Третий и последний приход Шарлотты Корде

 

Глашатай трижды стучит посохом об пол, сопровождая стук Шарлотты в изображаемую дверь. Марат вздрагивает смотрит в сторону Корде. Симона становится перед ванной, ограждая Марата.

 

Д ю п р е

 

Зачем ты пришла к этот дом?

Знаешь, кто здесь живет?

 

К о р д е

 

Он,

ради которого я прибыла в этот город.

 

Д ю п р е

 

Зачем он тебе?

Уходи отсюда, Шарлотта!

(Падает перед ней на колени.)

 

К о р д е

 

Я получила приказ

и должна его выполнить...

(Отпихивает его ногой.)

Оставь меня здесь одну.

 

Дюпре обхватывает ее ноги. Шарлотта несколько раз пинает его.

Дюпре на коленях пятится назад.

 

Г л а ш а т а й

(указывает на Шарлотту)

 

Итак, смотрите, как в третий раз

пациентка, которая здесь у нас

изображает Корде Шарлотту,

берется опять за свою работу

и переступает заветный порог...

(Указывает на Корде.)

Дюпре у ее валяется ног.

Но она не слышит его уговоров,

потому что такой у нее жуткий норов.

(Указывает на Корде.)

И мы, развивая событий нить,

не в силах уже ничего изменить.

(Указывает па Дюпре, который па коленях

 пятится назад.)

Дюпре! Напрасны твои старания!

(Укалывает па Шарлотту.)

Ее уже охватила мания,

и, одержимая чувством одним,

она прямо жаждет расправиться с ним.

(Указывает па Марата.)

 

М а р а т

(выпрямившись во весь рост)

 

Нет,

я все-таки прав,

я готов повторить все сначала...

Симона,

где Басс?

Мое воззванье не ждет...

 

Симона отходит в сторону и, застыв, в ужасе глядит на Шарлотту.

 

Д е С а д

(подходит к ванне)

 

Марат, что значат,

что значат

все твои памфлеты и речи

перед этой красавицей,

которая там стоит

и рвется к тебе,

чтобы тебя обнять,

поцеловать тебя в губы.

Марат!

Девственница предлагает тебе

свою девственность!

 

Корде стоит выпрямившись и, усмехаясь, перекидывает волосы через плечо, затем кладет руку себе на грудь, где у нее под платком спрятан нож.

 

Взгляни,

как она улыбается,

как блестят ее зубы,

как она распустила волосы.

Марат!

Забудь обо всем!

Она явилась, Марат!

Она хочет тебя.

Разве ты не чувствуешь

жар ее плоти?

Вот она — перед тобой,

с обнаженной грудью,

едва прикрытой косынкой,

под которой, быть может,

даже спрятан кинжал,

чтобы придать этакую остроту

любовной игре!

 

Корде на миг приближается к ванне. Она покачивает бед­рами, как бы предлагая себя. Симона, застыв в неподвиж­ности, механически вынимает платок.

 

М а р а т

 

Симона,

кто там стучит?

Ты слышала стук, Симона?

 

 

Д е С а д

 

Девушка из сельской глуши,

молодая монахиня.

Подумай

о горькой судьбе

этих несчастных затворниц,

которые, ложа на жестком полу,

себя истязают крапивой.

Теплый воздух с полей

едва пропинает

в их кельи

сквозь решетки стрельчатых окон...

Подумай,

как они там лежат,

в сорочках, влажных от сырости,

изнывая от вожделения

и мечтая о самом простом соитии,

как о некоем сверхнебывалом событии.

 

Аккорд лютни. Пантомима. Соловей садится верхом на Медведя

и проделывает акробатические трюки.

 

(Под музыку.)

Взбудоражило новое время бедняжку!

Революция! Вольность! Душа нараспашку!

И уже опостылел ей дряхлый господь,

и бунтует закрепощенная плоть,

ибо нет революционного искупления

без всеобщего совокупления!..

 

Х о р

(протяжно)

 

Нет революционного искупления

без всеобщего совокупления!

 

Конец пантомимы.

 

Д е С а д

 

Марат,

перед тобою тело,

которое алчет тебя!..

Когда я тринадцать лет

торчал в цитадели,

я понял,

что мир состоит из человеческих тел

и что в каждом из этих тел

заложена величайшая энергия,

которая рвется наружу!

Там, в одиночестве,

в мире каменных стен,

я непрерывно слышал

сладострастный шепот

невидимых губ.

Каждой клеточкой кожи,

спиной, ладонями рук

я ощущал

сладость

невидимых прикосновений.

Запертый

за тринадцатью замками,

закованный в цепи,

я мечтал

о раскрепощении плоти,

о небывалом пиршестве тела...

 

Один из пациентов, согнувшись и втянув голову в плечи, на цыпочках приближается к авансцене и с интересом прислу­шивается. Остальные пациенты следуют за ним.

 

Только любовная битва

является подлинной битвой!

Марат, пойми —

нет несчастнее узника,

чем заточенная плоть!

Покуда плоть заперта,

все ваши революции

окажутся просто бунтом в тюрьме,

который будет подавлен

предателями из числа самих арестантов.

 

X о р

(в сопровождении музыки, протяжно)

Не даст революция искупления

без всеобщего совокупления!

 

Музыка смолкает.

 

К о р д е

(обращаясь к Симоне; к сопровождении лютни)

 

Я вам вручила письмо в конверте.

Речь там идет о жизни и смерти.

Марат должен знать о событиях в Кане,

иначе окажется он в капкане.

 

М а р а т

 

Кто там пришел?

 

С и м о н а

(вновь становится около ванны, заслоняя собой

Марата)

 

Девушка из Кана...

 

М а р а т

 

Скажи, пусть войдет...

 

Симона отходит в сторону, неодобрительно качая головой. Она присаживается на корточки позади ванны и закрывает лицо руками. Корде приближается к ванне. Она улыбается. Рукой она все еще придерживает платок на груди. Де Сад покидает игровую площадку и возвращается к своему стулу, где и останавливается, с напряженным вниманием наблюдая за дальнейшим развитием действия.

 

К о р д е

(тихо)

 

Марат,

я хочу тебе назвать имена

наших героев.

Но это не будет предательством,

потому что я говорю с мертвецом.

 

М а р а т

(выпрямляясь)

 

Выражайся ясней!

Я что-то тебя не пойму.

Подойти поближе...

 

Корде с застывшей улыбкой приближается к ванне. Ее тело медленно раскачивается. Она сует руку под платок.

 

К о р д е

(в манере монотонного пения)

 

Вот тебе — их имена,

слышишь, Марат!

Вот имена заговорщиков,

собравшихся в Капе:

Барбару,

Базо,

Петион,

Луве,

Бриссо,

Верньо,

Гаде,

Кансонне...

 

По мере того как она произносит эти имена, ее лицо принимает все более дикое выражение, в котором смешаны ненависть и сладострастие.

 

М а р а т

 

Кто ты?

Приблизься...

 

Марат приподнимается. Простыни соскальзывают с его плеч. Шарлотта наклоняется над ним. Левой рукой она как бы хочет его обнять, в правой руке –

под платком — она дер­жит кинжал.

 

К о р д е

 

Марат,

я пришла,

но ты не увидишь меня,

ибо ты уже мертв.

 

М а р а т

(полуобнаженный, встает ко весь рост и кричит)

Басс! Пиши!

«Суббота,

тринадцатое июля

тысяча семьсот девяносто третьего года.

К французской нации.

Граждане!..»

 

Корде стоит прямо перед Маратом. Левой рукой она гладит его грудь, плечи и шею. Марат сидит неподвижно, откинувшись на спинку ванны. В правой руке у него перо. Корде достает из-под платка кинжал, берет его обеими руками и высоко заносит над Маратом. Резкий свисток Глашатая. Пациенты, санитары и сестры застывают, образуя немую сцену. Корде съеживается. Марат неподвижен.

Вставной эпизод

 

Г л а ш а т а й

 

А сейчас, в нарушенье театральной традиции,

мы явим вам чудеса композиции

и перед финалом введем эпизод,

в котором изложен дальнейший ход

истории нашей великой нации

после той мерзостной провокации,

которая здесь произошла

в июле, тринадцатого числа

тысяча семьсот девяносто третьего года,

когда зарезан был Друг Народа.

Нам хочется, чтоб перед смертью Марат

узнал из последующих тирад,

какого мы с вами достигли расцвета

после того беспокойного лета

и как по праву вступил на трон

наш император Наполеон,

сделавшись нашим законным правителем...

Словом, все то, что известно зрителям.

(Указывает на публику.)

 

Музыка в быстром темпе исполняет военный марш. Четверо певцов выходят.

 

Ч е т в е р о п е в ц о в

(песня)

 

В Вандее вспыхнул мятеж роялистов.

Мы бились геройски, хоть враг был неистов.

Но нам удалось роялистов смести

и революцию нашу спасти.

Знамена трехцветные к небу вздымались.

Напрасно враги, как ужи, извивались:

железный революционный террор

на головы гадин обрушил топор.

Так в каждом отряде экспедиционном,

охваченном пафосом революционным,

мы за народное дело дрались

и смыли с земли роялистскую слизь.

Так кровью своею, делами своими

мы в битвах твое обессмертили имя,

присвоив его одному из полков...

Марат! О, как был ты умен и толков,

когда нас учил расправляться с врагами...

Ты умер, Марат! Но твой образ был с нами.

Взвивались, взвивались знамена побед.

Марат — наше знамя! Нам удержу нет!

Предатели всю свою спесь растеряли:

Одни – застрелились, других — расстреляли.

И за эскадроном лихой эскадрон,

как буря, влетел в осажденный Лион!

Чтоб контрреволюционную выжечь заразу, |

три тысячи мы обезглавили сразу

и двинулись дальше, как яростный шквал,

и Нант перед нами не устоял.

Дома заговорщиков гибнут в пожаре,

тела заговорщиков тонут в Луаре,

а мы уже дружно штурмуем Тулон —

и там предводителем наших колонн

был офицер, кто немного позднее

для целого мира стал грома грознее...

Как видишь, Марат, наш напор не утих:

врагов одолев, мы взялись за своих.

Недаром учил ты, на многих примерах,

уменью врагов узнавать в маловерах.

И вот Робеспьер задал правильный тон,

и на гильотину отправлен Дантон,

а вслед на Дантоном — толпа супостатов,

которых мы чтили как депутатов:

они заварили предательства кашу,

используя подло доверчивость нашу!..

Так пусть неподкупные правят страной!..

Вот едут на плаху в телеге одной,

покрыты плевками, обложены свистом,

былой якобинец с былым роялистом,

и тот якобинец, и тот роялист

от страха дрожат, как осиновый лист,

поскольку для госпожи Гильотины

все люди, как братья родные, едины

и не пожалеет ничьей головы

проворная бритва веселой вдовы!

Не устрашат нас врагов завыванья!

Революционные завоеванья

великий революционер Робеспьер

спасает при помощи крайних мер.

Крайняя мера — есть крайняя мера...

Но посмотри! Волокут Робеспьера!

Какие-то он произносит слова,

но вот уж в корзине — его голова.

За то, что к врагам он не знал пощады,

его уничтожить решили гады,

которые, верша свои махинации,

мечту лелеяли о реставрации!

И даже лучший твой друг — Жак Ру

также был приговорен к топору...

А теперь мы тебе сообщим, наконец,

что у нас у всех появился отец —

Бонапарт, обожаемый нашим народом.

Он, кажется, из Сардинии или с Корсики родом,

и хотя одет он в военный мундир,

он обещает нам вечный мир

и работой нас обеспечил в своих

оружейных кузницах и мастерских.

Себя именует он революционным

императором Франции — Наполеоном!..

Итак, — революция и император...

 

Громкий аккорд.

 

Да... Это, прямо скажем, — театр!

Повсюду торжественный марш звучит,

а у нас с голодухи в брюхе урчит,

и мы стоим и глазеем на все па это,

а попы распевают:

«Мно-гая ле-та!..»

 

Убийство

 

Г л а ш а т а й

(подает знак посохом)

 

Убийство!

 

Корде, вдруг очнувшись от забытья, заносит руки для могучего удара и вонзает кинжал в грудь Марата. Пациенты издают общий крик. Де Сад стоит с торжествующим видом, чуть подавшись вперед и сотрясаясь от беззвучного смеха. Все обступают ванну. Героическая немая сцена. Выглядит она так: Марат поник, как на классической картине Давида, – правая рука свешивается через край ванны. В правой руке зажато перо, а в левой — бумаги. Корде все так же сжимает кинжал. Четверо певцов хватают ее сзади и так резко дергают за локти, что платок на груди у Шарлотты разрывается, обнажая грудь. Симона стоит, наклонясь над ванной, с жестами ужаса. Дюпре на коленях. Жак Ру стоит позади ванны на скамье.

 

Эпилог

 

Торжественно-приглушенное оркестровое вступление. Сестры выходят вперед и уводят Шарлотту, которая опять сникает. Они поправляют платок у нее на груди. Сестры подводят Шарлотту к де Саду, Шарлотта протягивает ему кинжал. Сестры заслоняют ванну простыней. Под прикрытием простыни Марат выходит из ванны. Глашатай, подняв посох, приближается к авансцене. Музыка смолкает.

 

Г л а ш а т а й

 

Почтенные зрители! Совершив путешествие

в эпоху повального сумасшествия,

к современности обратим просветленный взор,

где перед нами открыт простор

воистину свободной и радостной жизни,

которая наступит в нашей отчизне,

испытавшей столько тяжких невзгод,

ну, если не завтра, так через год...

Сейчас разойдетесь вы по домам,

Но на прощанье хотелось бы нам,

пусть в самых общих чертах, пусть вкратце,

кой в чем по возможности разобраться.

Так попросим Марата, стоящего тут,

воскреснуть хотя бы на пять минут.

 

Простыню опускают. Марат выступает вперед.

 

М а р а т

 

Пожалуйста! Вот я опять перед вами

и объясню все своими словами,

а не теми, что автор мне навязал,

чтоб я их выкрикивал в зрительный зал.

Задумайтесь над иным сюжетом...

Я видел, что золото правит светом,

но золотом тем обладают не многие,

а, к сожалению, очень немногие.

Богатством владеет несколько лиц,

а нищета не имеет границ.

Тогда я понял, что нужен взрыв,

чтоб несправедливости лопнул нарыв,

я понял, что нужен полнейший слом

того, что зовется всемирным злом,

что нужен решительный переворот,

чтоб навсегда человеческий род

избавился от заплывших жиром

разбойников, правящих этим миром,

но будут бесплодными все усилия

без революции, без насилия,

и оттого призывал к расправе я

 над всеми носителями бесправия,

над всеми, кто служит златому тельцу.

Да, да! Ни к барышнику, ни к дельцу

 я никогда не испытывал жалости

и в битве с ними не знал усталости!..

Из гроба мое не восстанет тело,

но не умрет мое правое дело.

За мною следом другие придут

и дело мое до конца доведут.

И люди, в порыве священного братства,

разделят поровну все богатства!

 

Г л а ш а т а й

 

Скажи нам, Корде, как бы ты поступила,

если бы стража тебя отпустила?

 

К о р д е

 

Ах, я жила в тишине и покое.

Как же пошла я на дело такое?..

Честно скажу: для меня это внове —

ложиться под нож за пролитие крови.

Но когда я узнала об этом злодее,

меня ужаснули его идеи.

Я видела в каждом его манифесте

призывы к ненависти и к мести,

а не к согласию и к добру.

Тогда я решила, что лучше умру,

чем допущу, чтоб нам жить под режимом,

который навязан сим одержимым,

что в ванне сидит, источая гной,

и ядовитою брызжет слюной,

революцию пачкая кровью и грязью.

И чтоб прекратить его безобразья,

я, признаюсь, абсолютно готова

его, если нужно, зарезать снова.

 

Ж а к Р у

(быстро выбегает вперед)

Не верьте словам этой хищной красотки —

лжедемократки и лжепатриотки!

(Указывает на Корде.)

Потоком высокопарных фраз

народ околпачивался не раз!

Бубнят про высокие идеалы

эксплуататоры и обиралы:

«Гуманность, свобода, любовь, добро», —

украв у народа его добро!

Вы только что слышали всякие байки

из уст отъявленной негодяйки!

И до чего же она лицемерна!

Опасность подобных речей безмерна:

ведь предпочтительней волк в натуре,

чем тот же волк, но в овечьей шкуре!

 

По приказу Кульмье сестры и санитары набрасываются на Жака Ру

и оттаскивают его в сторону сцены.

 

Г л а ш а т а й

(обращаясь к де Саду)

 

Быть может, теперь господин маркиз

раскроет нам сущность своих реприз

и не откажется от оценки

только что виденной нами сценки?

 

 

Д е С а д

 

Смысл мною созданною творенья —

в противоборстве двух точек зренья.

Хотел разрешить я извечный спор,

что продолжается до сих пор.

Но вот что воистину примечательно,

что сам я запутался в нем окончательно,

и, откровенно скажу, боюсь,

что под конец я скажу: «Сдаюсь!»

Марат народ призывает к битве,

а не к терпенью, не к молитве,

другие, как видите, наоборот,

долготерпению учат народ.

Я лично тоже стою за ломку,

но надо сперва подстелить соломку

и постараться найти нечто среднее

меж революцией и церковной обеднею.

Установив, что есть два пути,

я третий путь пытаюсь найти,

но, как сторонник этого третьего,

нигде и ни в чем не смог усмотреть его,

итак, увы, я остался с носом,

а вопрос мой остался открытым вопросом!

 

К у л ь м ь е

 

Но сейчас у нас совсем иная эпоха,

и живется нам, говоря по правде, неплохо:

мы обеспечены хлебом и топливом тоже

и стали на нормальных людей похожи.

И хотя пока что идет война,

однако победа уже видна!

 

 

В оркестре — финальный марш. Пациенты, выстроившись шеренгу,

маршируют на месте.

 

Ч е т в е р о п е в ц о в

 

И пусть у нас животы еще не набиты,

мы нашей общею целью сыты. 

Свобода слова укрепляет наш дух, 

хоть и не все говорится вслух,

и кое-что даже, напротив,— шепотом,

в чем мы обладаем богатым опытом.

 

Х о р

(в сопровождении нарастающий музыки,

маршируя на месте)

 

И даже мы, в этом учреждении,

исполнены твердого убеждения

в том, что о нас заботится государство,

и в ответ охотно принимаем лекарства,

решительно отказываясь от какой бы то ни было

критики

сегодняшней официальной политики,

потому что только неисправимые циники

недовольны порядками в нашей клинике,

а здравомыслящие сумасшедшие

приветствуют перемены, происшедшие

с приходом великого Наполеона,

который правит революционно!

 

Сверху спускают огромный портрет Наполеона в героической позе. Музыка становится все громче. Колонна пациентов марширует вперед. Сестры и санитары пытаются задержать шествие. Колонна по нескольку раз делает четыре шага вперед, три — назад. Музыка становятся еще громче, тема марша — еще отчетливее.

Кульмье беспокойно отходит в сторону, машет руками, как бы отгоняя шествие.

 

В с е

 

Да здравствует наш император, кто ныне

ведет нашу армию сквозь пустыни,

сквозь океаны и сквозь снега,

чтоб навсегда сокрушить врага

и на колени его поставить, —

и окончательно этим прославить

наше возлюбленное отечество

для блага и счастья всего человечества!

 

 

В грохоте марша колонна движется к авансцене, по-прежнему то делая несколько шагов вперед, то несколько шагов назад.

 

К у л ь м ь е

(перекрывая грохот)

 

Да здравствует Франция, Наполеон

и наша лечебница Шарантон!

 

В с е

(громко скандируют, не прекращая марша)

 

Шарантон! Шарантон!

Наполеон! Наполеон!

Искупление! Искупление!

Совокупление! Совокупление!

 

Музыка, крики и топот ног сливаются воедино. Кульмье возвращается на свою трибуну и дает знак — сигнал общей тревоги. Гудит больничный колокол. Санитары берут дубинки и набрасываются на пациентов. Жак Ру вырывается на авансцену.

 

Ж а к Р у

(обращаясь к пациентам и публике)

 

Итак,

они убили вашего друга,

а вы стояли и допустили вес это, —

из косности,

из незнания,

из лености мысли!..

Властью крови...

господством железа и золота

враги революции

хотят у нас вырвать богатства,

которые принадлежат вам по праву!..

 

Общее столпотворение. Перекрывая шум, Жак Ру продолжает.

 

Учитесь видеть и думать!

Учитесь бороться!

Последнее слово будет за вами.

 

Жак Ру исчезает в глубине колонны. Хор, четверо певцов и многие из пациентов рукоплещут ему. Кульмье, отчаяв­шись, делает знак задернуть занавес.

 

 

Занавес.