Глава 3. В лагерях для перемещенных лиц

Профессор Н. Поппе, прибыв в Берлин весной 1943 г., обнаружил, что вокруг много калмыков – тысячи.[256]

Когда началась война, ситуация в восточноевропейских странах, где жили калмыки, оказалась неблагоприятной для беженцев, не имевших гражданского статуса. Самым простым способом найти надежный заработок было завербоваться на работы в Германию. Так поступали многие калмыки в Югославии, Чехии и Болгарии. Среди 30 тыс. человек, выехавших из Югославии на работы, были и калмыки, которые хотели таким образом избежать мобилизации в Русский корпус.

Из Белграда мы уехали в 41 г. Нас завезли в Берлин, а потом бауэры пришли, нас забирали. Мы работали на фарме. Кто что умеет делать или хочет делать – на это не смотрели. Только смотрели – есть голова и руки. Там поняли, что я неспособная, что у меня руки нежные – я же не работала никогда. Но меня оставили. Сказали, молодая, научится. Там мы картошку копали, морковку копали, капусту собирали. Я работала у одного бауэра, потом у другого бауэра. Война кончилась, мы оказались в ди-пи-лагерях.[257]

1 сентября 1945 г. мы все выехали, на работу записались. Все равно хочу сказать, что немцы нас везде везли, не хочу хвалить, но много нас, калмыков, было: дети, старики, много русских, мы все выехали 1 сентября. От Софии до Белграда поезд там за восемь часов доезжал, а мы восемь дней ехали. Потому что во многих местах были сломанырельсы, дороги. А немцы нас, где рельсы сломаны, не брали. Там в школах или где - нибудь оставят, а потом нас грузовиками забирали, если можно, в поезд садили. До Австрии нас довезли всех. Мы сделали контракт, что будем работать. Главное, они нас нигде не бросили, кормили всегда.[258]

Этот «прусский порядок на дорогах» не раз выручал калмыков в те трудные годы. Последние вагоны из Сербии, в которых среди других беженцев находились и калмыки, прибыли в Шонгау. Там нас встречал Борис Пантусов. По радио железнодорожники сообщили, что едут калмыки, и кто-то им позвонил в ди-пи-лагерь и дал знать. Там было недалеко, молодые шли пешком, а старики поехали на телеге. По дороге мы выменивали продукты у местного населения. Как-то парень, который был с нами, отдал золотое кольцо, о сколько нам дали еды взамен этого кольца! Хорошие люди австрийцы, они нам помогали, нас понимали. Но и немцы к нам неплохо относились, хотя и сами переживали трудное время. Вся наша семья поехала по контракту – несколько калмыцких семей договорились между собой. Выехали на Белград через Вену, потом жили недалеко от Зальцбурга и Линца в лагере. Мы с сестрой работали на железной дороге, очищали ее от снега. [259]

Условия жизни в Германии не были райскими, к тому же в 1942 г. начались бомбардировки. Совершеннолетним неквалифицированным работникам платили от 51 пфеннига в час, а несовершеннолетним – от 31 до 46 пф. в час. Женатым работникам приплачивали по 2 марки ежедневно. В 1944 г. была введена премия от 10 до 15 марок в месяц, а месячная плата брутто составляла 152 марки, с премией – 162. За еду работники платили полторы марки ежедневно, но жилье было бесплатным. Одежда, обувь и прочие личные нужды оплачивались за счет самого работника. Из своего жалованья работники могли высылать своим семьям 60 – 100 марок в месяц. В 1943 г. эту сумму подняли до 120 –150 марок. Фабричные работники жили в общих переполненных бараках, которые зимой плохо отапливались и были плохо оборудованы. Сельскохозяйственные же рабочие жили за счет своих хозяев.

Некоторые калмыки вернулись в Сербию, но многие нашли в Германии стабильную работу, а жилье им, вчерашним кочевникам, не казалось таким уж плохим. Дисциплинированным, работящим, скромным в своих потребностях калмыкам удавалось зарабатывать и, экономя, содержать семьи в Сербии. Несмотря на неблагоприятные условия и опасность, они не бросали работу и в отличие от других оставались на своих рабочих местах до самого конца войны.[260] В Германии они уже не были аполитичными, какими долгое время были в Сербии, за годы войны они политически ангажировались больше, чем за предыдущие 20 лет.

В Германии во время войны нас часто принимали за японцев и поэтому, как к союзникам, к нам относились хорошо. Немцы с нами приветливо здоровались на улице, уступали место в трамвае.[261]

В военное время пришлось приспосабливаться к новой политической ситуации. Был изменен устав ХТТ, руководство организации переехало в Берлин. Во главе ХТТ были его основатель Ш.Балинов, заместители князь Н.Тундутов и д-р С.Степанов, генеральный секретарь П.Джевзинов, заместитель генерального секретаря А.Борманжинов, Д.Ремелев и С.Далантинов.[262] Тундутов был совсем молодой человек, не имевший никакого политического опыта, его назначение председателем объясняется не столько его ролью, практически фиктивной, сколько происхождением: он был последним представителем калмыцкой знати, единственным сыном нойона Данзана Тундутова, трагически погибшего в СССР. Участие знатного лица, человека «белой кости», придавало дополнительный авторитет этой организации.

Теперь ХТТ имел жесткую организацию. Членами его могли стать совершеннолетние обоего пола. В местах массовых поселений калмыков имелись местные отделения ХТТ: в Ленциге, Мюнхене, Ганновере, Мангейме и Эльзасе.[263] С немецкой педантичностью каждое изменение адреса члена организации должно было сообщаться руководству; это было важно, поскольку членам организации выдавались билеты с фотографиями, которые признавались властями как удостоверение личности, члены организации имели нагрудные значки.

В газете «Хальмəг» ХТТ имел свою постоянную трибуну. По инициативе министерства пропаганды и под патронажем ХТТ в июле 1943 г. была организована калмыцкая редакция на радио Берлина «Винета». Редактором стал П.Джевзинов, а сотрудниками редакции были С.Степанов, Б.Бембетов, Д.Чурюмов, С.Аршинов и С.Балданов. Первый выход в эфир на калмыцком языке состоялся 3 августа 1943 г. и был воспринят как историческое событие: впервые калмыцкую речь передали по радио в Европе.[264] Наиболее образованные люди были привлечены к работе на радио. Хотя они официально числились служащими Восточного министерства, их главным занятием было сотрудничество в редакции. В эту группу входили С.Далантинов, Д.Ремелев, С.Меньков, А.Борманжинов, Х.Чурюмов, С. Кульдинова, С.Кульдинов, С.Бадминов, Н.Нембриков и др. Подобные редакции в восточном министерстве имели осетины, татары, туркестанцы, грузины и др. В годовщину основания редакции вся калмыцкая общественность собралась в КНК. С докладом выступил шеф редакции Джевзинов. Кроме того редакция за год работы выпустила стенной календарь на 1944 г., плакаты, несколько переводных и написанных С.Степановым брошюр программно-идеологического характера. Там же бывали гости из родственных редакций. Однако эффект от работы радио был нулевой, эти программы могли принимать редкие калмыки в Чехии и во Франции.

С мая 1943 г. в Берлине ежемесячно стал выходить журнал «Хальмəг» (Калмык), объемом в 30 стр. Чуть больше половины текста выходило по-калмыцки на кириллице, были статьи и на русском языке. В выходных данных не указано, чьим органом является этот журнал. Он излагал позицию ХТТ и КНК, которая, конечно, увязывалась с официальной немецкой политикой. В отличие от предыдущих изданий калмыцкой эмиграции, которые печатались на самой дешевой бумаге и самой простой печатной техникой, «Хальмəг» издавался на прекрасной бумаге и в солидной типографии. В журнале помещали фотографии и выступления лидеров нацистской партии, популяризировали политику третьего рейха, оправдывали его внешнюю и внутреннюю политику. Содержание передач и журнала в целом совпадало. Главным и самым активным сотрудником «Хальмəг» был Ш.Н.Балинов, который объединил вокруг себя и журнала всех образованных калмыков, кто находился на работах в Германии и Австрии, и они становились авторами различных статей. В числе «сотрудников» были школьники, недоучившиеся студенты, которые до того никогда не печатались. От молодых, неопытных и политически неискушенных людей трудно было ожидать качественных текстов. В то же время Балинов сам писал много и на самые различные темы, часто подписываясь чужими именами, иногда без согласования с ними. Создавалось впечатление, что редакция полна грамотных и активных сотрудников. Активным автором был С.Меньков, писавший всегда по-калмыцки, так как русский знал недостаточно.[265]

Калмыцкий комитет. В дополнение к ХТТ был образован и Калмыцкий национальный комитет (Kalmukischen Aushoss), который работал с весны 1943 по весну 1945. Зачем понадобилась вторая общественная организация небольшой калмыцкой общине, если уже одна успешно действовала и обеими организациями практически руководил Ш.Балинов? Очевидно, что вторая – КНК – создавалась «под немцев», была предназначена для конкретно-исторической ситуации, а именно для сотрудничества с Третьим рейхом. Как писал Балинов, руководитель обеих организаций, КНК

будет представительствовать свой народ перед Имперскими властями; говорить о форме, необходимых и возможных рамках самоуправления Калмыкии как о предпосылках  национального возрождения в сфере влияния Германской Империи в Новой Европе; об общественном строе, в основу которого ляжет, несомненно, идея Национал-социализма, как наилучшая база единения народа, как основа его государственности, как противоядие коммунизму, интернационализму и ложному, лицемерному демократизму. Он должен тщательно изучать, разрабатывать – в соответствии с духовным идеалом, чаянием и стремлением своего народа – все вопросы народной жизни и, в меру своих сил, будет и работать.

Это было целью старой калмыцкой национальной организации «Хальмаг Тангачин тук», стремившейся вести калмыков в ногу с новым духовным веянием в Новой Европе, в которой Калмыкия должна быть и может быть своеобразным этническим и хозяйственно-культурным уголком под дружественным покровительством Германской империи. [266]

Таким образом, ХТТ хоть и не была оппозиционной КНК, но все же была слегка в стороне от политики нацизма. Председателем КНК был Шамба Балинов, первыми заместителями князь Николай Тундутов и Санджи Степанов. Генеральный секретарь – Содмон Далантинов, казначей – Петр Джевзинов. В руководящий круг входили Д. Ремелев, бакша Д. Нимбушев из Парижа (скорее просто числился), офицер Хоримча Кугультинов, Мукабен Хаглышев (тоже числился). Про последнего говорили, что он был студентом ленинградского Института живых восточных языков и одним из любимых учеников Котвича, а до войны работал в Калмыцком издательстве в Элисте.[267] Кроме пропагандистской работы Комитет занимался и гуманитарной деятельностью, вызволяя калмыков из плена или улучшая условия работы калмыкам - остарбайтерам, добиваясь перевода их в места более-менее компактного проживания калмыков. Для беженцев, людей из цивильной группы корпуса, собиралась теплая одежда, деньги. Как вспоминал в 1998 г. А.Борманжинов,

в Бреслау (Вроцлав) попала группа калмыков из Большедербетовского улуса, более 20 человек. Они работали на цементной фабрике, условия жизни были ужасные. Весной 1944 я неделю бегал по разным учреждениям, и местные власти дали разрешение легально выехать в Берлин. [268]

          При Комитете пытались организовать женский подкомитет. Его должна была возглавить вдова С.Балыкова Доржма Щевелькова. Но, организованный по образцу других женских организаций, комитет ограничился первым воззванием, своей инициативы, видимо, не имел, а потому не состоялся.

   О Шамбе Балинове упоминает в своих воспоминаниях секретарь канцелярии Власова К.Кромиади. Он описал встречу Власова и Балинова, который был записан на прием как председатель Калмыцкого национального комитета и “произвел на всех прекрасное впечатление»: «человек, соблюдающий свое достоинство и умеющий обращаться с другими”. Цель визита заключалась в следующем: ”Я хорошо информирован о вашем начинании и его задачах и знаю, что германские власти согласились на формирование вами общей антикоммунистической борьбы народов России. В связи с этим наш национальный Комитет уполномочил меня просить вас включить и нас в ваше начинание”. Власов поблагодарил Балинова и предложил ему вступить в формируемый общенациональный комитет. Но все-таки его решение было следующим: ”Мы постараемся в предстоящей нам общей борьбе беречь живую силу таких малых народов, чтобы было кому на свободной родине наладить жизнь своего народа”. Эти слова Власова тронули Балинова до слез.[269] Под сильным впечатлением от встречи с Власовым, увидев новую перспективу в политической борьбе, Балинов выступил со статьей в газете КОНР «Воля народа»:

Мы называем себя националистами потому, что всеми фибрами души желаем национального самосохранения, в сердцах и душе храним любовь к большому прошлому своего ныне маленького народа и к его историческому облику. Работаем и боремся за то, чтобы он свободно жил и творчески развивался в семье народов. Мы – националисты потому, что боремся за создание таких форм и условий жизни для нашего народа, при которых могли бы свободно развиваться все его духовно-творческие данные.

Ибо у каждого народа есть свое собственное лицо, своя особая народная душа, свои особые, только ему свойственные данные.

       Журнал «Хальмəг» стал рупором национал-социализма. Как писалось в нем, калмыцкий народ должен занять подобающее место в рамках новой Европы. Чтобы достичь этого, он должен принять участие в борьбе, но не против СССР, а против «жидо-коммунизма». Кстати, журнал был не только пропагандистским органом, у него были и культурно-просветительные функции. Так, в нем из номера в номер печаталась повесть С.Балыкова «Заламджа».

Но не всекалмыки были солидарны с идеями КНК. Сербские калмыки Лиджи Уланов, Дорджи Улюков, священники Игнатов и Умальдинов жили и работали в Германии, но нет сведений о том, чтобы они хоть как-то проявили себя в политической жизни на стороне нацистов. То же можно сказать о полковнике А.Алексееве. Очевидно, они не поддерживали нацистскую политику и ее методы, ввиду чего избегали всяких прямых и косвенных контактов с нацистами. Э.Николаев находился в Русском корпусе и не мог сотрудничать с калмыцкой прессой в Берлине. Из-за своего ареста в начале оккупации С.Баянов был скомпрометирован и не годился для какого-либо политического сотрудничества.[270]

 Были и такие, какС.Баянов, кто считал, чтокалмыкам нельзя равняться на большие народы, что им следует держаться нейтралитета подобно малым государствам и не быть фанатично преданными ни русским ни немцам, «не плясать ни под Московскую, ни под Берлинскую дудку».[271]

Я глубоко убежден и уверен, что все то, что произошло в период Второй мировой войны – сотрудничество калмыков с немцами – это было вполне естественным, нормальным явлением. Но это случай – немецкая нация поступила так. Наступление на Россию... А могла и любая другая страна, скажем Англия, Франция или Япония, Китай могли напасть на Россию. По всей вероятности, мы бы обошлись какой-то другой силой, способствовавшей разрушению этого коммунистического строя. Потому что большевизм нанес нам огромнейший вред, всему нашему народу. Если бы не революция семнадцатого года, нас, калмыков, в той части России, в которой мы сейчас проживаем, наверно, был бы один миллион численностью. Притом это был бы богатейший край… мы могли бы свою экономику развивать, свою местную промышленность... У нас было около 80 храмов, советы не оставили ни одного храма. С одной стороны, отсутствие моральной базы, с другой – экономической, с третьей – это тоталитарный режим, который только диктовал власть, не позволял саморазвитие местного населения. Социалистическое по содержанию, национальное по форме – это блеф, это невозможно, это насилие. По всей вероятности, наши предки совершили ошибку, прибыв из Азии в Европу на Волгу.[272]

Как вспоминал в 1998 г. тот же Д.Бурхинов:

              Перед концом войны я встретился с С.Баяновым. Он произнес целый монолог. Февраль 1945. Он, оказывается, тайно слушал Би-Би-Си. Он знал, что калмыков отправили в Сибирь. ”Нам нужно во что бы то ни стало добиться возвращения невинных калмыков. После капитуляции я добьюсь приема у Сталина и докажу ему, что народ надо вернуть”.

Мы ехали в первом грузовике, когда нас решили отвезти в Союз как калмыков. Мы были одеты по-западноевропейски. В Будейговицах Герел Уланова, пианистка, заговорила с кем-то по-чешски, а Улановы говорили по-чешски как сами чехи. И тогда один чех принес свою коляску, мы погрузили свои чемоданы и незаметно исчезли, отошли в сторону. Мы переночевали на сеновале у одного чеха-фермера, но в 5 утра он нас попросил уйти. Целый день мы не знали, что делать. Баир Уланов нашел телефон своего коллеги-футболиста и обменял у него деньги. Теперь мы могли поехать в Пильзень. Там были советские и американские войска. Мы убедили одного портного дать нам ночлег. В 6 утра нас попросили. Б. Уланов нашел своих социал-демократов, которые помогли нам поселиться в гостиницу. Тут мы узнали про французскую миссию, которая репатриирует своих граждан во Францию. Мы посоветовались, и я убедил французов рассказом, что мы жили под Парижем, где действительно в Монтаржи жила моя тетя с детьми. Из всей нашей группы по-французски говорил один я, остальные молчали. Тут француженка подтвердила, что она бывала в Монтаржи и видела там монгольскую колонию. Так мы и прошли.

Ш. Балинова, Д. Арбакова, Степанова немцы посадили по доносу в тюрьму и держали там целый год как сотрудничавших с фашистами в борьбе с коммунизмом. Тогда многие корпусники стали изучать Белград, сочиняя себе легенду о том, что они родились в Сербии. Не могли выговорить Мокры Луг, говорили Чииктə баалк (Мокрая балка).[273]

Весной 1945 г. мы попали в Берлине под бомбежку. Я не мог спать неделю из-за запаха горевших человеческих трупов. Мой дядя привел багши Санджи Менькова, он прочитал надо мной молитву, и все как рукой сняло.[274]

В Австрии я вначале собирал овощи в поле, потом присматривал за ребенком, у хозяйки малыш родился, возил молоко на молочную ферму. После окончания войны многие русские стали возвращаться в Россию, а мы не стали. Мы уже знали, что калмыков сослали. В конце 44-го нас снова взяли рыть окопы на австрийско-венгерской границе. Когда советская армия стала подходить, нас увезли. Но эшелон разбомбили, и мы могли сами выбирать, что делать. Нас было четверо из одного села, трое калмыков и русский. Двое пошли на восток, а двое пошли на запад.[275]

Мы все старались попасть в американскую зону. У нас Комитет в Берлине был, он помогал всем: и нам и русским пленным. Шамба Балинов ориентировал нас на Шонгау, Хохенфург. В конце апреля мы уже попали туда, куда с разных сторон стекались калмыки. Война кончилась. Собрались все калмыки: из Чехии, Сербии, Франции, Болгарии, России. Все говорили по-калмыцки. Молодежь стала знакомиться. Первая свадьба: жених из Франции Сергей Манжиков и Катя Аникова, рожденная в Сербии, вторая: Надя, родилась в Югославии, а жених Антон Хурцинов из России, с отцом они были в плену у немцев и работали на фронтовых работах, копали окопы, их освободили люди из Комитета.[276]

Репатриация. Жизнь в ди-пи-лагерях была тревожной особенно в мае и летом 1945, потому что все боялись репатриации. И страхи эти были обоснованными. Значительная часть солдат Калмыцкого корпуса вместе с солдатами Власова была сдана англичанами советским войскам в Линце. В инструкции «об определении русских граждан», подписанной от имени английского командования генералом Китли, было сказано, что советскими гражданами считаются: группа атамана, 15-й Казачий кавалерийский корпус (в том числе и калмыки), резервные отряды генерал-лейтенанта Шкуро, кавказцы (в том числе мусульмане).[277] Несмотря на то что американская администрация в целом старалась следовать принципам демократии и гуманизма и не в такой степени, как английская, шла навстречу требованиям выдачи советских граждан, все же жестокие случаи насильственной репатриации имели место, причем в Баварии, неподалеку от ди-пи-лагерей, где содержались калмыки, и не знать о таких выдачах калмыки не могли.

 Например, в январе 1946 г. была предпринята попытка отправить из сборного пункта в Дахау 399 бывших русских солдат, взятых в плен в немецкой форме. Все эти люди отказались садиться в грузовики и просили, чтобы их пристрелили. В знак протеста они разделись и отказались выходить из бараков. Чтобы вывести их оттуда, пришлось пустить слезоточивый газ и применить силу. Выйдя из бараков, они сели на снег, причем некоторые нанесли себе ножевые раны, девятеро повесились, один закололся.[278]

Всего за 1943–1947 гг. западные демократические государства передали согласно документам 2 272 тыс. советских граждан. Около 35 тыс. были официально зарегистрированы как оставшиеся на Западе.[279] Среди репатриированных в СССР калмыков насчитывалось 2318 гражданских лиц.

Много людей вернулись. Александра Басанова, она ж организовала движение. Много наших станичников попало, йовла (ушли). Около ста йовсн болхмн (видать, ушло). В 48-м, я слыхала, тоже уехали, но уже немного. Буринов с четырьмя сыновьями, они прямо в Сибирь попали, но вернулись из Сибири с остальными. Их высудили на 10 лет…Говорят, всего один из тех остался в живых, сейчас живет в Калмыкии, но он молчит, ни о чем не говорит.[280]

Характерна судьба упомянутой здесь А.Басановой, попавшей в окружение, затем в плен и вызволенной Комитетом из лагеря для военнопленных. Она была активной защитницей идеи возвращения на родину. Добровольно явившись в советскую оккупационную зону и действительно оказавшись на родине, она была осуждена и получила десять лет, которые провела в колымских лагерях.[281]

       Как точно сформулировал П.Полян, «в космогонии закрытого общества «а ля СССР» государственная граница имела поистине сакральное значение: это не просто линия стыка с соседними государствами, а скорее зримая линия незримого фронта с враждебным международным окружением».[282] Продолжая эту мысль, можно сказать, что для большинства населения страны ойкумена заканчивалась государственной границей, и оказавшиеся за границей простые (неподготовленные) люди, как совершившие несанкционированное путешествие в иной, чужой мир, были опасны по возвращении. Вольно или невольно они могли занести в идеологически чистое пространство иные – чужие и опасные – взгляды. Чтобы обезопасить советское общество от возможного «загрязнения» идеями и жизненным опытом репатриантов, для них и ввели «карантин». 58-я статья, 10 лет и новый жизненный опыт станет лучшим уроком для всех, кто по своей или по чужой воле вернулся в свою родную страну.

Жизнь в ди-пи-лагерях. Не раз было замечено, что память тела самая долгая. Первое воспоминание моей собеседницы о жизни в ди-пи-лагерях – это как они впервые наелись досыта с приходом американцев.

Ода тигчкәд… американ церг орҗ ирв. Цуһар ода хот авувидн. Тегəд кесгтəн хот уга йовсмн, дегəд икəр хот идчкəд, уборнд очередь: элкнь көндрхгов. (Когда американцы пришли, мы все получили много еды. И так как еды мы съели сразу много, была очередь в уборную: желудок не выдержал).[283]

Хорошо, что мы попали под американцами. Мы там жили в лагерях. Конечно, все другие иностранцы уезжали… А нас не брали. При Трумэне решили нас взять, хоть мы и желтая раса, они не хотели желтую расу. В лагерях были кухни, что нам давали, мы и кушали. Иногда детям давали другое, нежели взрослым. Почему-то в Германии продавали иногда мөрнә махн (конину). Мы покупали, мололи, добавляли коровий семҗ (внутренний жир), находили муку и старались делать пельмени, называли вареники. Когда нам дадут чай, молоко в банках нам давали, а мама и папа варили кофе с молоком и ставили соль, получалось хальмг цә (калмыцкий чай). Сначала нам давали шоколад, молоко, разные варенья, но это было год или два, а потом количество еды уменьшилось, но давали сигареты. Многие меняли продукты на одежу, обувь или материал (ткань) с немцами. Мы отмечали мацг өдр, Гегән. Мацг старушки бәрдг билә (пост старушки соблюдали). Обходились тем, что имели. Старались сами сготовить что-нибудь. В общем, чем имели, праздновали.[284]       

Первое послевоенное время было если не праздником, то ожиданием праздника: война наконец закончилась, должны же были наступить лучшие времена. Выпивка, которая часто сопутствует тревоге или радости, в лагере не выдавалась. Но иногда доставали спирт, бывало, и метиловый. Массовые отравления метиловым спиртом в среде ди-пи и репатриантов, связанные с празднованием победы, приняли массовый характер, только по неполным данным отчетов по лагерям для репатриантов зафиксировано около 1900 смертельных случаев.[285] Травились и калмыки, многие – до двух десятков – погибли.

Калмыки позже вспоминали, что те, кто к врачу не обратился, выжили, полагая, что калмыцкая народная медицина оказалась эффективнее официальной. Однако в данном случае было иначе. Летом 1945 г., когда «фашистская гадина была разгромлена в своем логове», профессиональные инструкции для медицинского персонала времен третьего рейха еще оставались в силе. Согласно этим указаниям больные, поступившие с алкогольным отравлением техническим спиртом, не выживали, им не предоставлялась такая возможность. Поскольку даже после всех врачебных усилий отравившийся чаще всего оставался инвалидом, терял зрение и пр., а нацистскому обществу инвалиды не были нужны, применялась эвтаназия.[286]

В Германии калмыки переняли европейский опыт ухода за детьми. Если, прибыв в Европу, калмыцкие женщины обращались в больницы только для родов, то к 40-м годам настало время рожать женщинам, которые сами родились в Европе. Пока они были совсем молоды и находились под сильным влиянием матерей, своих первенцев они растили как  принято у калмыков испокон веков. Но высокая детская смертность в 40-е годы заставила пересмотреть эту практику и принять нормы материнства и детства, признанные большим – в данном случае немецким – обществом.

Мы переехали с мужем в другой лагерь с детьми. Там у меня один ребенок умер, один остался. И мне хотелось еще ребенка. Я грудью всех кормила. У меня много молока было. Теперь в Америке, когда детей грудью кормят, дают им отрыгивать. А мы тогда не знали этого. Я накормлю, поставлю, а они бөөлҗәд, һарһачкад (все срыгнут) и начинают снова плакать. Я в немецкой больнице родила, но ничего такого не знала. Моим двойняшкам было по 8 месяцев. Мы были в одном лагере, родители остались в другом. И двойняшки начали друг друга видеть, мы купили двойную коляску у немцев. Тут один заболел, потом второй. Тот умер, этот уже температурил. Мы тогда его в больницу повезли. Доктора посмотрели и сказали, что он очень малокровный. Его кровь как вода была. Ему надо было кровь сдать. Я была очень слабая, а мужа кровь не подходила. А потом, там немка медсестра была, она дала свою кровь добровольно. Слава богу, в этой больнице он поправился. Я же одного потеряла. Мы же детям плакать не давали, все время на руках держали. А его завязали – руки-ноги, одели. А мы же никогда же һазаран һарһҗ һардго биләвидн (на улицу не выносили). Все тепло да тепло. Мама говорила, ты знаешь, как в животе горячо, и то не умирают, значит, в тепле надо держать. Никогда на воздух не выносили. А они нарочно говорят, что у него не было воздуха. Вот такая комната, на втором этаже открытое окно зимой. Здесь кровать. У него шапка, всё, одетый, руки-ноги так завязаны. И он кричит, плачет, всю неделю плакал. А я внизу сижу на скамейке, плачу тоже. Но он поправился, слава богу врачи мне помогли. Я стала нормально давать ему кушать, потом, когда следующий родился, я уже знала как кормить. Наши же, если что не так с ребенком, говорят еда жидковата, давай масла ему. Потом я ему и морковку делала – пюре, и картошку и по часам стала давать еду. А сперва даже не умела, не знала ничего.[287]

В американских лагерях в Германии встретились представители обоих эмиграционных потоков, старые и новые эмигранты. Калмыцкие дети, выросшие внутри немногочисленных калмыцких общин Европы, впервые очутились в большом, как им казалось, калмыцком обществе.

Мы оказались в переселенческом лагере... Это было счастливое время для меня. Я впервые видел много калмыков, большая часть из которых составляла вторую волну эмиграции. Я купался в родной речи и был счастлив![288]

Конечно, старые эмигранты были лучше одеты. Мы были одеты бедно, из лагерей. Но их калмыцкий язык у молодежи был хуже, словарный запас был бедноват, хотя у стариков язык был хороший.[289]

Шесть лет, а некоторые дольше, калмыки жили в лагерях для перемещенных лиц в окрестностях Мюнхена и других частях Баварии среди многих тысяч других беженцев. Небольшая группа калмыков, около пятнадцати человек, оказалась в ди-пи-лагерях Австрии. В Баварии калмыки были размещены в лагерях Пфафенхофен, Варнерказерн, Ингoльштадт и Шлясхайм. Ди-пи-лагеря были организованы для того, чтобы поддержать беженцев, пока они не найдут для себя работу в той или иной стране. Потихоньку люди определялись и прощались с жизнью ди-пи. Лагеря пустели, и оставшихся собирали в других лагерях. Все беженцы в указанных лагерях находились под эгидой UNRRA (United Nations Relief and Rehabilitation Administration – Администрация ООН по оказанию помощи и восстановлению), созданной в 1943 г.  Ее задачами были опека над беженцами и перемещенными лицами из стран – членов ООН, находившимися на вражеской территории, и помощь в их возвращении на родину или в ином определяющем их жизнь решении.[290]1 июля 1947 г. мандат UNRRA истек и ей на смену, переняв ее инфрастуктуру и функции, пришло другое ведомство – International Refugee Organization (IRO – Международная организация по делам беженцев и перемещенных лиц). Штаб-квартира IRO размещалась в Женеве. В числе 18 стран – членов ИРО СССР не было. Бюджет состоял из взносов государств-членов и нескольких десятков благотворительных организаций. Годичное содержание одного ди-пи в лагере обходилось в 300 долларов, в штате организации состояло 64 тыс. сотрудников. Мандат IRO истекал 1 июля 1951 г., но был продлен до 31 декабря.[291]

В ди-пи-лагерях жизнь была тоскливая. Лагерная работа была не всегда. Нередко мужчины делились на небольшие группы для игры в карты или выпивки. Люди испытывали постоянную тревогу по поводу возможной репатриации в Россию, все ди-пи зависели от ненадежной политики лагерных властей. Это были чувства, объединявшие всех беженцев. Жизнь в лагерях для калмыков была периодом без определенной перспективы, в ежедневной тоске, когда никто не знал, куда калмыкам разрешат переселиться и разрешат ли вообще.

Наиболее благоприятная обстановка была в лагере Варнерказерн – бывших бараках СС, которые переоборудовали в лагерь для перемещенных лиц, поскольку там открыли образовательный центр. Там лучше работалось, были созданы спортивные команды. Каждая крупная этническая группа беженцев старалась организовать начальную школу и гимназию. Калмыцкая молодежь посещала хорошо оснащенную русскую гимназию и университет, и они вместе жили в общежитии под присмотром старой интеллигенции, работавшей в Праге. Именно в Варнерказерне калмыки вновь предприняли усилия, направленные на сохранение своей этнической идентичности.

Эти усилия предпринимались в трех направлениях: образование, мораль и спорт. Каждое направление было сочетанием калмыцкой традиции и влияния внешнего культурного контекста, связанного отчасти общением с некалмыками.[292] Как считали сами респонденты, трудно выделить персонально, кто был там инициатором, поскольку сама идея поддержания этнической идентичности витала в воздухе. Актив состоял из старых эмигрантов, бывших сотрудников КККР в Праге, а также из новых эмигрантов, имевших педагогический опыт в Калмыцкой АССР.

Молодежь учредила культурное общество «Союз калмыцкой молодежи», чтобы поддерживать изучение калмыцкой культуры. В него вошло много студентов, однако общество просуществовало не долго. Наиболее регулярным видом деятельности его членов была подготовка изданий на калмыцком языке и на калмыцкую тему. Особенно популярной была еженедельная газета на калмыцком и русском языках «Мана зәнг», по-русски она называлась «Наш голос». После того как редакция переехала из Варнерказерна в Пфафенхофен, эта газета стала называться «Обозрение».[293] Издавался и литературный ежемесячный журнал, тоже двуязычный, «Искра и молоток». Пока журналом занималась двадцатилетняя молодежь, он официально выходил под покровительством калмыцких бойскаутов. Отряды скаутов для калмыцких детей были созданы с целью нравственного воспитания. Лидер скаутов, выведенный в диссертации Эделмана под именем Саран, а на самом деле им был Санджи Цагадинов, был также членом актива. Это был человек, вобравший в себя все лучшее в калмыцкой культуре; его авторитет влиял на моральный климат в лагере. «Другие, – говорил он, имея в виду группу, увлеченную политической журналистикой, служили внешним силам, а я работал над исправлением ситуации изнутри».[294]

Третьим направлением работы был спорт. Первая калмыцкая футбольная команда образовалась в Варнерказерне из парней, живших до войны в Европе и игравших в командах Болгарии и Югославии. В Советской Калмыкии футбол тогда еще не был распространен. Команда ди-пи-лагерей назвала себя «Джангар». Футболисты «Джангара» тренировались по жестким правилам и придерживались строгой дисциплины.

Жили в большом ди-пи-лагере, 10–12 тысяч людей разной национальности, Эсэсказерн, Кайман, там военные казармы были видны. И там вот мы играли, популярными были, потому что мы всех лупили. Сегодня украинцы против нас, то-се, а завтра мы играем против кого-нибудь другого – все за нас [болеют], югославы за нас. Каждый год призы брали. Команда называлась «Джангар», coach (тренер) был Эрдни Цуцыков, он составлял команды. Тогда у нас калмыцкий лагерь был в городе Крумбах, это в Швабии. Мы раз хотели сыграть с городской командой, крайс-лига, районная команда. Так они на нас так посмотрели, вы что – умеете играть? Мы говорим «да», мы начали настаивать: «когда вы свободны?» Они же иногда свободны бывают по воскресеньям, ну типа тренировки: «попробуйте нас». – Ну ладно. Назначили одно воскресенье, мы пришли, а у нас всех игроков не было, мы молодых туда взяли. Мы забили один гол, второй гол. А немцы, в плащи одетые, тогда пасмурно было, они плащи снимают и… 7:2 счет был. Немцы не поверили, что можно так играть. Так мы их начали так лупить, что с нами захотела играть команда «Мюнхен 1860». Они захотели, а у нас один, Уланов, играл без руки, он был профессионал. Так один немец там встретился тоже без руки, они когда-то уже играли один против другого. Так мы [со счетом] 4:2 отлупили их. Это было в 1946 г., мне тогда было 25 лет. Я играл и в защите и в нападении. С нами тогда играли Пата Переборов, Басанов, Чагадинов, Абушкинов, Баргинов, Уляшкин, Переборов Учур, потом с нами играли два поляка. Девять калмыков и два поляка. Отличались Переборов, Полинов Мишка, Уляшкин. Между прочим у нас калмыки здорово играли…[295]

«Джангар» не раз обыгрывал русскую, украинскую и югославские сборные, несмотря на то что эти команды набирались из многочисленных этнических групп. Вот как описан успех калмыцких футболистов в «Обозрении»:

ИРО установила ежегодные спортивные состязания между всеми национальными командами дп. Состязания в этом году состоялись 15–19 сентября в Функ-казармах. Калмыцкий лагерь Пфафенгофен был представлен футбольной командой «Джангар». Всего на Олимпиаду прибыло 10 команд разных национальностей. Следует сказать о чувстве опасения, которое мы испытали, когда первый матч «Джангар» должен был играть с сильной украинской командой «Лев» из Миттенвальда. Несмотря на то, что «Джангар» играл с несколькими резервными игроками, наши футболисты играли отлично, и обе команды старались дать победный гол, так как счет был 1:1. Согласно олимпийскому правилу матч продолжен был на 15 мин.

По свистку судьи наши футболисты быстро переходят в наступление, мяч перебрасывается от одного к другому – до неприятельских ворот, и в первую же минуту Миша Пагинов дает гол. Матч, таким образом, закончился со счетом 2:1 в пользу «Джангара».

Следующим противником была 1-я польская команда, которая при прежних встречах нескольк