Заль и Рудаба влюбляются друг в друга

 

 

Был некий царь Михраб. Отважный воин.

Богат, могуч, он власти был достоин.

 

Свой род от змея, от Заххака, вел,

В Кабуле утвердил он свой престол.

 

Платил он Саму подать ежегодно:

Он был слабей, борьбу считал бесплодной.

 

Узнав о молодом богатыре,

Он прибыл из Кабула на заре

 

С казной, с оседланными скакунами,

С рабами и со всякими дарами:

 

Привез динары, мускус и шафран,

Рубины, шелк, парчу заморских стран,

 

Венец, владык достойный знаменитых,

На шею цепь златую в хризолитах.

 

Когда услышал юноша Дастан,

Что прибыл из Кабула караван,

 

К Михрабу вышел он с приветным взглядом

И посадил царя с собою рядом.

 

С почетом гость был принят поутру,

И вот сердца раскрылись на пиру.

 

Все витязи вокруг стола воссели,

И богатырское пошло веселье.

 

Наполнил чаши кравчий молодой,

Взглянул на гостя юноша седой.

 

Понравился, видать, Михраб Дастану,

Дивился он его красе и стану,–

 

Любовь к Михрабу сердце обожгла!

Когда же встал Михраб из‑за стола,

 

Промолвил Залю богатырь из свиты:

«Послушай слово, витязь именитый!

 

Есть дева за завесой у царя,

Лицо ее сияет, как заря;

 

Слоновой кости уподоблю тело,

С платаном стан ее сравню я смело;

 

Чернее мускуса – арканы кос,

Запястий кольца – завитки волос;

 

Цветы граната – две ее ланиты,

К плодам граната груди приравни ты!

 

Сравню глаза с нарциссами в цвету,

Ресницам ворон отдал черноту;

 

Напоминают брови лук таразский,[12]

Слегка покрытый мускусного краской;

 

То – мира ненаглядная весна,

Певучая, нарядная весна!»

 

Взволнован был Дастан таким рассказом,

Покинули его покой и разум.

 

Настала ночь, пришла к нему печаль,

К невиданной красе стремился Заль.

 

От жарких дум душа его болела,

Любви он сердце посвятил всецело…

 

Вот повод в путь обратный повернул,

Вернулся утром царь Михраб в Кабул,

 

Цветущим садом, что дышал покоем,

Направился к своим ночным покоям.

 

Два солнца принесла ему судьба:

Одно – Синдухт, другое – Рудаба.

 

Они поспорили б с весенним садом

Благоуханьем, прелестью, нарядом.

 

На дочь с восторгом посмотрел отец,

Просил он, чтоб хранил ее творец.

 

То – кипарис облит сияньем лунным,

И амбра над челом темнеет юным.

 

Она в парчу, в каменья убрана,

Как райский сад, желанного полна.

 

Жемчужинам позволив приоткрыться,

Вопрос Михрабу задала царица:

 

«Как ты пошел, супруг мой, как пришел?

Да будешь ты далек от бед и зол!

 

Седого Заля каково обличье?

Престол его влечет, гнездо ли птичье?

 

Видны ли человека в нем черты?

Отважно ль сердце? Помыслы чисты?»

 

Михраб ответил на слова царицы:

«Платан мой среброгрудый, лунолицый!

 

Во всей вселенной нет богатырей,

Подобных Залю силою своей,

 

Нет росписи и нет дворца такого

С изображеньем храбреца такого.

 

Пред ликом Заля никнет аргуван,

Он молод, бодр и счастьем осиян.

 

Один порок, что голова седая:

Так скажет муж, придирчиво взирая,

 

Но знай, что Заля красит седина,

Сказал бы, что чарует нас она!»

 

Отцу внимала Рудаба с волненьем,

Краснея, вспыхнула цветком весенним.

 

Она теперь покоя лишена:

Душа любовью к Залю зажжена!

 

Страсть воцарилась в сердце, свергнув разум,

И нрав и мысли изменились разом.

 

А было у нее служанок пять,

Пять любящих рабынь, тюрчанок пять.

 

Сказала тем служанкам несравненным:

«Хочу поведать вам о сокровенном.

 

Наперсницы, пред вами не таюсь,

Я с вами всеми тайнами делюсь.

 

Узнайте же, внимая мне с участьем,–

Да озарятся ваши годы счастьем,–

 

Я влюблена. Любовь моя сильна,

Как моря непокорная волна.

 

Сын Сама овладел моей душою,

Он и во сне стоит передо мною.

 

Люблю его и думаю о нем,

К нему и ночью я стремлюсь и днем.

 

Надумать способ вы должны, рабыни,

Чтоб я от мук избавилась отныне».

 

Служанки подивились тем словам:

Такие речи для царевны – срам!

 

Вскочили, будто бесы в них вселились,

С упреками к царевне обратились:

 

«Венец владычиц мира, ты светло

Вздымаешь над царевнами чело,

 

Ты славишься от Хинда и до Чина,

Блестящий перстень, красоты вершина!

 

Где кипарис, чей тонок стан, как твой?

Лучи Плеяд затмил твой лик живой!

 

Индийский раджа, полон восхищенья,

Кейсару шлет твое изображенье.

 

А ты? Не знаешь, видно, ты стыда,

Отца ты обесчестишь навсегда!

 

Того ты любишь, кто творцом отринут,

Того, кто был своим отцом покинут,

 

Кто птицей был вскормлен в гнезде глухом,

Кого клеймят на сборище людском.

 

Нигде от женщин старцы не родятся,

А если родились, так не плодятся.

 

Весь мир в тебя влюблен, тобой сражен,

Во всех дворцах твой лик изображен,

 

Твои глаза увидев, стан упругий,

Светило дня пойдет к тебе в супруги!»

 

Повеял ветер, на огонь дыша,–

Так у царевны вспыхнула душа,

 

И отвернулась от служанок дева,

Закрыв глаза, исполненные гнева.

 

Придя в себя, от ярости бледна,

Нахмурив брови, крикнула она:

 

«Нелепа ваша речь, глупа, незрела,

Таким речам внимать – пустое дело!

 

Ни раджу, ни хакана не хочу,

Царя царей Ирана не хочу,

 

Я только одному женою стану,–

Плечистому, высокому Дастану!

 

Слывет он старцем или молодым –

Соединю я душу только с ним!»

 

Услышав сердца страстного, больного

Смятенный крик, в одно сказали слово

 

Прислужницы: «Ты – наша госпожа,

Тебя мы любим, преданно служа.

 

Исполним, что велишь, без промедленья,–

Да приведут к добру твои веленья.

 

Когда тебе потребна ворожба,

Мы целый мир обманем, Рудаба,

 

В колдуний превратимся мы, в газелей,

Взлетим к пернатым ради наших целей».

 

Раскрыла Рудаба свои уста,

Улыбкой озарилась красота:

 

«Когда вы слово в дело обратите,

Вы древо плодоносное взрастите,

 

Как яхонт, будет ценен каждый плод,

И те плоды наш разум соберет».

 

Прислужницы расстались с госпожою,

Ей послужить желая всей душою.