Марта 1904 года. 22:45 по местному времени

Тихий океан, 38 ° сш, 158 ° вд

БПК «Адмирал Трибуц»

Старший лейтенант Морской пехоты Сергей Рагуленко (Слон)

 

В ночной тьме ярко освещенные надстройки пассажирского парохода были видны издалека. Наш же «Трибуц» крался во тьме подобно воину краснокожих. Ну, конечно, слово «крался» – это легкое преувеличение для корабля, развивающего двадцать пять узлов. Просто капитан 1-го ранга Карпенко приказал задействовать режим жесточайшей внешней светомаскировки. Особой необходимости в этом нет, поскольку догнать любую местную посудину мы способны и так, но лучше не устраивать долгих гонок – надо беречь ресурс механизмов.

Командир «Трибуца», старший штурман и я стоим на левом крыле мостика. Внизу, возле катера, уже собирается весь мой взвод. Яркий, бело-голубой луч прожектора внезапно уперся в невысокую надстройку парохода, скользнул по мостику и прошелся вдоль борта. Наверное, сейчас в его рубке вахтенный офицер трет кулаком внезапно ослепшие глаза. Одновременно на нашем корабле зажглось дежурное освещение. На пароходе должны были четко видеть нарисованный на вертолетном ангаре андреевский флаг.

– Не хулиганить! – бросил через плечо капитан 1-го ранга Карпенко. – Степан Александрович, прикажите передать приказ лечь в дрейф и принять досмотровую партию.

С борта «Трибуца» часто заморгал имитирующий ратьеровский фонарь мощный светодиодный прожектор. Вместо ответа или остановки пароход начал разворот влево, пытаясь скрыться бегством. Наш прожектор высветил полощущийся за его кормой звездно-полосатый «матрас».

– Им что там, этим янки, совсем жить надоело?! – Карпенко выругался той самой специфической военно-морской руганью, на которую наш флот горазд еще со времен Петра Великого. – Ну-ка, передай-ка нашему Андрею Николаевичу – разрыв одного зенитного снаряда в кабельтове-двух прямо перед носом! Командир БЧ-2 он или нет?!

Первая «стомиллиметровка» сверкнула яркой вспышкой выстрела – и через пару секунд, прямо по носу парохода, распустился, ослепительный в ночи, цветок разрыва. Пароход в ответ заморгал ратьеровским фонарем и начал сбрасывать ход.

– То-то же! – Карпенко повернулся ко мне. – Давай всех твоих ребят на левый борт, катер спускать не будем, ошвартуемся борт к борту, благо погода нас балует.

Швартовка корабля к кораблю в открытом море (даже при хорошей погоде) – дело непростое, даже, можно сказать, ювелирное. Наша задача при этом – одним прыжком перемахнуть на чужой борт, что крайне сложно. В свое время я много тренировал своих парней. Мой взгляд упал на надвигающиеся мачты парохода… Да, этот антиквариат имел три мачты и весь необходимый рангоут и такелаж для того, чтобы нести на них полное парусное вооружение. Какая ерунда лезет в голову.

Прыгать с борта на борт? Авантюра, честное слово, авантюра; но это только на тот случай, если америкосы не будут принимать брошенные швартовы. В противном случае лучше не рисковать – ошвартуемся и перейдем с борта на борт по трапу, тихо и мирно.

Что самое удивительное – каскадерствовать нам не пришлось. Видно, разорвавшийся прямо по курсу снаряд выбил из голов племянников дяди Сэма всю дурь вместе с остатками сна. Сблизились, дождались, пока янкесы сбросят кранцы, а затем ошвартовались. Подали трап – и мы быстро, но без особой суеты, проследовали на борт американского парохода. Три пары я сразу направил в низы, чтобы никому не пришло в голову внезапно дать полный ход. Еще две пары направились вместе со мной в рубку, а одну пару направил искать радиорубку, которая вполне может быть на грузопассажирском пакетботе, остальные морпехи рассыпались по палубе, имея задачей не допустить праздного хождения по ней.

В рубке выяснилось, что сей доисторический раритет – древний, как дерьмо динозавра (даже для этих времен) – гордо называется «Принцесса Солнца». Спущен на воду в 1882 году в Англии, на всем известной верфи на реке Клайд. Восемнадцать лет отходил на атлантических линиях под другим именем, но четыре года назад сменил владельца, название и порт приписки – с Нью-Йорка на Сан-Франциско. Все это мне изложил уже очухавшийся от шока вахтенный офицер. В самой середине объяснений в рубку ввалился капитан. Мистер Сэм Роберт Ирвин Голдсмит были заспаны, кое-как одеты и ужасно раздражены. Они хотели объяснений. Ну, я ему на ломанном английском, и выдал «объяснения»….

– Мистер, вы дерьмо! И ваш вахтенный офицер дерьмо! Каким местом он думал, когда пытался скрыться от военного корабля? Он же поставил под угрозу жизнь и здоровье ваших пассажиров… Не жалко себя, так пожалейте хотя бы их! Чего ради нужна была вся эта авантюра с бегством?

Так, у капитана забегали по сторонам его маленькие глазенки на жирной рыжей морде, а бакенбарды, кажется, даже взмокли от пота. А ну-ка… вахтенный притащил списки пассажиров. Писано, как и положено в эти времена, от руки, хорошим каллиграфическим почерком опытного писаря. Четыреста двадцать один пассажир первого класса, сто девяносто восемь второго…. третьего вообще нет…. «Опаньки! – думаю я, – в таком случае, может быть, вместо пассажиров третьего класса груз?»

– Грузовой манифест давай! – Говорю я вахтенному.

Тот стоит и только глазами хлопает…. По морде я его, конечно, бить не стал, а просто кликнул с палубы еще две пары из резерва и послал их в трюмы – посмотреть, чего они там прячут. Наверняка компактное, срочное и очень дорогое, раз отправили не трампом, а быстроходным грузопассажирским рейсом.

– Тащ старший лейтенант, вот… – сержант Цыпа, которого я послал проверить трюм, притащил какой-то ящик.

Открываю…. Сюрприз! Блин, да это же полевой телефон – может даже, самый первый из серийных. Ну не помню я, когда их начали выпускать, но уже на русско-японской их, кажется, уже применяли. [26]

– Ну, Цыпа, и много там этого добра?

– Штабеля до потолка, тащ старший лейтенант. А еще мотки провода и ящики побольше… А в грузовых трюмах ящики вообще большие – метра три в длину и полтора в высоту и ширину. Штук десять будет.

– Ну, мистер – повернулся я к капитану, – как ты это объяснишь? Давай-ка сюда грузовой манифест. Быстро! Или ты хочешь, чтобы мои парни перетряхнули всю твою галошу?!

– Тащ старший лейтенант, – вмешался в разговор мой сержант, – а может, мы сами посмотрим в его каюте, там наверняка есть сейф. Пластит на замок – и все тип-топ. – Цыпа, как всегда, проявляет ненужную инициативу.

– Отставить игры в медвежатников, на то у нас начальство есть…

Я поправил гарнитуру рации и вызвал «Трибуц».

– На связи Слон, обнаружил груз армейских полевых телефонов, и еще какую-то хрень в ящиках. Что там – непонятно. С грузовым манифестом капитан ни мычит, ни телится.

– Слушай, старлей, – ответил Карпенко, – ты там лишнюю инициативу не проявляй, сейчас подойдет мой старший, он с этим капитаном в белых перчатках разберется.

– Ну, мистер Голдсмит, писец тебе, – говорю я капитану, – придет кавторанг Дроздов – и петь тебе до конца жизни тонким голосом…

Во блин, зеваю, спать охота – сил нет, после такого нервного дня еще и ночная смена. А на палубе какой-то шум и гам… Вылезли наверх растревоженные мистеры и их миссис. Правда, права пока никто не качает – наверное, из-за сурового вида моих ребят. А шум поднялся из-за одного мужчины с пышной шевелюрой каштановых волос. Понять не могу, кто он такой и чего хочет от моих ребят.

– Сержант, – оборачиваюсь к Цыпе, – охраняй капитана – к приходу Дроздова он должен быть жив, здоров и невредим! Ясно? А я пойду разберусь с тем типом, что пристает к ребятам.

Подхожу ближе к источнику шума. Ага – мужик-то, кажется, корреспондент; по крайней мере, блокнот с карандашом налицо. Что поделаешь – мобильные фотоаппараты и диктофоны еще не изобрели. Жаль, язык я знаю лишь с пятого на десятое.

– Старший лейтенант Рагуленко, ваши документы, – представляюсь. Блин, получилось как у мента…

Американец, в синих глазах которого горит юношеская энергия и живое любопытство, протягивает паспорт. Фотографии в документе, конечно, нет, прогресс не дошел. Читаю. Джон Гриффит Чейни… уж не предок ли он тому упитанному поросенку, что был вице-президентом при Бушике-младшем? А так эта фамилия мне ничего не говорит. Послал запрос на «Трибуц» – их замполит большой любитель истории; если этот корреспондент где-то засветился, то на компе замподушам есть на него данные. А тем временем этот самый Джон Чейни быстро-быстро чиркает что-то в блокноте. На войну, значит, ехал… Что характерно – к японцам, освещать их борьбу против русских варваров. Ну, мы вам еще покажем русских варваров….

Вызов с «Трибуца», на связи опять Карпенко. Голос радостно-возбужденный, словно призошло какое-то счастливое событие.

– Ну что ты за человек, старлей? Ты хоть знаешь, кто тебе попался? Джон Гриффит Чейни – это настоящая фамилия Джека Лондона! Ты, деревня, знаешь, кто такой Джек Лондон?!

– Оh, yes! – видно, корреспондент тоже что-то услышал из слов Карпенко. – Jack London, yes! – Он разулыбался так, что, казалось, солнечные лучи брызнули из его глаз – очаровательная мальчишеская улыбка, на которую губы непроизвольно растягиваются в ответ, даже у такого сурового солдата, как я.

Да черт меня побери… Джек Лондон?! Писатель, книгами которого я зачитывался в детстве? «Морской волк», «Мартин Иден», «Мексиканец»… Мужество, благородство, преданность, сила духа – все это он воспевал в своих книгах… Эх, а вот его настоящую фамилию я не знал – позор мне. То-то мне показалось, что в его облике есть что-то знакомое – так ведь на каждой обложке четырнадцатитомника его портрет, изображенный выразительной светотенью…

– В общем, старлей, узнай, чего он хочет, – Карпенко хмыкнул, правильно истолковав мое замешательство. – Только его нам и не хватало до кучи!

– Интервью хочет, товарищ капитан первого ранга, – поспешил ответить я, – и очень настойчиво хочет.

– Ну, товарищ Слон, вот и дай ему интервью! – Карпенко закашлялся. – Хотя нет, отставить! Ты дашь в своем стиле – потом концов не найдем!

– Товарищ капитан первого ранга, он вашего интервью хочет, и товарища Одинцова, – дал я поправку на ветер.

– Да? Черт… – примерно минуту капитан первого ранга молчал. – Хочет, перехочет, это еще надо посмотреть, какой он, Джек Лондон. Ответь ему стандартным «No comment» и отправь в каюту, сны досматривать, не до него сейчас. Да, вот еще что – придай моему старшему одно отделение и оставь там на него все дела. Остальные пусть отдыхают, и ты тоже. Но, короче, молодец! Рукопожатие перед строем!

Так, отключил я связь – а тут…

– А-а-а-пчхи!

Ну точно – рядовой Иванюта, весь в соплях. и чихает, гад, на меня и Джека Лондона в придачу.

– Боец! Ах ты, сукин сын! Ты на кого начхал, на своего командира? Бегом в санчасть на «Трибуц», и пока не будешь абсолютно здоров, на глаза не показывайся! Цыпа, мать твою! Почему у тебя больной боец в деле?! Хочешь, чтобы он тут всех перезаразил – и своих, и чужих? Короче, мое неудовольствие тебе, с занесением в грудную клетку. После задания получишь!

Вот, втык я дал по самое «не хочу» и оставил на пакетботе Цыпу вместе с его отделением, остальных отправил спать. Тем временем пришел Дроздов и принял у меня заботы об этой «Принцессе Солнца». Мистеров и миссис банально разогнали по их каютам, объяснив, что никто их топить или брать в плен не собирается, просто на корабле обнаружена военная контрабанда, в связи с чем необходимо оформить некоторые формальности.

 

* * *

 

Тогда же и там же

Писатель и журналист, Джон Гриффит Чейни, он же Джек Лондон

 

Хорошо быть всегда готовым к новым приключениям. А уж морское путешествие по Тихому океану к берегам загадочной Японии – это уже приключение. Хоть и был я нынче в качестве пассажира, а все-таки поездка волновала меня, обещая массу впечатлений.

Я собирался написать цикл очерков о русско-японской войне. При этом надеялся, что мне удастся быть по максимуму объективным. Кроме того, война – это та встряска, в которой наиболее остро проявляются человеческие качества. На войне становится понятно, кто есть кто и чего стоит. Хоть я всегда с симпатией относился к русским, но не разделял их приверженности тому общественному строю, который имеет место в России и который они так свято оберегают. Разве может самодержавие хоть как-то способствовать прогрессу? Считаю, что нет, и уверен, что ничто не сможет разубедить меня в этом. Самодержавие – это крайне отсталая система правления, которая рано или поздно приведет государство к кризису. Но русские с их душевностью, стремлением к справедливости, умением рассуждать глубоко и ясно очень близки мне. В тяжелые моменты их отвага граничит с яростью, и тогда никакая сила не способна одолеть их. Действительно, может показаться, что им все века помогает бог – то есть некое провидение, которому по какой-то неведомой причине важно сохранить самодостаточность и самобытность этой удивительной страны…

Но дело, пожалуй, не в провидении. Дело в самом народе. Через много веков удалось ему пронести свое самосознание, сохранить свой стержень, который и делает его таким могучим, неподвластным влияниям извне.

Да, русские близки мне по духу. И в идеале хотелось бы побывать по обе стороны фронта, но не знаю, получится ли это у меня…

Среди ночи я внезапно проснулся, и первые мгновения не мог понять, что же меня разбудило. Непонятное беспокойство заставило меня настороженно прислушаться. Минут пять ничего не происходило, но я не спешил расслабиться, чтобы снова погрузиться в сон. Тишина была зловещей. Словно там, за переборками моей каюты, что-то происходило – что-то недоброе. Я чувствовал себя так, словно наше судно находится под прицелом – точнее, будто над ним нависла некая грозная сила неизвестного происхождения. Я лежал, замерев и вслушиваясь в тишину. Мне давно не приходилось испытывать подобное – интуиция шептала, что сейчас что-то произойдет. Что это будет, я не знал, но мысленно готовился к этому.

И вот – резкий звук, словно в непосредственной близости от судна, в океане, разорвался снаряд. Я вскочил и теперь уже прислушивался, сидя на рундуке. Нас бомбят? Не может быть. Множество предположений пронеслось в моей голове, и при этом я ожидал нового взрыва. Но было по-прежнему тихо; правда, изменившаяся вибрация подсказала мне, что мы развернулись в противоположном направлении. Кажется, что-то начинает проясняться… Мой мозг шустро выстраивал логическую цепочку, жизненный опыт давал ценные подсказки. Видимо, мы пытались от кого-то удрать, а этот «кто-то» все же убедил нас выполнить его требования, взорвал в непосредственной близости тот самый снаряд, тем самым недвусмысленно приказав остановиться… Интересно, интересно…

Тем временем пассажиры, разбуженные взрывом, просыпались. Я услышал звуки суеты – открывались двери, кто-то торопливо и встревожено сновал по коридору. До меня донеслись приглушенные голоса с нотками испуга и растерянности. Где-то истошно заверещал ребенок – и тогда я резко встал и начал одеваться. Надо непременно выяснить, из-за чего возникла эта странная заварушка.

По мере того как я быстро набрасывал на себя один предмет гардероба за другим, во мне хорошо знакомой щекоткой поднималось предчувствие чего-то необычайного – какого-то невероятного и захватывающего приключения…

Я был уже готов, и осталось только причесаться – не хотелось бы смущать людей своим всклокоченным видом. Но, как всегда, моя расческа куда-то запропастилась. Не желая тратить драгоценно время на поиски этого ничтожного предмета, я пригладил волосы пятерней и открыл дверь. Там происходила неразбериха. Кто-то куда-то бежал, кто-то ругался, поминая всех чертей и дьявола в придачу, кто-то что-то бурно и непонятно объяснял, вдохновенно жестикулируя; женщины, словно испуганные воробьи, негромко щебетали, сбившись в кучку. Мужчины стояли рядом – хмурые и настороженные.

– Простите, – обратился я к одному из них – крупному и темноволосому, показавшемуся мне наиболее здравомыслящим, – не знаете ли вы, что происходит?

– Говорят, нас остановил какой-то венный корабль и сейчас наше судно будут досматривать, – ответил брюнет. Судя по его виду, он был весьма недоволен происшествием. А мои расспросы, вероятно, разожгли в нем стремление выразить свою точку зрения на происходящее, и он добавил, хмуря густые брови и сверкая черными глазами: – Это русские. Это они всюду суют свой нос…

– Они стреляли по нам! – эмоционально добавил худой, похожий на вяленую рыбу, мужчина с неприятными водянистыми глазами. – Вы представляете – они стреляли по пассажирскому судну, где находятся женщины, дети!

Сухощавый тип просто клокотал от возмущения. Он говорил все это истерическим голосом со звенящими нотками, и женщины наверняка слышали его слова – они стали ахать и прикрывать рты руками.

– Если бы хотели, они бы попали, – резонно вставил темноволосый, – не нагоняйте панику, любезнейший – думаю, просто напугать хотели. Чтобы мы остановились. Уж не знаю, что им не понравилось, но, похоже, у нас проблемы…

– У нас не может быть проблем, – возразил я. – Мы не совершали ничего противозаконного. Неприятности могут быть у капитана и его помощника, так как именно они отвечают за судно и за груз, а мы всего лишь пассажиры, и, если только нас не разыскивает международная полиция, можем быть спокойны. Они досмотрят и покинут борт. Я думаю, не стоит волноваться.

– Все равно, где русские – там несчастье… – негромко пробормотал мой темноволосый собеседник и смерил меня мрачным взглядом; а белесый, усмехнувшись, вскинул голову и отвернулся, показывая, что не желает слушать глупости.

Тем временем наше судно остановилось. Судя по всему, как раз в данный момент нас брали на абордаж… Несколько человек, не в силах преодолеть любопытство, ринулись наверх – среди них было несколько женщин. Но те двое, с кем я разговаривал, только покачивали головами, не желая, очевидно, рисковать – мало ли что взбредет в голову этим русским. Но я… я никак не мог оставаться в стороне. Вот он – журналистский азарт, упоение от сопричастности к событиям, которые, возможно, сыграют важную роль в истории! Я ничего не могу пропустить – мне следует видеть все собственными глазами, быть на передовой, и первым добывать новости!

– Я все разузнаю, – сказал я и, стремительно заскочив в каюту, чтобы взять карандаш и блокнот, поспешил на верхнюю палубу – в самый, как я предполагал, эпицентр событий. Я был бодр и полон решимости поучаствовать в том, что в данный момент происходило буквально у меня под носом – какой бы характер оно ни носило…

На верхней палубе уже присутствовало несколько пассажиров – видимо, из числа самых любознательных. Они толпились у лееров, приглушенно перешептываясь, и в шепоте этом явственно слышалось недоумение. Оглядевшись вокруг, я понял, что мои предположения были правильными. Я увидел рядом с нашим, совершенно необычное судно – и еле удержался от удивленного возгласа. Остроносое, с атлантическим форштевнем и развитым полубаком, оно, несомненно, было создано для того, чтобы, развивая большую скорость, догонять свою добычу или скрываться от погони. Впрочем, в облике этого, несомненно, военного корабля не было ничего знакомого, за исключением двух необычайно маленьких артиллерийских башен и, напротив, очень крупных минных аппаратов. Все прочее было так же чуждо всему, что я знал, как если бы этот корабль, например, принадлежал пришельцам с Марса, о которых писал англичанин Уэллс. Словом, даже в самых смелых фантазиях я никогда не мог бы вообразить ничего подобного.

Несколько людей в невиданной мной доселе военной форме деловито расхаживали по палубе, невольно притягивая к себе взгляды – так странно они выглядели. Впрочем, они внушали уважение, и в то же время веяло от них надежностью и основательностью. Однако никто не решался заговорить с этими суровыми парнями. Что ж, придется это сделать мне…

– Простите, не могли бы объяснить мне, чем вызвано ваше присутствие на этом корабле? – спросил я, подойдя к одному из этих солдат.

Пассажиры негромко загалдели за спиной, одобряя мою решительность. «Какое они имеют право?» «Кто они вообще такие и почему не представились?» – слышалось сзади. Однако я придерживался мнения, что разговаривать с людьми, пока они еще не сделали тебе ничего плохого, следует вежливо.

Но, похоже, эти солдаты не владели английским. А может быть, владели, но им было предписано не вступать в разговоры с гражданскими. Впрочем, скоро на палубе появилось еще несколько человек, и, судя по всему, один был их командиром. Перекинувшись с подчиненными несколькими словами, внимательно при этом поглядывая в мою сторону, командир направился ко мне. Как в открытой книге, на его лице отчетливо читалась неприязнь к журналистам. Но этот факт меня совсем не смутил. Да, военные не особо жалуют пишущую братию, но тут многое зависит от личного обаяния.

Мой взгляд молниеносно оценивает приближающегося человека. Он невысок, но обладает очень мускулистым, упругим телом. Походка у него легкая, словно у хищника, и это говорит о том, что всеми своими мускулами этот человек управляет прекрасно, он не сделает ни одного лишнего движения. Он темноволос, но на его висках слегка проступает седина. Крупный нос, слегка выдвинутая вперед нижняя челюсть – для меня совершенно очевидно, что он отлично владеет приемами ближнего боя. Его карие глаза чуть прищурены, неся сигнал о том, что с такими, как этот человек, шутки плохи. Это – идеальный воин, явно обладающий хорошей выдержкой; несомненно, свой дух он закалял в войнах и сражениях.

Он представляется и просит документы. Все это на русском языке, но я без труда его понимаю. По крайней мере, интернациональное слово «documents» и протянутая рука не могут быть истолкованы двояко. Фамилию его я, кажется, тоже уловил почти правильно – Gulenko или Dulenko.

Я протягиваю ему паспорт. И тут он лезет в нагрудный карман и достает оттуда… кожаный футляр-очечник. Открывает его, осторожно вынимает очки в блестящей оправе (золото?) и, кашлянув, водружает на свой великолепный нос (а ведь стесняется очков, явно стесняется!). После этого он внимательно изучает мой документ, слегка шевеля губами и кидая на меня пронзительные взгляды. От меня не ускользнуло, что моя фамилия вызвала у него что-то похожее на чувство неприязни; но причина этого так и осталась для меня загадкой.

После этого он позвонил кому-то по переговорному устройству, немало меня удивившему – маленькое, компактное, оно казалось настоящим чудом, воплотившейся выдумкой фантастов. И пока он с кем-то разговаривал, глаза его меняли выражение с сурово-отчужденного на радостно-изумленное. Он, конечно, пытался скрыть свои эмоции, но я всегда умел хорошо читать по лицам… Причины столь дивной перемены я не мог разгадать. Даже если допустить, что мои книги достигли высокой популярности в России, то вряд ли здесь знали мою настоящую фамилию…

Однако, к величайшему моему удивлению, это оказалось именно так. Когда Гуленко слегка отодвинул трубку от уха, я отчетливо услышал, как она возбужденно произнесла «Джек Лондон» – причем с тем восхищенным выражением рьяного читателя моих книг, которое ни с каким иным не перепутаешь. Когда я подтвердил, что да, я именно тот самый писатель Джек Лондон, Гуленко стал меняться на глазах. Он вдруг улыбнулся и в глазах его заплясали радостные лучики.

Затем Гуленко кое-как объяснил мне, что их самый главный командир готов дать мне интервью, но чуть позже. После чего он любезно предложил мне отправиться в каюту и доспать остаток ночи. Но разве мог я спокойно почивать в то время, когда рядом происходит что-то интересное, и некое чутье подсказывает мне, я оказался втянут в события не просто исторические, а из ряда вон выходящие? И потому я остался на палубе. Я наблюдал, и свои наблюдения записывал в блокнот, одновременно размышляя, анализируя. И в какой-то момент до меня вдруг дошло – нет, не на основании каких-то железных фактов, а опять же благодаря интуиции и способности легко принимать удивительные вещи – что привычный ход истории безвозвратно нарушен. Русские, что прибыли осматривать наше судно, явились на своем удивительном корабле из какого-то другого мира – мира развитых технологий, в котором решения принимались молниеносно.

Я смотрел на их судно – и понимал, что в нашем времени невозможно соорудить ничего подобного. Уж в чем-чем, а в кораблях я разбирался. Я видел, что остальные пассажиры тоже озадачены видом русского судна, экипировкой русских военных и их манерами – но наверняка они были далеки от тех догадок, которые осенили меня. Да, поверить в такое сходу мог только тот, кто сохранил незамутненное, детское восприятие, допускающее чудеса всякого рода, восприятие, радостно открытое навстречу всему новому, удивительному и неизведанному…

 

* * *