Очерк второй. «смутное время» глазами Филарета?

 

1

 

Должен сказать, что за 31 год работы над романом «Великая смута» я в первые десять-пятнадцать лет несколько раз менял свои концепции тех или иных событий, менял и оценки тех или иных героев того времени, а потому помногу раз переписывал не только сцены, но даже и целые - объемом в два-три авторских листа - главы. Всему виной было впечатление и обаяние от работ многочисленных исследователей этого периода как советских, так и иностранных. Некоторые версии историков и литераторов на первых порах меня просто–таки завораживали, заставляли увлекаться предложенными ими вариантами развития тех или иных событий. Но, как правило, то, что хорошо и логично выглядело на бумаге в виде предложенных исследователями схем, в ходе работы над образами и характерами, над бытовыми деталями, разваливалось прямо на глазах: то схема Н. Карамзина оказывалась куцей, то версия Филарета фальшивой, то образ А. Палицына в его рукописи не состыковывался с тем, как его самого оценивали современники, то выявлялась история антиправительственной деятельности братьев Ляпуновых в годы, предшествующие Великой Смуте, то оказывалось, что Прокопия Ляпунова убили казаки не Заруцкого, как об этом написано у Иловайского и вслед за ним во всех советских учебниках, а казаки князя Трубецкого, обласканного первыми Романовыми выше всякой меры, поощренного покруче, чем даже К. Минин с Д. Пожарский.

Герои мои жили сами по себе и порой диктовали свои условия понимания окружающей их действительности. Так, к примеру, ученым-историкам очень трудно понять, что в 17 веке полноценный конный отряд польских гусар в сто сабель имел при себе не сто человек и сто лошадей, а около четырех сотен человек и не менее пяти сотен коней, ибо имел коней сменных, имел при себе обоз с личными шмотками гусар, с полковой казной, с харчами на несколько дней пути, с порохом, с пулями, с возницами, с мастерами по ремонту телег и с кузнецом при походной кузне, с материалом для новых подков и гвоздей, с телегами для добычи, которую предстояло награбить, а после поделить между собой и отправить домой, с верными слугами при каждом гусаре, способными защитить хозяйское добро от загребущих рук «товарищей по оружию». И это – не говоря о куче срамных баб (проституток), которые требуют обращения с собой деликатного, то есть едут в огромной арбе, запряженной, как правило, медленно плетущимися волами, а то и в телеге, но широкой и просторной, высокой и теплой.

Такой отряд не в состоянии пройти сто верст за три дня при всем своем старании, хотя документы, которые мне суют под нос историки, показывают обратное. Хотя бы поэтому подобные факты заставляют лично меня очень внимательно относиться к предлагаемым моему вниманию документам с теми или иными датами. И потому следует внимательно просмотреть оные, выделить их в отдельные строки, и разделить сам процесс Великой Смуты на четко выраженные периоды развития и угасания оной.

Итак, начнем, как говорится, от печки. А именно – от первого дня появления на территории собственно Руси (а не Украины) первого Самозванца во главе с польскими наемниками, которые в глаза величают его царевичем московским Димитрием, а за спиной плюют ему вслед и потешаются над его внешней неказистостью и над бородавкой на лице. Появился Расстрига на Руси вскоре после 26 октября 1604 года возле города Моравска, где неожиданно для всех огромная толпа народа русского вышла к нему с хлебом-солью и повалилась на колени. Несколько дней спустя одним залпом из пушек Черниговской крепости войско Лжедмитрия оказалось рассеянным, но опять-таки северское крестьянство предало князя Ивана Татева, руководившего обороной города, ударила стрельцам в спину. По сведениям римских монахов, тому способствовала активная пропаганда иезуитских шпионов, создавших, так сказать, пятую колонну в порубежных русских городах задолго до появления в этих местах войска Самозванца. Это еще не было общенародной изменой дому Годуновых, но все признаки надвигающегося на Русь несчастья были налицо.

21 декабря 1604 года. Дата эта – дата битвы под Новгород-Северском, где впервые русский народ на самом деле переметнулся на сторону врагов своей Отчизны открыто и без сомнения в душах. И произошло это благодаря откровенному предательству, называемому новорусскими историками «нерешительностью» князя Мстиславского, пришедшего с 80-титысячным московским войском помогать городу против полуторатысячного войска Самозванца. В результате: город сам, без помощи москвичей, выстоял, а вот гигантская московская рать потерпела поражение.

(ПРИМЕЧАНИЕ: После этих событий князь Мстиславский станет едва ли не самым главным сторонником и первого, и второго Самозванцев, именно он будет во главе московских бояр вместе с лжепатриархом Филаретом просить Владислава встать во главе Руси. Но в тот первый день Великой Смуты князь сей был всего лишь одним из ненавидевших «выскочку Годунова» русских старых родовитых бояр. Мстиславский был из древнего княжеского литовского рода Гедеминовичей, являясь самым старшим представителем старшей ветви оного, а потому изначально мог претендовать на трон московский, то есть был заинтересован в свержении Годунова усилиями царевича-обманщика в надежде затем свергнуть его самого и усесться на московском Престоле).

Ровно месяц спустя, то есть 21 января 1605 года, случилось самое, пожалуй, крупное сражение той военной компании под селом Добрыничами, что неподалеку от города Севска, закончившееся фактически полным разгромом войска иноземцев и случайным спасением Лжедмитрия, сбежавшего с поля боя в тут же распахнувший ему гостеприимно ворота Рыльск, что тоже говорит о том, что пятая колонна была готова принять Самозванца едва ли не во всех пограничных городах Руси. И тотчас к потерпевшему поражение и уже, казалось бы безопасному для Руси, если бы войско Самозванца оставалось исключительно иноземным, Лжедмитрию присоединились сразу же все остальные пограничные южные города и крепости: Оскол, Воронеж, Царев-Борисов, Орел и Елец. То есть весь порубежный Юг Московии встал на путь измены, а смута начала набирать настоящую силу. Народ здешний, откормленный на чернозёмной плодородии, не желал задарма кормить Москву – и сам того не заметил, как с нежеланием этим предал Родину и веру отцов, начал кровавую мясорубку Гражданской войны.

13 апреля 1605 года в Москве внезапно после застолья умер Борис Годунов, отравленный, как говорит народное предание и поддерживают сведения, признанные за доказательства у скандинавских учёных, но вызывают недоверие у русских историков. То есть страна лишилась своего лидера, вождя, человека, венчанного на царство именем Бога и имеющего право вести за собой миллионы именем одним своим. С этого дня, несмотря на то, что шапку Мономаха водрузили на чело 16-летнего сына Годунова Феди, но ввиду траура так и не венчали его на царство в Успенском соборе Кремля, Московия фактически обезглавилась. Крестоцелование на верность новому царю произошло и повсеместно, и в войсках, но без Божьего на то благословения было оно в сознании народа русского звуком одним, то есть звучало оно так: «Мое слово верное: хочу даю его, хочу назад беру». Измена народа русского приобрела обвальный характер сразу же после смерти царя Бориса Фёдоровича.

Спустя 24 дня, 7 мая 1605 года стоящий на стороне Лжедмитрия отряд донского атамана Андрея Корелы числом в 500 сабель разгромил 50 000-ное московского войско под городом Кромы, что на реке Оке. И это была окончательная победа Самозванца над Русью, совершенная вовсе не им, а русскими людьми, которые ПРЕДАЛИ Отчизну. Ибо разгром сей был произведен благодаря измене в рядах самого московского войска, измене, совершенной всем офицерским (дворянским и боярским) составом оного (за исключением князя А. Телятьевского), измене почти всех ратников. Свидетельством тому может служить тот факт, что хоронить после этой битвы было некого.

Еще три недели спустя, то есть 1 июня 1605 года, изменила и Москва. Народ тамошний выпустил всех преступников из тюрем, открыл все винные подвалы и, схватив вдову Бориса Годунова и ее царя-сына, засадил их под замок, принялся бражничать в ожидании Самозванца, который, в конце концов, соизволил прибыть в Москву 20 июня 1605 года. Накануне въезда Расстриги в город два московских дворянина и пять стрельцов задушили сына с вдовой Бориса Годунова.

30 июля 1605 года Лжедмитрий торжественно венчался на царство Московское сразу в двух московских соборах: Успенском и Архангельском. И это – первый пик Великой смуты, ибо ознаменовал собой он измену народа московского не только Государю своему, но и измену основным принципам православия, ревностно относящегося к «чину», то есть к форме исполнения священных для православного общества обрядов (дотоле и после, вплоть до Николая Второго, русские самодержцы венчались на царство лишь раз). Куражливость и пьяные выходки Лжедмитрия в тот день отмечены во всех хрониках и летописях, что говорит о том, что авторы тех документов эпохи были обескуражены свершающимся на глазах православного люда святотатством нового главы государства русского. Оценились они окончательно несколько позже, но в тот день вызвали, по-видимому у москвичей только шок.

 

2

 

Почти год шло правление нового царя, о сущности которого осталось очень мало фактического материала, зато осталось очень много информации о его потехах, дурачливости, о то и дело меняющихся планах. Но больше всего написано о том, как он послал за дочерью подданного польского короля, самборского каштеляна Юрия Мнишека (уже предавшего однажды Расстригу под Добрыничами) Мариной, дабы жениться на ней, отказав русским боярам в их просьбе взять в жёны красавицу дочь Бориса Годунова Ксению.

Последняя была предложена Самозванцу боярами в царицы, дабы прекратить назревающую в стране смуту нового типа: межусобицу сторонников двух разных царских династий. Поступок царя сей немудрый, фактически тут же расколовший страну надвое, сформировавший, как сейчас бы сказали, оппозицию, состоящую, как ни странно, именно из числа недавних сторонников самого Лжедмитрия в борьбе его против Годуновых. Послушайся Самозванец тогда родовитых бояр, откажись он от Марины Мнишек, страна могла бы и избежать последующего кошмара Великой Смуты, обошлась бы государственным переворотом, совершенным Расстригой, дабы признать его за истинного сына царя Грозного и считать, что находится страна и впрямь с 10 века под скипетром Рюриковичей практически непрерывно. Породило бы это решение с годами появление конституционной монархии на Руси, о которой так много говорят сейчас, сказать трудно, но несомненно, что такое решение могло спасти Московию от войны, как минимум, со Швецией, и позволило бы оставить стране за собой побережье русской Балтики и захваченных там Борисом Годуновым земель, потеря которых, случившаяся в период Великой Смуты, отшвырнула Русь от Европы в области развития новых технологий назад лет так на сто.

И здесь необходимо обратить внимание на одну весьма важную деталь, упорно не замечаемую историками России: узурпировавший самодержавную власть в православной России человек, признанный русской церковью Расстригой, сместил с поста предстоятеля православной церкви Руси первого в истории этой страны Патриарха Иова и назначил новым Патриархом грека Игнатия, не будучи еще сам рукоположен православной церковью в должность Государя всея Руси, чтобы уже потом быть этим религиозным самозванцем в звание царское провозглашенным. То есть фактически весь период с 20 июня 1605 года по 17 мая 1606 года Московией правил юридически неправомочно обманщик и предатель русской веры, а церковью Русской правил самозванец. А из этого следует вывод: в названный период фактически в стране не было ни светской, ни духовочной власти, как таковых, с юридической точки зрения, да еще и при наличии двух противоборствующих политических лагерей и при полном отсутствии должного экономического контроля метрополии над провинцией[10]. То есть фактически говорить о существовании государства на территории Восточно-европейской равнине в период правления Московией Лжедмитрием, не приходится[11].

 

3

 

Государственный переворот 17 мая 1606 года, совершённый московскими купцами и ратниками-великоновгородцами во главе с князем В. Шуйским, являлся не только дворцовым, как об этом принято говорить, но и на самом деле династическим, ибо к власти в Москве в результате него вернулось то самое родовитое старое боярство и дворянство, которое хотело уничтожить новых служилых чиновников годуновской Руси. Во главе заговора встал представитель хоть и боковой ветви, но все-таки действительно прямой потомок и Рюрика, и Святого Александра Невского.

Приход Василия Шуйского к власти и впрямь обернулся - с первым же днем нового царствования - восстановлением сугубо русских порядков на Руси, разрывом всех соглашательских и предательских в отношении народа и православной церкви договоров Лжедмитрия с Западом, восстановлением почтения русского народа к церкви, смещением Патриарха-самозванца и заменой его на священнослужителя из народа истинного – на Гермогена, бывшего дотоле на престоле Казанского митрополита, прославившегося до этого праведной жизнью и всевозможными подвигами по пропаганде православия среди поволжских народов, а до того бывшего и крестьянином, и казаком, уводившим из турецкого полона захваченных янычарами русских людей. То есть Русь вновь возглавил царь-патриот и Патриарх – русский патриот.

Но за время государственного бездействия Лжедмитрия смущение в умах русских людей уже набрало силу: понятия патриотизма, любви к Родине, долга, чести, даже права на жизнь ушли на задний план интересов той части нации, что проживала на черноземных землях Руси, частью в Москве, Рязанщине и Подмосковье, то есть жителей Юга Руси. Лишь Замосковье, Новгородские земли и Верхнее да Среднее Поволжье – Север и Восток Руси - держались и веры предков, и русских порядков, и целовали крест на верность Василию Шуйскому искренне. Они-то и помогли Шуйскому впоследствии разгромить армию северцев во главе с И. Болотниковым, выстоять против второго Самозванца, а затем влились и в оба противопольских народных ополчения.

То есть раскол, совершенный в русском народе Самозванцем, с возвращением трона московского Государю Василию Шуйскому, ставшему во главе страны не по закону, но по справедливости, и с восстановлением старых русских обычаев и порядков в стране, разделил Московию уже и географически: весь Юг во главе с идущим на Москву войском терских казаков с самозванцем-царевичем Петром стремился уничтожить Русское государство без каких-либо конкретных уже целей, Север же Руси делал все, чтобы государство русского этноса сохранить. Гражданская война явно принимала затяжной характер.

Правление Василия Ивановича Шуйского с 1 июня 1606 года по 17 июля 1610 года самими современниками этого царя, как русскими, так и иноземными, часто называлось несчастливым, и иными даже признавалось более несчастным, чем правление Бориса Годунова, который хотя бы начинал царствования в окружении едва ли не влюбленного в него русского народа. Шуйскому же с первого дня пришлось бороться с фантомами, дерзнувшими объявить себя вновь воскреснувшими царями Димитриями, из коих самым известным следует признать все того же убийцу царя-отрока Федора Борисовича Годунова, царского чернокнижника при Лжедмитрии стародубского дворянина М. Молчанова, отправившегося в польский город Самбор к теще убитого самозванца с тем, чтобы та признала в нем русского царя и своего зятя, но в последний момент так и не решившегося включиться в авантюру окончательно. Зато именно в этот момент из ворот самборского замка Мнишеков в сторону Руси выехал человек, который чуть не уничтожил державу русскую, а вместе с ней и династию последних Рюриковичей. Имя его – Иван Исаевич Болотников.

 

4

 

Из всех книг об этом человеке и об этом восстании самым добросовестным и серьезным следует признать монографию В. Смирнова «Восстание И. Болотникова», удостоенную вскоре после войны Сталинской премии, а потому после 20 съезда ЦК КПСС более не переиздававшуюся. Но даже в ней маститый ученый и добросовестный аналитик древних текстов старательно обходит стороной ряд вопросов, имеющих принципиальное значения для понимания характера Великой Смуты периода 1606-1607 гг. Профессору Смирнову, конечно, не могло быть известно (в силу политической ситуации в СССР 1930-50-х гг, когда ученым не было дозволено покидать территорию их советской Родины), что Болотников – бывший турецкий пленник и раб на галерах – служил после побега из плена в армиях некоторых итальянских самодержцев (тогда знаменитый Аппенинский «сапог» был раздроблен на добрый десяток герцогств, княжеств, графств и королевств), принял католичество и, проявив незаурядные воинские таланты, был возвышен до звания. как сейчас бы сказали, генерала. Это был единственный на всей планете русский человек, являвшийся профессиональным военным. В России вплоть до военных реформ Петра Первого никому и в голову не приходило, что воитель – это не призвание и не родовая обязанность, а ремесло, которому надо учиться и которое надо исполнять добросовестно, без идиотского героизма и без игры в поддавки.

На Западе эту истину знали лет так за двести-триста до Петра, а потому воинственный Орден иезуитов, при папе римском исполнявший, и исполняющий по сию пору обязанности ГРУ и КГБ одновременно, не только быстро вычислил Болотникова в одной из итальянских армий, но и, приняв его на службу в свои ряды, послал своим полномочным представителем к Лжедмитрию весной 1606 года.

Но, так как Расстрига оказался во время этого путешествия Болотникова через половину Европы москвичами убитым, Ивана Исаевича перенаправили к тому еще пока не выбранному лицу, кто должен был Лжедмитрия заменить на троне московском в угоду римской курии. Ибо свято место пусто не бывает, потому все, а уж прожженные римские дипломаты тем более, понимали, что череда самозванцев на московский трон не иссякнет долго. «Царевич Пётр» заблудился где-то в приволжских степях, когда Болотников уже начал формировать армию на все той же изменнической Северщине под лозунгом: «Царь Дмитрий жив, вот-вот он вернется из Самбора, где гостит он у любимой своей тёщи, и возглавит наш новый поход на Москву». Но чернокнижник Молчанов, с которым Болотников встретился в Самборе, где ему представили прохвоста, как чудом спасшегося от смерти царя Димитрия, от чести зваться самозванцем на роль самозванца увильнул, оставив и Болотникова, и господ иезуитов с носом.

Собравший в Путивле значительное русское войско агент иезуитов Болотников, не дожидаясь нового Лжедмитрия, двинул в апреле 1606 года войска на все те же злополучные для Русской державы Кромы, а вторую часть своей рати во главе с переметнувшимся к нему рязанским дворянином Истомой Пашковым направил на Елец с его складами оружия, собранного по приказу Расстриги со всей Руси словно специально для Болотникова, а там через Ефремов и Тулу на Москву.

Обе армии эти воровские были не только значительными по числу своему, но и оказались при казне, к тому же хорошо вооружены – и в результате царские войска бежали от одного вида их, а случавшиеся все-таки сражения болотниковцы, то есть ратиники- не професисоналы, выигрывали у московских стрельцов и боевых холопов едва ли не мгновенно. Ибо войной на царя-патриота земли Русской Шуйского шел сам изменнический русский народ, а точнее – та его часть, что жила на юге страны и была значительно разбавлена кровью татарской, польской и так далее. Северяне же, остававшиеся в посконной своей сущности русскими и в годы даже татаро-монгольского ига, встали на защиту Василия Шуйского. И местом их решительного столкновения стала Москва.

Ученые много и нудно пишут о причинах, которые подвигли к измене болотниковских походных командиров П. Ляпунова и И. Пашкова, перебежавших со своими отрядами под начало царя Василия незадолго до решающего сражения армии Ивана Исаевича с засевшими за крепостными стенами правительственными войсками Москвы. И все их аргументы действительно имели место, но только в той или иной степени.

Никому не захотелось подумать и сказать о главном: в войске Болотникова не было пусть хоть фальшивого, но царя, а внутри Москвы находился хоть и совершивший государственный переворот, но венчанный в Успенском соборе всеми на Руси уважаемым Патриархом Гермогеном, а потому истинный русский царь Василий Иванович Шуйский. Ибо всякой Гражданской войне свойственно одно очень важное, мало кем замечаемое при анализе средневековых военных конфликтов, явление: в дни общенациональной опасности исчезновения этноса идеологические концепции в сознании масс и отдельных личностей начинают возобладать над бытовыми потребностями, над коммерческими расчетами и над рационализмом.

Пашков и Ляпунов, надо полагать, понимали, что за Болотниковым стоит сила, с ним можно добиться и чинов больших в будущем государстве, и богатства истинного, но за спиной Шуйского стояли справедливость и православный Бог – и последний аргумент перевесил в сознании изменивших Болотникову воевод и ратников все коммерческие выгоды и расчеты. Случилась битва 2 декабря 1606 года под Москвой – и Болотников ее проиграл.

 

5

 

Но войны с подданным ему народом царь Василий Шуйский не выиграл. Ибо на беду его всё те же изменники польскому королю разбойные поляки отыскали на теперь уже не южной, а на западной границе Руси, в городке Стародуб человека очень похожего лицом на Расстригу – и оный жид Богданко тут же был объявлен чудом спасшимся от рук москвичей царем Димитрием. Это признание ставило проблему идентификации Лжедмитрия с погибшим в Угличе истинным сыном Ивана Грозного на второй план. Никому не надо было теперь доказывать законность прав «воскресшего» царя Дмитрия Ивановича на московский трон, а потому быстро привыкший разбойничать и предавать люд западно-русский рванул под флаги нового Самозванца как раз в то время, когда В. Шуйский с братьями старался добить войско болотниковцев сначала в Калуге, потом в Туле. Не дождавшийся помощи «царя Димитрия» Болотников сдался 10 октября 1607 года вместе с «царевичем Петром», отдав себя на милость Государя всея Руси. Первый был таинственным образом якобы умерщвлён спустя несколько месяцев в городе Каргополе, куда его сослал царь Василий, а второй сразу же после сдачи в плен был повешен на одном из деревьев, растущих вдоль дороги от Тулы к Москве.

Надо сказать, что заключительная часть истории так называемой Крестьянской войны 1606-1607 гг под руководством Ивана Болотникова (хотя термин этот и весьма спорен, но обсуждение его здесь неуместно) полон такого рода удивительных событий и случайностей, что кажется порой придуманным и разбросанным по документам эпохи нарочно.

Начать с того, что осажденный в Калуге московской ратью Болотников чудесным образом не только выходит из-за стен города буквально одновременно с тем, когда москвичи взрывают пороховую мину под его стенами, но и умудряется голодным невеликим войском голытьбы наголову разбить профессиональное и большое войско осаждавших.

По дороге от Калуги на юг Московии Болотников внезапно (!!!) встречает одного из военачальников самозванного царя Петра, в котором узнает своего бывшего барина, у которого много лет тому назад, до попадания своего к туркам в плен, сам Иван Исаевич служил в качестве боевого холопа – и князь А. Телятьевский (тот самый единственный русский офицер московской армии, который 7 мая 1605 года не предал Русь под Кромами) тут же встает под знамена своего холопа и признает главенство иезуита над собой.

Разгромив после этого в двух битвах две московские рати и потерпев одно поражение, Болотников не находит ничего умнее, как бежать в Тулу и спрятаться за ее стенами в ожидании прихода армии Василия Шуйского, которая конечно же не преминула осадить город.

Строительство москвичами циклопического гидротехнического сооружения на реке Упе, останки которого спустя двести лет видел А. Пушкин, поразившийся размерами этой нелепой плотины, имело целью якобы затопить крепость до крыш. Но простой инженерный расчет показывает, что затопление могло начаться не ранее, как весной, и непременно паводковыми водами в тот короткий период времени, когда куцая речка эта становится полноводной. Да и то рельеф возле города таков, что вода бы не смогла подняться до самого лета выше, чем по колено. И это – если не знать о существовании большого количества карстовых пустот в известняках, служащих материнской основой тамошней почвы и поставлявших строительный материал для города (то есть о существовании этих пустот как раз-таки якобы испугавшимся наводнения горожанам было известно). Значит, опасности захлебнуться еще осенью у Болотникова и у тульчан не было.

Тем не менее, согласно воспоминаний того же князя И. Хворостинина, именно ужас перед затоплением вызвал решение Болотникова выбросить над стеной Тулы белый флаг, и торжественно, с соблюдением рыцарского церемониала, выехать самому и вывести свои войска за стены города, сложить стяги перед Шуйским, преклонить перед царем колено, положить у его ног свое личное оружие. При этом Шуйский, неоднократно повторяется это в хрониках, обещал сохранить жизнь вожакам воровского войска и не казнить невиновных, но слова своего не сдержал.

Читаешь все это в документах, и просто диву даешься: ужель это все написано на полном серьезе о впавших в дикость людях, живших в грязное, кровавое время, когда брат шел на брата, сын – на отца, матери ели своих детей, отцы насиловали дочерей, чтобы не воспользовались их невинностью чужие, когда все мыслимые клятвопреступления были на Руси нормой поведения миллионов, когда люди справляли нужду в храмах, держали в церквях лошадей, кололи иконы на растопку, взрезали роженицам и детям животы потехи ради? Всему этому есть свидетельства и в русских, и в польских, и в чешских, и в немецких, и в шведских источниках.

На память сразу приходят сведения русских и польских хроник о том, что Федор Никитич Захарьев-Юрьев-Романов (Патриарх Филарет) был зело умный и грамотный муж, читал и по-польски, и по-германски, и по-латыни, и по-фрязински (по-итальянски), в молодости увлекался рыцарскими и любовными романами, написанными на этих языках, – и при воспоминании о книгах, которые мог читать Федор Никитич, многое из того, что кажется нелепым в сведениях, почерпнутых из широко известных исторических источников, становится понятней.

Так, например, перестаёт удивлять тот факт, что, вопреки сложившимся и в Европе, и в России, и в Азии к 17 веку традициям, Иван Болотников оказался умерщвлён в ссылке таким образом, чтобы материальных свидетельств его смерти предоставлено Василию Шуйскому не было. Ивана Исаевича, заявляют хронисты, утопили, спустив под лед, а потому голову мертвеца, согласно обычаю, царю в Москву не повезли. Вот так-то вот: каждым летом везли протухшее человеческое стерво самых невзрачных врагов государства за сотни вёрст для того, чтобы представить свидетельства их смерти повелителю державы и получить награду за это, а зимой, когда голова может и не протухнуть, и не сгнить, приставы царские нашли способ казни Болотникова такой, чтобы самим в командировку в столицу с грузом, за который обычно цари награждают щедро, не отправляться.

То есть у исследователя, и уж тем более у литератора, есть все основания предположить, что никто И. Болотникова не казнил, что Иван Исаевич благополучно отбыл из Каргополя под крылышко папы римского, а сведения о его мнимой смерти были впоследствии вставлены по требованию Филарета в воспоминания все того же князя И. Хворостинина и других мемуаристов. Для автора романов в стиле фэнтази – это истинная находка.

Но честный и добросовестный исследователь обратит внимание на то, что сведения о казни Болотникова таким вот нелепым с точки зрения юриспруденции начала 17 века способом подтверждаются ранее названной здесь абсолютно достоверной рукописью некого безымянного смолянина-ратника противопольских обоих ополчений, а также дневником польского офицера, традиционно до сих пор называемого «Дневником Марины Мнишек», которые ну просто никак не могли быть проредактированным Филаретом.

А это значить может, что слух о казни Болотникова намеренно был распущен по Руси еще в конце зимы 1608 года, чтобы лишить второго Самозванца, ставшего к тому времени в осаде Москвы с армией своей и польской вокруг Москвы со столицей в селе Тушино, желания послать в Каргополь для вызволения выдающегося военачальника, каким признала Болотникова и вся Русь, отряд тех же польских гусар. И потому, как на самом деле закончил свою жизнь агент католицизма на Руси Болотников, уже никому и не важно было знать и тогда, не важно и сейчас.

Что же касается обвинения царя Василия Ивановича в нарушении им своего слова в отношении Болотникова и И. Муромца, то тут надо обратить внимание на то, что шла война, а не игра в казаки-разбойники, Илейка по прозванию Царевич Пётр был по статусу своему разбойный беглый холоп, уголовный преступник, виновный в массовых убийствах и издевательствах над пленными на всем своём пути от Терека через Астрахань, Царицын, Свияжск и так далее до Тулы, долг Государя был в том, чтобы покарать татя, а не цацкаться с ним, пусть даже нарушая свое царское слово. Никто из современников, как известно, не осудил царя Василия за то, что тот повесил самозванного царевича Петра, как приветствовали сотни миллионов людей планеты и казнь генерала Власова сразу же после окончания Второй мировой войны.

(ПРИМЕЧАНИЕ: Это уже потом, когда боль людская утихла, страсти улеглись, когда появилось новое поколение лиц, безразличных к боли людской, стали брехословы лить слезы по якобы невинно убиенным самозванцам и предателям, голосить о правах человека, возводить генерала Власова в звание мучеников земли русской).

В семнадцатом веке нигде в мире, и в Западной Европе тоже, ни о каком праве человека на жизнь разговора не было даже в схоластических спорах ученых мужей и монахов. Случившаяся уже после русской Великой Смуты в Европе Тридцатилетняя война показала еще большую низость человеческой натуры – и об этом сохранилось гигантское число свидетельств и документов. Потому удивительно не то, что Илейку Муромца казнили, а то, что Болотникову царь сохранил жизнь и отправил в ссылку в места самые наидальние, спокойные, где мог тот и отдохнуть от ратных дел, отъесться, найти способ связаться с римскими шпионами, наводнившими к тому времени Русь до упора. Но все, что случилось с Болотниковым после выхода его из крепости Тула, и по сей день есть тайна великая...

 

6

 

Но вернемся к 10 сентября 1607 года, когда на политической арене пришедшей в смущение Руси появился второй Самозванец – человек, который, по свидетельству очевидцев, не хотел играть эту роль и не желал быть царем московским, но под давлением обстоятельств и угроз польских дворян оказался вынужденным напялить на себя чужую личину, а потому тут же начавший спиваться (до этого Богданко был трезвенником). То есть Русь, вступив в пору, которую сами современники назвали Лихолетьем, переступила состояние смущения умов, оказалась фактически в состоянии полного раздрая. Появление лица, вскоре названного Тушинским вором, можно назвать и случайным, ибо событие именно это не было заранее спланированным внешними врагами Руси, как это было с первым Лжедмитрием. Да и случилось его появление совсем неурочно, ибо появление на год раньше, то есть весной 1606 года, нового Лжедмитрия как раз и обеспечило бы ту идеологическую поддержку Ивану Болотникову, которой не хватило ему для захвата Москвы и передачи Московии в руки римского папы. Родился второй Самозванец усилиями равно как русского, так и польского народов

(ПРИМЕЧАНИЕ: Последними следует признать участников ратоша против польского короля Сигизмунда, воевавших за увеличение и без того широких прав шляхты в полукоролевстве-полуреспублике Речь Посполита, проигравших Сигизмунду Второму в войне и спорах, а потому решивших создать новое государство на территории Руси, которую они почитали всего лишь стародавней колонией Польши, а если не получится создать государства, так хоть пограбить эти территории вволю).

То есть при всей неорганизованности появления второго Самозванца на Руси, оное было все-таки закономерным: в обществе, лишенном руля и ветрил вспухают гнойники, вызванные заразой порожденных смутой бесчинств. Если переходить на язык образов, то можно сказать, что польская болезнь дворянского шабаша, как мор, охватила и западные территории уже и тогда гигантской державы по имени Московия. Болезнь та не называлась в те годы болтовней о демократии, но, по сути, таковой и являлась: польские аристократия и дворянство, обязанные по государственному статусу своему защищать целостность и мощь Речи Посполитой, старательно разваливали сильнейшую и крупнейшую европейскую державу того периода своей неуемной алчностью, жестокостью и стремлением выйти из подчинения центральной власти в лице Сейма и короля. А соседи их - неразумный, но завистливый народ русский из приграничных с Польшей и Литвы волостей – возмечтали о получении для себя точно таких же свобод, что имела в соседнем королевстве чужая шляхта, то есть все-таки служивое дворянство, а не польские крестьяне. Народ западно-русский абсолютно точно знал, что выдвигал он в вожди свои именно Самозванца, и совершал измену против Московии именно для того, чтобы Самозванец сделал их такими же свободными и богатыми, какими были шляхтичи Польши.

Зараза эта неумная распространилась по Руси так быстро и так далеко, что достигла в течение полугода даже Среднего Поволжья, ибо и в Нижнем Новгороде, и в Казани горожане целовали крест на верность Лжедмитрию Второму самостоятельно, без захвата их войсками Самозванца и поляков, карали тех, кто присягать Тушинскоум вору отказывался.

Единственной опорой Москвы и Василия Шуйского в противостоянии Тушинскому вору были земли, находящиеся к северу от реки Волги, а также Пермь Великая и Прикамье. Долго остававшийся верным Шуйскому Великий Новгород был, в конце концов, предан князем В. Долгоруким и его окружением, передан в 1611 году в руки изменившему русским, ставшему вновь шведским генералом Де Ла Гарди, а всегда стойкий и непоколебимый в долге своем перед Отечеством Псков оказался захвачен в том же 1611 году собственным Самозванцем -Сидоркой, назвавшимся царем Дмитрием – уже то есть Лжедмитрием Третьим, присягнул ему.

То есть в годы противостояния Василия Шуйского и Тушинского вора Московия перестала быть единым государством, а народ, населяющий его территорию, перестал числить себя народом русским, подданными московского Государя и православным по сути своей. Ибо все заповеди Божьи народом всем южнорусским и западнорусским были нарушаемы безбожно.

Период Лихолетья (1608-1611 гг) явился самым черным и самым постыдным периодом в истории русской наци и, худшим, чем даже период ельцинского правления.

И дело не в том, что отправленная царем Василием в Польшу бывшая царица московская (абсолютно законная, кстати) Марина Мнишек сбежала из посольского поезда и, прибыв в стан Тушинского вора, внаглую признала в новом Самозванце мужа, легла с ним в одну постель и отяжелела его плодом, чем вовсе не укрепила в народе веру в истинность самозванца, а лишь упала сама в глазах и самих уж опущенных донельзя русских людей.

И дело не в том списке бесчинств, что творили поляки и сами русские люди на земле Руси, о которых с б