Иранцы приглашают Заххака на царство

Хаким Абулькасим Фирдоуси

Шах‑наме

 

 

Текст предоставлен правообладателем http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=4970529

Аннотация

 

Поэма Фирдоуси «Шах‑наме» в переводе означает «Книга царей». Это чудесный поэтический эпос, состоящий из 55 тысяч двустиший, в которых причудливо переплелись сюжеты извечной борьбы славы и позора, любви и ненависти, света и тьмы, дружбы и вражды, смерти и жизни, победы и поражения. Поэма представляет повествование мудреца из Туса о легендарной династии Пишдадидов и перипетиях истории Киянидов, уходящие в глубь веков истории Ирана через мифы и легенды.

В качестве источников для создания поэмы автор использовал легенды о первых шахах Ирана, сказания о богатырях‑героях, на которые опирался иранский трон эпоху династии Ахеменидов (VI‑IV века до н. э.), реальные события и легенды, связанные с пребыванием в Иране Александра Македонского.

Абулькасим Фирдоуси работал над своей поэмой 35 лет и закончил ее в в 1011 году.

Современные исследователи условно разделили «Шах‑наме» на три части: мифологическая, героическая и историческая.

 

Фирдоуси

Шах‑наме

 

Вступление

Слово в похвалу разума

 

 

Пришла пора, чтоб истинный мудрец

О разуме поведал наконец.

 

Яви нам слово, восхваляя разум,

И поучай людей своим рассказом.

 

Из всех даров что разума ценней?

Хвала ему – всех добрых дел сильней.

 

Венец, краса всего живого – разум,

Признай, что бытия основа – разум.

 

Он – твой вожатый, он – в людских сердцах,

Он с нами на земле и в небесах.

 

От разума – печаль и наслажденье,

От разума – величье и паденье.

 

Для человека с чистою душой

Без разума нет радости земной.

 

Ты мудреца слыхал ли изреченье?

Сказал он правдолюбцам в поученье:

 

«Раскается в своих деяньях тот,

Кто, не подумав, действовать начнет.

 

В глазах разумных – дураком он станет,

Для самых близких – чужаком он станет».

 

Друг разума – в почете в двух мирах,

Враг разума – терзается в цепях.

 

Глаза твоей души – твой светлый разум,

А мир объять ты можешь только глазом.

 

Был первым в мире создан разум наш,

Он – страж души, трех стражей верных страж,

 

Те трое суть язык, глаза и уши:

Чрез них добро и зло вкушают души.

 

Кто в силах разуму воздать почет?

Воздам почет, но кто меня поймет?

 

Не спрашивай о первых днях творенья

До нашего с тобою появленья,

 

Но, созданный всевышним в некий миг,

Ты явное и тайное постиг.

 

Иди же вслед за разумом с любовью,

Разумное не подвергай злословью.

 

К словам разумных ты ищи пути,

Весь мир пройди, чтоб знанья обрести.

 

О том, что ты услышал, всем поведай,

С упорством корни знания исследуй:

 

Лишь ветви изучив на древе слов,

Дойти ты не сумеешь до основ.

 

Далее Фирдоуси рассказывает о сотворении мира, человека, Солнца и луны. Затем следуют похвала пророку, разделы о том, как писалась книга, о поэте Дакики, который первым пытался создать «Шах‑наме».

Восхвалением султану Махмуду завершается та часть эпопеи, которая носит название «Начало книги», после которой следует описание царствования древних царей.

 

 

Легендарные цари

 

Каюмарс

 

 

Что сказывает нам дихкан‑сказитель

О том, кто первым молвил: «Я властитель»,

 

О том, кто первый на свое чело

Надел венец? Все было и прошло…

 

Поведал так старинных книг пытатель,

О богатырских днях повествователь:

 

Принес престола и венца закон

Царь Каюмарс, и начал править он.

 

К созвездью Овна солнце устремилось,[1]

Мир получил закон, и власть, и милость.

 

В созвездье солнце начало блистать,

Весна вселенной расцвела опять.

 

Стал Каюмарс вселенной властелином.

Он обитал сперва в краю вершинном.[2]

 

Себя и всех людей, для новых дел,

Он шкурами звериными одел.

 

Довольство он людскому дал жилищу –

Людей он научил готовить пищу.

 

Тридцатилетье длилась власть царя,

Сверкавшего на троне, как заря.

 

Возликовали твари, – все живое,

Все люди зажили тогда в покое.

 

Склонялось человечество пред ним,

Сияло счастье над царем земным.

 

Был сын отважный у царя державы,

Красавец, жаждавший борьбы и славы.

 

Счастливый Сиямак пленял сердца,

Он был отрадой славного отца.

 

Минуло времени с тех пор немало.

Держава Каюмарса процветала.

 

Был у царя один лишь тайный враг –

Бес Ахриман, чья сила – зло и мрак.

 

Был сын у Ахримана – волк‑воитель,

Бесовских полчищ лютый предводитель.

 

Владыки блеск, царевича расцвет,–

Стал из‑за них для беса темен свет.

 

Собрал он войско, на царя пошел он,

Отнять хотел и царство и престол он.

 

Открыл он замысел коварный свой,

Вселенную наполнил волчий вой.

 

Когда услышал Сиямак правдивый,

Что вышли, сея гибель, злые дивы,

 

Вскипела у царевича душа,

Полки собрал он, яростью дыша,

 

И вышел, тигра шкурою покрытый:

Тогда не знали панцирной защиты.

 

Сошлись две рати; Сиямак вступил

Отважно в бой с исчадьем адских сил.

 

Взмахнул косматой лапой див жестокий,

Переломил героя стан высокий,

 

Ударил витязя о гребни скал,

Потом когтями сердце разодрал.

 

Услышал Каюмарс о смерти сына,

И черным стало солнце властелина.

 

Зверье и птицы собрались толпой,

Ушли, стеная, горною тропой,

 

Ушли, вопя и плача, в скорби жгучей,

Над царским троном пыль вздымалась тучей.

 

Оплакивали сына целый год.

Но вот прислал посланца небосвод.

 

Сказал Суруш с отрадою во взоре:

«Сдержи себя, забудь на время горе,

 

Ты войско снаряди, – вот мой приказ,–

И племя бесов уничтожь тотчас.

 

Очисти лик вселенной от злодея,

Иди на битву, местью пламенея».

 

Властитель поднял к небесам чело,

На головы врагов призвал он зло,

 

Восславил господа и свет денницы

И осушил от слез свои ресницы.

 

Не знала сна и отдыха душа,

За Сиямака отомстить спеша.

 

Оставил сына Сиямак пригожий,

При деде он верховным был вельможей,

 

Хушангом звался Каюмарса внук,

Он был – ты скажешь – кладезем наук.

 

Ужасна с сыном вечная разлука,–

Дед на своей груди взлелеял внука.

 

Царь, в жажде мщенья, торопясь к борьбе,

Призвал Хушанга юного к себе.

 

Открылась внуку боль его живая,

Царь молвил, тайну сердца раскрывая:

 

«Сбирать войска вселенной буду я,

И клич кричать военный буду я,

 

А ты веди войска на бой суровый,

Я отхожу, а ты – вожатый новый».

 

В том войске – пери, птицы, дикий зверь,

И юный вождь их поведет теперь.

 

Явился черный бес, исполнен страха,

Взметнул, взрывая, к небу комья праха.

 

Сошлись две рати, сдвинулись тесней,–

И бесы побежали от зверей.

 

Хушанг ударил беса дланью львиной

И умертвил злодея в миг единый.

 

Он бесу отомстил за смерть отца,

С презреньем растоптал он мертвеца.

 

Царь Каюмарс насытил сердце местью,–

Пришла к нему кончина с этой вестью.

 

Прежде чем перейти к «Сказанию о Заххаке», одному из важнейших в «Шах‑наме» по глубине мысли и яркости изображения, Фирдоуси сжато, но с огромной поэтической силой описывает царствования Хушанга, внука Каюмарса, Тахмураса, сына Хушанга, и Джамшида, сына Тахмураса.

Хушанг впервые добыл огонь. Целясь в могучего змея, он попал камнем в скалу.

 

Змей не погиб, но обнаружил камень

То, что в себе таил он: яркий пламень.

 

Хушанг обучил людей кузнечному делу, научил их орошать поля, возделывать землю:

 

Так землепашец, проливая пот,

Стал добывать свой хлеб из года в год.

 

Тахмурас продолжил борьбу Каюмарса с силами зла. Ему удалось оседлать Ахримана, и он стал ездить верхом на враге человечества. Тахмурас уничтожил две трети бесовского полчища, а прочие бесы, в обмен на жизнь, научили царя письму на тридцати языках, в том числе на пехлевийском, греческом, арабском, персидском, согдийском, китайском.

Блестяще началось царствование Джамшида. Он научил людей изготовлять оружие, прясть лен, шелк, шерсть, шить одежду. Джамшид разделил подданных на четыре сословия: жрецов, воинов, земледельцев и ремесленников. Царь принудил бесов работать на людей, делать кирпич, возводить дома.

 

Нашел он камфару в кристальном слое,

Бальзам и мускус, амбру и алоэ,

 

Познал искусство врачевать больных,

Изобретал он снадобья для них…

 

Так триста лет прошло за веком век.

Не знал в то время смерти человек,

 

Не знал нужды, не ссорились друг с другом,

Готовы были бесы к их услугам.

 

Но Джамшид возгордился: «Мир таков, как я его устроил», – сказал он. И бог лишил Джамшида своей благодати.

 

 

Сказание о Заххаке

 

О Заххаке и его отце

 

 

Жил некий человек в те времена,

Пустыня Всадников – его страна.[3]

 

Он царствовал, создателю послушный,

Богобоязненный, великодушный.

 

Вот имя правосудного: Мардас.

Он добротою подданных потряс.

 

Он был владыкой щедрым, беспорочным,

Владел конями и скотом молочным.

 

У благородного отца был сын –

Любимец, утешение седин.

 

Заххаком звался он, простосердечный,

Отважный, легкомысленный, беспечный.

 

Его и Бивараспом ты зови:[4]

«Бивар» – переведу я с пехлеви –

 

Есть «десять тысяч» на дари… Военных

Коней имел он десять тысяч ценных.

 

Он дни и ночи на коне скакал.

Не крови он, а подвигов искал.

 

Однажды утром посредине луга

Иблис пред ним предстал в обличье друга.

 

Беседа с ним была сладка, остра.

Он сбил царевича с пути добра.

 

Сказал Иблис: «Чтоб речь моя звучала,

Я клятвы от тебя хочу сначала».

 

Был простодушен юноша, тотчас

Исполнил искусителя приказ:

 

«Твои слова держать я в тайне буду,

Я повинуюсь им всегда и всюду».

 

Сказал Иблис: «Глаза свои открой:

Ты должен быть царем, а не другой!

 

Как медлит время с властелином старым,

А ты в тени, ты годы губишь даром.

 

Престол займи ты, пусть уйдет отец,

Тебе лишь одному к лицу венец!»

 

Заххак, почуяв боль, насупил брови:

Царевич не хотел отцовской крови.

 

Сказал: «Ты мне дурной совет даешь,

Дай мне другой, а этот – нехорош».

 

А бес: «Наказан будешь ты сурово,

Когда нарушишь клятвенное слово,

 

Бесславным будет близкий твой конец,

Останется в почете твой отец».

 

Так бес лукавый во мгновенье ока

Царевича поймал в силки порока.

 

«Как это сделать? – вопросил араб.–

Тебе во всем послушен я, как раб».

 

«Не бойся, – молвил бес, – тебя спасу я,

Главу твою высоко вознесу я».

 

Был во дворце Мардаса щедрый сад,

Он сердце услаждал и тешил взгляд.

 

Арабский царь вставал ночной порою,

Готовился к молитве пред зарею.

 

Здесь омовенье совершал Мардас.

Тропа не освещалась в этот час.

 

И вырыл бес на том пути колодец,

Чтоб в западню попался полководец.

 

И ночь пришла, и царь арабский в сад

Направился, чтоб совершить обряд,–

 

Упал в колодец, насмерть он разбился,

Смиренный, в мир иной он удалился.

 

Так захватил венец и трон злодей –

Заххак, отцеубийца, враг людей.

 

 

Кухня Иблиса

 

 

Когда его коварства удались,

Вновь злые козни строить стал Иблис.

 

Он обернулся юношей стыдливым,

Красноречивым, чистым, прозорливым,

 

И с речью, полной лести и похвал,

Внезапно пред Заххаком он предстал.

 

Сказал царю: «Меня к себе возьми ты,

Я пригожусь, я повар знаменитый».

 

Царь молвил с лаской: «Мне служить начни»

Ему отвел он место для стряпни.

 

Глава придворных опустил завесу[5]

И ключ от кухни царской отдал бесу.

 

Тогда обильной не была еда,

Убоины не ели в те года.

 

Растеньями тогда питались люди

И об ином не помышляли блюде.

 

Животных убивать решил злодей.

И приохотить к этому людей.

 

Еду из дичи и отборной птицы

Готовить начал повар юнолицый.

 

Сперва яичный подал он желток,

Пошла Заххаку эта пища впрок.

 

Пришлось царю по вкусу это яство,

Хвалил он беса, не узрев лукавства.

 

Сказал Иблис, чьи помыслы черны.

«Будь вечно счастлив, государь страны!

 

Такое завтра приготовлю блюдо,

Что съешь ты с наслажденьем это чудо!»

 

Ушел он, хитрости в уме творя,

Чтоб дивной пищей накормить царя.

 

Он блюдо приготовил утром рано

Из куропатки, белого фазана.

 

Искуснику восторженно хвалу

Заххак вознес, едва присел к столу.

 

Был третий день отмечен блюдом пряным,

Смешали птицу с молодым бараном,

 

А на четвертый день на свой бочок

Лег пред Заххаком молодой бычок,–

 

Он сдобрен был вином темно‑багряным,

И мускусом, и розой, и шафраном.

 

Лишь пальцы в мясо запустил Заххак –

Он, восхищен стряпнёю, молвил так:

 

«Я вижу, добрый муж, твое старанье,

Подумай и скажи свое желанье».

 

«Могучий царь! – воскликнул бес в ответ.

В твоей душе да будет счастья свет!

 

Твое лицо узреть – моя отрада,

И большего душе моей не надо.

 

Пришел к тебе я с просьбою одной,

Хотя и не заслуженною мной:

 

О царь, к твоим плечам припасть хочу я,

Устами и очами их целуя».

 

А царь: «Тебе согласье я даю,

Возвышу этим долю я твою».

 

И бес, принявший облик человечий,

Поцеловал царя, как равный, в плечи.

 

Поцеловал Заххака хитрый бес

И – чудо! – сразу под землей исчез.

 

Две черные змеи из плеч владыки

Вдруг выросли. Он поднял стоны, крики,

 

В отчаянье решил их срезать с плеч,–

Но подивись, услышав эту речь:

 

Из плеч две черные змеи, как древа

Две ветви, справа отросли и слева!

 

Пришли врачи к царю своей земли;

Немало мудрых слов произнесли,

 

Соревновались в колдовстве друг с другом,

Но не сумели совладеть с недугом.

 

Тогда Иблис прикинулся врачом,

Предстал с ученым видом пред царем:

 

«Судьба, – сказал он, – всех владык сильнее.

Ты подожди: покуда живы змеи,

 

Нельзя срезать их! Потчуй их едой,

Иначе ты не справишься с бедой,

 

Корми их человечьими мозгами,

И, может быть, они издохнут сами».

 

Ты посмотри, что натворил Иблис.

Но для чего те происки велись?

 

Быть может, к зверствам он царя принудил

Затем, чтоб мир обширный обезлюдел?

 

 

Сон Заххака

 

 

Заххака власть над миром утвердилась,

Тысячелетье царствованье длилось.

 

Мир под его ярмом стремился вспять,

И годы было тяжело считать.

 

Деянья мудрецов оделись мглою,

Безумных воля правила землею.

 

Волшба – в чести, отваге нет дорог,

Сокрылась правда, явным стал порок.

 

Все видели, как дивы зло творили,

Но о добре лишь тайно говорили…

 

Двух чистых дев, Джамшида двух сестер,

Отправили из дома на позор.

 

Как звезды непорочны и красивы,

Они затрепетали, словно ивы.

 

Звалась одна затворница – Шахрназ,

Другой невинной имя – Арнаваз,

 

Их привели, царя гневить не смея,

И отдали тому подобью змея.

 

…Так было: по ночам двух молодых,

То витязей, то юношей простых,

 

Вели на кухню, к властелину царства,

И повар добывал из них лекарство.

 

Он убивал людей в расцвете сил,

И царских змей он мозгом их кормил.

 

Случилось так, что слуги провиденья,

Два мужа царского происхожденья,

 

Один – благочестивый Арманак,

Другой – правдолюбивый Карманак,

 

Вели беседу о большом и малом,

Об ужасе, доселе небывалом,

 

О злом царе, чье страшно торжество,

О войске и обычаях его.

 

Один сказал: «Пред гнетом не поникнем,

Под видом поваров к царю проникнем,

 

Умом раскинем, став на этот путь,

Чтоб способ отыскать какой‑нибудь.

 

Быть может, мы спасем от мук ужасных

Хоть одного из каждых двух несчастных».

 

Пошли, варили явства день‑деньской,

Наукой овладели поварской.

 

И вот людей, вступивших тайно в дружбу,

К царю, в поварню, приняли на службу.

 

Когда настало время, чтоб отнять

У юных жизнь, чтоб кровь пролить опять,

 

Двух юношей схватили часовые,

Стрелки царя, разбойники дневные,

 

Поволокли по городу, в пыли,

Избили и на кухню привели.

 

У поваров от боли сердце сжалось,

Глаза – в слезах, а в мыслях – гнев и жалость,

 

Их взоры встретились, потрясены

Свирепостью властителя страны.

 

Из двух страдальцев одного убили

(Иначе поступить – бессильны были).

 

С бараньим мозгом, с помощью приправ,

Мозг юноши несчастного смешав,

 

Они второму наставленье дали:

«Смотри же, ноги уноси подале,

 

Из города отныне ты беги,

Иль в горы, иль в пустыни ты беги».

 

А змея накормили с содроганьем,

Мозг юноши перемешав с бараньим.

 

И каждый месяц – шли за днями дни –

Спасали тридцать юношей они.

 

Когда число их составляло двести,

То из дворца всех выводили вместе,

 

Давали на развод овец, козлят,

И отправляли в степь… И говорят:

 

Дало начало курдам это семя,

И городов чуждается их племя…

 

Был у царя еще один порок:

Он, осквернив невинности порог,

 

Красавиц знатных брал себе на ложе,

Презрев закон, устав, веленье божье.

 

Царю осталось жизни сорок лет.

Смотри, как покарал его Изед:

 

Однажды Арнаваз легла с Заххаком.

Затих дворец, объятый сном и мраком.

 

Трех воинов увидел царь во сне,

Одетых, как знатнейшие в стране.

 

Посередине – младший, светлоликий,

Стан кипариса, благодать владыки,

 

Алмазный блеск па царском кушаке

И палица булатная в руке.

 

Он устремился в бой, как мститель правый,

Надел ошейник на царя державы,

 

Он потащил его между людей,

На гору Демавенд помчал скорей…

 

Заххак жестокий скорчился от страха,

Казалось, разорвется сердце шаха.

 

Так вскрикнул он, что вздрогнули сердца,

Что задрожали сто столбов дворца.

 

Проснулись солнцеликие от крика,

Не зная, чем расстроен их владыка.

 

Сказала Арнаваз: «О царь земной,

Прошу тебя, поведай мне одной:

 

Находишься ты в собственном чертоге,

Кого ж боишься ты, крича в тревоге?

 

Не ты ли царь семи земных частей,[7]

Владыка всех зверей и всех людей?»

 

Ответил солнцеликим царь всевластный:

«Я не могу открыть вам сон ужасный,

 

Поймете вы, узнав про этот сон,

Что я отныне смерти обречен».

 

Тут Арнаваз сказала властелину:

«Открой нам страха своего причину,

 

Быть может, выход мы найдем с тобой,–

Есть избавленье от беды любой».

 

И тайну тайн своих открыл владыка,

Сказал ей, почему он вскрикнул дико.

 

Красавица в ответ произнесла:

«Ищи спасенья, чтоб избегнуть зла.

 

Судьба тебе вручила перстень власти,

И всей земле твое сияет счастье.

 

Ты под печатью перстня, царь царей,

Всех духов держишь, птиц, людей, зверей.

 

Ты звездочетов собери старейших,

Ты чародеев призови мудрейших,

 

Мобедам сон поведай до конца

И суть его исследуй до конца.

 

Поймешь ты, кто тебе враждебен: пери

Иль злые дивы, люди или звери.

 

Узнав, прими ты меры поскорей,–

Ты недруга не бойся, не робей».

 

Так молвил кипарис сереброликий.

Речь Арнаваз понравилась владыке.

 

 

Рождение Фаридуна

 

 

Родился Фаридун благословенный,

И стало новым естество вселенной.

 

Стан кипариса, мощь богатыря,

Из глаз лучится благодать царя,–

 

Он засиял, дневному солнцу равный,

Он излучал Джамшида блеск державный.

 

Как дождь, он миру был необходим,

Как мудрость, нужен был сердцам людским.

 

Над ним кружился свод небес просторный,

Грядущему властителю покорный…

 

Вот родилась и телка в том краю.

За кроткий нрав хвалили Бирмаю.

 

Цвета шерстинок – желтый, алый, синий –

Горели ярко, словно хвост павлиний.

 

Потрясены, столпились перед ней

Мудрец, и звездочет, и чародей.

 

Пошли средь старцев пересуды, толки:

Никто не видывал подобной телки!

 

Меж тем кружил Заххак, страшась беды:

Искал он Фаридуновы следы.

 

И вот отца младенца, Абитина,

Уже рука настигла властелина.

 

Бежал он, чтоб душа была жива,

Но, жизнью сыт, он стал добычей льва!

 

Злодеи‑слуги змея‑господина

Однажды изловили Абитина.

 

Как барс, был связан этот человек,

И дни его бесчестный царь пресек.

 

Когда узнала, какова утрата,

Мать Фаридуна, разумом богата,–

 

Ей имя – Фиранак, была она

Любви к ребенку своему полна,–

 

Судьбою сражена, с тоской во взоре,

На ту лужайку побежала в горе,

 

Где Бирмая росла в траве густой,

Сверкая небывалой пестротой.

 

Пред стражем пастбищ Фиранак предстала,

Кровавыми слезами зарыдала,

 

Моля его: «Дитя мое возьми,

Он злобными преследуем людьми,

 

Ты замени ему отца родного,

Пусть молоком поит его корова.

 

Награды ждешь? Дитя свое любя,

Не пожалею жизни для тебя!»

 

Слуга лесов, коровы страж всечасный,

Ответил праведнице той несчастной:

 

«Рабом я буду сыну твоему,

Я, как слуга, твои слова приму!»

 

Три года пастырь верный и суровый

Поил ребенка молоком коровы.

 

Дитя везде искал страны глава.

Везде о дивноцй телке шла молва.

 

Мать Фаридуна прибежала снова,

Сказала пестуну такое слово:

 

«В моей душе, исполненной тревог,

Явилась мысль: ее внушил мне бог.

 

Мне надо действовать, бежать быстрее,

Мой сын мне жизни собственной милее!

 

С ног отряхну я прах земли волхвов,

Близ Хиндустана мы отыщем кров.

 

Спасу я от врагов красавца сына,

Горы Албурз укроет нас вершина».

 

Проворней серны, легче скакуна

С ребенком в горы понеслась она.

 

В горах отшельник жизнью жил святою,

Расстался он с мирскою суетою.

 

«О праведник, – ему сказала мать,–

Мой край – Иран, и мне дано страдать.

 

Знай, что к тебе пришла я с милым сыном,

Что станет он Ирана властелином.

 

Ты должен сторожить его покой

И дорожить им, как отец родной».

 

Тот принял сына по ее наказу,

Дитя не обдал холодом ни разу…

 

Но до Заххака весть дошла, увы,

О потаенных зарослях травы.

 

Как пьяный слон, обрушить гнев готовый,

Пришел – и жизнь он отнял у коровы.

 

Траву он выжег, истребил стада,

Опустошил ту землю навсегда.

 

К жилищу Фаридуна поскакал он,

Обрыскал все, – дитя не отыскал он,

 

Айван его спалил, смешал с золой,

Дворец его свалил, сровнял с землей.

 

Шестнадцать лет прошло над Фаридуном,

В долину отроком сошел он юным.

 

Пришел он к матери, сказал: «Теперь

Неведомого тайну мне доверь.

 

Скажи мне, кто я? Семени какого?

Кто мой отец? Я племени какого?

 

Что я скажу собранию: кто я?

Мне быль поведай, правды не тая».

 

«О славный сын мой, – Фиранак сказала,–

Как ты велишь, все расскажу сначала.

 

Знай, жил в Иране человек один,

Чье имя, сын мой, было Абитин,–

 

Царей потомок, витязь безупречный,

Отважный, мудрый и добросердечный.

 

Он к Тахмурасу возводил свой род,

Всех предков знал своих наперечет.

 

Тебе он был отцом, а мне супругом,

Моим он светом был, отрадой, другом,

 

Но вот Заххак, прислужник темных сил,

Свой меч занес: тебя убить решил.

 

Скрывала я тебя, спасти желая.

О, сколько дней тяжелых провела я!

 

Отец твой, витязь, взысканный судьбой,

Из‑за тебя пожертвовал собой:

 

Две выросли змеи из плеч убийцы.

Стонал Иран под властью кровопийцы.

 

Чтоб ублажить двух ненасытных змей,

Мозг твоего отца пожрал злодей.

 

Тогда бежала я в леса глухие,

Не проникали в них глаза людские,

 

А там, являя красок пестроту,

Жила корова, как весна в цвету,

 

И на траве, как царь, спокойный, строгий,

Пред нею страж сидел, скрестивши ноги.

 

Тебя тому я стражу отдала,

Он пестовал тебя, хранил от зла.

 

Вскормленный молоком коровы чудной,

Ты, словно барс, окреп в глуши безлюдной,

 

Но про корову и прекрасный луг

Дошел внезапно до Заххака слух.

 

Тогда я унесла тебя из леса,

Покинув дом, бежала я от беса.

 

И стража он убил и Бирмаю –

Ту кроткую кормилицу твою.

 

Он в яму превратил твою обитель,

И пыль дворца взвил к небесам властитель».

 

У Фаридуна гнев блеснул в очах,

Пришел он в ярость при таких речах,

 

Он, материнским потрясен рассказом,

Наполнил болью – сердце, местью – разум.

 

Сказал он: «Львенок превратится в льва,

Лишь силы испытав свои сперва.

 

Доколе нам страдать под властью мрака?

Теперь я меч обрушу на Заххака.

 

Идя путем пречистого творца,

Столбом взметну я пыль его дворца!»

 

Сказала мать: «Нет разума в решенье –

Вступить со всей вселенною в сраженье.

 

Принадлежит Заххаку мир земной,

Он кликнет клич – войска пойдут войной:

 

Из каждой части света в бой суровый

Сто тысяч смелых двинуться готовы.

 

Желая мести, ты не должен впредь

На мир глазами юности смотреть:

 

Хмель юности вкушая, к людям выйдешь,

Но в мире одного себя увидишь.

 

Ты во хмелю свои развеешь дни,–

Мой сын, да будут счастливы они».

 

 

Рассказ о кузнеце Каве

 

 

И было так: бесчестный царь Ирана

Твердил о Фаридуке постоянно.

 

Под гнетом ужаса он сгорбил стан,

Пред Фаридуном страхом обуян.

 

Однажды на престол воссел он в славе,

Надел венец в сапфировой оправе.

 

Призвал к себе со всех частей земли

Правителей, чтоб царству помогли.

 

Сказал мобедам: «Жаждущие блага,

Вы, чьи законы – мудрость и отвага!

 

Есть тайный враг. Опасен он царю:

Мудрец поймет, о ком я говорю.

 

Нельзя врагом, что вынул меч из ножен,

Пренебрегать, как ни был бы ничтожен.

 

Сильнее нашей мне потребна рать,

Мне дивов, пери надобно собрать.

 

Признайте, помощи подав мне руку,

Что больше я терпеть не в силах муку.

 

Теперь мне ваша грамота нужна,

Что лишь добра я сеял семена,

 

Что правды я поборник непреклонный

И чту я справедливости законы».

 

Боясь царя, пойдя дорогой лжи,

Согласье дали важные мужи,

 

И эту грамоту, покорны змею,

Они скрепили подписью своею.

 

У врат дворца раздался крик тогда,

И требовал он правого суда.

 

К Заххаку претерпевшего пустили,

Перед сановниками посадили.

 

Царь вопросил, нахмурив грозный лик?

«Кто твой обидчик? Отчего твой крик?»

 

А тот, по голове себя ударив:

«Доколе гнев терпеть мне государев?

 

Я – безответный, я – Кава, кузнец.

Хочу я правосудья наконец!

 

Ты, царь, хотя ты и подобье змея,

Судить обязан честно, власть имея;

 

И если ты вселенной завладел,

То почему же горе – наш удел?

 

Передо мною, царь, в долгу давно ты.

Чтоб удивился мир, сведем‑ка счеты.

 

Быть может, я, услышав твой отчет,

Пойму, как до меня дошел черед?

 

Ужели царских змей, тобой наказан,

Сыновней кровью я кормить обязан?»

 

Заххака поразили те слова,

Что высказал в лицо ему Кава.

 

И тут же кузнецу вернули сына,

Желая с ним найти язык единый.

 

Потом услышал он царя приказ,

Чтоб грамоту он подписал тотчас.

 

Прочел ее Кава и ужаснулся,

К вельможам знатным резко повернулся,

 

Вскричал: «Вы бесу продали сердца,

Отторглись вы от разума творца.

 

Вы бесу помогаете покорно,

И прямо в ад стремитесь вы упорно.

 

Под грамотой такой не подпишусь:

Я никогда царя не устрашусь!»

 

Вскочив, порвал он грамоту злодея,

Швырнул он клочья, гневом пламенея,

 

На площадь с криком вышел из дворца,

Спасенный сын сопровождал отца.

 

Вельможи вознесли хвалу владыке:

«О миродержец славный и великий,

 

В тот день, когда ты начинаешь бой,

Дышать не смеет ветер над тобой,

 

Так почему же – дерзок, смел, – как равный,

С тобою говорит Кава бесправный?

 

Он грамоту, связующую нас,

Порвал в клочки, нарушив твой приказ!»

 

Ответил царь: «Таиться я не буду,

То, что со мной стряслось, подобно чуду.

 

Как только во дворец вступил Кава,

Как только раздались его слова –

 

Здесь, на айване, между им и мною

Как бы железо выросло стеною.

 

Не знаю, что мне свыше суждено:

Постичь нам тайну мира не дано».

 

Кава, на площадь выйдя в гневе яром,

Был окружен тотчас же всем базаром.

 

Просил он защитить его права,

Весь мир к добру и правде звал Кава.

 

Он свой передник, сделанный из кожи,–

Нуждается кузнец в такой одеже,–

 

Взметнул, как знамя, на копье стальном,

И над базаром пыль пошла столбом.

 

Крича, он шел со знаменем из кожи:

«Эй, люди добрые! Эй, слуги божьи!

 

Кто верует, что Фаридун придет?

Кто хочет сбросить змея тяжкий гнет?

 

Бегите от него: он – зла основа,

Он – Ахриман, он враг всего живого!»

 

Явил ничтожный кожаный лоскут,

За кем враги, за кем друзья идут!

 

Так шел Кава, толпа ему внимала,–

Народа собралось тогда немало.

 

Узнал кузнец, где Фаридун живет,–

Главу склонив, упорно шел вперед.

 

Пред молодым вождем предстал он смело.

Толпа вдали стояла и шумела.

 

Была воздета кожа на копье,–

Царь знамением блага счел ее,

 

Украсил стяг парчою, в Руме тканной,

Гербом алмазным ярко осиянной.

 

То знамя поднял он над головой,–

Оно казалось полною луной.

 

В цветные ленты кожу разубрал он,

И знаменем Кавы ее назвал он.

 

С тех пор обычай у царей пошел:

Венец надев и получив престол,

 

Каменьев не жалел царя наследник,

Чтоб вновь украсить кожаный передник.

 

Каменьям, лентам не было конца,

Стал знаменем передник кузнеца,

 

Он был во мраке светом небосвода,

Единственной надеждою народа…

 

У Фаридуна, возвратившего законной династии царство с помощью кузнеца Кавы, было три сына: Сальм, возглавивший Рум, то есть Византию, западные страны, Тур, получивший Туран, и Ирадж, ставший царем Ирана. Сальм и Тур, завидовавшие младшему брату, любимцу отца, злодейски убили Ираджа. От старших сыновей прибыл к Фаридуну гонец с золотым ларцом.

 

Дрожало шелковое покрывало,

Ираджа голова в ларце лежала.

 

Потрясенный Фаридун узнал, что молодая рабыня Махафарид беременна от Ираджа. Родилась девочка, и когда она подросла, Фаридун выдал дочь покойного сына за своего племянника Пашанга. От этого брака родился сын, названный Манучихром.

Престарелый Фаридун не мог отомстить за смерть любимого сына. Это сделал Манучихр. Возмужав, он собрал рать, разбил войска Сальма и Тура и обезглавил злодеев. Фаридун при жизни возвел Манучихра на царство.

 

С престолом он простился ясным взглядом,

Три головы сынов с ним были рядом.

 

Когда Манучихр воссел на престол, к юному царю пришел витязь Сам, владелец Систана, и сказал:

 

Мне глаз поручен над царем державы,

Тебе – судить, мне – суд одобрить правый.

 

Другим приближенным царя стал богатырь Каран, сын кузнеца Кавы.

Сказанием о Зале, сыне Сама, и о его возлюбленной Рудабе, которая по матери происходит от Заххака, и начинается та часть книги Фирдоуси, которую принято называть богатырской.

 

 

Заль и Рудаба

 

Рождение Заля

 

 

У Сама не было детей. Томимый

Тоскою, жаждал он жены любимой.

 

Красавица жила в его дворце:

Как мускус – кудри, розы на лице!

 

Стал сына ждать: пришло подруги время,–

Уже с трудом несла под сердцем бремя.

 

И вот родился мальчик в точный срок,

Как будто землю озарил восток.

 

Он солнцу был подобен красотою,

Но голова его была седою.

 

Семь дней отцу боялись все сказать,

Что родила такого сына мать.

 

Кормилица, отважная, как львица,

Не побоялась к витязю явиться,

 

Известье о младенце принесла,

И потекла из уст ее хвала:

 

«Да будет счастлив Сам, страны опора,

Да недруги его погибнут скоро!

 

К жене, за полог, богатырь, войди,

Увидишь сына у ее груди.

 

Лицом прекрасен, полон благодати,

Уродства никакого у дитяти,

 

Один порок: седая голова.

Твоя, о славный, участь такова!»

 

С престола Сам сошел. Был путь недолог

К супруге молодой зашел за полог.

 

Увидел седоглавое дитя

И помрачнел, страданье обретя.

 

Чело подняв, явил свою тревогу,

За помощью он обратился к богу:

 

«О ты, пред кем ничто – и зло, и ложь,

Один лишь ты отраду нам даешь!

 

Быть может, я пошел путем обмана?

Быть может, принял веру Ахримана?

 

Тогда, быть может, втайне ото всех,

Всевышний мне простит мой тяжкий грех

 

Ужалена душа змеею черной,

И кровь моя кипит в мой день позорный:

 

Когда меня о сыне спросит знать,

Что об уродце витязям сказать?