Второй приход Шарлотты Корде

 

Г л а ш а т а й

 

Второй приход Шарлотты Корде!

(Указывает на Корде.)

 

Сестры прихорашивают ее ивыводят на авансцену. Кульмье, успокоившись, возвращается на свое место. Корде заносит руку, как бы готовясь постучать в дверь. За ее спиной стоят сестры, чтобы в случае необходимости подхватить ее. Глашатай посохом дает знак Корде, и она жестом изобра­жает стук в дверь, в то время как Глашатай стучит посохом об пол.

 

К о р д е

(тихо)

Я пришла

вручить это письмо,

(вынимает письмо из-под платка)

в котором снова прошу,

чтобы меня допустили к Марату.

Я очень несчастна,

и этого достаточно,

чтобы я имела право

просить Марата о помощи...

 

Корде протягивает Симоне письмо. Симона в крайнем волнении делает шаг навстречу Корде, затем возвращается к ванне и снова меняет Марату повязку.

 

(Громко повторяет.)

Я вправе просить гражданина Марата о помощи...

 

Он делает решительный жест. Симона нервно вздрагивает, мечется, потом подходит к Шарлотте и вырывает у нее из рук письмо.

 

М а р а т

Кто там, Симона?

 

Симона снова мечется между Корде и Маратом.

 

Г л а ш а т а й

(суфлирует)

 

Девушка из Кана с каким-то письмом,

Просительница...

 

Корде стоит, сникнув. Дюпре подходит к ней сзади и обнимает ее. Подбегают обе сестры и уводят Корде на ее скамью.

 

С и м о н а

(сбивчиво и злобно)

 

Я не впущу никого!

Они приносит нам только несчастья

со своими ахами, охами,

обидами и болячками,

будто тебе и впрямь

нечего больше делать,

как быть их врачом, адвокатом и исповедником,

лечить их от насморка или запора

и разрешать их семейные ссоры...

 

Симона рвет письмо в клочки и обрывкипрячет себе в фар­тук. Потом подходит к ванне и укрывает Марата простыней. Музыка принимает трагическое звучание.

 

Ч е т в е р о п е в ц о в

(становятся в позу)

 

Бедный Марат! Пересиль свои муки!

Даром ты, что ль, изучил все науки?

Может с болезнью расправиться вмиг

тот, кто, как ты, медицину постиг!

В физике ты разбираешься тоже, —

значит, исчезнут прыщи с твоей кожи!

Знаем: в ушах твоих — грохот и шум,

только по-прежнему ясен твой ум,

трезво осмысливший мироустройство.

Так что зачем проявлять беспокойство?

Лучше прочисть нам, беднягам, мозги.

Мы как слепые. Не видим ни зги.

Выведи нас на прямую дорогу

и просвети нас хотя бы немного!

 

В музыке нарастает трагический грохот. Марата всего лихорадит. Симона щупает рукой его лоб, обмахивает его платком и снова меняет ему повязку.

 

Марату мерещатся призраки

 

Вся сцена дрожит и грохочет. Пантомима: везут телегу, в нее впряжены мужчина и женщина, изображающие родителей Марата. Сидящие в телеге олицетворяют представителей народа, армии, церкви и буржуа-нуворишей. Все сидящие в телеге увешаны орденами и примитивными знаками отличия. Их костюмы крайне гротескны.

 

М а р а т

(встает в ванне во весь рост)

 

Смотрите! Вот они! Вот они!

Попы, генералы,

министры, усыпанные звездами,

титулованные фальшивомонетчики,

правительственные прохвосты.

Я нижу их приближение!

Смотрите! Они уже рядом!

Смотрите!

Не позже, чем завтра,

они возьмутся за дело,

за создание новой,

великой Франции,

настолько великой,

что вы

будете ползать в ничтожестве

перед этим величьем!

Вот они — здесь.

Я их вижу...

Звуки грозы нарастают.

 

Г л а ш а т а й

(стучит посолом об пол)

 

Покамест он черт-те что несет,

(указывает на Марата)

Послушаем этих почтенных господ.

(Указывает на участников пантомимы.)

 

Приближается актер, изображающий учителя.

 

Вот школьный учитель, который когда-то

школе учил молодого Марата.

(Указывает на учителя.)

 

У ч и т е л ь

(поет фистулой)

 

Еще ма-ма-льчишкой этот Ма-арат

друг с другом стравливал груп-пы реб-бят,

де-де-ревянными бились они меча-чами,

бежала кровь изно-носов ручьями.

 

Сзади слышатся крики.

 

А если кто... кто попадался в пле-плен,

то должен был, не... не... вставая с колен,

подвергаться в течение це-целого ча-часа

насилью со стороны победившего кла-класса.

 

Г л а ш а т а й

(указывает на женщину, изображающую

мать Марата)

 

А теперь позвольте на сцену нашу

пригласить к Марату его мамашу,

и, поскольку она его нам родила,

пусть расскажет нам про его дела.

 

М а т ь

(поет дребезжащим голосом)

 

Еще в возрасте грудного младенца

Такие выкидывал он коленца!

Да и потом — не бывало дня,

чтоб обходилось бы без ремня.

То он есть не хочет, то спать не ляжет,

то сутки слова тебе не скажет,

ни в чем родителям не уступит,

бывало, отец его розгами лупит...

(Пронзительно хохочет.)

 

Из глубины сцены раздается смех и слышатся удары розог.

 

...в чулан запрет... А ему — начхать

на всех, в том числе на родную мать.

(Снова хохочет.)

 

 

О т е ц

(выпрыгивает вперед, говорит прерывистым

голосом)

Нет, он, действительно, с самых пеленок

был сущий дьявол, а не ребенок.

Случалось — двинешь его по зубам,

он тут же в ответ тебе двинет сам.

Укусишь его — он тебя укусит,

петлей припугнешь — все равно не струсит,

а неподвижно уляжется на пол...

Уж я и щипал его, и царапал, —

ни розгой его не проймешь, ни пинком...

Таким вот нас бог наградил сынком.

(Разражается раскатистым смехом.)

 

М а р а т

Да,

теперь я вас узнал наконец,

ненавистная мать, ненавистный отец!

 

Родители приседают на корточки. Их все еще трясет смех.

Они раскачиваются, как если бы сидели в лодке.

 

Запомнил я ваши розги и плетки...

Но отчего вы плывете в лодке?

Какая волна вас качает всех?

И что означает ваш жуткий смех?

 

Родители сидят, раскачиваясь. Их смех постепенно смолкает.

 

С и м о н а

(подходит к ванне)

 

Жан-Поль,

тебя всего лихорадит,

Перестань сейчас же работать!

Ты погибнешь, Жан-Поль!

Отдохни!

 

М а р а т

 

Нет, это не лихорадка,

Симона.

Я их узнал.

Всех…

Всех…

 

У ч и т е л ь

(выскакивает вперед)

 

Это-от хва-а-а-стунишка!Этот пахал!

В пять лет, сопляком,

он уже орал:

«Я-я-я-я-я-я

знаю бо-больше,

чем все, вместе взятые, учителя!»

А когда ему пят-пят-пятнадцать

стукнуло лет,

он кри-кри-кри-чал:

«Я ум-умнее,

чем це-целый уни-универси-си-тет!»

А в двадцать

визжал он в пылу по-полемики:

Я ге-гениальней,

чем все ака-ака-ака-академики!»

Так он

во-вопил н то-топал ногами.

И все, что я з-з-здесь го-го-говорю,

такая же пра-правда,

как то, что я-я

стою перед ва-вами.

(Размахивает тростью.)

 

М а р ат

 

Симона,

где мои старые рукописи:

«Приключения графа Потовского»,

«Польские письма»,

«Цепи рабства»?..

 

 

С и м о н а

(машет рукой)

 

Оставь! Оставь!

Тебе нельзя напрягаться!

 

М а р а т

(поднимается)

 

Слышишь?

Найди мои рукописи!

Неси их сюда!

Сию же минуту!

 

У ч и т е л ь

 

Пи-писанияплагиатора!

Набор украденных мыслей!

Пу-пустые тирады...

 

П р е д с т а в и т е л ь а р м и и

 

Одна книга издана под именем графа,

другая под именем принца.

Разве не ясно,

что это — шарлатан и авантюрист,

стремившийся пробраться в высшее общество,

который, потерпев неудачу,

себя объявил борцом

против тех,

перед кем он сам пресмыкался?

 

П р е д с т а в и т е л ь н а у к и

 

А что он выделывал в Англии,

этот пройдоха Марат?

Разве он не был лондонским денди,

представителем золотой молодежи,

который с позором бежал,

уличенный в мошенничестве,

воровстве и растрате?!

Правда, потом он снова

смог втереться в доверие

к некоторым знатным семействам,

став, например, лейбмедиком

графа д'Артуа, брата Людовика,

или я ошибаюсь,

и он был всего-навсего бедным,

безвестным ветеринаром,

и это не он, не Марат,

а кто-то другой драл со своих пациентов

по тридцать шесть ливров

за пустяковый визит

и пользовался при этом

исключительным расположением

знатных особ

дамского пола?!

 

Жена и дочь Кульмье аплодируют.

 

Но когда эти дамы

вдруг обнаружили,

что их гениальный целитель

простой коновал,

а его необыкновенные лекарства

состоят из воды и меда, —

они приказали слугам

вышвырнуть его вон,

и тогда,

очутившись на улице,

оплеванный и опозоренный,

он принялся орать:

 

Крики из глубины сцены.

«Собственность — кража!

Долой тиранов!»

 

Призыв подхвачен в глубине сцены. Появляется фигура в маске,

напоминающей лицо Вольтера.

 

Г л а ш а т а й

(указывает посохом)

А сейчас перед вами предстанет в натуре,

прославленный в нашей литературе,

Вольтер — властитель сердец и умов —

и лично вам скажет несколько слов.

(Указывает посохом.)

 

В о л ь т е р

(монотонно)

 

Мы имели возможность

ознакомиться с сочинениями

некоего Марата,

под претенциозным названием —

«О человеке».

В этом, с позволения сказать, эссе

Марат

разъяснил нам, непросвещенным,

что душа человека

расположена в коре головного мозга

и, таким образом,

воздействует на всю механику

человеческого организма.

Эта жедуша, в свою очередь

получая от организма

те или иные сигналы,

превращает их в то,

что мы именуем сознанием.

Иными словами,

выходит,

что, предположим, мозоль

наполняет болью извилины мозга,

а омраченная болью душа

влияет на печень и почки.

Вот — примерная схема,

которую нам преподнес

под видом научного открытия

этот профан,

недостойный даже нашей насмешки.

 

Петух и Соловей иронически хохочут. На авансцену выхо­дит

фигура с пальмовой ветвью.

 

Г л а ш а т а й

 

Приглашаем на сцену другого гения!

(Указывает посохом.)

Господни Лавуазье! Вы, без сомнения,

знаете, что Марат исследовал свойства огня и света.

Что вы можете нам сообщить про это?..

 

Л а в у а з ь е

(монотонно)

 

Академия в свое время

рассматривала труды господина Марата

о физических свойствах огня,

света и электричества.

Названный выше Марат

вознамерился пересмотреть

все теории,

существовавшие в этой отрасли

прежде.

Так, по его утверждению,

огонь является.

не одной из четырех стихий,

а жидкой, текучей массой флюидов,

которые воспламеняются

от соприкосновения с воздухом.

Свет, утверждает Марат,

не является светом

в обычном понимании слова,

а только вибрацией

световых лучей,

так же как и тепло,

которое образуется

в результате все тех же вибраций

соприкосновения света

с человеческим телом,

от чего возникает движенье молекул.

Подводя итоги,

можно сказать,

что сей

новоявленный творец бытия

объявляет

несостоятельной

всю мировую науку,

кладя в основу существованья природы

тренье магнитных частиц,

вызывающих электрический ток.

Не удивительно,

что, овладев подобной премудростью,

он сидит в ванне,

изнемогает от зуда,

будучи просто не в силах

что-либо предпринять

против обычной чесотки.

 

Медведь и Козел иронически смеются. Отец и мать разражаются хохотом. Участники пантомимы становятся в позу судей, произносящих приговор.

 

В о л ь т е р

(под музыку)

 

И когда он понял,

что все его изыскания и научные опыты

полетели к чертям...

 

С в я щ е н н и к

 

Дилетант тотчас же учуял,

что можно выбиться в люди,

примкнув к революции.

 

У ч и т е л ь

 

И он об-об-ра-ра-тился к че-черни,

по-пошел к угнетенным.

 

Н у в о р и ш

 

И назвал себя «Другом Народа».

 

С в я щ е н н и к

 

Но думал он не о народе.

 

 

Л а в у а з ь е

 

А лишь о самом себе,

о собственной угнетенности!

 

Раскачиваясь и вновь разразившись хохотом, отец и мать

удаляются, ведя за собой телегу с участниками пантомимы.

Жак Ру спешит на защиту.

 

Ж а к Р у

 

Горе подвижнику!

Горе тому, кто отважится

выступить против рутины,

раздвинуть привычные рамки,

пробиться сквозь стену косности!

Освистан и высмеян тот,

кто дерзнул

сорвать с себя шоры невежества!..

О, Друг Народа Марат!

Всю жизнь ты стремился к ясности

и потому постигал

тайны огня и света!

 

В глубине сцены возникает беспокойство.

 

Ты мечтал разбудить

спящие силы природы,

встряхнуть их, растормошить,

и потому тебя влекло

к исследованию свойств электричества!

Ты, наконец, хотел

познать человека,

его назначение в жизни

и неустанно мучился жгучим вопросом:

где она расположена,

эта душа.

 

Пациенты, образуя группу, выступают вперед.

 

Этот сгусток

пустых идеалов

и взбаламученной нравственности?

Вот почему ты решил

поселить ее

в самом мозгу человека,

чтобы душа перестала

быть отвлеченным понятием,

сделавшись чем-то реальным,

чем-то практически действенным,

мыслящим,

способным

влиять на события,

подчинять себе жизнь!

И к революции ты пришел оттого,

что понял,

что дальше так длиться не может,

что нужны перемены,

решительный пересмотр

всех устаревших порядков,

полнейшая ломка

отживших установлений

и что без этой ломки

бесплодны любые усилия

усовершенствовать мир!..

 

Кульмье вскакивает. Сестры и санитары подбегают к Жаку Ру и оттаскивают его в глубину сцепы. Де Сад встает со своего стула и с усмешкой наблюдает за происходящим. Корде по-прежнему дремлет на лежаке. Дюпре сидит перед ней на полу.

 

Х о р

(в сопровождении музыки и молитвенных

причитаний сестер)

 

Марат! Революцию нашу изгадили!

Марат! Мы с врагами пока что не сладили!

Марат! Мы, как прежде, живем в угнетении!

К чертовой матери долготерпение!

 

 

Г л а ш а т а й

(размахивая трещоткой)

 

Сквозь сумятицу времени мало-помалу

мы приближаемся с вами к финалу

той злосчастной эпохи, что нынче на деле

мы, слава господу, преодолели

и, устранивши противоречия,

достигли единства, добросердечия,

всеобщей любви и всеобщей гармонии,

поставив крест на былом беззаконии.

О значении этого величайшего факта

стоит подумать во время антракта.

Сейчас мы вас просим пройти в буфет,

чтоб отведать пива, кофе, конфет,

а затем, после отдыха небольшого,

вы Марата и ванне увидите слова.

(Указывает на Марата.)

Занавес.
АКТ ВТОРОЙ

 

За сценой — удары больничного колокола.

 

Национальное собрание

 

На сцене — декорации первого акта, с некоторыми измене­ниями. Справа — вокруг стула де Сада и трибуны Кульмье — сидят п а ц и е н т ы, которые изображает жирондистов в Национальном собрании. Д ю п р е сидит между двумя п а ц и е н т к а м и в одеждах кокоток. Слева, вокруг ванны Ма­рата, находятся п а ц и е н т ы, которые изображают якобинцев и зрителей народа.

 

Х о р, разбившись на группы, воспроизводит продолжитель­ный, почти беспрерывный гул возмущения: длинный, мо­нотонный свист; приглушенный топот ног.

 

М а р а т стоит в ванне и глядит вперед, прямо перед собой.

 

Г л а ш а т а й

 

Прежде чем мертвым в могилу лечь,

Марат в уме произносит речь

и излагает свои теории

воображаемой аудитории.

(Посохом дает знак оркестру.)

 

Туш. Участники сцены, изображающие депутатов, свистит, топают и шаркают ногами.

 

Г о л о с а

(заученно)

 

Долой Марата!

Пусть говорит!

Прочь с трибуны!

Нельзя запрещать высказываться!

Да здравствует Робеспьер!

Слава Дантону!

 

М а р а т

(Говорит, глядя вперед. В течение всей своей

речи он обращается не к тем, кто присутствует

на сцене, так что становится ясно, что эту речь

он произносит лишь в своем воображении.)

 

Сограждане,

депутаты Национального собрания!

Отечество в опасности.

Армии всей Европы,

предводительствуемые мародерами,

вторглись в наши границы,

чтоб задушить свободу и Францию.

Мысленно они уже делят добычу.

А мы...

Что делаем мы?

 

Слева – шарканье ног.

 

Наш военный министр,

чья верность долгу и честность

не вызывали у нас

ни малейших сомнений,

оказавшись вором и спекулянтом,

продает за границу хлеб,

предназначенный для нашей армии,

снабжая войска интервентов.

 

Продолжительный свист. Крики: «Ложь! Прочь с трибуны!»

 

Наш главнокомандующий —

генерал Дюмурье...

 

Ж е н а К у л ь м ь е

 

Браво! Браво! Да здравствует!..

 

М а р а т

 

Генерал Дюмурье,

которого я считал предателем,

а вы объявляли героем,

переметнулся к противнику.

 

Крики: «Браво! Долой! Клевета!»

 

Большинство наших генералов

сочувствует эмигрантам

и только и ждет того дня,

когда можно будет вступить

в откровенную сделку

с врагами отечества.

 

Крики: «На гильотину! Лжец! Подстрекатель! Да здравст­вует Друг Народа!»

 

Хваленый наш финансист

господин Камбон

нажился на выпуске

фальшивых бумаг,

так что страна оказалась

на грани инфляции.

 

Свист и топот.

 

С о л о в е й

 

Да здравствует свободное

предпринимательство!

 

 

 М а р а т

 

Мне также известно,

что наш достославный банкир

господин Перго,

вступив с англичанами в заговор,

возглавил шпионский центр,

расположенный

в одном из подвалов

его банкирской конторы.

 

К у л ь м ь е

(вскакивает с места и решительно прерывает

Марата)

 

Это — бесстыжая клевета

на достойнейшего человека,

кавалера Почетного легиона,

которого Наполеон

назначил

директором Национального банка!

 

Возгласы: «Марат, прекрати, заткнуть ему глотку! Марат, говори! Не бойся! Браво, Марат!»

 

М а р а т

(отвечая на крики)

 

Народ больше не в силах

покупать себе хлеб

у господ перекупщиков

по чудовищным ценам.

Наши солдаты ходят в лохмотьях.

Контрреволюция

ввергла страну в пучину

новой гражданской войны.

А мы продолжаем бездействовать!

Церковные земли по-прежнему

не розданы бедным,

хотя я не переставал твердить

о необходимости распределения

монастырских земель,

поделенных на небольшие участки,

среди неимущих,

с тем чтобы, снабдив

будущих владельцев этих участков

земледельческими орудиями,

посевным материалом

и прожиточными средствами,

превратить их в полезных граждан,

привязанных к революции

и заинтересованных в ее поддержке.

Ничто не сдвинулось с места!

До сих пор не созданы общинные мастерские

в зданиях бывших церквей и помещичьих замков!

Тот, кто работает, гнет спину

на маклеров, биржевиков,

держателей акций...

 

Шиканье.

 

Дорогие сограждане!

Неужели мы с вами дрались за свободу

во имя тех, кто нас грабит?

 

Голоса: «Хватит! В тюрьму подстрекатели! Слушайте! Слу­шайте!»

 

Отечество наше в опасности.

Мы говорим о Франции.

Но чья это Франция?!

Мы говорим о свободе,

Но чья это свобода?!

Депутаты Национального собрания!

Вы никогда не вырветесь

из проклятого прошлого,

никогда не поймете

опасности перерождения...

 

Свистки, гул возмущения.

 

Почему в этом зале

так мало мест?

Почему бы тысячам,

десяткам и сотням тысяч французов

не знать, что здесь происходит,

и не слышать того,

что здесь говорится?!

 

Д ю п р е

 

Чего он хочет достичь своими речами?

Посмотрите, кто сидит на трибунах:

вязальщицы, прачки, консьержки,

лишенные работодателей,

карманные воры, бездельники,

фланирующие по бульварам,

 

Возмущение среди слушателей.

 

завсегдатаи

парижских кафе...

 

Голос: «А на какие шиши?»

...беглые каторжники,

сумасшедшие, выпущенные

из психиатрических клиник...

 

Общее столпотворение, свист.

 

Неужто вся эта публика

должна управлять страной?!

 

М а р а т

 

Лжецы!

Вы ненавидите Францию!

Вам ненавистен народ!

 

Крики возмущения, возгласы: «Браво, Марат! Он говорит правду!»

 

Народ для вас — только бесформенная,

грубая масса,

потому что вы никогда

не знали народа, не жили среди него

и, примкнув к революции,

никогда не пытались

осмыслить се основы!

Разве Дантон,

даже великий Дантон,

не считает,

что мы должны сосредоточить все наши силы

прежде всего

на возведение бедности

в главную добродетель,

а не на уничтоженье богатства?!

Разве наш Робеспьер,

который бледнеет

при одном слове — «насилие»,

сам не проводит время

в известных салопах,

при отблеске канделябров,

за изысканным кушаньем?

 

Слушатели причмокивают языками. Крики: «Долой Робес­пьера!

Да здравствует Марат!»

 

Мы все еще стремимся подражать

напудренным проходимцам —

Неккеру, Лафайету, Талейрану ...

 

К у л ь м ь е

(резко)

Молчать!..

Сегодня, слава богу, не девяносто третий год,

а восемьсот восьмой,

и сам император

возвратил этим в свое время несправедливо

оклеветанным людям

достоинство, честь и доброе имя!

 

М а р а т

(решительно продолжая свою речь и, как бы

не замечая Кулъмъе)

 

...Неккеру, Лафайету, Талейрану,

и так далее, и так далее —

всех их не перечислишь!

Нам наконец нужен

подлинный защитник интересов народа,

такой человек,

которого все мы могли бы назвать

неподкупным,

который пользовался бы всеобщим доверьем!

Конечно, споры и хаос —

хорошее дело,

но это пока что

лишь первая стадия,

за которой должно

последовать

главное.

Выберем одного,

который сможет решительно

отстаивать наши права...

 

Крики: «Назначить Марата диктатором! Посадить его панну! Швырнуть его в ванну! Крысиный диктатор!»

 

Диктатор!

Пусть навсегда исчезнет

это проклятое слово!

Мне ненавистно любое напоминание

о диктаторах, патриархах, владыках,

но нам нужен руководитель,

который в период кризиса...

 

Дальнейшие его слова тонут в общем шуме.

 

Д ю п р е

 

Он подстрекает

к новым убийствам!

 

М а р а т

 

Мы не убийцы!

Мы — судьи!

Мы деремся за жизнь!

 

Д ю п р е

 

О, как надоела агитация

вместо творческой мысли!

Как хочется вновь красоты и гармонии

вместо смуты и фанатизма толпы!

 

Четверо певцов бросаются на Дюпре и зажимают ему рот.

 

Ж а к Р у

(в глубине сцены вскакивает с места)

 

Слышите, что здесь творится?

Объединяйтесь!

Расправьтесь с врагами народа!

Спешите их обезвредить!

Если они победят,

никому из вас но будет пощады,

и все, чего вы добились,

пойдет прахом!

 

Возгласы восхищения, свистки, топот ног. Выкрики в хоре:

«Долой! К черту Марата! Прочь! Прочь!»

 

Г о л о с а

 

Марат! Марат! Марат! Марат!

Венчайте лавровым венком Друга Народа!

Слава Марату! Вечная слава!

Да здравствуют улицы!

Да здравствуют фонарные столбы!

Да здравствуют булочные!

Да здравствует Франция!

Да здравствует свобода!

Долой кандалы!

Долой смирительные рубахи!

Долой замки и запоры!

Долой решетки!

 

Возмущение и крики. Пациенты бросаются к авансцене. Величание Марата.

 

 

Х о р

 

Эй, друг Марат! Ты им кажешься зверем!

Но только тебе одному мы верим!

 

М е д в е д ь и К о з е л

(поют, пританцовывая)

 

Бей спекулянта! Души богатея!

Вздернуть попа — недурная затея!

А там с силенками соберемся

и до господа бога самого доберемся!

 

П е т у х и С о л о в е й

(поют, пританцовывая)

 

Теперича сами мы — господа!

Оленье рагу подавай нам сюда!

Представители угнетаемых классов

Желают рябчиков и ананасов!

 

Х о р

 

Марат! Марат! Марат!

 

Д е С а д

(приближается к авансцене: хор постепенно

смолкает)

 

Итак, -

они найдут одного,

на кого они смогут свалить

все свои преступления,

и они назовут его кровавым чудовищем,

и он войдет в историю

под именем

Жан-Поля Марата!

 

Грохот барабанов, музыкальное вступление.

 

28. «Бедный Марат, ты сидишь в своей панне...»

 

Марат покорно вновь садится в ванну и утомленно склоняет голову на доску. Скамьи для зрителей отодвигают назад. Сестры и санитары оттесняют пациентов в глубину сцены. Впереди четверо певцов медленно танцуют «Карманьолу».

 

М е д в е д ь и К о з е л

 

Бедный Марат, ты сидишь к синен ванне,

а время подходит к последней грани.

Сейчас ты погибнешь от рук злодейки,

которая спит вон на той скамейке.

 

П е т у х и С о л о в е й

 

Но покуда ей графы и рыцари снятся,

тебе не худо бы с места сняться

и перебраться в другие места:

Корде проснется, а ванна — пуста!

 

М е д в е д ь и К о з е л

 

Бедный Марат! Ну, не будь ротозеем!

Ведь без тебя мы осиротеем!

 

П е т у х и С о л о в е й

 

Бедный Марат! Наступает ночь...

(Указывая на Корде.)

Смотри! Не впускай ее, сучью дочь!

 

Трижды раздаются оглушительный грохот барабана. Шум в глубине сцены смолкает.

Пациентов выстраивают н шеренгу, руки у них сложены на голове. Сестры стоят перед Маратом, молитвенно сложив руки. Слышно, как они бормочут молитвы. Четверо певцов некоторое время еще продолжают танцевать, потом растягиваются на полу.

 

М а р а т

(боязливо)

Что там за стук,

Симона?

(Вновь повелительно.)

Симона,

подлей холодной воды!

 

Симона сидит скорчившись и не реагирует на его слова.

 

Симона,

куда запропастился Басс?

 

Д е С а д

 

Хватит, Марат! Прекрати!

Ты сам говорил,

что нет прока

в маранье бумаги.

Я уже давно

бросил труд

всей моей жизни —

свиток

в тридцать метров длиной,

исписанный бисерным почерком:

я сочинял это в камере.

А когда пала Бастилия,

моя рукопись

бесследно исчезла,

как исчезает все,

что написано рукой человека

или создано

его мыслью и воображением...

 

Марат лежит, уткнувшись лицом в доску, зажав уши руками.

 

Марат,

взгляни на меня!

Подумай, Марат,

как ты жил в своей ванне?

Зачем ты так себя мучил?

 

По приказу сестер пациенты меняют позу и стоят, подняв руки вверх.

 

М а р а т

(выпрямляется)

 

Мне было отпущено время

только на труд,

на работу.

Порою мне не хватало суток;

когда я пытался исследовать

причины

того шли иного общественного порока,

я тотчас же обнаруживал

тысячи

идущих от него ответвлений.

Куда бы ни бросил взгляд,

я видел сплошные пороки,

сплошное падение нравов.

 

Один из стоящих в шеренге пациентов падает навзничь. Са­нитар уносит его.

 

Когда я писал,

я неизменно думал

о необходимости действия

и рассматривал слово

как прелюдию к делу.

Меня всего колотила нервная дрожь,

ибо я уже слышал

грохот грядущих действий.

Помню,

над книгой «Цепи рабства»

я работал в течение трех месяцев

по двадцать часов в сутки.

Горы материалов

были мной собраны,

изучены,

перемолоты мыслью,

исследованы до мельчайших крупиц,

но чем я дольше работал,

тем глубже меня засасывала

трясина материала.

Две недели я находился в прострации,

а между тем

мою рукопись уже объявили запретной.

Так случалось всегда:

каждое мое слово стремились оклеветать,

извратить его смысл, обезвредить.

Любая моя листовка

грозила мне арестом и казнью.

Почти всю жизнь

я провел в изгнании,

в бегстве,

в подполье.

Тысяча солдат национальной гвардии,

вооруженных пушками,

окружили мой дом.

Да и сегодня я жду,

что постучат в мою дверь

и черное жало смерти

к груди мне приставит штык.

 

Д е С а д

 

Что толку в твоих воззваньях?

Поздно, Марат! Дело сделано.

Забудь о своем манифесте,

в каждой фразе которого

содержится ложь.

Неужто ты до сих пор

так и не понял

всей тщеты революции?

Неужто ты не увидел,

куда она завела?

Взгляни хотя бы на этих

заблудших революционеров –

(указывает на четверых певцов, которые сидят

в ожидании)

с их кокардами на шутовских колпаках.

Что значат для них слова твоего манифеста?

Куда ты их можешь направить?

Что хочешь им приказать?..

 

Ч е т в е р о п е в ц о в

(поют, как бы отвечая на монолог Де Сада)

 

Бедный Марат со своей прокламацией!

Воры торгуют французскою нацией.

Сам ты, когда-то объездив весь свет,

понял: нигде справедливости нет.

Давят народ богачи проклятущие,

и прозябают в нужде неимущие,

но, испытав на себе произвол,

ты в революции выход нашел!

Кроме всемирного землетрясения,

нет никакого иного спасения!

Так, поднимая на битву народ,

ты на столетие вышел вперед!..

 

Музыка смолкает. Четверо певцов, танцуя, возвращаются на середину сцены. Пациенты вновь занимают свои места. Сестры пытаются разбудить Шарлотту Корде. Трижды раздаётся громкий, настойчивый стук.