Жалоба, навеянная злополучной участью некоего влюбленного друга

 

 

Луна! Ты светишь с высоты,

И мир почиет без забот;

Но зришь ли бедолагу ты,

Что вдаль бредет, и слезы льет?

Я стражду ночи напролет,

Мой скорбный нескончаем стон:

Утрата – наихудший гнет…

Любовь и жизнь – всего лишь сон.

 

Ты ледяные льешь лучи

На дальний холм и ближний луг;

Твой серп колеблется в ночи

На зеркалах речных излук…

Уйми, о сердце, горький стук!

О Память, совладай с тоской!

О, где скончанье лютых мук?

Ужель навек ушел покой?

 

– Не об измысленной беде ль

Притворно плачется пиит?

– Нет, не аркадская свирель

О мнимых муках говорит!

Обет, исторгнутый навзрыд,

Взаимный пламень… Видит Бог,

Таков – презрен и позабыт –

Любви взаимной был залог!

 

Как мы впервые обнялись!

Объятий не было нежней.

Как я душой стремился ввысь –

Во славу ей, одной лишь ей!

И вдруг… О сжалься, иль добей!

Ушла – как лед по водам рек!

Ужели стон презрела сей?

Ужель навек ушла, навек?

 

Ужели сердцем столь черна,

Чужда и чести, и стыда,

Что молвив: буду век верна,

Меня отвергла навсегда?

Увы! Коль горе, иль беда

Заступят ей житейский путь,

Несчастий грянет череда –

Кто их умерит хоть чуть‑чуть?

 

Я мыслил: время, погоди,

Сложи проворные крыла!

И всякий миг в моей груди

Любовь заветная цвела.

Ты выжгла грудь мою дотла,

И там – безжизненный простор,

И там – убийственная мгла

С тех самых пор, злосчастных пор!

 

Рассвет вещает всякий раз:

Мученья новые близки.

И вновь ползет за часом час

Тягучей, медленной тоски.

И вновь страдать не по‑людски,

Сражаться с памятью, доколь

Не сядет солнце – но в виски

Стучит и ночью та же боль!

 

Утихни, скорбь! Любовь, молчи!

В постель ввергаюсь, точно в ад,

И не смыкаю глаз в ночи,

Когда не спит лишь конокрад.

А коль усну – сто раз подряд

Разлука наша снится мне;

И дню томительному рад,

Проведши ночь в подобном сне.

 

Луна! Ясна и высока,

Ты озаряешь окоем;

Сияла так же ты, пока

Бродили с нею мы вдвоем.

В луче серебряном твоем

Струили свет ее зрачки…

Былое поросло быльем,

И эти ночи далеки!

 

Забыть восторги тех минут,

Забыть, коль скоро не вернешь,

Забыть! Но память тут как тут –

И снова жар, и снова дрожь!

Безрадостный, бессчастный – все ж

Влачу бессмысленные дни.

О, женщины бесчестной ложь,

О, безысходность западни!

 

 

Третье послание Дж. Лапрейку

 

 

О Джонни, будь без перерыва

Здоров и счастлив – речь не лжива;

Теперь, когда поспела нива –

Усердно жни,

И пей с устатку вдоволь пива

Во всяки дни.

 

Да не осмелится Борей

Снести снопы с твоих полей,

Метнуть на вереск и пырей!

Спеши на ток,

И все до зернышка скорей

Ссыпай в мешок.

 

О том же и моя забота –

Но ливнем прервана работа,

А мне писать пришла охота

Уже давно.

Авось, дождется обмолота

Мое зерно!

 

Я задолжал тебе, когда ты

В письме без подписи, без даты

Твердил: попы не виноваты,

Умерь‑ка пыл –

И адской ругани ушаты

На друга лил.

 

Да пусть с амвона мелют гиль –

Давай споем о дружбе! Иль

Ты ждешь – когда, взметая пыль,

Примчит Камена?

Виноторговка да бутыль –

Вот ей замена.

 

Я друг тебе, и друг до гроба.

А не мила моя особа –

Давай, дружище, клюкнем оба

Лицом к лицу:

Минутная минует злоба,

Придет к концу.

 

Когда окончится страда,

Когда в хлева уйдут стада,

Когда высокая скирда

Украсит двор,

Я загляну к тебе тогда –

Залить раздор.

 

Любезные Каменам зелья

В разгаре сладкого похмелья

Опять подарят нам веселья

Былых годин…

Не тридцать нам, как мнил досель я –

Двадцать один!

 

Но снова солнце – в облаках,

И вихри подымают прах.

Колосья, что стоят в снопах,

Бегу спасти я!

Подписываюсь впопыхах:

Твой Роб‑Вития.

 

 

Послание к г‑ну Мак‑Адаму, владетелю поместья Крэйген‑Гиллан, в ответ на любезное письмо, адресованное мне в начале поэтического моего пути

 

 

Письмо за чаркою винца

Я прочитал, милорд.

– Глядите, кто признал Певца! –

Я крикнул, рад и горд.

 

Коль хвалит Крэйген‑Гиллан сам –

Иду, бесспорно, в гору!

И шлю теперь ко всем чертям

Тупиц убогих свору!

 

Вы благи родом, и весьма

Сужденья ваши благи;

Хвала высокого ума

Мне придала отваги.

 

Зоилы, рухните во прах:

Я – Македонский Сэнди!

Стою на собственных ногах –

Доколь не клюкну брэнди.

 

А коль на званый ужин вдруг

Донесть не могут ноги,

Ячменный хлеб жую, и лук,

Присевши у дороги…

 

Продли Господь на много лет

Благополучье ваше

И дочек ваших, коих нет,

Мне говорили, краше!

 

А ваш наследник молодой –

Скажу, не привирая, –

Седой украшен бородой,

Составит гордость края.

 

 

Девица Мэг

 

 

Девица Мэг решила прясть

Под вересковым под кустом;

А Дункан Дэвисон за ней

В пылу пустился озорном –

Чтоб честью честь рядком присесть,

И побеседовать ладком.

Но пареньку пробить башку

Грозится Мэг веретеном.

 

Они сам‑друг бегут на луг,

Там речка блещет серебром;

И молвит Мэг, ступив на брег:

– Любезнейший, отстань добром!

Клянется Дункан: «Все равно

Стоять нам завтра под венцом!»

И в воду Мэг веретено

Метнула, сжалясь над юнцом.

 

«Гляди, красотка, веселей:

Мы сладим дом, уютный дом.

По‑королевски там, ей‑ей,

Вдвоем с тобою заживем!»

Коль в битве смел – пребудешь цел,

Коли не хром – не свалит ром,

А коль целуешь от души –

Лететь не будешь кувырком.