О прибытии Шарлотты Корде в город Париж

 

Для сопровождения песни пациенты выступают в роли мимов. Путем несложных переодеваний они изображают различных персонажей уличной толпы: щеголей, красоток, торговцев, точильщиков, мальчишек с флажками, акробатов, цветочниц, виляющих бедрами уличных девок. Корде изображает сельскую девушку, которая впервые приехала в город и с изумлением оглядывается по сторонам.

 

М е д в е д ь и К о з е л

(под музыку)

 

Прикатила Шарлотта Корде в Париж

и, хотя с дороги слегка устала, -

как увидела: флаги свисают с крыш, —

так в ночлежке задерживаться не стала.

Кто-то, видимо, дал ей такой совет:

прямо к Пале-Роялю бежать чуть свет.

 

П е т у х и С о л о в е й

 

А в аркадах там на любом прилавке —

кружева, гребешки, ремешки, булавки,

белила, румяна, настойки, эссенции,

средства от триппера и импотенции,

всех оттенков помада, чтоб красить губки,

и специальные подмывальные губки,

словом — все: от подвенечного платья

вплоть до тайного снадобья против зачатья.

 

М е д в е д ь и К о з е л

(под музыку)

 

Но она не слушала зазывал

и, смешавшись с толпою, вошла украдкой

в оружейную лавку, чтоб выбрать кинжал —

поострей, с перламутровой рукояткой.

Продавец тихонько: «А вам — к чему?

Впрочем, может, возьмете футляр вдобавок?»

И Корде, подмигнув, улыбнулась ему

и два ливра бросила на прилавок.

 

Мимическая сцена покупки ножа: Корде выбирает себе кин­жал и платит. Потом она прячет кинжал под платком на груди. Продавец заглядывает ей под платок и жестами вы­ражает свое восхищение.

 

П е т у х и С о л о в е й

(под музыку)

 

А в садах, в садах щебетали птички.

Кавалеры вдевали цветы в петлички.

Жарким пламенем роз полыхало лето.

Но Шарлотте было плевать па это.

И она вдыхала, нахмурив брови,

странный смешанный запах цветов и крови,

и, нахмурив брови, она глядела

на толпу, что шикала и галдела:

в колесницах высоких на гильотину

осужденных везли, как на бойню скотину.

 

Мимическая сцена становится все более внушительной и переходит в «Пляску смерти». Музыка подчеркивает моно­тонный ритм. Двое пациентов, покрытых простыней, изо­бражают лошадь. Они тянут телегу, на которой в одних ру­башках стоят осужденные. Священник дает последние на­путствия. Пациенты, сопровождающие телегу, съежились, вертятся, корчатся, подпрыгивают, трясутся. У некоторых начинаются конвульсии, и они в судорогах падают на зем­лю. Подавленное хихиканье и стоны. В музыке грохот шагов. Корде — лицом к публике. Говорит она все тем же тоненьким голоском. За ее спиной — грохот шагов.

 

К о р д е

 

Что это за город,

что это за проклятый город,

где солнце не может пробиться

сквозь чадную мглу?

Это — не дождь, не туман,

а теплый, густой, окровавленный пар

скотобоен...

Что они там горланят?

Кого волокут?

Что поднимают на пики?

И для чего этот вопль,

этот хохот,

кривлянье,

сумасшедшая пляска?

Чего они бьют в ладоши?

Чему радуются?

Отчего так визжат их дети?

И что это за телеги,

за которыми следом бежит,

топая башмаками,

ошалелое стадо?

 

Крики в глубине сцены.

 

Ах, что это за город,

где прямо на улицах

валяется падаль?

Что это за лица?

 

За ее спиной развертывается «Пляска смерти». Четверо певцов присоединяются к танцующим. Телега превращается в помост. Два пациента изображают гильотину. Совершается приготовление к казни. Корде, задумавшись, сидит на ска­мейке.

 

Скоро, скоро

эти люди обступят меня,

и тысячи пик,

тысячи ртов и глаз

будут кричать:

«Казнить ее!

Мы требуем смерти!»

 

 

Торжество смерти

 

Мимически изображается казнь.

 

М а р а т

(говорит, глядя вперед)

 

То, что сейчас происходит,

остановить невозможно!

Чего они только не вынесли,

прежде чем месть

стала для них воплощением правды!

Вы видите только внешнюю сторону

и не хотите подумать о том,

как их довели до такого отчаянья,

до такой исступленной ярости!

О, запоздалые плакальщики и гуманисты,

вы теперь причитаете,

глядя, как льется кровь...

Но что эта кровь перед кровью,

которую пролил народ

в ваших разбойничьих войнах

на протяжении столетий?

 

Падает первая голова. Радостный вопль толпы. Начинается очередная казнь.

 

Что эти жертвы в сравнении

с миллионами жертв,

принесенными на алтарь вашей жадности,

ради вашей наживы?

Что означает несколько разграбленных замков

в сравнении

с ежедневным и ежечасным ограбленьем народа?!

Нет, вас нисколько не тронет,

даже если этот народ

будет раздавлен и вырезан полчищами интервентов,

которых вы тайно призываете

на французскую землю,

надеясь, что пораженье народа

станет вашей победой!

Разве хоть тень состраданья отразится тогда

на ваших каменных, на ваших надменных лицах,

искаженных сегодня

гримасой притворной жалости

и отвращения к крови?..

 

Голова осужденного падает. Крики. Голову перекидывают, как мяч.

Тревожный звон колокольчиков.

 

К у л ь м ь е

(встает)

 

Господин де Сад,

дело так не пойдет!

Подобные сцены отнюдь

не способствуют успокоению пациентов,

а, напротив,

вызывают ненужное возбужденье.

Собственно, мы пригласили публику

именно для того,

чтоб показать, что у нас находятся

на излеченье,

не только отбросы общества,

но и вполне достойные люди.

 

Де Сад не обращает на его слова никакого внимания и с презрительной

улыбкой оглядывает сцену.

 

Г л а ш а т а й

(стучит посохом, подчеркивая слова Кульмье)

 

Мы только то показать хотели,

что имело когда-то место на самом деле,

при этом — настойчиво подчеркиваем и предупреждаем,

что все эти действия решительно осуждаем.

И все, что здесь делается и говорится,

должно и не может у нас никогда повториться.

Разумеется, всякое в прошлом бывало,

но все это, к счастью, давным-давно

миновало!

(Указывает посохом па сцену казни.)

 

Нарастающий грохот барабанов. Подвозят новые жертвы. Они стоят, готовые к смерти.

 

 

К о р д е

(встает)

 

Вот так же, как вы стоите сейчас,

глядя на палачей,

буду стоять и я,

на этом помосте,

когда ударит мой час.

 

(Закрывает глаза и, кажется, спит стоя.)

 

Д е С а д

 

На, полюбуйся, Марат,

как эти аристократы, недавние обладатели

всех земных благ,

превратили самую смерть в свой триумф!

Теперь, когда у них отнято все,

чем они когда-то владели,

все радости жизни,

гильотина избавляет их от прозябанья и скуки!

И они бесстрашно вступают на эшафот, как на трон,

и навеки прощаются с белым светом,

сохраняя достоинство даже в час своих похорон.

Так скажи, в чем ты видишь коррупцию?

Может — в этом?!

 

Жертвы опускаются на колени перед помостом. Молитва. Мановением руки де Сад приказывает всей труппе отойти в сторону. Пациенты отходят назад. Телега уезжает. Шарлотту Корде подводят к ее скамье. Музыкальный финиш.

 

Разговор о жизни и смерти

На сцене воцаряется покой. Сестры бормочут краткую молитву.

 

М а р а т

(через опустевшую игровую площадку,

обращаясь к де Саду)

 

Де Сад, я как-то читал

в одном из твоих сочинений,

что высшим законом жизни

является смерть.

 

Д е С а д

 

И эта смерть существует

лишь в нашем воображенье!

Только человек

способен себе представить

состояние смерти.

Природа ее не знает.

Каждая смерть, даже самая страшная,

растворяется в бесконечном

равнодушье природы.

Лишь мы придаем нашей жизни

какую-то ценность,

природе же — все безразлично!

Мы можем гильотинировать

целую нацию —

природа смолчит!

(Встает.)

Природа сильней человека!

Сильней его разума!

Сильней его воли!

Сильней его совести!

Вспомни хотя бы

Казнь бедняги Дамьена после

его неудавшегося

покушенья

на покойного Людовика Пятнадцатого.

Сколь милосерден топор гильотины

в сравнении с пытками,

которые он выносил

четыре часа подряд,

покуда толпа

тешилась этим зрелищем,

а Казанова, стоя возле окна,

задирал подол своей даме,

глядевшей на казнь...

 (Покосившись на Кульмье.)

Ему распороли грудь,

надрезали руки и голени,

вливая в открытые раны

расплавленную смолу,

олово и кипящее масло,

терли воском и серой.

Правую кисть ему спалили огнем,

затем канатами за ноги

привязали к хвостам

четырех лошадей,

не привыкших к подобной работе,

и волокли по земле

в течение целого часа,

но не могли разорвать.

Тогда ему стали надпиливать плечи и бедра.

Одна рука отвалилась,

потом отвалилась другая.

И он это видел и сознавал, что с ним делают,

и что-то кричал толпе.

А когда ему вырвали правую ногу

и левую,

Он все еще жил, хранимый природой, —

правда, голос ослаб.

И наконец, он повис —

окровавленный, грязный обрубок,

мотал головой

и стонал, совсем уже тихо,

уставившись на распятье,

которое перед ним

держал проповедник.

 

Сестры вполголоса бормочут молитвы.

 

Вот это воистину было

великим народным празднеством,

перед которым бледнеют

все празднества наших дней!

Каким нестерпимым уныньем

веет от наших казней,

лишенных огня и задора!

Массовость, обыденность

и повседневность убийств

нам не дают насладиться

единичною смертью!

Мы обезличили и обесценили смерть

своим деловым бесстрастьем,

холодным расчетом, —

а там, где утрачен вкус к смерти,

прекращается жизнь.

 

М а р а т

 

Гражданин маркиз,

хоть ты и заседал в трибуналах

и даже являлся участником

сентябрьского штурма,

в тебе говорит еще прежний,

заносчивый аристократ.

И то, что ты называешь

равнодушьем природы,

на самом деле — твоя

собственная апатия.

 

Д е С а д

 

Жалость, Марат,

есть привилегия правящих.

Когда, проявляя жалость,

богач бросает монету

в дырявую шляпу нищего,

он преисполнен сознанья

своего превосходства,

и ему доставляет сладострастную радость

возможность унизить другого

пинком своего подаянья.

 

Аккорд лютни.

 

Нет, друг Марат, не для нас

эти мелкие чувства.

Нам – то есть мне и тебе –

подобают лишь крайности.

 

М а р а т

 

Если уж говорить

о так называемых крайностях,

то мы понимаем под этим

совершенно различные вещи.

Я равнодушью природы

противопоставляю действие,

ищу сокровенный смысл

в великой ее немоте

и не могу, не хочу

быть простым созерцателем!

Я вступаю в борьбу

не на жизнь, а на смерть

со всем, что считаю неправильным,

и не жалею усилий,

чтоб изменить и улучшить

извечный порядок вещей!

Дело идет о том,

чтобы вытащить себя самого

из рутины,

подняться над собственной сутью,

глазами прозревшего разума

по-новому видя мир.

Литургия Марата

 

На сцене хор пациентов.

 

М а р а т

 

На протяженье веков

людям твердили о том,

что короли и тираны —

добрые наши отцы,

чьей неустанной заботе

о процветанье народа

мы обязаны всем.

Подкупленные поэты

слагали хвалебные гимны,

восторженно воспевая

их доблесть и милосердье.

С самого раннего детства

церковь и школа

вбивают в мозги человека

идеологию рабства.

 

Х о р

(сопровождая монолог Марата)

 

Будь, человече, смиренней овцы!

Монархи — добрые наши отцы!

Все мы — свидетели их добродетели.

Многая лета вам, наши радетели!

 

М а р ат

 

И люди заученно повторяли

идиотские тезисы,

а главное — верили в них,

как веришь всему,

что тебе ежедневно вбивают в башку.

И они слышали проповеди попов:

(В сопровождении хора.)

«Милосердие церкви в одинаковой мере

принадлежит богатым и бедным!

Мы не привязаны ни к одному из правительств,

ни к одному государству,

а только к народу, который

является единой семьей братьев!»

(Продолжает один.)

Вокруг торжествовала несправедливость,

народ изнывал под тяжестью

непомерного гнета,

а с церковных амвонов звучали

все те же бесстыжие проповеди.

(В сопровождении хора.)

«Терпите! Терпите!

На этой земле мы — лишь гости!

Послушанье и кротость

распахнут нам врата

светлое царство господне!..»

(Продолжает один.)

Так они выжимали

последний грош из народа,

умножая свои

награбленные богатства,

и целовались с князьями

на кутежах и попойках,

и говорили голодным:

(В сопровождении хора.)

«Страдайте!

Страдайте, как тот, на кресте!

Такова божья воля!..»

 

Пантомима. Пациенты и четверо певцов движутся к рампе. Они в шутовских костюмах, чем-то напоминающих облачения священников. Петух держит в руках крест, сколоченный из швабры и веника, и на веревке тащит за шею Козла. Медведь размахивает ведром, как кадилом. Соловей перебирает четки. Марат продолжает свой монолог.

 

А когда человеку постоянно внушают

одно и то же,

пусть самую явную глупость,

он начинает верить

в то, что ему твердят,

и ложь принимает за истину.

Так неимущие, полуголодные люди

стали довольствоваться

созерцаньем распятого на кресте,

израненного страдальца

и поклонялись ему, как символу

собственной беззащитности.

А попы говорили:

(В сопровождении хора и молитв сестер.)

«Воздымите длани к создателю

и не ропщите!

Прощая своих обидчиков,

вы обрящете вечную жизнь на том свете!

Да будет молитва

единственным вашим оружием!

Да воцарится в ваших сердцах

спасительное смиренье!»

(Продолжает один.)

И люди в своей темноте,

в своем незнании истины,

верили этим речам

и страшились восстать

против своих угнетателей,

правящих, как им сказали,

милостью божьей...

 

Х о р

 

Аминь!

 

К у л ь м ь е

(услышав «аминь», вскакивает со своего кресла)

 

Господин де Сад,

я вынужден снова вмешаться

самым решительным образом!

Мы же договорились

об изъятии из пьесы

этого монолога!

Он абсолютно не к месту,

тем более в наши дни,

когда духовенство

полностью поддержало

нашего императора

и когда столь отчетливо

вновь проявилось стремленье народа

найти утешенье в религии.

Ни о каком угнетении

не может быть даже речи!

 

Саркастический смех в глубине сцены.

 

Напротив,

церковь сегодня

делает все для того,

чтобы покончить с нуждой

при помощи сбора одежды,

устройства бесплатных обедов

и покровительства клиникам.

В частности, наша лечебница

находится под опекой

не только светских властей,

но и духовных отцов.

 

Г л а ш а т а й

(высоко подняв посох)

 

Если случайно кто-то из зрителей

Нас счел за безбожников и возмутителей,

Мы вновь и вновь подчеркнуть обязаны,

что предыдущие сцены связаны

исключительно с преодоленным прошлым.

Все мы, порвав с богохульством пошлым,

В лоно Христово вернулись сегодня

И чтим бесконечную мудрость господню.

(Крестится.)

Досадное происшествие

 

На заднем плане пациент, нацепивший на шею брыжи священника,

бьется в припадке и на коленях прыгает к рампе.

 

П а ц и е н т

(лепечет в припадке)

 

Молитесь,

молитесь,

молитесь ему!

Дьявол еси

в преисподней, а не на небеси,

ад наш насущный даждь нам днесь,

да святится имя твое,

да будет воля твоя,

да приидет царствие твое,

отпусти нам невиновность нашу,

избавь нас от добродетелей наших,

введи нас во искушение

во веки веков,

аминь!

 

Кульмье вскакивает со своего кресла. Свисток глашатая. Санитары набрасываются на пациента, связывают его и оттаскивают. Его ставят под холодный душ.

 

Г л а ш а т а й

(размахивает трещоткой)

 

Здесь, средь охваченных сумасшествием,

надо привыкнуть к таким происшествиям.

Напомню, что сей пациент когда-то

носил благороднейший сан аббата,

достойно служа в знаменитом храме.

Теперь убедиться вы можете сами,

глядя на странность его поведенья,

сколь неисповедимы пути провиденья.

(В заключение вновь взмахивает трещоткой.)

 

Кульмье садится. Пациенты возвращаются под наблюдением сестер и санитаров

и растягиваются на лежаках.

 

15. Продолжение разговора между Маратом и де Садом

 

Д е С а д

 

Чтобы суметь отличить

истину от неправды,

нужно познать себя.

Я себя не познал,

и если порой мне кажется,

что я обнаружил истину,

я тотчас в ней сомневаюсь

и разрушаю собственное построенье.

Все, что мы делаем в жизни,

каждое наше действие –

есть лишь галлюцинация,

зыбкая тень того,

что нам хотелось бы делать.

Единственная реальность –

это изменчивость наших познаний.

Я, например, не знаю,

кто я: палач или жертва?

Я измышляю

самые жуткие пытки,

но стоит мне только

их изложить

на бумаге,

как я испытываю нестерпимую боль,

словно это меня

поджаривают на углях.

Я способен на все,

но именно все

наполняет меня чудовищным страхом...

 

П а ц и е н т

(быстро выпрыгивает вперед)

 

Человек –

это самый безумный,

самый жестокий,

самый опасный,

самый безжалостный зверь!

Я прожил на белом свете

несколько тысяч лет

и принимал участье,

наверно, в миллионах убийств!

Разбухла,

разбухла земля

от потрохов человеческих,

от гнойной, зловонной жижи.

Мы – те немногие,

Те очень немногие,

Кто остались в живых,

ходим по зыбкой трясине,

в которой завязли

бесчисленные покойники.

Повсюду, на каждом шагу

у нас под ногами — трупы,

пепел, истлевшие кости,

свалявшиеся волосы,

выбитые зубы,

проломленные черепа.

Человек обезумел!

Обезумевший зверь — человек!

Я – обезумевший зверь!

 

Де Сад подходит к нему и, успокаивая, отводит его в сторону.

(Продолжает кричать.)

Нет такой клетки,

в которой меня удержат!

Нет таких кандалов,

которых бы я не порвал!

Я прошибу все стены,

сломаю любые решетки!

Вы еще увидите,

Что будет со всеми вами,

когда я вырвусь на волю!

Дело еще не кончено!

Я кое-что приготовил...

 

М а р а т

 

О, этот зуд! Этот проклятый зуд...

Пламенем жжет

кожу мою

лихорадка!

Горит голова!

Ты слышишь, Симона?

Обмакни повязку в раствор!

Остуди мою голову!

 

Симона спешит ему на помощь и производит соответствующие манипуляции.

 

Д е С а д

 

Знаю, Марат:

ты сейчас готов променять всю свою славу

и обожанье народа

хотя бы на час передышки от мучительной

боли.

Вот ты лежишь в своей ванне,

скрючившись,

в розоватой водице,

один на один со своими идеями

и представлениями,

которые давно уже не соответствуют

тому, что творится вокруг.

Ты возмечтал вторгнуться,

вгрызться в действительность, -

но вот она вгрызлась в тебя,

и ты перед ней бессилен.

Лично я отошел

от всей этой суеты,

найдя себе утешение

в выдуманной мною самим

воображаемой жизни.

Вся эта революция

больше меня не волнует...

 

М а р а т

 

Нет, ты не прав. Не прав...

Разве бесстрастным рассудком

можно разрушить Бастилию?

Вялым пером летописца

свергнуть негодный порядок?

Это нелегкое дело –

сотворение нового!

Допущены тысячи промахов.

Нас еще тянет назад

груз неизжитого прошлого.

В каждом, в каждом из нас

еще продолжают гнездиться

усвоенные веками

нравы, привычки, предвзятости,

ядом столетий рабства

еще отравлена мысль.

Даже самые честные,

самые светлые головы

еще до конца не избавились

от мусора прежних времен.

Мы – творцы революций –

Сами порой не знаем,

как нам быть с нашим детищем!

В революционном Конвенте

все еще заседают

отдельные честолюбцы,

охваченные тщеславьем.

Каждый мечтает тайком

Что-то оставить от прошлого:

Один – дорогую картину,

другой — дорогую любовницу,

третий — любимую мельницу,

четвертый — любимую верфь,

пятый — старую армию,

шестой — своего короля!

Так утверждается вновь

Священное право собственности:

мол, каждый сам себе — крез,

каждый, если захочет,

может достичь богатства,

каждый имеет возможность

вступить в состязанье друг с другом,

в свободную конкуренцию

равноправных партнеров,

в биржевую игру,

где у каждого —

равные шансы на выигрыш!

 

Пациенты постепенно встают со своих лежаков, некоторые приближаются к рампе.

 Четверо певцов готовятся к выходу.

 

И все они верят, что это

и есть настоящее братство,

настоящее равенство,

подлинная свобода!

Им в самом деле мерещится

небывалый расцвет

торговли, ремесел, промышленности!

И в то время, как мы

все дальше и дальше

отходим от нашей истинной цели,

они вот

(указывает на зрительный зал)

убеждены,

что революция

уже победила!

 

 

Реакция народа

 

Ч е т в е р о п е в ц о в

(под музыку)

 

И откуда у них берутся деньги,

и откуда берется такая прыть,

и откуда берутся такие связи,

и откуда берутся такие возможности,

если у нас только — дыры?!

 

М е д в е д ь

 

Дыры — наше жилье.

 

К о з е л

 

Сиро наше житье.

 

С о л о в е й

 

В дырах наша одежда.

 

П е т у х

 

Лопнула наша надежда!

 

Ч е т в е р о п е в ц о в

 

Итак, новоявленные вельможи

очень на прежних вельмож похожи.

Новая сволочь, пролезшая в дамки,

позаграбастала земли и замки.

Золото, жемчуг, дворцовые вазы

хапнул вчерашний владелец лабаза.

Лавочник пьет королевские вина.

Корчит мясник из себя дворянина.

Зуд охватил депутатов Конвента:

не упустить бы такого момента!

Всех золотая трясет лихорадка.

Только народу живется несладко.

Деньги и власть у господ на уме.

Мы же, как встарь, пребываем в дерьме.

Что нам с того, что король обезглавлен,

если народ торгашами задавлен?!

Марат! Революцию нашу изгадили!

Марат! Мы с врагами пока что не сладили!

Марат! Мы, как прежде, живем в угнетении!

К чертовой матери долготерпение!

 

Резкий свисток глашатая.

Глашатай выходит, размахивая посохом. Музыка стихает.

Четверо певцов и хор отступают назад.

 

Г л а ш а т а й

 

Почтенные зрители, теперь вы видите сами,

Что значит толпа: просто хам на хаме.

Вообще всевозможные потрясенья и бури

происходят всегда от плебейской дури.

В эти трудные дни потерпеть бы малость.

А они все скулят, так и бьют на жалость.

Да что с них взять! Безмозглое стадо!

Ведь сейчас не скулить, а работать надо

и поддерживать тех, кто в новейшем духе

нас пытается вытащить из разрухи

и посредством спасительного единства

прекратить отвратительные бесчинства.

Что касается нас, то актерская братия

целиком за правительственные мероприятия,

которые всеобщим восторгом встречены,

ибо процветанье и счастье уже почти обеспечены.