Очерк пятый. Главные действующие лица «великой Смуты»

 

1

 

Исходя из логики всех выводов предыдущих очерков, главным персонажем Великой Смуты, являющейся, по сути, борьбой католицизма с православием на территории Московии, следует признать будущего Патриарха всея Руси Филарета, в миру Фёдора Никитича Романова – племянника первой жены Ивана Грозного Анастасии Захарьевой-Юрьевой, то есть с родственника представителей угасшего прежнего царского рода. Все названные здесь формулировки крайне важны для понимания именно в такой интерпретации, ибо они, во-первых, истинны, а во-вторых, как раз именно они-то и не позволяют вешать хулу за совершенные русским народом в 1605-1618 гг безумства на русскую православную церковь и ее клир.

(ПРИМЕЧАНИЕ: Ибо это только в пропагандистской литературе и в школьных учебниках важно и даже необходимо писать, что поруганием и грабежом русских церквей, издевательствами над священниками занимались исключительно поляки и татары. На самом деле, как свидетельствуют очевидцы борьбы с «опиумом для народа» в 1920-50-х годах, занятие это было по нраву буквально миллионам крещённых в православную веру людей. Русские 17 века ничем не отличались от своих потомков. Более того, в большом числе районов Руси в те годы ещё оставались пережитки язычества, да и обычного мракобесия было немало, не говоря уж об извечной крестьянской жадности и об естественном человеческом желании отнять неправедно нажитое у одного и разделить отнятое по справедливости между всеми.

Но если вину за совершенные самим народом поступки и преступления в 1917-1953 гг нынешние историки возлагают исключительно на Ленина и Сталина, то отчего вину за совершенные русским народом в период Великой Смуты деяния не возложить на основного зачинателя этой народной беды – Фёдора Никитича Романова? Именно потому главным персонажем Великой Смуты следует почитать не русский народ, как это считал А. С. Пушкин, а фактического основателя будущего императорского дома Романовых [116], отца первого новорусского царя Михаила Фёдоровича Романова – Фёдора Никитича Захарьева-Юрьева).

По сути, в предыдущих очерках достаточно подробно описаны жизнь и деяния этой личности, а в следующих очерках информация будет расширена. Стоит лишь остановиться здесь на ряде упущенных во время изложения основных событий Великой Смуты деталей жизни и характера будущего Патриарха всея Руси и Соправителя земли русской.

Но прежде, чем говорить о будущем Патриархе, давайте остановимся на его отце Никите Романовиче Захарьеве-Юрьеве, стававшим в роду своем первым изменником православной вере...

Никита Захарьев-Юрьев в качестве старшего сына с самого рождения почитался, согласно традиций старорусского семейного права, вторым лицом после отца во всем огромном роде потомков боярина Кошки, явившемся в Татарскую Русь из Литвы во времена Дмитрия Донского. По социальному статусу своему Никитабыл в роду Захарьевых-Юрьевых выше даже тёток, братьев и сестёр, в том числе и Анастасии, которая вдруг перегнала его по социальной лестнице, оказавшись взятой в жёны самим царём Иваном Васильевичем Грозным, враз став не просто выше брата, но даже недосягаемей.

Произошло это событие во время полового взросления Никиты, в переходном возрасте, когда все чувства подростка обострены до предела, а зависть и стремление выпятиться становятся в характере главенствующими. Он – второй по значимости мужчина в огромном роду Захарьиных-Юрьевых, имевший право, согласно законов семейного общежития того времени, таскать за косу и даже бить родную сестру одного удовольствия ради, оказался вынужденным смиренно опускать глаза перед ней и вставать опять же перед ней на колени. Словом, стресс у Никиты, надо полагать, случился такой силы, что последствия его сказались на всей дальнейшей жизни.

Даже ранняя смерть царицы и укоры отца не смирили уязвленной гордыни Никиты Романовича[117]. Именно чувством протеста за совершение своего «падения» в системе иерархии рода Захарьевых-Юрьевых следует объяснить тайное диссидентсво отца Фёдора Никитича по отношению к Ивану Грозному, к его стране, к наследникам царя – своим племянникам. И, как следствие, - тайное принятие чужой веры, столь характерное для всякого диссидентствующего субъекта, соучастие в обществах тайных католиков Руси, изучение всей мужской частью семьи, в том числе и Фёдром Никитичем польского, немецкого, латинского, итальянского языков, чтение тогда особенно популярного на Западе учебника по борьбе с Дьяволом «Молот ведьм» Г. Крамера и Г. Шренгера и других мистических пособий культуры католицизма, которые и натолкнули уже после смерти Никиты Романовича пятерых наследников его в конце 16 века на мысль изготовить чародейское зелье, с помощью которого, как показало следствие, хотел Фёдор Никитич с братьями погубить Бориса Годунова[118].

Царь Борис в глазах великого честолюбца Фёдора Никитича был узурпатором власти, которую ставший по смерти отца старшим из Захарьиных-Юрьевых (пока ещё не Романовых) почитал положенной лишь себе. Разоблачение, постриг колдуна в монашеское состояние были, по тем временам, милостью Годунова по отношению к предателю-боярину, да ещё и чернокнижнику. Иван Грозный таких «чародеев», злоумышляющих против жизни Государя всея Руси, сажал на кол или велел потихоньку опускать в кипящее льняное масло. Годунов своей снисходительностью в отношении Захарьева-Юрьева погубил и себя, и весь род свой.

Ибо тайные общества московских католиков 16 века находились под пристальным вниманием Рима и непосредственно Ордена Игнатия Лойолы[119]. Иезуиты сделали всё для того, чтобы поддержать мятежный дух Федора Никитича, ставшего после суда царского и приговора из весёлого московского вертопраха постным и озлобленным мнихом Филаретом, поселенным в Антониев-Сийском монастыре, расположенном на берегу Северной Двины. Даже в русских летописях, основательно проредактированных самим Филаретом после Великой Смуты, остались обрывки сведений о том, как Филарет жил на широкую ногу в святой обители, нарушая и посты, и обеты, чревоугодничая и даже блудя. Царь Борис делал вид, что не слышал доносы на врага своего – и медленно гнил от неведомой болезни.

Смерть Бориса Годунова, как было сказано во втором очерке настоящего исследования, случилась чересчур уж урочно для первого самозванного Димитрия – ни раньше, ни позже. Расстрига сей был одним из множества юных выходцев из костромских вотчин именно Фёдора Никитича Захарьева-Юрьева. Все эти таинственные юнцы были приблизительно одного возраста с убитым в Угличе настоящим последним сыном Ивана Грозного, все были отправлены тайным покровителем на тайное житье и обучение в монастыри Руси с тем, чтобы из каждого из них воспитать будущего Государя всея Руси. Более того, будущий Лжедмитрий был официальным вассалом Захарьиных-Юрьевых-Романовых, обязанным жизнь свою положить во благо и по требованию сюзерена, согласно средневековых законов и принципов социального общежития. Отрепьев Григорий числился дворянином при дворе Романовых на Варварке в Москве в день взятия с боем этого подворья государевыми стрельцами.

У нас есть слишком много свидетельств того, чтобы признавать в Лжедмитрии Первом именно Григория Отрепьева, хотя усилиями все того же Филарета и его летописцев именно эти свидетельства старательно сводились на нет, вымарывались из документов монахами-переписчиками в течение двух столетий подряд. Тем не менее, исследователям Великой Смуты известен и род Отрепьевых, и все его родственники, вплоть до тех, кто жили в других городах и волостях, и история его бегства из Чудова монастыря в московском Кремле, куда после разгрома подворья Романовых пристроил будущего Расстригу дед Григория Отрепьева Елизарий Замятня. Известно всё и о появлении беглого монаха в украинской Гоще, и о встрече его с магнатом польским Адамом Вишневецким, которому он «объявился» с заранее приготовленной легендой «чудесного спасения царевича Димитрия» от рук годуновских наймитов некой безымянной кормилицей (хотя настоящая кормилица Власьева была всем известна).

Был это вовсе не первый на Руси, а уж третий царевич-самозванец за последние два года - и у всех трёх были приблизительно одинаковые легенды, объясняющие причины существования царевича Дмитрия после его смерти: спасла невинное дитя безымянная кормилица[120], подменив его чуть ли не отданным на заклание собственным сыном. Спрашивается: отчего стал зваться официально «царевичем» именно Отрепьев? Ответ: оттого, что только он один из всех заранее заготовленных самозванцев добрался до короля Сигизмунда и был официально признан властителем одной из важнейших европейских держав претендентом на русский Престол.

Задумка лиц, поставивших на Фёдора Никитича Романова в битве за власть над Московией, состояла в том, чтобы произвести государственный переворот в Москве руками лица стороннего, то есть Самозванца, по смещению которого (насильному ли, добровольному ли) к власти в Московии можно будет привести верную Риму личность, марионетку, способную направить страну в сторону развития нужную мировому капиталу, который уже в те времена сформировался в Западной Европе на базе эксплуатации разграбленной рыцарями сокровищницы Византии, и претендовал на общепланетную гегемонию[121] (хотя и не все ещё земли планеты Земля и даже не все материки были открыты), на право контролировать основные коммуникационные системы Европы и Азии, в центре которых располагалась Московия[122].

То есть интерес в смене в Московии правящей династии у ростовщиков-банкиров Ломбардии, Андорры, Британии, Голландии, Швеции был, в первую очередь, экономический. Целью банковских и торговых домов Западной Европы и оказавшейся в их зависимости в результате Реформации католической церкви была не ликвидация государственности на территории страны, практически не имеющей выходов к морям и не ведающей о существовании собственных границ на Востоке, а потому не имеющей возможности окончательно покоряться карательным войскам, а превращение Руси в колонию с марионеточным правительством. Именно бывший русский боярин Фёдор Никитич Захарьев-Юрьев был идеальным претендентом на Престол главы коллабрационистского правительства Руси в начале 17 века[123].

(ПРИМЕЧАНИЕ: История показала, что та первая попытка католицизма покорить православную Русь путём организации государственного переворота внутри самой Московии силами русских диссидентов 17 века была самой оптимальной из всех, возможных способов аннексии католицизмом православного государства[124]. Дальнейшая история показала, что использованные Западом обычные силовые методы для выполнения этой задачи потерпели крах в Московии, хотя именно они и оказывались наиболее успешными при ведении колониальной политики Рима в других странах и регионах планеты. Речь идёт, конечно, о Наполеоновском нашествии 1812 года, выдохшемся в Москве, о Второй мировой войне, заглохнувшей в зиму 1942-1943 гг на берегах Волги и в предгорьях Северного Кавказа. Не помогли Гитлеру и стоящим за его спиной силам мирового империализма даже усовершенствование военной техники и революция в средствах транспорта. Территория Московии оказалась чересчур большой для проведения на ней единых общевойсковых операций слаженно, требовала расхода огромного количества финансовых и материальных ресурсов, большого числа солдат, то есть лиц, оторванных от производительной деятельности у себя на Родине, что приводило страну-агрессора к экономическому упадку. Сохранение же навязанного стране с общинным укладом жизни нового порядка на оккупированных территориях тем более увеличивала вышеназванные затраты едва ли не в десятки раз.

Поэтому наиболее эффективной военной операцией по уничтожению Московии следует признать ту, что произошла в конце 20 века под названием «демократическая революция Горбачёв-Ельцин и компания». Именно при проведении госпереворота 1985-93 гг был учтён опыт Великой Смуты; международным империализмом решено было опираться не на иноземные войска, а на внутреннюю оппозицию государственной власти в СССР с подготовленным для этой цели аналогом Лжедмитрия претендентом на Престол – марионеткой сионистского каптала Б. Ельциным, ставшего, кстати, после уничтожения СССР офицером Мальтийского Ордена.

Первого русского президента прорвавшиеся к власти компрадоры то хотели короновать, то предполагали превратить его в регента при найденном в Испании наследнике русского Престола весьма сомнительного происхождения. И впервые в истории России для превращения ее в колонию и в сырьевую базу для Западной Европы и США была произведена операция по расчленению страны, осуществленная в 1985-1991 гг путем использования «пятой колонны», имеющейся в каждой в стране, как вирус туберкулёза в каждом организме. Результат пока что, то есть в 2008 году, для международного империализма не обнадёживающий: в России и в СНГ народ не принял новых самозванцев-президентов, хотя и стоящей за их спинами силе подчинился, материальные ресурсы ограбливаемых стран СНГ переместились не на Запад, как ожидалось, а в Китай, весь западный мир оказался в начале 21 века на грани международного экономического кризиса, чреватого Третьей Мировой войной со вполне возможным использованием ядерного оружия и прочих способов массового поражения[125]).

Историки России НИКОГДА не задавались простым и очевидным, на мой взгляд, вопросом: почему именно на мниха Филарета, а не на сотни других бояр да дворян московских, оказавшихся в годы правления Бориса Годунова сосланными за тяжкие государственные преступления, обратил свой взор Первый Лжедмитрий, возвёдший нарушителя монастырского Устава и оскорбителя православной веры в сан, стоящий в церковной иерархии страны на четвертом месте: после Патриарха располагались в те годы: митрополит Крутицкий, митрополит Великоновгородский, а затем следовал митрополит Ростовский, которым и стал по воле Самозванца Филарет [126]. По сути, это назначение было максимальным надругательством над православной церковью, которое мог допустить в 1605 году ставленник еврокапитала Лжедмитрий, заставляя именно церковь русскую подчиниться воле Расстриги.

Свержение, избиение и поругание первого русского Патриарха Иова народом московским пока еще не затрагивали основ административной системы русской православной церкви, ибо должность эта была еще новой, плохо осознаваемой в качестве основополагающей большинством священников страны, а вот звание митрополита Ростовского имело за собой многовековую историю и почтение к данному сану, убелённую сединами и освящённая памятью о множестве подвигов во имя Христа, совершенных предыдущими митрополитами. Назначение Филарета митрополитом ростовским было платой самозванца своему бывшему сюзерену за ту помощь, что оказал мелкопоместному юному дворянину Григорию Отрепьеву (ещё даже не мниху Чудова монастыря) его костромской хозяин Фёдор Никитич Захарьев-Юрьев-Романов. По мнению Расстриги, плата эта была достаточной для чёрного монаха - человека, отошедшего от мира, но митрополиту Филарету власти над верующими на территории Ростовской епархии, равной по площади тогдашней Дании, было мало.

В чине митрополита Филарет на протяжении 13 лет ничем не проявил себя ни в церковных, ни в мирских делах, не совершил духовных подвигов, даже в качестве высокопоставленного чиновника церкви ничего для паствы своей не сделал, что говорит о том, что сей мудрый политик весь период Великой Смуты лишь внимательно следил за развитием событий на Руси и выжидал момента заранее запрограмированного окончания первого действия Великой Смуты, которое должно ликвидировать власть Самозванца и выдвинуть на роль русского царя именно его – старшего из рода Захарьевых-Юрьевых, старшего племянника пред-пред-пред-пред-пред-пред-пред-пред-пред-последней царицы. Ибо, как было сказано в предыдущем очерке, Филарет был пострижен в монахи насильно, слов о своём желании служить Христу – вполне возможн о, - и не произносил, а потому вплоть до 1619 года юридически мог являться лицом светским, облаченным в монашескую рясу подобно актеру на сцене или в кино, – не более того.

Здесь уместно отметить, что насильно постриженный в монахи русский царь Василий Иванович Шуйский звания монашеского, возложенного на него заговорщиками-боярами, не принял, слов обета – в отличие от Филарета – не произносил, потому никто из окружающих его людей не признавал в нём слугу Божьего. А вот Филарета с 1600 года почитали таковым мнихом все на Руси, да он и сам себя звал монахом. То есть заявление летописцев и новорусских историков о том, что после 1600 годаФиларет не мог претендовать на звание царя московского с одновременным непризнанием Василия Шуйского монахом, является откровенным жульничеством и двурушничеством во славу Филарета.

Как бы развивались события - согласно разработанного римской курией и тайных русских католиков из числа московских бояр планов, - сказать сейчас трудно. Разрушил этот план случившийся через 11 месяцев после коронации Лжедмитрия государственный переворот, осуществлённый прямым потомком Рюрика, родичем по боковой ветви Александра Невского, известным врагом рода тайных католиков Захарьиных-Юрьевых, убеждённым православным человеком Василием Ивановичем Шуйским и отрядом новгородских ратников, которых Лжедмитрий собрался послать на предполагаемую им войну совсем тогда Руси не нужную с Турцией. Зато была война Московии с Портой в 1606 году крайне необходима католической Речи Посполитой, католической Австрии, католическим государствам Италии, католической Испании, Римскому Престолу, у которых турки отобрали контроль над всеми торговыми перевозками на территории Средиземноморья, но не на отстоящей от этих районов на тысячи километров Руси.

Насколько переворот православного люда во главе с Шуйским оказался неожиданным для участников католического заговора, можно судить по следующим фактам: из Руси стали исчезать «иностранные специалисты» в лице фрязин (итальянцев), немцев и иудеев, а тотчас впавший в апатию новорусский иерарх Филарет вдруг вспомнил о малолетнем сыне своём Мише, обитающем вместе с матерью и тётей в женском монастыре, и потребовал его к себе в Ростов Великий, где отец фактически впервые и увидел будущего Государя всея Руси – и сразу же невзлюбил, а потому довольно быстро избавился от сына, отправив его назад к женщинам.

Утихомирить клокочущий негодованием Русский Юг, потерявший любимца своего Лжедмитрия, который всецело своим возвышением был обязан именно этой части русского народа - и потому Самозванец наделил Северщину множеством привилегий и налоговых льгот, - у В. Шуйского не было никакой возможности в 1606 году. Именно этим воспользовалась римская курия, послав в Путивль И. Болотникова, обеспечив его теми самыми финансовыми средствами, на которые рассчитывал польский король Сигизмунд Третий Ваза.

Деньги эти были взяты ещё покойным папой римским Климентом Восьмым (умершим 5 марта 1605 года, а 16 мая 1605 года нового папу Льва Одиннадцатого - Алесандро Медичи, пропапствующего всего лишь 26 дней, сменил Павел Пятый-Камило Боргезе – то есть в создавшейся толкотне на католический папский Престол просто никому не было на самом деле до самозванного царевича православной державы, и уж тем более никто в Риме не хотел нести ответственности за долги пра предшественника папы о бразца 1606 года ) под солидные проценты у ломбардских и английских ростовщиков при посредничестве пражских торговых и банковских домой. Об этом более подробней в следующем очерке, а пока вернёмся к так называемому «вождю северских крестьян».

Провал авантюры И. Болотникова, случившийся на самом деле из-за нехватки и воровства папской курией средств, выделенных на военную афёру в Московии, обернулся конфликтом римского папы Павла Пятого с Англией, где в то время располагались центральные конторы вышеназванных еврейских банкирских центров, а затем – уже после прихода к власти над Русью Романовых - и передачей векселей Рима им для оплаты. То есть супер НЕ выгодные для Московии торговые, таможенные, налоговые и проездные льготы, полученные так называемыми английскими компаниями от Романовыхв 1614 году, были платой новой династией тем лицам, кто финансировал войну Юга России против Москвы Шуйского в 1606-1607 годах.

Потому отправка в 1607 году Филаретом сына из довольно-таки далеко расположенного от театра военных действий Ростова Великого назад к маменьке в прифронтовую зону означает лишь то, что старший Захарьин-Юрьев вновь обрёл крылья и надежду, что пришедший без царя в войске под Москву Болотников имеет целью посадить на московский Престол именно его – Фёдора Никитича[127].

Разгром же Болотникова армией царя Василия вновь лишил митрополита надежд на царствование[128]. Случился третий раз в жизни Фёдора Никитича эпизод, который у всяких заговорщиков зовётся фактором неожиданности. Если в первый раз планам Филарета не удалось свершиться благодаря романовскому дворянину-вассалу, донёсшему царю Борису, что боярин Захарьев-Юрьев балуется ядами и колдовскими зельями с целью совершения цареубийства, а второй раз это был Шуйский, свергнувший марионетку Рима Лжедмитрия без позволения на то Фёдора Никитича, то на этот раз злодеями по отношению к Филарету стали особо им любимые поляки.

Свободолюбивые шляхтичи, находясь сами в течение нескольких лет в оппозиции к королю своему Сизизмунду Третьему Вазе (особо важным был период Гражданской войны-ратоша в 1606-1607 гг), смылись в соседнее русское государство, чтобы отдышаться в Московии, подумать, как им жить дальше: помириться с королём или продолжить войну? И вот тут-то в городе Стародубе они наткнулись на человека, лицо которого многим из них было знакомо по Кракову (старой столице Польши) и по Варшаве (новой столице), где они встречали человека с этими чертами лица, но только с бородавкой на щеке. Тот давний знакомец называл себя русским царевичем Димитрием. А раз был в Москве на Престоле один Самозванец, так почему бы не случиться второму? – решили поляки – и тотчас провозгласили Богданку-жида вновь воскресшим русским царём.

Находящиеся в войске противников Сигизмунда иезуиты (а таковых среди участников ратоша было великое множество, ибо война шляхты и короля не носила религиозного характера, там и там были лица исключительно католического вероисповедания) вскоре, после подхода Второго Самозванца к селу Тушино под Москвой, предложили Богданке якобы для укрепления авторитета новоявленного царя (а на сам ом деле – для подрыва авторитета православной церкви на Руси и поддержки своего агента Филарета внутри нее) назначить вторым Патриархом (при находящемся на священном Престоле московском Патриархе Гермогене) кого-нибудь из «своих». И в этом случае оказалось, что ни на одного иерарха русской церкви, кроме как на Филарета, ни новоявленному Самозванцу, ни иезуитам надеяться было нельзя. И Филарет принял священный сан из рук, во-первых, откровенного Самозванца, во-вторых, от иудея, в-третьих, от марионетки опять-таки поляков-католиков, бросил кафедру митрополита в Ростове, отправился в Тушино на помощь к полякам и, как он сам называл тамошних людей, к ворам.

Чем занимался фальшивый Патриарх в Тушине, какими словами благословлял он православных людей на братоубийственную войну в течение почти двух лет, источники умалчивают. Но сразу же по приходу войска Михаила Васильевича Скопина-Шуйского к Москве и бегства Тушинского вор а в Калугу, Филарет дёрнул в Ростов - и вновь возглавил кафедру митрополита, пустовавшую все время его отсутствия, не сняв при этом с себя самозванного патриаршего сана. Недолгое спокойствие, пришедшее в Москву, не дало времени Патриарху Гермогену наказать нечестивца - уж слишком много дел и забот было у истинного главы православной русской церкви после освобождения Москвы и в дни погонь московского войска за Вторым Самозванцем. Страну надо было спасать, власть церкви на Руси восстанавливать, а не заниматься судом, внутрицерковными сварами и прочей канителью, потребной для низведения поганца с престола митрополита. Честь церкви русской берёг Гермоген.

Дни и месяцы, проведенные Филаретом в ожидании кары за совершенные им клятвопреступления и прегрешения, были, надо полагать, далеко не самыми лучшими в его жизни. Ибо вновь судьба искусила его - и в третий раз хряпнула мордой о стол. Пережить такое удается не каждому, раны в душе такого потрясённого честолюбца остаются на всю жизнь. Не сломаться мог только человек, лишенный совести и достоинства полностью. Таким и оказался Филарет, для которого захват поляками Москвы и заточение Патриарха Гермогена в узилище звучали благословением Божьим – и Филарет вновь заявил о себе сам, как о Патриархе. Он сам приложил к этим преступлениям руку, сам и возглавил посольство русской аристократии сначала под Смоленск к осаждающему город королю Сигизмунду, а потом и отъехал в Варшаву в качестве, как пишут филаретовские летописи, пленника, а согласно польских источников, - почётным гостем.

Позднее волей своей ставший уже соправителем земли Русской и настоящим Патриархом, Филарет велит писать в летописях, что посольство изменников возглавлял не он сам - самозванный Патриарх, а обычный боярин, не княжеского даже сословия, Михайло Салтыков, якобы оказавшийся главой над именитыми и родовитыми аристократами (сие при той системе взаимоотношений родов на Руси есть ложь откровенная и примитивная; люди тогда зваться подчиненными лицам менее родовитым почитали за бесчестье, могли и руки на себя наложить, примеров тому множество, перечислять их тут недосуг), а сам Филарет пребывал в Польше до самого возвращения своего на Родину якобы в плен у.

Однако, тут можно обратить внимание на то, что посол русский Желябужский имел в 1613 году встречу с Фёдором Никитичем в замке второго лица Польско-Литовского государства – канцлера Литвы Сапеги, где Псевдопатриарх проживал в течение 7 лет якобы плена в прекрасных условиях на правах почетного гостя (согласно польских и литовских источников). В то же самое время по-настоящему пленённый русскими изменниками и выданный полякам царь московский Василий Иванович Шуйский томился в дальнем польском замке, который представлял собой государственную тюрьму для особо опасных преступников, где и умер, как признают некоторые польские хронисты, от голода и жажды, а возможно и от пыток. То есть верный слуга Рима Филарет не был, да и не мог быть пленником в Польше, он там действительно почитался почетным гостем литовского канцлера Льва Сапеги. Времени на лечение в Польше нервных заболеваний у Филарета было достаточно, условия его окружали санаторные, обращались с ним бережно – и ко времени возвращения своего в Москву Филарет был уже человеком и физически, и психологически выздоровевшим, знающим основательно положение вещей в стране, которой теперь управлял его сын, имел очень чёткие рекомендации Рима, что ему делать и как поступать, которые он мог получить только от находящихся в Речи Посполитой папских легатов и иезуитских агентов.

Кто знает, как бы повёл себя Филарет, когда стал-таки номинально соправителем земли русской при собственном сыне, а фактически Государем всея Руси, в случае спокойствия на землях Речи Посполитой после 1619 года. Но внимание тех самых сил, что направляли действия Фёдора Никитича Захарьева-Юрьева практически всю его сознательную жизнь на захват власти над страной для насаждения в ней католицизма, оказалось переключённым с Московии на внезапно развязавшуюся в Праге Тридцатилетнюю войну между католиками и протестантами всей Западной Европы. До нас же дошли лишь обрывочные сведения о том, как Филарет укреплял власть своего рода над Московией в последующие годы своей жизни, как подавлял он все выступления русских крестьян, недовольных политикой закабаления и превращения русского народа в крепостных рабов, как велись подчистки и исправления в истории Великой Смуты, как создавалась легенда о будто бы любви русского народа к боярам Захарьевым-Юрьевым на протяжении всего столетия, предшествовавшего Великой Смуте, а вместе с ней и создавалась другая легенда - о законности избрания Михаила Фёдоровича Захарьева-Юрьева-Романова на московский Престол.

 

2

Борис Годунов был тем самым лицом, которое накануне Великой Смуты и в начале неё вызывало особую нелюбовь и даже ярость Филарета, вынужденного с 1600 года пребывать в монашеском состоянии, жить постно и по монастырскому уставу. Для плэйбоя 17 века, каким Фёдор Никитич предстаёт нам в старых летописях, избрание на царство костромского выскочки Годунова было, безусловно, кошмаром, едва ли не равнозначным смертной казни. Трон московский, так удачно подготовленный Римом для Захарьевых-Юрьевых-Романовых таинственными смертями четырёх Рюриковичей-Даниловичей (сначалаИвана Ивановича, затем самого Ивана Васильевича Грозного, царевича Дмитрия и, наконец, царя Фёдора Ивановича[129]), уплыл у Фёдора Никитича из-под носа в 1598 году, а через два года новый царь и вовсе низвёл Фёдора Никитич а до положения политического ссыльного, находящегося под приглядом северодвинских приставов и монахов Антониев-Сийской обители. В тот момент всем, и даже будущему Патриарху Филарету, казалось, что земная жизнь для него окончилась, что он стал лицом, которому по социальному статусу положено самоунижаться и отвернуть лицо своё от мирских забот и тревог, подавить непомерную гордыню, раздирающую его душу.

То есть внешне добрый и милосердный Борис Фёдорович Годунов был на самом деле человеком вельми жестоким, точнее даже - изощрённо жестоким, хоть и не таким кровожадным, каким окрестила молва народная его тестя Малюту Скуратова, но все-таки изящно мстительным. Третий русский царь в сравнении с первым царем – Иваном Грозным - был едва ли не милосердным, да и в сравнении с предыдущими Великими князьями московскими за все века существования Руси не было менее кровожадного Государя, чем Годунов.

Ибо свято чтил царь Борис данное собою при избрании на царство слово народу русскому, что будет «царствовать он милостиво и зря не станет казнить никого». Людей били батогами, мучили на дыбах, рвали ноздри им, истязали за всевозможные уголовные и политические преступления, за насилия над личностью, доводили до смерти пытками, но по царскому велению жизни лишали только самых отъявленных злодеев: явно виновных в поджогах, в совершении убийств и насилиях над детьми, изуверов, фальшивомонетчиков, а также насильников из числа лиц, которых в наше время называют людьми с нетрадиционной сексуальной ориентацией. Даже ведьм, чернокнижников и покусителей на жизнь царскую не казнил Годунов. Ни одного смертного приговора не подписывал сам царь Борис.

И народ русский царя Бориса за эту странную для его сана мягкотелость не уважал. При этом, слово «уважать» в те времена носило несколько иное значение, нежели сейчас: уважали московиты только тех, перед кем испытывали трепет и ужас, уважать в те времена – это значит, чувствовать свою собственную приземлённость и полную покорность внешней силе. Царь же, неспособный быть безумно жестоким, казался русичам начала 17 века либо малохольным, как они оценивали Фёдора Ивановича, от имени которого страной руководил практически всё тот же Годунов, либо хитрым, а потому вдвойне опасным, каким представлялся люду русскому сам Борис Фёдорович. Ибо столетия жизни славянских, затем русских княжеств и два века существования первого Государства московского наложили на русский народ стереотип общественного сознания: всяк в Московии знал, как должно править царю: с казнями и с наказаниями направо-налево, не особо ища виновных. Ибо на словах царя следует любить и почитать, а в душе надо трепетать перед ним и перед его слугами – тогда и будет в державе порядок, считали в народе[130].

И вдруг недавний Первый заместитель Государя всея Руси Фёдора Ивановича по смене статуса своего, то есть после возвышения до уровня наместника Бога на земле, став царём Борисом, оказался странно мягкотел...

С точки зрения толпы, Борис Фёдорович стал с возвышением своим неумён. Ну, подумаешь, дал слово, что станет «править милостиво». Слово, данное в состоянии претендента на Престол, – это одно, а в звании царском – о словах, сказанных в прошлой жизни и вовсе вспоминать никем не должно. Ибо царь – это и хозяин земли русской, и, что важнее того, владелец всех русских душ. Не станет же крестьянин не рубить головы петуху, если любил его еще цыплёнком. Приходит время – и самый голосистый петух оказывается в супе. Власть – она тем и власть, что заставляет, вынуждает подчиненных поступать согласно воле лица, стоящего выше всех над толпой, а право это лицо или не право – это пускай Бог да потомки разбираются. Сам Господь – и тот казнил сотни, тысячи, а то и миллионы людей за грехи единиц, а Он ведь - всемилостивейший и милосердный. Чего же русскому царю кичиться даже перед холопами своими добротой дурацкой, ставить себя выше Всевышнего?

Так мыслила толпа москвичей, то есть той части населения Руси, которая создавала - благодаря своему физической близости к царю - легенду о блаженном царе Годунове, распространяя её по всем остальным весям Московии. Свойство русских жителей деревень и сёл – испытывать излишнее и неоправданное почтение к жителям городов, принимать безоговорочно мнение тех о своих административных властителях, свойство же всех провинциалов – признавать мнение жителей столицы за истину в последней инстанции. Даже священник приходский не в состоянии переубедить мнение толпы селян, услышавших грязную сплетню о царе, привезённую в глубинку проезжим хлыщём. И потому мнение московского плебса оказало (и по сей день оказывает) решающее влияние на формирование общественного отношения к царю Борису по всей Московии: раз не лютует – то царь не настоящий. Вот Иван Василевич был царём истинным: не так уж много народа и казнил, а страху нагнал – на три поколения вперёд хватит.

(ПРИМЕЧАНИЕ: За все годы п