Первый разговор между Корде и Дюпре

 

Дюпре и сестры выводят Шарлотту на авансцену. Они поддерживают ее под локти. Дюпре идет сзади, поддерживая ее со спины.

 

Г л а ш а т а й

(берет в руки свирель и издает несколько звуков)

Теперь, преисполнясь высокой морали,

автор велит, чтобы мы разыграли

сцену свиданья Дюпре и Шарлотты,

(тревожно оглядывается по сторонам, с облегчением

кивает и указывает посохом на Корде)

что мы и выполним не без охоты...

 

С помощью сестер Шарлотта выходит на игровую площадку. Дюпре — рядом с Шарлоттой. Сзади стоят сестры. Шарлотта и Дюпре церемонно здороваются друг с другом.

 

Шарлотта Корде в свои юные годы

видела лишь монастырские своды,

помещена в благородный приют

города Кана...

Именно тут

Дюпре ее выбрал себе в приятельницы

по настоянью самой настоятельницы.

 

Дюпре под шумок прижимается к Шарлотте и щупает ее.

(Обращаясь к Дюпре.)

 

Дюпре! Перестань! Не входи в роль!

Ты любишь ее платонически!

 

Глашатай посохом дает знак оркестру. Корде стоит с крытыми глазами, откинув назад голову. В музыке — тема Корде. Глашатай внимательно наблюдает за ней.

 

К о р д е

(стоит с закрытыми глазами)

 

Ах, дорогой мой Дюпре...

(Смутившись, умолкает, потом продолжает

вновь, в стиле оперной арии.)

Ах, дорогой мой Дюпре,

что можем мы сделать с тобою,

чтоб отвратить это зло?..

(Открыв глаза.)

Всюду на улицах только и слышишь о том...

(Смущенно умолкает.)

Дюпре осторожно поглаживает ее по спине и по бедрам.

 

…только и слышишь о том,

что Марата объявят диктатором.

Сегодня он еще вынужден

лгать, что насилие

является временной мерой.

Но мы с тобой знаем,

что цель его состоит

в зверствах и беззаконии.

(Утомленно смолкает.)

 

Д ю п р е

(обнимая Шарлотту, говорит в стиле той же арии,

но более пылко)

 

Ах, дорогая Шарлотта!

Вернись, о, вернись, умоляю,

к своим монастырским подружкам,

запрись в своей келье,

найди утешенье в молитве.

Разве в твоих это силах

справиться с дикой толпой?

 

Одна из сестер подходит к Дюпре и отдергивает его руку, которую он сует Шарлотте за пазуху. Корде остается в той же позе.

 

Ты говоришь о Марате.

Но кто он, этот Марат?

Какой-нибудь выскочка,

какой-нибудь корсиканец...

 

Глашатай тревожно звонит в колокольчик.

 

Прошу прощенья — сардинец,

А может быть, даже — еврей.

Кто на него вообще

обращает вниманье?

Скопище уличной черни!

Нет, дорогая,

Марат для нас не опасен.

(Снова в любовном порыве обнимает Корде за бедра.)

 

Между тем четверо певцов дурачатся, играют в карты,

показывают друг другу карточные фокусы.

 

К о р д е

 

Милый Дюпре, — понимаю:

ты хочешь меня испытать,

но я уже знаю, что делать...

(Пытается высвободиться из объятий Дюпре.)

Обе сестры хватают Дюпре за руки.

 

Д ю п р е

(страстно, в прежнем стиле арии)

Ах, дорогая Шарлотта,

я жажду остаться с тобой!

(Падает перед ней на колени и обхватывает ее ноги.)

 

К о р д е

 

Нет! Ты должен сейчас же,

немедленно

отправиться в Кан

к Барбару и Бюзо!

Слышишь?

Сейчас же беги!

Вечером будет поздно!

 

Д ю п р е

 

Как я могу покинуть

город,

в котором находишься ты

моя дорогая?

Я остаюсь в Париже...

(Забывшись, бросается на Корде и сжимает ее в объятиях.)

 

Глашатай бьет посохом, затем стучит об пол.

 

Г л а ш а т а й

(суфлирует)

 

И для чего мне бежать...

 

Д ю п р е

 

И для чего мне бежать,

если все это

продлится недолго...

(Страстно ласкает Корде.)

Уже англичане штурмуют

Дюнкерк и Тулон.

Пруссаки...

 

 

Г л а ш а т а й

(поправляет)

 

Испанцы!

 

Д ю п р е

(испуганно)

Испанцы?!

Прошу прощенья — испанцы

заняли Руссильон.

Париж…

 

Г л а ш а т а й

(поправляет)

Майнц!

 

Д ю п р е

 

Извините — Майнц

окружили пруссаки,

Валансьен и Конде — англичане...

 

Г л а ш а т а й

 

Австрийцы!

 

Д ю п р е

 

Извините —австрийцы,

восстала Вандея!

(С воодушевлением, все крепче обнимая Шарлотту.)

Нет! Долго они не продержатся,

эти ничтожные выскочки,

эти тупые фанатики,

лишенные какой бы то ни было

нравственности и культуры!

Все, дорогая Шарлотта!

Кончено! Я — остаюсь!

(Еще крепче обхватывает ноги Шарлотты

и прижимается головой к ее коленям.)

Скоро, поверь мне,

настанет

тот долгожданный час,

когда мы снова сможем

радостно произнести-и-и-и

заветное слово: «Сво-о-о-б-о-да!»

(Пускает «петуха».)

 

Дюпре встает, не выпуская Корде из объятий, и пытается поцеловать ее. Корде отбивается.

Сестры спешат ей на помощь, грубо отталкивают Дюпре

и ведут Шарлотту к ее скамейке.

Музыка смолкает.

 

Де Сад плюет на все нации

 

Д е С а д

(со своего места, обращаясь к Марату)

 

Слышишь, Марат,

как все они пекутся

о спасении Франции?

Каждый из них считает,

что именно он — патриот,

и кто как умеет,

с пафосом или без пафоса,

кричит, что готов

погибнуть во славу Франции!

В общем, и тем и другим

угодно отведать крови...

(Встает.)

 

Мы именуем Высшею Справедливостью

смертные приговоры

и отсеченье голов,

в то время как наши противники

лелеют мечту о том,

что распри и разногласия

среди вождей революции

приведут ее к гибели,

и уже видят тот день,

когда проберутся к власти

сиятельные господа,

которые вступят в сношенья

со всеми князьями Европы

и восстановят порядок.

Что ж! И Гора, и Жиронда

верят в величие Франции.

Но разве, Марат, ты не видишь

неимоверную глупость

всех этих излияний,

всю бесконечную пошлость

патриотических фраз?

Эх, дорогой Марат!

Как мне осточертела

эта белиберда!

Я не хочу быть героем!

Плевать я хотел на Францию

И на все прочие нации!

И вообще — на все!

 

Кто-то из актеров громко плюется.

Общая сумятица.

 

К у л ь м ь е

(угрожающе подняв палец, перебивает де Сада)

 

Я попросил бы...

 

П а ц и е н т

(сзади)

 

Да здравствует Наполеон!

Да здравствует Франция!

 

На заднем плане пронзительный хохот.

 

М е д в е д ь

(сзади)

 

Да здравствуют все короли,

князья, императоры, папы!

 

На сцене возникает беспокойство.

 

К о з е л

(сзади)

 

Да здравствуют диета и клизма!

 

Хохот.

 

С о л о в е й

 

Да здравствует Марат!

 

Ж а к Р у

 

Да здравствует революция!

 

Д е С а д

(перекрывая шум)

 

Лозунги очень быстро

завладеют массой,

втягивают их в свой круг...

 

Один из пациентов начинает со страшной скоростью бегать по кругу, за ним — второй и третий. За ними гонятся санитары.

 

 

Но я плюю

на движенья взбудораженных масс!

 

Сзади опять кто-то громко сплевывает.

 

Мне глубоко начхать...

 

Кто-то чихает, общий хохот.

 

...на все благие порывы,

которые гаснут,

загнанные в безысходные тупики.

Мне наплевать

на все жертвы,

принесенные –

неважно ради чего...

Я верю только в себя!

 

М а р а т

(пылко, обращаясь к де Саду)

 

А я продолжаю верить

в священное дело,

которое ты предаешь!

Мы свергли кровавую власть

разжиревших разбойников.

Многих мы обезвредили,

правда, иным удалось

увильнуть от расплаты,

но, к сожаленью, не в этом –

главная наша беда!

С прискорбием я наблюдаю,

как многие люди сегодня сами

не прочь сесть народу на шею,

рвутся к богатству и к роскоши,

так что порою кажется,

что революция

произошла

в интересах лавочников и торгашей!

Буржуазия стала

новым правящим классом,

четвертое же сословье,

как прежде,

осталось ни с чем.

 

 

Жак Ру агитирует

 

Ж а к Р у

(на заднем плане, вскочив на скамейку)

 

К оружию, граждане!

Боритесь за ваши права!

Если сегодня

вы не возьмете того,

что принадлежит вам по праву,

вы можете ждать хоть сто лет

и ничего не добьетесь!

 

Пациенты, встав с лежаков, приближаются к оратору.

 

Они преисполнены к вам

презрительного высокомерья:

еще бы!

Ведь вы не учились даже читать и писать!

Кто мог позволить себе подобную роскошь?

Они вас используют

в качестве чернорабочих своей революции,

с брезгливостью отворачивая

чувствительные носы:

вы пахнете слишком дурно!

Вы провоняли потом!

Вам надо держаться подальше,

где-нибудь в стороне,

не раздражая их

своим неприятным запахом

и неопрятной одеждой.

При этом они не прочь,

чтоб вы, находясь

на самой черной работе

и пребывая в невежестве,

способствовали расцвету

просвещенного века,

который вам лично не даст

ничего, кроме бедности,

кроме все той же

изнурительной, черной работы!

А между тем их поэты

будут слагать стишки

о наступленье эпохи

разума и справедливости,

а живописцы напишут

величественные полотна,

изображая колбасников

в виде античных героев!

Плюньте им в рожу!

Не поддавайтесь их лжи!

Покажите им, что вас – много!

 

Две сестры сзади подходят к Жаку Ру и стаскивают его со скамьи.

 

К у л ь м ь е

(вскакивая со своего кресла)

 

И мы должны здесь все это выслушивать?!

Мы — граждане нового века,

стремящиеся к процветанию?!

 

Ж е н а К у л ь м ь е

 

Уймите его!

Это — невыносимо!

Он просто клевещет!

 

Г л а ш а т а й

(пронзительно свистнув)

 

Этот смутьян, из вчерашних священников,

видит в достойнейших людях — мошенников!

Мусорный ящик приняв за амвон,

уличный сброд агитирует он!

Надо с прискорбьем отметить, что многие

сделались жертвой его демагогии:

дескать, мы требуем рая земного

и не хотим никакого иного!..

Слушать противно подобную дичь!

Можно ли рая земного достичь?!

Впрочем, наверное, сам он не ведает,

что это значит... А вот — проповедует!

Тоже мне, новый нашелся пророк:

всюду, мол, царствуют зло и порок:

мы, мол, как прежде, бесправные парии,

но не смущайтесь, друзья-пролетарии,

вскоре расправимся мы с нищетой,

ибо пришел настоящий святой,

тот, кто Христа нам заменит распятого!

(Указывает на Марата.)

Смело вставайте под знамя Маратово!

 

Кульмье, удовлетворенно кивнув, снова садится в кресло.

Пациентов оттаскивают назад.

 

Д е С а д

 

Эх, бедняга Марат!

Мир для тебя ограничен

стенками этой ванны,

в которой ты сидишь,

весь исцарапанный,

покрытый коростой.

Неужто ты все еще веришь

в возможность такой справедливости,

при которой власть

действительно будет в руках большинства?

Разве можно достичь

настоящего равенства?

Сегодня, клеймя одного,

вы у него изымаете

деньги или имущество,

чтоб передать это в руки многих,

которые, приобретя таким образом

чужое богатство,

сами начнут богатеть,

начнут наживаться,

точно так же, как их предшественники,

а когда наступит

гигантский застой производства,

миллионы лишатся куска насущного хлеба...

Да и вообще, скажи,

Можно ли верить в то,

что самые разные люди

в равной мере способны работать для общего блага?

Что существует естественное равенство между людьми?

Как там поется в песне?..

(Продолжает в сопровождении лютни и пантомимы.)

 

Четверо певцов символически изображают, что в мире

все продается и все покупается.

 

Один известен, как лучший пирожник,

другой — парикмахер, потрясший мир,

третий — самый великий сапожник,

четвертый — прославленнейший ювелир,

пятый — гениальнейший мастер-обойщик,

шестой — знаменитейший женский врач,

седьмой — удивительнейший закройщик,

восьмой — замечательнейший палач,

девятый — бесподобно играет в шашки,

десятый — пламеннейший трибун-златоуст,

у одиннадцатой — лучшие в мире ляжки,

у двенадцатой — самый высокий бюст.

 

Пауза.

 

Неужто ты думаешь их осчастливить,

уткнув их носом в постылое равенство?!

Неужто ты все еще веришь в возможность прогресса,

если каждый станет лишь малым звеном

в великой цепи?

Неужто ты все еще веришь в единенье людей?

Даже те немногие,

кто были когда-то готовы

погибнуть во имя общности,

давным-давно отказавшись

от этой мертвой идеи,

вцепились друг другу в глотку,

смертельными став врагами

из-за ничтожнейших пустяков.

 

М а р а т

(выпрямляется)

 

Нет, речь не о пустяках!

Дело идет о главном.

Революция избавляется

от малодушных попутчиков!..

Мы должны взорвать

самый фундамент рабства,

и пусть этот взрыв устрашит

своей чрезмерной жестокостью

зажравшихся моралистов

в их сытом самодовольстве!

Послушай!..

Ты только послушай,

как проникает сквозь щели

подленький их шепоток...

Смотри,

как они притаились,

как ждут

той минуты,

когда настанет их срок...

 

Ч е т в е р о п е в ц о в

(говорят по одному в сопровождении музыки)

 

В чем дело?! Не пойму-с!

Я самый лояльный француз.

Поверьте, я «за», а не «против»,

«не против», вовсе напротив.

Да кто тут чего разберет!

Сказали, что кончился гнет,

Сказали, что с казнью Капета

настала эпоха расцвета.

Ну, что же: расцвет так расцвет.

Монарха давно уже нет.

Смотались попы и монахи.

Князья и бароны — во прахе,

Марат стал народным вождем...

Чего же мы, собственно, ждем?!

Жак Ру вторично агитирует

 

Ж а к Р у

(вырвавшись вперед)

 

Мы требуем

открыть амбары

и раздать хлеб голодающим!

Мы требуем передачи

всех фабрик и мастерских

в руки народа!

 

Пациенты и певцы выходят на авансцену и окружают Жака Ру.

 

Мы требуем, чтобы в церквах

были устроены школы,

с тем чтобы церковь могла наконец

приносить хоть какую-то пользу!

 

Кульмье размахивает руками, пытаясь что-то сказать.

 

Мы требуем немедленного прекращенья

кровопролитной войны,

которая служит вздуванию цен

и разжигает преступную жажду захватов!

 

Кульмье сбегает с трибуны и устремляется к де Саду, что-то ему говорит,

но де Сад не реагирует.

 

Мы требуем, чтобы расходы

на подлую эту войну

полностью несли

те, кто ее развязали!

Отныне и навсегда

должны быть развеяны басни

о «великой войне» и о «доблестной армии»!

Все это ложь!

Доблесть! Бранная слава!

Ни с той, ни с другой стороны

нет и намека на доблесть,

нет никаких героев –

а только серые массы

запуганных насмерть солдат,

которые хотят одного и того же:

мира,

чтоб не лежать зарытыми в землю,

а ходить по земле,

причем на своих ногах,

а не на деревянных култышках!

 

К у л ь м ь е

(прерывая)

 

Это пахнет предательством!

 

Ж е н а К у л ь м ь е

 

Нам нужна наша армия!

 

К у л ь м ь е

(резко обращаясь к де Саду)

 

Вся эта сцена была изъята из пьесы!

 

Д е С а д

(восклицает, не обращая на Кульмье

ни малейшего внимания)

 

Браво, Жак Ру!

Я недаром

велел на тебя напялить одежду священника!

Нынче — пора мимикрии.

Сегодня важнее всего

умение вовремя скрыться,

умение вовремя вынырнуть

и вовремя спрятаться вновь!..

Обличье монаха, Жак Ру, -

отличная маскировка!

 

Две сестры, справившись наконец с Жаком Ру, оттаскивают его в сторону.

Дюпре использует возникшее на сцене замешательство, чтобы прижаться к Шарлотте. Она по-прежнему безучастно лежит на скамье.

Пациенты встревоженно выступают вперед.

 

Ж а к Р у

(в то время, как его привязывают к скамье)

 

Марат!

Твое время пришло!

Марат, покажись!

Они тебя ждут!

Пусть революция грянет

мгновенным ударом

всеразрушающей молнии!

Пусть надо всеми вспыхнет

ее ослепительный свет!

(Вскакивает с привязанной к спине скамейкой.)

Его силой укладывают. Пациентов оттесняют назад.
21. Самоистязание маркиза де Сада

 

Д е С а д

(медленно подходит к авансцене, не обращая

внимания на общий шум)

 

Марат!

Ты им нужен!

На день? На час? — Не знаю...

Сегодня они хотят

превратить тебя в мученика,

чтоб ты за них пострадал.

И они поместят в Пантеон

урну с твоим прахом,

а завтра — они же –

в куски разобьют эту урну.

А потом пройдут годы,

и люди изредка

будут друг друга спрашивать:

«Скажи, ты не помнишь,

кто такой был — Марат?..»

Ну, а теперь послушай,

что я думаю о революции,

которую, можно сказать,

сам я когда-то накликал...

 

 

Шум на сцене смолкает.

 

Тогда,

еще сидя в Бастилии,

я набросал свои тезисы.

Я вытолкнул их из себя,

истязаемый ненавистью

к самому себе,

к ограниченности собственной мысли.

Там, в тишине заточенья,

всплывали передо мной

образы этих чудовищ,

представителей обреченного класса,

чья власть мерещилась мне

в виде дурного спектакля,

где происходит глумленье

над человеческой плотью.

До мельчайших деталей

я восстанавливал

весь этот механизм насилий и пыток

и в то же время

в себе самом находил

жестокость и злобу.

Я выступал не столько

против тогдашних властителей,

уже обреченных историей,

готовых в нервном отчаянье

увлечь за собой в могилу

весь французский народ, -

сколько против себя самого!

В этом мире преступников

я из своей души

выкапывал зерна преступности,

их скрупулезно исследовал,

желая тем самым

постичь существо эпохи,

в которую я живу.

Я сам был пропитан насквозь

подлостъю и злодейством,

которыми я наделял

придуманных мной великанов,

и потому был готов,

чтобы меня самого

скрутили и «обработали».

И я намерен теперь

подвергнуться истязаньям

вот этой самой красотки, -

(указывает на Корде, которую выводят на авансцену)

которая здесь стоит

с плетью, зажатой в руке,

чтобы и я получил

заслуженное возмездье,

в то время как я с тобой

разглагольствую о революции.

 

Сестры ведут Шарлотту Корде на авансцену. Де Сад протягивает Шарлотте плетку, снимает с себя рубашку и подставляет ей спину, продолжая стоять лицом к зрителям.

Шарлотта стоит позади. Пациенты медленно приближаются. Дамы Кульмье на трибуне в нетерпении вытягивают шеи.

 

Сначала я в революции

видел возможность

великого отмщенья,

священную оргию мести,

которая превосходит

самые жуткие сны.

 

Корде медленно замахивается и опускает плеть на спину де Сада.

Де Сад корчится от боли.

 

Ну, а потом,

когда я стал заседать в трибуналах...

 

Удар плетью. Де Сад хрипит.

 

...не в качестве подсудимого,

как это было прежде,

но в грозной роли судьи, —

я понял, что не могу

людей приговаривать к смерти...

 

Удар плетью.

 

Я делал все для того, чтоб их выручить:

пытался одних оправдать,

другим — смягчить наказание...

Я видел, что не способен к убийству...

 

Удар плетью. Де Сад астматически стонет.

 

...хотя это было,

пожалуй, последней возможностью

проявить свое «я».

Но теперь...

 

Удар плетью. Стон.

 

...меня воротит

от этой возможности.

 

Корде, запыхавшись, опускает плоть.

 

Так что сегодня, Марат...

 

Удар плетью. Де Сад задыхается.

 

Я вижу, к чему ведет твоя революция...

 

Выбившись из сил, Корде опускает плеть. Обе сестры подходят к ней и отталкивают назад. Она повинуется, волоча за собой плеть.

 

(Не вставая с колен, продолжает.)

 

Она ведет к обезличиванию

отдельного человека,

к утрате возможности

самостоятельно мыслить,

к пагубной беззащитности

перед лицом государства,

которое, будучи

бесконечно далеким

от нужд и забот человека,

становится недоступным

для чьей-либо критики.

Вот почему я

навсегда отошел

от идей революции,

замкнулся в самом себе.

Отныне я не хочу

никому подчиняться!

II если действительно

я осужден на гибель,

я все же еще надеюсь

кое-что сохранить —

хотя бы свою независимость!

Отныне я — лишь наблюдатель.

Я навсегда решил

наблюдать и не вмешиваться

во что бы то ни было,

видеть

и, размышляя над виденным,

уйти навсегда в тишину.

(Задыхаясь, умолкает.)

 

В глубине сцены молитвенные песнопения.

 

И пусть, когда я исчезну,

от меня на земле не останется

даже следа... Тем лучше!

(Берет в руки, рубашку, медленно надевает ее

и под молитвенные песнопения возвращается

к своему стулу.)

22. «Бедный Марат, ты гоним я оплеван...»

 

М а р а т

(скрючившись и наклонившись вперед)

 

Симона, Симона!

(Смотрит невидящим взглядом.)

Отчего вдруг так стало томно?

Смени мне повязку!

Укрой меня теплым платком!

Сам не пойму — холодно мне или жарко...

 

Симона, склонившись над Маратом, стоит, готовая выполнить любое его приказание. Она кладет руку Марату на лоб, меняет ему повязку и простыню, обмахивает платком.

 

Симона,

сходи, позови рассыльного Басса!

Я продиктую ему

свое воззвание к нации!

 

Симона в отчаянии трясет головой и рукой зажимает свой рот.

 

Симона, где мои записи?

Я их только что видел!

Отчего так темно?!

 

Симона подвигает ему доску, на которой лежат бумаги.

 

С и м о н а

Да вот они здесь, твои записи!

Не волнуйся, Жан-Поль!..

 

М а р а т

 

Где перо? Где чернила?

 

Си м о н а

(указывает на перо и чернильницу)

Да вот же твое перо,

а вот и чернильница.

Все на обычном месте.

Это, наверно, от облака

сделалось так темно

или от дыма:

сейчас там сжигают трупы.

 

Музыка подчеркивает ее слова. Четверо певцов выходят вперед.

 

Ч е т в е р о п е вц о в

(поют)

 

Бедный Марат, ты гоним и оплеван,

Номер газеты твоей конфискован.

Покуда ты пишешь свой манифест,

снова тебе угрожает арест!

Бедный Марат, при чадящей лампаде!

Передохни! Оторвись от тетради.

Мы тебе верим, и ты нам поверь:

дом твой обложен ищейками. В дверь

скоро ударит приклад альгвазила.

Ну, а за этим — тюрьма и могила...

 

Х о р и ч ет в е р о п е в ц о в

 

Марат! Революцию нашу изгадили!

Марат! Мы с врагами своими не сладили!

Марат! Мы, как прежде, живем в угнетении!

К чертовой матери долготерпение!

 

Музыкальный финал.