надежная подруга.

 

Меж двух ручьев обрел скиталец дом,

И скромно зажил добрым господином.

Ручьи струятся розно, а потом

Сливаются в течении едином:

Журчит поток по радостным равнинам,

Прохладен и прозрачен искони.

И злакам, и деревьям‑исполинам,

И в знойные, и в пасмурные дни

Благотвори, вода, – играй, теки, звени!

 

Беги, вода, и по каменью прядай –

И тихим озерцом, чиста, светла,

Содейся там, где бурою громадой

Замшелая возносится скала.

Там жимолость обильно расцвела,

Там вязы возвышаются, и буки,

Не там ли, у корявого ствола

Сыскав приклон, и книгу взявши в руки,

Любезно помечтать служителю науки?

 

И там, наедине, за часом час

Наставник ищет мира и свободы,

Покинув опустелый школьный класс.

Как любят мудрецы и сумасброды

Блуждать на лоне девственной Природы!

Здесь шепчет ветер, шелестит листва,

Щебечут птицы и лепечут воды –

А все же слышно, как растет трава,

Иль сонный жук ползет, шурша едва‑едва.

 

О, волшебство! Каким английским словом

Наречь сие? Названий нет, как нет:

В краю британском, сером и суровом,

Их не измыслил ни один поэт.

Лучами солнца всякий лист согрет,

И каждая былинка осиянна.

Здесь вездесущи лавр и бересклет,

Здесь царство клена, ясеня, платана –

И не видать нигде ни лорда, ни тирана.

 

Звеня, журча, струятся два ключа

Вблизи утеса. Здесь покой, дремота.

Здесь олеандры, тисы, алыча

Теснятся подле маленького грота.

Здесь мыслям нет узды и укорота,

Здесь ни души на много миль окрест!

Мечтай весь день, коль явится охота!

Здесь лучшее средь лучших здешних мест,

И приходить сюда вовек не надоест.

 

Приди, присядь под вязом или буком –

И с Мильтоном внимай напеву Муз,

Бесстрашно плавай с капитаном Куком,

Сражайся там же, где сражался Брюс;

И римской роскоши изведай вкус,

Раздумьем упоительным окутан.

Любимый томик – невеликий груз:

Потянет полистать – и вот он, тут он.

И Голдсмит при тебе, и многомудрый Ньютон.

 

Щебечет птица, и звенит оса,

Цветочный венчик дышит ароматом…

Забраться бы в укромные леса

И век не покидать их! – но куда там:

Закрыт заветный том перед закатом,

Дочитана последняя глава –

Пора домой… Крылатым провожатым

Вокруг витает серая сова:

Уже вступила ночь в законные права.

 

Вот так учитель коротает время

Среди занятий школьных и забот…

Никчемной суеты мирское бремя

Влачи кто хочет, лей напрасный пот!

Наставник же сыскал себе оплот

В лесах, в уединении счастливом –

И флейту иногда в леса берет,

И, внемля птичьих песен переливам,

Родным, шотландским он ответствует мотивом.

 

1804

 

 

Джордж Мак‑Индоу

(1771–1848)

 

Сыр и виски

(На мотив «Милашка, прости мне вранье»)

 

 

Мы с Вилли беспутным – хоть верь, хоть не верь! –

Забыли про свары и драки:

Друг друга мы потчуем виски теперь

И сыром… И это не враки, не враки,

Ей‑Богу, приятель, не враки!

 

Чаек да леденчик? Хорошенький пир

Для пьяницы и забияки!

Лишь виски лакаю, да трескаю сыр –

Хоть режьте, а это не враки, не враки,

Хоть режьте, а это не враки!

 

Ужели пристало нагуливать жир,

Иль жить голоднее собаки?

Целебное виски, питательный сыр!

Без них – околею, и это не враки,

Ей‑Богу, приятель, не враки!

 

Да я бы в горящий ворвался трактир,

Откуда сбежали гуляки –

И допил их виски, дотрескал их сыр!

Не веришь? А это не враки, не враки,

Не веришь? А это не враки!

 

 

Форель

(На мотив «Милашка, прости мне вранье»)

 

 

Нашел преогромную нынче форель –

И сцапал братишка мой Джеми:

Погибшую вынесло рыбу на мель…

И Джеми хвалился добычей пред всеми,

Хвалился добычей пред всеми.

 

Близ нашего дома, чиста и светла,

Речушка стремится сквозь ельник.

Форель подле берега ночью спала –

И камнем злодейски пришиб ее мельник,

И камнем пришиб ее мельник!

 

А мы, из добычи изъяв потроха,

Форели провялиться дали,

А после – сварили. Ох, вышла уха –

Какой отродясь короли не едали,

Клянусь: короли не едали!

 

Такая форель – преотличный обед,

А вкусный – хоть вылижи плошки!

Мы все уписали. А хвост и хребет

Желанной поживою стали для кошки,

Желанной поживой для кошки.

 

Хоть каждому чудилось: лопнет живот –

Но мы это чудище съели!

И дружно сказали: пускай, что ни год,

Исправно в речушке плодятся форели,

Плодятся такие форели!

 

 

Миллион картофелин^{*}

 

 

В ноябрьский день, сквозь дождь и грязь,

На кляче хроменькой трясясь

К востоку, в Кумберно,

Где жил помещик, алчный лэрд,

Вез дань двухмесячную смерд:

Он задолжал давно.

 

Сидел помещик за столом,

Вливал в утробу джин и ром.

«Ба! Джонни, старина!

Что слышно дома? Как дела?

Кобылка все еще цела?

А дети? А жена?

 

А твой работник? Жив‑здоров?

И сколько ж у тебя коров?

Каков у них приплод?

А сколь овса, пшеницы, ржи,

И сколь картофеля, скажи,

Собрал ты в этот год?»

 

«И, барин! – молвил Джон в ответ, –

Куда там! Жита нет как нет;

И не было телят!

Худые, право, нонче дни –

А плату все же знай, гони,

Коль гнать ее велят!»

 

И вынул Джон мошну. Была

Мошна истрепана дотла –

И сколь была худа!

И деньги фермер отсчитал –

А лэрд наполнил вновь бокал

И кисло хмыкнул: «Н‑да…»

 

Мой Джон молчал, нахмурив лоб…

А лэрд исправно деньги сгреб,

Считая каждый грош.

«Я пью твое здоровье, Джон!

Уж не серчай: ты мне должон…

Авось не пропадешь!»

 

И Джону тоже дал стакан –

А Джон обдумывал обман…

Покуда правил путь,

Лишь об одном гадал бедняк,

Раскидывал мозгами: как

Помещика надуть?

 

И начал, в ход пуская лесть:

«О, ваша милость, ваша честь!

Имеется у вас

Две сотни мер – запас неплох! –

Отменных лондонских картох –

Изряднейший запас!

 

– Я б, ваша честь… – (И в голове

Чесать зачал) – Я б меры с две

Просил бы на посев!» –

«Две меры? – лэрд сказал: – Шалишь!»

А Джон ему: «Две меры лишь

Прошу – вам не во гнев».

 

«Две меры как‑нибудь найду…

Да оптом в летошнем году

Я сбыл весь урожай:

За меру – пол‑гинеи… Что ж?

По эдакой цене берешь?

Бери, не обижай!

 

– А в розницу торговлю мне

Хоть по двойной вести цене –

Заботы полон рот.

Две меры там, три меры тут –

А покупатели все прут!

Ох, лень меня берет».

 

И с видом праведника Джон

Ответствовал, издавши стон:

«Простите, виноват!»

Казалось, нимб ему к лицу…

Да только Джону‑хитрецу

И дьявол был не брат.

 

«У вас ума палата, вишь! –

(И Джон сложил в кармане шиш) –

Храни вас, барин, Бог!

Когда бы вас – да в короли,

Богаче нашенской земли

Никто б сыскать не смог!

 

– Эх, ежели бы вас – на трон!

Ведь вы умней, чем Соломон!

Вы – светоч, вы – алмаз.

Благословляю вашу мать!..

Богаты вы! Хотите стать

Богаче во сто раз –

 

Богатым, как библейский царь?»

И Джон, преопытный рыбарь,

Смекнул: «Теперь – молчок!

Ведь барин жаден, что лосось:

Полюбопытствует, авось, –

Проглотит мой крючок!»

 

И Джон тихонько сел на стул;

А глупый лэрд и в ус не дул.

И вот наживку лжи

Забросил фермер: «Чепухи

Прошу от вас… Хе‑хе… Хи‑хи…» –

«Чего тебе? Скажи!»

 

«Купил бы оптом, – начал Джон, –

Я клубней ровно миллион:

Хорош картофель ваш!» –

«Как миллион? – и тут же лэрд

Осекся: – Что ж… Я милосерд!

А сколько денег дашь?»

 

«Я чай, сто тысяч – это куль.

Кулей с десяток не возьму ль?» –

«Бери, но дай монет

За дюжину!» А Джон спросил

Перо, бумаги и чернил,

И хмыкнул: «Спору нет!

 

– Но, хоть ни барин мой не вор,

Ни я не вор, – а договор

Тут надо подписать:

Цена уж больно велика!

Весной сочтемся – а пока

Приложимте печать!..»

 

Сто двадцать миновало дней.

Посеву срок. И Джон – бедней

Былого! – тут как тут:

«День добрый, сударь!» – «Здравствуй, брат!

Четыре месяца подряд

Мешки лежат и ждут!»

 

«Я клубни счесть, увы, должон –

Весь миллион! – ответил Джон. –

Ой, барин, трудный счет!

И я помощника беру:

Пущай назавтра ввечеру

Мой Тэм со мной придет.

 

– Ей‑ей, дорога недолга!

Работник мой и ваш слуга

Считать помогут нам.

Часа в четыре – даже в три! –

Поспеем, как ни посмотри!

Что, барин, по рукам?

 

– А я позвал бы вас в трактир,

И угостил бы там – хоть пир

И не был бы горой!

Ведь помню про стакан вина,

Что с вами выхлестал до дна

Осеннею порой!»

 

Помещик был весьма польщен,

И руку Джону стиснул он,

И хлопнул по плечу:

«Не поспешай! Придешь опять

В удобный день: тебя стеснять

Ничем я не хочу».

 

…Работник Тэм был харей схож

С блином – гнуснейшая из рож!

Ввалились мужики

Нежданно к барину – с утра:

Считать картохи, мол, пора,

Опорожнять мешки!

 

Прилежный счет ведя затем,

Слуга помещичий и Тэм

Намаялись весьма…

Гласила не про них молва:

«Ум – хорошо, а лучше – два» –

Там не было ума.

 

А Джон с помещиком в кабак

Пошли, покинув бедолаг –

Попить пошли, поесть…

Вернулись. Барин изумлен:

«Ужель еще не миллион?» –

«Нет, сударь… Тысяч шесть».

 

И лэрд на самом склоне дня

Явился вновь, крестьян кляня:

«Эй! Сколь же клубней здесь?

Не миллион ли?» На вопрос

Ответил Тэм, прочистив нос:

«Подсчет окончен весь…»

 

И, перебив, продолжил Джон:

«Какой там, барин, миллион?

Ведь я не идиот!

Нет, натрясли из десяти

Мешков – уж ты меня прости! –

Лишь сорок тысяч… Вот![3]

 

– Ты, барин, лишку не серчай, –

Не то огреем невзначай…»

Помещик рявкнул: «Вон!» –

«Потише, барин! Мне должон

Ты неустойку!» – молвил Джон,

Изобразив поклон.

 

Судья, знаток подобных дел,

Решив, что фермера хотел

Нещадно лэрд надуть,

Назначил штрафу – сто гиней!

И Джон хихикнул: «Впредь умней,

Любезный барин, будь!»

 

Томас Каннингэм

(1776–1834)

 

Стихи на кончину Бернса

 

 

Черна была, угрюма ночь –

И ветер лютовал.

Свергались молнии сквозь тьму,

Хлестали в ребра скал.

 

В ущелье горном грохотал

Немолчный водопад,

И буйствовал морской прибой

У каменных громад.

 

Сидел близ них, угрюм и тих,

Взирая на валы,

Простой поэт, еще ничьей

Не ведавший хвалы.

 

Он слушал, как полночный шторм

Ярится и ревет;

Как тяжко бухает волна,

Врываясь в гулкий грот.

 

Гремела ночь, ревела ночь,

И вспыхивала высь;

Но вдруг печальные слова

Неслышно раздались:

 

«– Горюй, Шотландия! Пришел

Безблагодатный час.

Рыдай, Шотландия! Певец

Бессмертный твой угас.

 

– Он так любил наедине

В глуши бродить лесной,

Внимая щебету пичуг,

Ликующих весной!

 

– Любил он хаживать в поля,

С отрадой глядя, как

Сияют летние лучи,

Лелея хлебный злак!

 

– А осенью, когда ссыпать

В амбар пора зерно,

Любил он молвить: сколько благ

Природой нам дано!

 

– Любил воспеть он свист ветров

И туч тяжелый бег,

Когда зима несла мороз

И насылала снег.

 

– Скорбите, славные певцы!

Ваш дружеский союз

Померк – ушел блестящий бард,

Слуга людей и Муз.

 

– Скорбите все, кто укротить

Стремится произвол!

Поэт‑боец, поэт‑герой

Ушел – навек ушел.

 

– Скорбите все, кто беднякам

Торопится помочь:

Добрейшею была душа –

Да отлетела прочь.

 

– И тщетно станет клеветник

Скрипеть своим пером!

Певцу – заслуженный венец,

А подлецу – сором!

 

– Живи, чудеснейший поэт, –

Живи в своих стихах,

Доколе весь юдольный мир

Вернется в тлен и прах!»

 

И смолк неслышимый глагол

На диком берегу.

А кто глаголал, и кому –

Поведать не могу.

 

Дамфриз,

15 августа 1797

 

 

Ричард Голл

(1776–1801)

 

Сколь чудно, сколь тихо!

 

 

Сколь чудно, сколь тихо на раннем рассвете!

Сколь робко выходит заря в небеса!

И все представляется в розовом цвете,

На всяческом злаке блистает роса…

А сколь восхитительна юная Анна!

Рассвет ее жизни – ужели бледней?

Учтива, правдива, прекрасна, желанна

Любимая дева! Расстанусь ли с ней?

 

Плыви себе за море, витязь наживы!

Поборник разбоя, вздымай паруса!

Летучи все помыслы ваши, и лживы –

Но вечны и верны любовь и краса!

Торгуйте, лютуйте, искатели злата,

Пытайте удачи средь бурных морей…

Податься в купцы? Превратиться в пирата?

Проститься с любимой? Да сдохну скорей!