О контурах гранитов и человека

Необыкновенная, неповторимая нигде в СССР, природа Памира не только на всю жизнь запоминается любому человеку, хоть раз побывавшему на огромных высотах этой географической области, но и оказывает на него особенное воздействие. А тот научный работник, который, покачиваясь в седле или путешествуя пешком по Памиру, задумывался об особенностях этой природы, никогда впоследствии не устанет размышлять о загадках мироздания, о строении миров, о космосе, о всем том величественном, что измеряется огромными расстояниями и огромными глубинами времени, — о великих тайнах природы, постепенно и медленно раскрываемых человеком.

Академик Отто Юльевич Шмидт, побывав на Памире в 1928 году в качестве альпиниста, впервые вместе со своими товарищами исследовавший таинственную дотоле территорию большого белого пятна в бассейне ледника Федченко, больше никогда не бывал на Памире. Но не это ли его путешествие послужило толчком к той огромной мыслительной работе, которая привела его к созданию новой гипотезы о происхождении Земли из метеоритов и космической пыли?

Геолог Александр Васильевич Хабаков, побывав на Памире в 1930—1932 годах, никогда больше не путешествовал вновь по этим местам. Но не с тех ли пор стал он задумываться о таких научных вопросах, изучение которых помогло ему в будущем создать весьма интересную и, кажется, единственную в своей области книгу: «Об истории развития поверхности Луны», иллюстрированную, кстати, такими фотографиями поверхности земного спутника, какие очень похожи на фотографии, изображающие рельеф Памира?..

Когда я гляжу на иллюстрации к этой книге, мне порой кажется: не по лунным ли кратерам путешествовал я верхом и пешком в тридцатом, тридцать первом, тридцать втором годах?

Создатель новой науки — астроботаники, профессор Г. А. Тихов по состоянию своего здоровья не мог подняться на высоты Памира. Но именно на Памир он отправил из Казахстана своих сотрудников, для того чтобы, вернувшись из экспедиции, они помогли ему решить многие вопросы в его попытках узнать: есть ли органическая жизнь на Марсе и на Венере? И, слушая в 1953 году в ленинградском Доме ученых, на конференции по астроботанике доклады о спектрограммах, сделанных на Памире, о необычайной темнокоричнево-фиолетовой, синеватой и голубоватой окраске растений на Восточном Памире, об инфракрасных лучах, какие растения на Земле отражают, а на Марсе для своего согревания должны поглощать, я размышлял все о той удивительной природе чудесного высокогорья, которое мне довелось пронизать моими маршрутами во всех направлениях.

И разве это памирское высокогорье, расположенное ближе всех наших географических областей к субстратосфере и стратосфере, не удобнейшая позиция для изучения в наши дни, например, космических лучей; для выяснения многих законов биологии — развития клетки, обмена веществ; для теснейшего знакомства с явлениями солнечной радиации; для проникновения в уже близкую нам проблему межпланетных сообщений, и так далее, и так далее?

Это только немногочисленные примеры. В любой области науки, в любой отрасли знания, Памир с его удивительными особенностями может толкнуть мысль ученого к решению таких загадок и тайн природы, какие столетиями, даже тысячелетиями волнуют человеческие любознательные умы.

Особенно интересен Памир геологам. Высочайшее поднятие Памира, существующее рядом с понижениями земной коры, так называемыми депрессиями — Кашгарской и Кара-Кумской, представляет собою грандиозное уникальное сборище стольких загадок, касающихся строения всего земного шара, что к Памиру и к сопредельным с ним странам с особенным рвением стремятся геологи, геохимики, геоморфологи, геофизики — специалисты всех отраслей науки, относящихся к познанию недр земли.

Среди этих специалистов можно назвать крупнейших ученых, таких, например, как в старину профессор И. В. Мушкетов, как молодой еще тогда В. А. Обручев, а в наши недавние годы — академики А. Е. Ферсман, Д. В. Наливкин, Д. И. Щербаков. Среди исследователей Памира есть множество имен и молодых ученых, чьи труды известны пока только специалистам в той области науки, в которой они работали и работают.

Существовало и существует много гипотез о строении и о движениях земной коры, о причинах тех или иных процессов горообразования, происхождения горных хребтов, но все они исходили из господствовавшей основной гипотезы о «горячем» происхождении земного шара и о том, что он постепенно, на протяжении сотен миллионов лет, охлаждается.

Но сейчас я хочу говорить не о происхождении Земли, а о том, что происходит в ее недрах, независимо от тех или иных космогонических объяснений. Я хочу говорить об огненно-жидких массах, существующих в глубине Земли, — о магмах, поднимающихся, прорывающихся сквозь толщи пород, образованных осадками древних морей.

Вырываются ли магмы по трещинам земной коры наружу (при вулканических извержениях) или, гораздо чаще, не достигая поверхности, охлаждаются в толщах окружающих их пород, застывают, затвердевают, заполнив трещины, по которым шли, — во всех случаях они претерпевают те или иные изменения, соответствующие их объему, температуре и газоносности. Претерпевают изменения и вмещающие породы. Область этих изменений простирается от явлений только термического воздействия магмы на вмещающие породы (обжига) до образования сложных пород, совершенно не похожих на исходные.

Это происходит оттого, что жидкая магма содержит большое количество газов и паров воды. В газообразном состоянии в магме находятся многие ценнейшие химические элементы. Газы, естественно, стремятся подняться вверх, и по мере застывания магмы в верхней части ее собирается много газообразных веществ. Они вступают во взаимодействие с окружающими магму породами, и на их контакте — в месте их соприкосновения — могут образоваться скопления полезных ископаемых, которые называются контактовыми. Газообразные продукты магмы проникают по трещинам в толщу окружающих пород, удаляясь от материнской магмы на некоторое расстояние. Застывая в трещинах, они также образуют месторождения редких и весьма ценных полезных ископаемых.

Таким образом, после окончательного застывания магмы в верхних ее частях, в кровле, образуется ореол — венчик вокруг гранита, чрезвычайно заманчивый для геолога-поисковика, гоняющегося за месторождениями. Магма, застывшая на глубине в виде различных пород, называется интрузией. Считается, что чем больше интрузия, тем больше месторождений может встретиться вокруг нее.

Интрузии могут обнажиться, «увидеть дневной свет» и, следовательно, стать доступными человеку, если самые хребты, внутри которых застыла магма, окажутся сильно разрушенными (процессами размывания и выветривания) и верхняя часть их, покрывающая скрытые интрузии, будет снесена.На практике многие металлические месторождения чаще всего связаны с интрузиями гранитов. В вопросах геологии, кроме состава самих пород, придается исключительно большое значение их возрасту, определяемому различными способами.

Если процессы размывания и выветривания пород, закрывающих гранитную интрузию, начались в очень давние геологические времена, скажем, в эру палеозоя (то есть от двухсот до пятисот миллионов лет назад), то эта интрузия, хорошо вскрытая в верхней своей части к настоящему времени, дает нам богатые месторождения. К такому типу месторождений (связанных с весьма древними породами) принадлежат, например, те, которые обнаружены в горах Урала и в горах Алтая. Чаще, однако, бывает, что к настоящему времени верхние части такой интрузии совершенно разрушены, размыты, разнесены, выветрены. В этих случаях вокруг интрузии уже не будет скоплений металлов.

Поэтому вполне логично искать металлические месторождения в краях гранитных интрузий, верхние части которых только вскрыты, но не разрушены. Именно к таким интрузиям относятся интрузии Забайкалья, Колымы, Кавказа, Урала. Но, в частности, на Кавказе эти интрузии еще недостаточно вскрыты и потому месторождений полезных ископаемых здесь сравнительно (конечно, только сравнительно) мало и они менее разнообразны.

Еще одно представление было у некоторых геологов: чем моложе граниты, тем больше они содержат газообразных продуктов и, следовательно, тем богаче будут контакты вокруг гранитных интрузий. На Памире граниты считались альпийскими, потому что образовались в период самого молодого на планете горообразовательного цикла, носящего название альпийского. Альпийский возраст — это конец третичного периода (кайнозойской эры). Впервые установленный в Альпах, этот возраст является единым для всей системы складчатых гор так называемой средиземноморской геосинклинали (то есть для всех гор, протянувшихся от Пиринеев, через юг Европы, Кавказ, Копет-Даг до Памира и далее, на восток).

П. П. Чуенко, В. И. Поповым и Г. Л. Юдиным, был совместно написан и выпущен в 1932 году научный труд, в котором объединялись все основные результаты исследований, касающихся геологического строения Памира.

И вот что сказано в предисловии к этому труду:

«...До работ экспедиции Памир рассматривался как палеозойская горная область, по строению тождественная с Тянь-Шанем и Уралом. Эта точка зрения нашла отражение в обзорной геологической карте Средней Азии, Туркестана, изданной б. Геологическим комитетом в 1925 году. Эта точка зрения впервые была отвергнута в докладе Д. В. Наливкина в г. Хороге, летом 1927 года, на котором было проведено сравнение Памира с Уралом и было подчеркнуто различие между древней горной страной — Уралом и молодой горной страной — Памиром, образовавшейся в самое последнее время. На основании этого сравнения был сделан вывод о том, что рудные месторождения уральского типа на Памире не могут быть встречены. Этот вывод остается в силе и в настоящее время. К сожалению, во время доклада не была учтена возможность развития и на Памире рудных месторождений кавказского и забайкальского типа...»

Дальше в предисловии говорится о том, что уже во время полевых работ на самом Памире выяснились три главнейших результата работ экспедиции: установление громадного распространения молодых мезозойских отложений; первое нахождение молодых изверженных пород, в том числе альпийских гранитов; и первое нахождение месторождений альпийского металлогенического цикла среди осадочных мезозойских пород в некоторых из районов Памира.

«Эти выводы, — говорится далее в предисловии, — были вполне подтверждены работами других экспедиций в последовавшие годы. Особенно много дали работы Ю. Л. Юдина *, доказавшего громадное распространение альпийских гранитов и широкое развитие связанного с ними молодого металлогенического цикла...»

Из этого свидетельства, под которым подписался прежде всего авторитетнейший ученый — Д. В. Наливкин, видно, что Юдин трудился на Памире не зря.

Многое в наше время в области объяснения тех или иных геологических особенностей Памира изменилось, — за четверть века наука прошла огромный путь! Современные представления геологов о Памире весьма отличаются от представлений, созданных в первые годы его систематического изучения.

Г. Л. Юдин иногда именуется Ю. Л. Юдиным (Юрием Лазаревичем).

Но все, что когда-либо было сделано для поступательного хода науки, все, что в любые времена двигало науку вперед, — все ценно и не должно быть предано забвению последующими исследователями-учеными. Юдин, в ту пору молодой исследователь, упорный, упрямый, дерзкий, может быть, слишком самоуверенный, может быть, многими проявлениями своей личности вызывавший к себе отрицательное отношение некоторых других участников экспедиций, был, во всяком случае, энтузиастом развитой им для Памира теории «альпийского вулканического цикла и связанной с ним металлогении». Эта теория была, несомненно, полезна, прежде всего потому, что обосновывала практические поисковые работы.

Юдин увлеченно искал ее подтверждений, из года в год рвался на Памир, проделывал огромные маршруты по высокогорью, разыскивал гранитные интрузии, определял их возраст, составлял новую карту, на которой они были обозначены. А встретив на своем пути граниты, он искал место их соприкосновения с осадочными породами, он искал край, самую кромку интрузии и затем спешил проследить ее по всему ее протяжению; он стремился объехать эту интрузию верхом, обойти пешком и обозначить на карте ее контуры, то есть, выражаясь геологическим языком, «оконтурить гранитное поле». Он был опьянен этой своей теорией, он по краям альпийских гранитов искал месторождения полезных ископаемых.

Но ведь Памир грандиозен, труднопроходим, геологически совсем мало исследован. Но ведь передвигаться можно только по опасным тропинкам на западе, по каменистым высокогорным ложам долин на востоке. В лоб хребты не возьмешь, всего не объедешь! Осенью надо покинуть Памир — он вовсе непроходим зимой, да зимой под снегом так или иначе ничего не увидишь. Значит, надо гнать, гнать и гнать верховых лошадей! Значит, надо в день делать как можно больше километров! Теория требует доказательства, а их еще мало, их надо искать... Надо искать самому, надо ехать, ехать, а где невозможно проехать — надо итти пешком, карабкаться на перевалы, ломать все преграды, кто бы ни ставил их: природа или человек. Надо «оконтурить» как можно больше гранитных полей!

Но «гранитное поле» — это вовсе не поле, это высочайшие земные хребты, это узлы почти недоступных гор. Юдина увлекает теория, он не знает усталости, он молод, здоров, у него огромный запас физических сил... Но некоторые из его коллекторов не знают этой его теории, не хотят думать о ней: ведь Юдину, им известно, была задана только съемка! А караванщики, знающие толк только в лошадях, отказываются двигаться дальше, морить своих лошадей.

Юдин рассуждал так: можно ли из-за какой-то «ерунды», срывать работу, замедлять ее темп? Такая огромная, сверкающая цель! Спокойный, всегда невозмутимый Юдин обуреваем своей теорией как некоей фанатической страстью. Он считает, что если караванщика не уговоришь, то надо соблазнить его каким-нибудь обещанием. Ну, хотя бы деньгами!.. Юдин не думает, что денег может ему не хватить. Что вся его смета невелика, что ему поручено сделать маленькую карту в маленьком отдельном районе. А он не хочет удовлетвориться этим районом, он должен объехать, в десятки раз больший район, на который денег ему не дано, который в Геолкоме не считается интересным. Разве само по себе это плохо?

Караванщик согласен. Юдин скачет на лошадях дальше. Басмачи? Местные жители предупреждают его, что там, куда он стремится, шатается банда, что банда может всех перебить... Пустяки! Что значит банда, когда у него открывается такое прекрасное будущее! «Проскочим», — сурово говорит Юдин и, думая прежде всего о том, что проскочит он сам, гонит лошадей дальше. Раз мы побывали уже в руках басмачей, потеряли убитым товарища, сами едва уцелели. Второй раз живыми от басмачей не уйдешь!.. Но... «проскочим»! Праздновать ли труса или презреть трусость? И мы проскакиваем на авось. Караванщики злятся. Они не хотят рисковать жизнью для какой-то им непонятной теории.

Но дело еще и не в этом. Приходит время расплачиваться с караванщиками. Юдин не в силах выполнить данные сгоряча обещания. Он начинает увиливать и выкручиваться. Караванщики привыкли верить на слово, караванщики не заключали договоров, они люди честные. И вдруг их начальник не выплачивает всего им обещанного. Начинается возмущение. В конце концов Юдину приходится платить деньги. Может быть, из собственного кармана. Но приятно ли слушать то, что караванщики говорят? Страдает экспедиционное имя исследователя!

Но и это еще не все. Юдин возвращается в Ленинград. Он привез столько-то доказательств своей теории. Вот шлихи, вот крупинки металла, такого-то и такого, найденного там-то и там-то. Находятся, однако, люди, справедливо сомневающиеся: позвольте, но такая крупинка с булавочную головку еще не доказательство, полезности месторождения!..

Юдин и сам знает, что это, в сущности, не доказательства. Он искренне верит, что доказательства будут найдены. Но вместо того чтоб дождаться, пока он их — бесспорные, всеубеждающие — найдет, он начинает обвинять в «семи смертных грехах» всякого сомневающегося, спорящего с ним, его критикующего геолога. Он идет на все, чтоб «вырвать» кредиты для следующей поездки. В глубине души он твердо убежден, что эти деньги будут оправданы теми открытиями, которые он, несомненно же, сделает!

Но ему говорят, что в науке никто никому не имеет права поверить на слово.

Наконец Юдин привозит нужные доказательства. Но вместо радости всеобщего признания он испытывает горечь, потому что никто не прощает ему всего того недопустимого, что было в образе его действий. В итоге дело передается в руки других работников, а Юдину приходится вместо Памира выбирать для своей экспедиционной деятельности другой район.

Многие геологи упрекали Юдина в верхоглядстве. Но, кстати сказать, такие же упреки мне приходилось слышать и по адресу одного очень известного исследователя. Из-за своей тучности ленясь подняться пешком на гору, он посылал за образцами пород кучера, а иногда даже делал определения попросту издали, на глазок. И потому, мол, в его работах впоследствии обнаруживалось немало неточностей и ошибок. Я знаю теперь, через четверть века после моих первых путешествий с Юдиным, что многие из его предположений не оправдались. Но мне трудно разобраться в правильности тех или иных заключений по этому поводу: я не геолог, а спрашивая геологов, натыкался на самые различные, порой противоречивые мнения. Но так или иначе, в ту пору я был уверен, что Юдин прав, что он в самом деле умеет отлично работать и его работа полезна, а разные личные недостатки... Как хочется всем нам, чтоб в людях не было недостатков, они всегда мешают успеху дела, да ведь, кто же, однако, от них избавлен? Я не придумал фигуры человека, коего постоянным спутником был несколько лет на Памире; и я не стремлюсь в моей книге сделать из этого человека «литературный тип». И очень надеюсь, что читатель сам хорошо разберется в положительных и отрицательных качествах того, по возможности беспристрастно описываемого мною человека, который в тридцатых годах в области геологии был одним из первых молодых исследователей Памира.

И, разобравшись, читатель, конечно, согласится со мною, что путь советского ученого должен быть прям и чист!

Все больше и больше научных работников с каждым годом вовлекалось в дело изучения геологии Памира. Уже в 1932 году в состав огромной Таджикской комплексной экспедиции вошли десятки геологических, геохимических, гравиметрических и других отрядов. Виднейшие геологи — специалисты по изучению Средней Азии — взялись за анализ всего созданного на Памире до них в этих областях знания. На основании бесчисленных новых исследований, критикуя, утверждая правильное, отбрасывая неправильное, привлекая новые факты и доказательства, развивая всякое зерно истины, десятки советских научных работников и ученых, коммунисты и беспартийные, люди беспристрастные, объективные, устремленные к единственной цели — принести пользу Родине, за последнюю четверть века сделали на Памире так много, что ныне его исследованности, его изученности может позавидовать немало других областей нашей великой страны.

 

 

ГЛАВА VIII

ЗА СИНИМ ПАМИРСКИМ КАМНЕМ

«...Мы видим из сказанного, что азиатские месторождения лазурита имеют мировое значение...»
А. Е. ФЕРСМАН

Истина и легенды о ляджуаре

Ляпис-лазурь, ляпис-лазули, лазурит, лазурик, лазурь, лазуревый камень, лазули — великолепный синий, непрозрачный минерал, встречающийся в природе в виде плотных, твердых и крайне мелкозернистых масс. Его глубокий синий тон гораздо красивее окраски всех других непрозрачных камней.

Все приведенные выше названия этого минерала происходят от афганистанского и персидского названий: ляджевард, лазвурд, лазувард и ляджвурд. Современные шугнанцы на Памире называют его ляджуар.

«Я, до безумия и до мученичества влюбленный в камни и в дикой Сибири совсем испортивший свой вкус, не в состоянии судить о прекрасном. Поэтому осмеливаюсь переслать целую партию синих камней моих для представления их высшему приговору». Так пишет известный исследователь Сибири Э. Лаксман о ляджуаре, открытом им в 1784 году.

Марко Поло в XIII веке, описывая Бадахшан и рубиновые копи, говорил: «В этой стране, знайте, есть еще и другие горы, где есть камни, из которых добывается лазурь; лазурь прекрасная, самая лучшая в свете, а камни, из которых она добывается, водятся в копях так же, как и другие камни».

Академик А. Е. Ферсман в 1920 году говорит о ляджуаре афганского Бадахшана, что до начала XIX века он «обычно приходил из Бухары, Туркестана, Афганистана, Персии, Тибета, и под этими разнообразными и неясными обозначениями скрывался какой-то неведомый источник среднеазиатского камня. Только экспедиции начала XIX века пролили свет на эти месторождения». И далее, перечисляя имена участников экспедиций, академик А. Е. Ферсман пишет, что они «дали их описание и указали на точное их положение около Фиргаму на юг от Джирма в Бадахшане. По-видимому, это единственное месторождение, из которого Восток черпал свои лазоревые богатства, и все указания на Персию, Бухару, Памир и Индию, вероятно, должны быть отнесены к нему».

В Европе — ни одного *. В Азии — два: афганское и прибайкальское. В Америке (в Чилийских Андах) — третье. Три месторождения в мире. Но в Андах и в Прибайкалье ляджуар светлый и зеленоватый. Это плохой ляджуар. Он прекрасен и ценен, когда он синий, темносиний — цвета индиго. Такого ляджуара месторождение в мире — одно, находится оно в Афганистане, считается монополией эмира и недоступно исследователям.

* Ибо указания на ляджуар, находимый в лаве Monte Somma близ Везувия, недостаточно проверены.

...Значит, на Памире нет синего камня?

Но русский человек, один из первых исследователей Шугнанского ханства, побывавший в нем в 1894 году, инженер А. Серебренников, в своем «Очерке Шугнана» пишет:

«На реке Бадом-Дара добывали камень голубого цвета, по всей вероятности, ляпис-лазурь, носящий название по-таджикски «лядживоор». Об этом сохранились только лишь одни рассказы, и даже старики не знают о месте добывания этого минерала, давшего название одному из ущелий — Лядживоор-Дара...»

— Что такое Лядживоор-Дара? Где она? — спросил я у местных жителей.

— Неправильно он написал! — ответили мне. — Надо говорить Ляджуар-Дара,- Есть такая речка на Памире. Маленькая река в очень высоком ущелье. Никто не ходит туда!

Я долго искал эту речку на картах и не нашел ее. Впрочем, на картах Памира в том 1930 году было еще множество белых пятен, не посещенных исследователями районов.

Перенесемся воспоминанием в 1930 год. Мы — на Памире, мы четвертый месяц уже блуждаем по неизученным уголкам Памира. Мы забыли, движется ли где-нибудь время, нам представляется, что время остановилось. Вечерняя темнота выбирает нам место для лагеря; мы развьючивает, расседлываем лошадей и валимся в сон, замерзая от снежных буранов. Спим по очереди, один из нас бродит с винтовкой, преодолевая усталость, вглядываясь в свистящую тьму.

Впрочем, все мы привыкли к этому. Еще один русский человек дал нам зыбкие сведения о ляджуаре. Житель Памира, который, вероятно, и сам позабыл свою фамилию, так накрепко пристало к нему прозвище

«Дустдор-и-руси», сказал нам, что на Памире, он слышал, есть ляджуар.

Дустдор-и-руси (что в переводе значит «русский охотник-любитель») — коммунист, член тройки ББ (а ББ — это «Борьба с басмачами») — был смелым охотником, которого на Памире знали все. Худощавый молодой человек, лет двадцати пяти, со светлыми, застенчиво глядящими на людей глазами, в которых иногда отражалась густая синь памирского неба, — он встретился с нами в киргизской юрте на берегу бешеной в летнее время реки Ак-Байтал. Он был в киргизском чапане (халате) и в малахае. Он разговаривал тихо, но, может быть, веселей, чем всегда, потому что с двумя товарищами он ехал туда, где скрывалась банда басмачей, ехал, чтобы взять в плен ее главарей. Дустдор (как мы его называли для краткости, отбросив вторую часть его прозвища) смущенно улыбался, он не знал, что троим нападать на целую банду — очень смелое, почти безумное дело.

Дустдор сказал, что на Памире, где-то в районе Хорога, у реки Шах-Дара есть ляджуар. Дустдор обещал через месяц вернуться в Хорог и, если мы будем в Хороге, показать нам образчик, принесенный ему стариком шугнанцем, и сделать все, чтобы мы разыскали месторождение.

Мы поверили смелому человеку в том, что он вернется живым, и в том, что на Памире есть ляджуар. Мы сказали себе; «Поедем в Хорог!»

После восточнопамирских каменных мертвых пустынь, после четырехкилометровых высот перед нами — Афганистан, Белые домики, статные тополи, арыки, шорох фруктовых садов. В глубоком ущелье, в устье Гунта, свивающего с Пянджем перекрученные, узловатые воды, уже не в мечтах, а в обыденной простоте — шугнанский город Хорог, столица Памира. Как на ладони, на маленькой площади держит он большой постамент, на котором лицом к Афганистану — бронзовый Ленин.

Женщина выходит из зыбкого сада, и мне, оборванному всаднику, протягивает спелое яблоко...

А на воротах крепости: «Добро пожаловать» — красный плакат, потому что известно здесь: в Хорог въезжают только победители долгих и трудных пространств.

Начальник Памиротряда тов. Стариков, тот человек, власти которого вверено спокойствие этой высокой страны, пожимает мне руку и, вынув из кармана большой двубородый ключ, молча передает его мне.

— От крепости? — улыбаюсь я.

От моей квартиры, — серьезно отвечает Стариков... — Я живу один. Располагайтесь. Я вернусь домой после службы...

В Хороге нам рассказали:

«Есть ляджуар. Но горы, в которых находится он, заповедны. С дальних времен неприступная скала охраняет его. Во времена владычества кизыл-башей — «красных голов» — приходили из Индии кафиры, «сиахпуши», что в буквальном переводе на русский язык означает — черная одежда. Приходили, чтобы добывать ляджуар. Но скала с ляджуаром отвесна. Веревок и лестниц не было, да и разве хватило бы их? Тогда сиахпуши потребовали, чтобы шугнанцы привели с Шах-Дары «духтар-и-инорасид» — невинную девочку, и «бача-и-ноборид» — необрезанного мальчика, а еще — от замин Бегимэ — с земли женщины Бегимэ — принесли бы пшеничной муки. Есть кишлак Рэджис по Шах-Даре, вот там — земля Бегимэ. Шугнанцы — мирный народ — исполнили требование. Сиахпуши заставили их принести еще «эздум-и-голь-хор» — дров из шиповника — и разложили под скалою жертвенный костер, и молились своему богу, и кричали, и пели, и сожгли детей на костре. А потом резали скот и прикладывали мясо к скале. На такой высоте это место, что холод там вечно: кровь скота замерзала, и мясо примораживалось к скале. Но не хватило скота, и тогда сиахпуши — проклятье им! — стали резать наших людей — шугаанцев. И хватило людей, мясо примерзло, и по этой лестнице сиахпуши достигли, наконец, ляджуара. Но потом — ну, надоели они! — собрались наши дехкане и перерезали всех сиахпушей, и больше никто не пытался добывать ляджуар. Это священное место, никто не знает его, а кто узнает — погибнет. Не надо его искать, не надо туда ходить. Только безумец может искать свою гибель».

...Дустдор вернулся в Хорог. И мы перебрались от Старикова в его маленький дом. Дустдор ничего не рассказывал нам о своей победе.

Дустдор показал нам образец ляджуара. Камень был синь и чудесен, словно вобрал в себя все небо Памира. Я положил его на ладонь, как холодное синее пламя, и задумчиво смотрел на него.

В Индии, в древнем Иране жгли этот камень и растирали в тонкий порошок. Смешивали порошок со смолою, воском и маслом, промывали, и тогда оседала краска тончайшей синей пылью. Лучшие художники покупали этот драгоценный ультрамарин. Ибн-Хаукал, Шехабеддин, Абулфеда, Тейфаши, Эдри-зи, Ибн-Батута — все старые писатели Востока говорят нам об этом. Но камень побеждает человека и живет второй жизнью, — и «Мадонна Литта» с грустью жалуется профессорам Эрмитажа, что синие цвета ее темнеют и блекнут, потому что в них выкристаллизовывается ляджуар...

Скифы носили бусы из ляджуара. О хорошем ляджуаре Скифии говорят Теофраст и Плиний. Древний мир резал из ляджуара рельефы и выпуклые фигуры. Ляджуар был излюбленным и дорогим камнем Китая. Китай украшал им чаши, шкатулки, делал из него перстни, амулеты и статуэтки. В исторические времена из ляджуара изготовлялись шарики на головные уборы мандаринов как эмблема их власти. Синий цвет его ценился так высоко, что китайское искусство окрашивало в этот же цвет любимый китайцами камень агальматолит, чтобы он был похожим на ляджуар. Монгольские караваны, проходившие великую пустыню Гоби и Ургу, доставляли ляджуар в Кяхту. И, обменивая фунт ляджуара на фунт серебра, монголы рассказывали, что волны прибивают к берегу озера Далай-Нора куски этого камня. Почти вовсе не знала употребления ляджуара Европа до начала XIX века и очень высоко ценила его. Предметы из ляджуара насчитывались единицами. Что можно припомнить? Чашу Франциска I; стол, «блистающий драгоценными ляписами», который гости видели на свадьбе Марии Медичи и Генриха IV в 1600 году; четырнадцать предметов Людовика XIV: два кубка, три гондолы, четыре чашки и вазы различной формы; и самый крупный кусок ляджуара — поднос в девять с половиной дюймов — в коллекции Буало, в 1777 году. В XVIII веке ляджуар вытеснил золото, и обладание им считалось почетным. А в XIX веке, с открытием прибайкальского месторождения, ляджуаром занялись «императорские» гранильные фабрики Екатеринбурга и Петергофа. Тонкими пластинками ляджуара, составленными из отдельных маленьких кусочков, облицовывали они ящички и шкатулки, столовые часы и колонки для шкафов. Петергофская гранильная фабрика облицовала ляджуаром колонны Исаакиевского собора, в семь аршин вышины и четырнадцать вершков в диаметре, и эта работа была произведена дважды: Монферан забраковал колонны, сделанные из прибайкальского ляджуара, и поставил их у себя в доме на Мойке, а для Исаакия был выписан ляджуар из «страны бухарской», тот афганский ляджуар, на перепродаже которого наживались эмирские богатеи-купцы. 781/2 пудов камня ушло на эти колонны. Известны также подаренная в 1873 году Александром II германскому императору модель «Медного всадника», в которой скала сделана из превосходного куска ляпис-лазури. Облицовка Мраморного зала в Мраморном дворце, облицовка Лионского зала Царскосельского дворца, вазы, столы и чаши в Эрмитаже — вот ляджуар, которым может теперь любоваться каждый посетитель наших музеев. Центральная Индия, Тибет, Южный Китай, Афганистан, Иран — вот круг, который замыкает все указания на источники вывоза ляджуара. Расплывчатый в древности, с течением времени все суживавшийся, круг этот теперь превратился в точку, и эта точка — копи бадахшанского месторождения в Афганистане... Да!.. Но мы ведь на Памире, а не в Афганистане!

...Я положил камень в папиросную коробку Дустдора. Свернул махорочную цыгарку и закурил.

Советский минералог, приглашенный в 1928 году в Афганистан, но не получивший разрешения падишаха посетить копи ляджуара, расположенные в трех километрах южнее небольшого кишлака Горан, на крутом обрыве западного склона реки Кокча (иначе называемой рекой Джирм), мог только побеседовать с местными жителями, побывавшими на этих копях. Они рассказали ему, что копи находятся на высоте в пятьсот метров над дном ущелья: «Тропа от реки к копям идет круто вверх среди крупных глыб и скал, очень трудна и доступна только для человека. Главная копь, в виде наклонной галереи, по которой может итти, не сгибаясь, человек, проходит вглубь горы на восемь км. Кроме главной копи, имеются еще несколько меньших выработок, но последние давно брошены, так как лучший камень добывается только из главной копи, в темном известняке. Копи не работаются уже 11 лет, в настоящее время вход в главную копь заделан камнями с цементом, и на него наложены печати падишаха; подходить к копям запрещено под страхом смертной казни». И, сравнивая список минералов афганского Бадахшана — графит, шпинель, лимонит, малахит, олигоплаз, гранит, лазурит, ортит, черный турмалин и другие — со списком минералов Западного Памира, этот ученый говорит, что «за исключением лазурита и ортита в Бадахшане встречены те же минералы»....Значит, все-таки ляджуара — лазурита — на Памире нет?

— Ваш начальник всерьез решил отправиться на поиски ляджуара?

В серых глазах моего собеседника почти неуловима ирония. Его щеки втянуты, словно прилипли к челюстям. Он желт. Тропическая малярия, видимо, измотала его. Я отвечаю ему:

— Совершенно всерьез.

— Я не думал, что он такой легкомысленный человек! — уже открыто улыбается собеседник.

А все-таки не брехня ли наш ляджуар? Стоит ли всерьез приниматься за его поиски? Но мы решили, и мы найдем ляджуар. Мы не можем его не найти!

В лунную ночь, под шум многоводного Гунта, хорошо погружаться в раздумье. В ту пору, в тридцатом году, мне часто приходилось углубляться в геологические раздумья. Я знал, что ляджуар бывает связан с мраморами, и стал думать о гигантской гнейсово-мраморной свите, которою, по описаниям индийских геологов, сложен хребет Гиндукуш. Южная граница этой свиты находится в пределах Индии и Афганистана. Северная граница — на нашем, советском Памире. Это одна и та же свита, мощная, жесткая, плохо поддавшаяся сминанию в период горообразовательных процессов. Если она плохо поддавалась сминанию, значит больше разламывалась и растрескивалась. А по разломам и трещинам впоследствии поднимались изверженные породы. Как уже объяснено выше, они метаморфизовывали породы, с которыми соприкасались. Так в зоне контактов образовались различные минералы. Так появились на Юго-Западном Памире бесчисленные образования гранатов, так возникло в Куги-Ляле, неподалеку от Хорога, известное с глубокой древности месторождение лалов — рубина, точнее, благородной шпинели. Так, не сомневаюсь, образовался и ляджуар в Афганистане. От афганского месторождения до реки Бадом-Дара, впадающей в Шах-Дару, по прямой линии не больше ста километров. Для геологических масштабов это ничтожная величина.

Если мы найдем ляджуар, то точка, до которой сузился круг, замыкающий указания на источники вывоза ляджуара, окажется чуть больше. Мы докажем тогда, что в древности ляджуар вывозился и отсюда, где находимся мы, — с Памира!

9 августа 1930 года. Белый, простой, как казарма, дом исполкома. Большой стол в маленькой комнате. Тесно. В конце стола — председатель, шугнанец. В комнате люди Шугнана: пастухи, охотники, совработники. Старики и комсомольская молодежь. Халаты, майки, пиджаки. Чалмы, тюбетейки и кепки. Пехи, сандалии, ичиги и русские сапоги. Шугнанцы ломают русскую речь, русские ломают шугнанскую; Дустдор переводит, и голоса плывут в табачном дыму, как гул Гунта, катящего, валуны за стеною дома облисполкома. На столе — великолепный образчик афганского ляджуара — зависть наша и зависть Шугнана. Заседание партбюро* открывается. Я пишу протокол.

* В те годы в Хороге не было обкома партии, а было партбюро.

«Слушали:

1. Сообщение Дустдора, что ляджуар есть в районе реки Шах-Дара. Точное местонахождение ляджуара известно только нескольким горцам — старым шах-даринским ишанам, но они держат его в секрете.

2. Сообщение кишлачного предсельсовета Сафара, что хотя он и не видал здешнего ляджуара, он знает: ляджуар есть не только светлый, но и очень хороший, темносиний.

3. Сообщение председателя нижне-шах-даринского сельсовета Зикрака о том, что есть гора ляджуара, очень высокая и отвесная, влезть на нее нельзя, но если подорвать ее динамитом по диагонали, трудности восхождения можно преодолеть. Зикрак утверждает, что видел эту гору в молодости, когда был пастухом».

Сообщения шугнанцами обсуждаются с энтузиазмом. В их взволнованных речах — Шугнан темный и ждущий культуры, бедный, бездорожный, скалистый, отрезанный от всего света сотнями непроходимых, таинственных снежных хребтов; Шугнан, по тропам и оврагам которого,