Восприятие правильного и неправильного

 

В музыке не так уж много такого, что может вызвать смех. Разумеется, в каждом жанре можно найти море радости, веселья и удовольствия. Исполнители от Тома Лерера до Тома Уэйтса и даже Тома Джонса знают, как вызвать смех у публики. Некоторые композиторы, такие как Фландерс и Свонн, специализируются на комедийном материале, а песни Ноэла Кауарда пронизаны мрачным юмором. Американский композитор Питер Шикеле, известный под псевдонимом П.Д.К. Бах, сделал себе карьеру на музыкальных пародиях. Так, а разве я сам не начал этот параграф с подобия музыкальной шутки? Но есть существенная разница между смешными стихами, использованием шуток во время концерта, исполнением известных классических произведений на казу и юмором, который создает сама музыка.

Редкий пример этой концепции в 1787 году написал Моцарт, который был широко известен любовью ко всяческим проказам (интересно, что через месяц после этого умер его отец). Так как он назвал свое произведение «Ein Musikalischer Spass» («Музыкальная шутка»), слушатели были заранее готовы к тому, что эта причудливая музыка должна их рассмешить. Необходимо быть хорошо знакомым с правилами составления композиции классического периода, чтобы понять смысл шуток Моцарта и оценить смелость, с которой он преступает строгие законы, хотя и без этого шутовской оттенок мелодии слышен весьма отчетливо. Но самая очевидная шутка слышится в конце, когда шесть разных инструментов резко обрывают мелодию в пяти разных ключах (Рис. 4.2). Раздается жуткий бренчащий звук.

Шутка заключается не в дисгармонии как таковой – мы воспитали свой вкус на куда большее экстравагантном сочетании звуков от композиторов эпохи модернизма. Становится смешно (конечно, не настолько, чтобы лопнуть от смеха) от того, что дисгармония врывается в изначально тоновый контекст. Ноты звучат до безобразия неправильно из‑за самой музыки, когда все наши ожидания о звуковом содержании классической композиции создали прочную концепцию «правильного».

 

Рис. 4.2 Мятежная финальная каденция «Музыкальной шутки» Моцарта, К522.]

 

Рис. 4.3 Ни одна из этих мелодий на «белых клавишах» не написана в до мажор – все они очень известны и написаны в соль мажор (а), фа мажор (б) и ре минор (в). Я специально опустил ключевые знаки.

 

Хотя мы не так уж давно развили в себе глубокое понимание того, что действительно стоит за чувством правильности и неправильности нот. На первый взгляд здесь все понятно даже для самого зеленого студента музыкального училища. Тональная музыка, к которой относится вся западная музыка с начала эпохи Возрождения до конца девятнадцатого века, – это музыка, которая обладает тональностью и связанной с ней гаммой и тоникой. Это обстоятельство указывает, какие ноты будут «правильными»: например, в тональности до мажор это все белые ноты.

Но достаточно немного подумать, и становится ясно, что само по себе такое объяснение не имеет смысла. Не существует от природы «неправильных» нот в тональности до мажор (даже если мы не будем касаться возможности модуляции в пределах композиции из до мажора в другие тональности). В фуге до мажор из первого тома «Хорошо темперированного клавира» Баха ни один звуковысотный класс не обойден вниманием: используются все ноты хроматической гаммы. А все известные мелодии на Рис. 4.3 играются только на белых клавишах, но ни одна не написана в тональности до мажор, и ни одна не напоминает до мажор звучанием, их ноты взяты соответственно из гамм соль мажор, фа мажор и ре минор. И действительно, именно в этих тональностях и звучат мелодии из примера. Но почему именно в этих?[23]

Даже если строго придерживаться нот определенного звукоряда, мы не всегда гарантированно попадаем в нужную тональность, а использование нот другого звукоряда не обязательно уведет нас из нужной тональности. По всей видимости тональность или, что равнозначно, основной тон (тоника) мелодии не так уж легко определить, если мы попытаемся извлечь ее из нот музыкального фрагмента, а не исходя из ключевого знака в начале нотной линейки. На самом деле правила, которыми мы пользуемся для определения тональности слышимого музыкального фрагмента, возникли не на основе музыкальной теории; нам вообще не нужна теория для осуществления этого действия. Эти правила являются чисто статистическими, мы начинаем постигать их в момент рождения или, может быть, даже раньше, а полностью овладеваем ими к четырем годам.

 

Тональность музыки определяет не то, «какими нотами можно пользоваться», а вероятность использования различных нот, которые она содержит: возможность того, что любая нота музыки, выбранная наугад, будет принадлежать к определенному звуковысотному классу. Композиция в тональности до мажор вероятнее всего будет содержать соль, чем, скажем, фа‑диез или до‑диез. Вероятностное распределение нот отвечает за то, сколько раз каждая нота встречается в произведении или, что равнозначно, относительную вероятность того, что выбранная наугад нота будет соответствовать определенному звуковысотному классу. Распределения легко установить, просто пересчитав ноты. В западной классической музыке они проявляли себя достаточно стабильно на протяжении многих периодов времени и во многих стилях (Рис. 4.4).

Эта статистика демонстрирует то, чего мы и так интуитивно ожидали. Популярные ноты – наивысшие точки вероятностной кривой – принадлежат диатонической гамме (мажорной в данном случае), а самые низшие точки кривой соответствуют хроматическим нотам за пределами гаммы; ими пользуются нечасто. Ноты мажорного трезвучия (1–3–5, здесь до‑ми‑соль) являются самыми востребованными, хотя любопытно, что вторая нота гаммы (2, здесь ре) здесь также заметна (вскоре мы разберемся, почему). В этой расстановке мы можем заметить иерархию статуса нот: первая группа до, ре, ми, соль; затем эта группа плюс остальные ноты мажорной гаммы, фа, ля и си; и в конце весь хроматический набор.[24]

 

Рис. 4.4 Частота появления звуковысотных классов мажорной тональности в западной тоновой музыке с восемнадцатого до начала двадцатого века. Пример (все танспонировано в до мажор) состоит из песен Шуберта и Шумана, арий Моцарта и Мендельсона, романсов Рихарда Штрауса и кантат Иоганна Адольфа Хассе. Ширина кривой указывает на различную длительность.

 

Хотя обычно его применяют к произведениям западной музыки, термин «тональный» годится для определения любой музыки, которая так или иначе признает иерархию нот. Это утверждение справедливо для большинства музыкальных культур. В индийской музыке нота Sa из одноименного звукоряда функционирует в качестве тоники. Не доказано, были ли древнегреческие лады звукорядами с тоновым центром, но вполне вероятно, что каждый лад обладал как минимум одной «особой» нотой – месой – которая чаще других встречалась в мелодии и в рамках восприятия исполняла функции тоники.

Такая дифференциация нот сродни когнитивным костылям: она помогает интерпретировать и запоминать напевы. Ноты, стоящие выше на иерархической лестнице, представляют из себя путевые вехи, за которые держится мелодия, таким образом мы не воспринимаем мелодию, как серию многократно повторяющихся одинаковых нот.

Теоретики музыки говорят, что ноты, стоящие выше в иерархии, считаются более стабильными. Они имеют в виду, что эти ноты с крайне небольшой долей вероятности могут перемещаться куда‑то еще. Так как тоника – самая стабильная из них, то чаще всего мелодии заканчиваются на ней. Тоникой заканчиваются практически все детские песни, большинство популярных мотивов и гимнов, от «Happy Birthday» до «We Wish You a Merry Christmas» и «I Wanna Hold Your Hand». Если напев не заканчивается тоникой, то, вероятнее всего, он заканчивается квинтой (например, это верно для «Alfie» Берта Бакарака и Хэла Девида) или терцией, как заключительный «аминь» в церковных гимнах. Вам придется потрудиться, чтобы найти хоть одну популярную песню, которая бы не оканчивалась на одну из вышеперечисленных нот.

Идею, что одни ноты стабильнее, чем другие, можно перевернуть с ног на голову и сказать, что некоторые ноты более активны и стремятся увести мелодию в другом направлении. Можно воспринимать звуковысотное пространство как топографический пейзаж, где более стабильные ноты соответствуют долинам (Рис. 4.5), и тогда мелодию можно представить в виде потока, который ищет выход к низине.

С любой точки вода стремится течь к ближайшему углублению, то есть ближайшей ноте повышенной стабильности (это ограниченная метафора, потому что существование звуков разной высоты между несмежными нотами предполагает способность мелодического потока перепрыгивать через пики и низины). Более стабильные ноты стягивают к себе ближайших менее стабильных соседей. В до мажоре нота фа съезжает к ми, но в тоже время тянется к соль. Ля притягивается к соль, а си пробует подняться к до. Хроматические ноты отличаются наибольшей нестабильностью и с большой охотой сдвигаются к более стабильным собратьям: фа‑диез к соль, ми‑бемоль к ре или к ми. Такие ноты считаются «проходящими тонами», которые пролетают в мгновение ока, как увеличенные квинты и сексты в «I Do Like To Be Beside the Seaside» (Рис. 4.6). Привлечение нестойких соседей проходит через иерархию: в конце концов, все сходится к тонике.

 

Рис. 4.5 Иерархию нот можно представить как «ландшафт стабильности», где долины представляют собой самые стабильные ноты. Ноты на вершинах возвышенностей как бы «съезжают» в ближайшую к ним долину. Сильное «влечение» от одной ноты к другой обозначено сплошными линиями, слабое – пунктирными линиями. В конце концов все ноты тянутся к тонике. Внимательный читатель может заметить, что эта топографическая карта не совсем повторяет распределение звуковысот из Рисунка 4.4 – тоника «глубже», а большая секунда «мельче». Так случилось, потому что воспринимаемую стабильность ноты удобнее измерить с точки зрения воспринимаемой звуковысотной иерархии, описанной на стр. 102 и на Рис. 4.8. Разница между воспринимаемой иерархией и иерархией, измеренной в музыке, в действительности очень мала. Мы поговорим об этом позже.

 

Понятие об активных и стабильных нотах явно выражено в китайской музыке, где наиболее стабильные ноты являются нотами китайской пентатоники. Ноты за пределами этого звукоряда считаются нотами pièn, что означает «изменяющиеся» или «становящиеся» (в современном написании пиньинь – biàn). Они именуются по названию нот, которыми стремятся стать. Например, нота фа в пентатонической гамме в до носила бы название «pièn соль». Западная терминология аналогична: 2 ступень звукоряда называется супертоника, а 7 носит название «нижний вводный тон», потому что он расценивается как переход к тонике.

Некоторое теоретики музыки прошлого прямо связывали притяжение нот с гравитацией. В 1806 году бельгийско‑французский композитор Жером Джозеф де Моминьи дошел до того, что предложил закон «обратных квадратов», сопоставимый с ньютоновской гравитацией, описывающий ослабление «силы» вместе с растущей дистанцией между нотами. Разумеется, процесс не настолько прост и груб: для начала «сила» действует несимметрично, так как и «привлекает» фа, но не наоборот. Теоретик музыки Генрих Шенкер в 1935 году в рамках своей выраженной гегельянской направленности интерпретировал влечение как «волю нот».

Если бы музыка просто следовала законам силы притяжения от одной ноты к другой, то для композитора не нашлось бы работы: мелодия была бы так же неостановима, как поток воды, устремляющийся в вершины по склону горы. Все дело в том, что в музыке этому влечению можно противостоять, а задача музыканта заключается в том, чтобы знать, когда и как это делать. Если бы не было скрытых тенденций и потенциальных следствий, указывающих, какая нота может следовать за другой, мы бы не испытывали интереса к результату этого процесса. Все мелодии бы звучали, как одинаковая неопределенная бессмыслица. Эффект напева определяется его стремлением следовать притяжению и способностью сопротивляться ему; это один из фундаментальных принципов того, как музыка оказывает эмоциональное воздействие, как она будоражит или успокаивает нас, это вопрос, соответствует ли музыка нашим ожиданиям о ее возможном развитии на следующем шаге. Пока достаточно будет упомянуть, что иерархия и вариативная стабильность музыкальных нот создают контекст ожидания и предвкушения, которым манипулирует композитор или исполнитель, чтобы сделать музыку живой и придать ей некий смысл. Если мелодия переходит от менее стабильной ноты к более стабильной, мы чувствует ослабление напряжения, как будто исчезает какая‑то скованность.

 

Рис. 4.6 Все хроматические (вне звукоряда) ноты в композиции «I Do Like To Be Beside the Seaside» (отмечены стрелками) являются проходящими тонами и ведут к более стабильным тонам.

 

Рис. 4.7 «Мария» из «Вестсайдской истории». Ля бекар здесь #4 в ми‑бемоль мажор. «Мария, я встретил девушку по имени Мария».

 

Если напряжение, заключенное в природе менее стабильных нот, быстро снять, уступив их желанию перейти к более стабильному соседу, то мы едва ли заметим их присутствие. Чуть раньше мы выяснили, что в композиции «I Do Like To Be Beside the Seaside» содержатся хроматические ноты, лежащие вне мажорной гаммы. Подобное можно обнаружить во многих известных мелодиях, например «Head, Shoulders, Knees and Toes». Но нам не кажется, что эти мелодии звучат странно, потому что ноты не из звукоряда проносятся очень быстро и капитулируют перед более стабильными соседями. Если «странные» ноты играть дольше или ярче выделять, то их свойства проступают ярче, – не обязательно диссонансные или неприятные, но пикантные и запоминающиеся. Такой случай можно рассмотреть на примере арии «Мария» из мюзикла Леонарда Бернстайна «Вестсайдская история». Первый и второй слог «Ma‑ri‑a» поднимается из тоники в диез 4 (#4), очень необычный интервал для тоновой музыки. Что особенно важно, #4 попадает на сильную долю и удерживается достаточно долго, чтобы быть замеченным, а затем наконец переходит в 5 (Рис. 4.7). Необычная нота нас удивляет, у нас растет более выраженный интерес, чем к эфемерной хроматике «I Do Like To Be…». По этой причине джазовые музыканты иногда прикрывают неправильные ноты – те, которые лежат за пределами конкретной гаммы или гармонии и потому нестабильны, – быстрым переходом к ближайшей более стабильной ноте. В этом случае неправильная нота воспринимается как своеобразное украшение правильной, быстро забывается или вовсе остается без внимания слушателя. Эксперт в области психоакустики Альберт Брегман однажды смело назвал джазовую импровизацию «последовательной работой над ошибками».[25]

Можно составить представление об относительной весомости нот хроматической шкалы, если просто пересчитать их в нотной записи. Но это не значит, что это метод оценки, – что музыкальная практика соответствует субъективному впечатлению. Музыкальный психолог Кэрол Крумгансл из Корнеллского университета проводила обстоятельные тесты, чтобы выяснить, так ли обстоятельные дела. В ходе теста она и ее коллеги устанавливали тональный контекст – ощущение тональности – проигрывая аккорд, звукоряд или короткую последовательность аккордов, которыми типично оканчиваются песни (каденция).

Например, чтобы создать контекст до мажор, они играли аккорды до, фа, соль, до. Следом они сразу же играли ноту из хроматической гаммы и спрашивали испытуемого, насколько хорошо она «вписывается» в контекст. Исследователи получили достаточно понятные и предсказуемые результаты от каждого слушателя вне зависимости от степени их музыкальной подготовки (Рис. 4.8). Крумгансл называет это субъективное суждение о «правильности» нот тональной иерархией.

Тональная иерархия очень похожа на реальное распределение нот, которое мы рассмотрели выше (Рис. 4.4). Единственные ощутимые различия заключаются в том, что тоника 1 находится немного выше, а большая секунда (2, здесь ре) расположена ниже. Последнее можно объяснить тем, что в настоящих мелодиях за 1 часто следует 2 из‑за тяготения к маленьким шагам повышения тона (см. стр. 109). Воспринимаемая тоновая иерархия обладает пятиуровневой структурой: тоника, тоника плюс квинта, мажорное трезвучие (1, 3, 5), диатоническая гамма и хроматическая гамма (Рис. 4.9).

Но что здесь является причиной, а что – следствием? Что в конечном итоге заставляет нас решать в пользу фа, которая лучше подходит к тональности до, чем фа‑диез? Мы развили в себе эту способность к суждению благодаря опыту прослушивания музыки, или же она определена внутренними ментальными факторами, которым композиторы нашли практическое применение?

Теоретики музыки всегда безусловно полагали, что в способности к суждению есть нечто «естественное», а истоки его нужно искать в консонансе – созвучии. С этой точки зрения математическая ясность отношений между частотами различных нот (на основе пифагорова строя или натурального звукоряда) управляет нашим пониманием того, насколько хорошо ноты подходят друг к другу. Понятие консонанса и диссонанса весьма усложнено и противоречиво, так что я отложу его обсуждение до Главы 6. А пока достаточно знать, что невозможно выудить информацию о каких‑то внутренних процессах восприятия отношений между нотами, просто попав под воздействие следствий способов их применения. Мы не имеем права говорить (хотя некоторые себе это позволяют) «до и соль просто звучат правильно вместе, а до и фа‑диез – неправильно» просто потому, что привыкли их слышать вместе.

Все же существует возможность подсчитать объективные показатели «созвучности» двух нот. Хотя не разработан уникальный, общепринятый способ выполнения этой задачи, существуют различные методы, дающие примерно один и тот же результат, – и он соотносится с тоновой иерархией. Но обнаруживаются и весьма серьезные разночтения. Например, 3 выше в тоновой иерархии, чем 4, в то время как подсчитанная степень их созвучия говорит об обратном; а малая терция является умеренно консонантным интевалом, но занимает важное положение в тональной иерархии минорных тональностей (которые отличаются от мажорной), потому что мы привыкли слышать ее в этом контексте, – так традиции преобладают над акустическим «фактом». После тщательного обсуждения результатов Крумгансл и ее коллеги заключили, что по сути своей изучение статистических вероятностей гораздо важнее, чем внутренний консонанс при определении предпочтений, выраженных в тональной иерархии. Это позволяет предположить, что мы обладаем возможностью устанавливать новые понятия «правильности», если слышим их достаточно часто.

Мы, по всей видимости, заучиваем тональную иерархию музыки своей культуры еще в детстве, очень быстро и бессознательно. Психологи Лорел Тренер и Сандра Трехаб выяснили, что дети способны идентифицировать ноты, которые «не вписываются» в тональную мелодию, уже с пяти лет. Грудные дети в возрасте восьми месяцев могут прореагировать на изменения в простой мелодии, но их реакция будет одинаковой как на ноты в пределах гаммы, так и на ноты, не входящие в нее: у них еще не развились предубеждения перед напевами (еще одна совместная работа Трейнер и Трехаб ставит под сомнение это общеизвестное утверждение, но мы обсудим это позже). Детский возрастной психолог Дженни Саффрен и ее коллеги доказали, что изучение статистический закономерностей в последовательности нот начинается с восьми месяцев. Они выяснили, что если младенцы прослушивают серии нот, состоящих из шести разных трехнотных «слов», составленных в случайном порядке, то те последовательно выказывают больший интерес к «словам», а не к случайным последовательностям из трех нот, и способны выделять и запоминать «слова» из первой последовательности. Возможно, таким образом маленькие дети определяют настоящие слова в потоке слогов.

 

Рис. 4.8 Тоновая иерархия: как люди оценивают «уместность» нот в контексте тональности до мажор. Вставка: сравнение с реальным распределением частоты использования нот в тональной западной музыке, подробнее на стр. 97.

 

Рис. 4.9 Уровни тоновой иерархии.

 

Не все теоретики музыки допускают, что тоновая иерархия Крумгансл раскрывает глубинный смысл процесса превращения тонов в настоящую музыку. Композитор и музыковед Фред Лердал подчеркивает, что иерархия предлагает статистическую и поверхностную картину и не учитывает, к примеру, гармонический контекст, который сопровождает мелодию. Нота до‑диез в тональности до может звучать странно в детской песенке (я не смог найти пример песенки с такой характеристикой), но композитор классической музыки запросто найдет способ адаптировать ноту при помощи модуляции композиции, номинально написанной в тональности до мажор. Поэтому нельзя считать последовательное прослушивание аккордов до до‑диез настоящим «музыкальным» тестом.

Другие критики считают, что эксперименты Крумгансл составлены таким образом, что побуждают слушателя судить, насколько нота подходит для окончания контекста, закругления музыкальной фразы, а это совсем не то же самое, что судить о звучании ноты в середине музыкального отрывка. Брет Аарден из университета штата Огайо выяснил, что люди по‑разному судят о начале, середине и конце музыки. Использование каденции для создания контекста, как это делала Крумгансл, посылает в подсознание сигнал об окончании мелодии, а в этом случае, как выяснил Аарден, люди склонны придавать большую важность тонике, означающей завершение, и меньшую важность 2, которая означает продолжение.

Тем не менее идея Крумгансл о том, что статистическое обучение направляет наше восприятие или даже управляет им и предчувствием нот, которые составляют мелодию, получила большой положительный отклик. Эта идея указывает, что в наших головах есть, знаем мы о том или нет (а я думаю, что вы до сих пор не знали) ментальный шаблон тональной иерархии, и что мы постоянно обращаемся к нему, чтобы представить возможное развитие мелодии и составить о ней свое мнение. Принцип срабатывает одинаково как для детской песенки, так и для музыки Баха, что звучит вполне логично, потому что человеческий разум прекрасно умеет вычленять шаблоны. Это одна из наших самых развитых способностей.

Например, когда мы прослушиваем музыкальное произведение, то немедленно начинаем сопоставлять его с определенной тоновой иерархией, то есть определяем тональность и тонику. Разумно предположить, что первые услышанные ноты занимают высокое положение в тональной иерархии; вероятность этого достаточно велика. Догадка чаще всего верна, потому что большинство мелодий начинается с таких нот: с тоники (например, «Frère Jacques» или первые такты Третьей симфонии Бетховена), терции («Three Blind Mice» или первые такты Третьей симфонии Бетховена) и квинты («London Bridge is Falling Down» и Соната для фортепиано № 13 ми‑бемоль Бетховена). «Девушка с волосами цвета льна» начинается с квинты, поэтому предположение Джойс Гринфел было выстрелом вслепую.

Мы прекрасно умеем играть в эту игру. Даже люди без какой‑либо музыкальной подготовки и специальных знаний, даже те, кто не знает, что такое тональность, могут отыскать тональный центр уже через несколько секунд звучания музыкального отрывка. Целостное ощущение тональности, которое позволяет спеть песню без постоянного перемещения из одной тональности в другую, развивается у большинства людей к пятилетнему или шестилетнему возрасту без специальной тренировки. К семи годам многие дети могут определять смену тональности – переход к другой тональной иерархии – в середине знакомой песни. И вы еще считали себя не музыкальным человеком?

 

Новые правила

 

Если тональная иерархия закреплена в нашем уме с раннего возраста, означает ли это, что мы не способны оценивать музыку других культур, потому что она основана на другой иерархии? Этого можно ожидать: если вы ни разу не слышали индийскую или балийскую гамму, то сперва вы будете испытывать замешательство. Некоторые случаи из жизни подтверждают это предположение. В книге 1914 года «Музыка Индостана» – первом крупном исследовании индийской музыки, проведенном западным музыковедом, – Артур Генри Фокс Стренгуэйс пишет, что у в прослушанном им произведении западное ухо определяло тональность, отличную от той, что воспринимали индийские слушатели. Это «неправильная» шаблонная отсылка вызывала у западного слушателя иное представление об истинных свойствах мелодии.

Но так происходит не всегда и не со всеми. Кэрол Крумгансл сравнивает тоновые иерархии индийской музыки, составленные людьми, которые хорошо знакомы с этой традицией, с иерархиями западных слушателей, для которых индийская музыка была в диковинку. Хотя индийские звукоряды (таты) настроены иначе, чем диатоническая гамма, в них также присутствует семь нот, в них выделяется схожая с тоникой нота (Sa) и квинта (Pa). Эта иерархия имеет и другие качества: хотя в основном музыка является импровизацией, она организована в темы (раги), определяющие базовые элементы мелодии, из которых строится импровизация. Кроме Sa и Pa у каждой раги есть две ключевые ноты, которые называются vadi и samvadi; они отделены интервалом кварта или квинта.

Задав контекст посредством прослушивания тематического фрагмента раги, Крумгансл просила слушателей определить, насколько различные ноты релевантны и вписываются ли они в окружение тат. Обе группы – индийцы и представители Запада – выдали достаточно схожие оценки. Были определены ключевые свойства иерархии: сначала Sa, потом Ра, потом vadi вместе с другими нотами тата (в том числе samvadi), и наконец ноты, которые не входили в диапазон тат; это можно сравнить с хроматическими тонами диатонической гаммы.

Возможно, западные слушатели просто угадали иерархию по аналогии со знакомой им диатонической шкалой и отдали предпочтение тем нотам, которые звучали сходно с важнейшими нотами западной гаммы? Тщательный анализ выявил, что на самом деле выбор делался на основании частоты появления различных ноты во фрагментах раг, которые были прослушаны изначально. Другими словами, слушатели без опыта с нуля и в полной мере определили способ иерархической организации нот. Разумеется, им удалось сделать это не так профессионально, как слушателям, хорошо знакомым с индийской музыкой: последние, например, быстрее определяли различия между тонами из тата и не из тата. Оказывается, мы не только можем приобретать базовый тональный вокабуляр при помощи бессознательного принятия статистических ожиданий, созданных самой музыкой; мы можем также отбрасывать свои предубеждения и принимать новые знания практически без усилий. Музыка других культур не будет звучать для вас слишком странно, если вы дадите ей шанс.

Похожую способность выявили этномузыковед Криста Хансен и ее коллеги у жителей отдаленной деревни на Бали. Эти люди никогда прежде не встречались с представителями Запада и не слышали западной музыки. Тесты показали, что балийцы после прослушивания трех западных мелодий из шестнадцати нот смогли вычислить тональную иерархию. Финский музыкальный психолог Туомас Эорла обнаружил, что статистическое обучение объясняет тоновые иерархии, отмеченные южноафриканскими охотниками и собирателями, когда тем дали прослушать йойк – уникальный музыкальный жанр Скандинавии, характеризующийся обилием нестандартных мелодических скачков.

Разумеется, существует масса других аспектов «понимания» музыки других культур помимо определения значимости отдельных нот; о них мы поговорим позже. Но приобретение правильного ощущения привязки к тональности – это важный первый шаг. Статистическая значимость различных тонов не только предлагает эмпирический подход к оценке звука, но и обнажает теоретические принципы музыки: ноты, которые используются чаще, скорее всего собирают вокруг себя гаммы, гармонии и музыкальные структуры. Разумеется, успех этой стратегии зависит от того, предлагает ли музыка достаточно репрезентативную выборку нормальной тоновой иерархии. Когда европейцев в эксперименте Кристы Хансен попросили определить тональные иерархии пятинотного балийского звукоряда sléndro на основании короткой мелодии, они определили не такие иерархии, как балийские слушатели: принцип тона или «тоники» (dong) был не самым частотным в выбранном отрывке. Более длительное прослушивание звукоряда sléndro оказалось необходимым, чтобы преодолеть перекос информации, вызванный коротким фрагментом мелодии.

Пожалуй, самым важным аспектом тоновой иерархии является не только ее способность помочь нам понимать и организовывать музыку: посредством этих действий она помогает нам воспринимать услышанное в качестве музыки. Составленные наугад «мелодии» из комбинации нот в тональности до мажор, с которых я начал главу, звучат совершенно немузыкально, так как игнорируют обычные вероятности нот тоновой музыки. Музыка, которая отрицает иерархии, тяжелее поддается обработке и может просто сбивать с толку, как вы вскоре увидите.

 

Форма мелодии

 

Распределение и иерархия вероятностей нот в западной музыке указывает на негласный вывод, что «хороший напев» использует ноты в этих пропорциях. Но все на самом деле сложнее. Наивный композитор‑песенник, который ищет формулу стопроцентного хита, может настроить программу‑генератор мелодий, чтобы та пользовалась нотами в этих волшебных относительных количествах, но результаты работы программы все равно будут немелодичны и банальны.[26]

Композитор не учел, что звуковысотная композиция – это только поверхностное качество мелодии, как относительная пропорция цветов представляет только поверхностное качество картин ван Гога или Рембрандта. Эти аспекты сами по себе не несут ни особого значения, ни смысла, ни художественной информации, они просто являются правилами игры. Когда две команды играют в футбол, мы ожидаем, что с каждой стороны выйдет по одиннадцать игроков, одним из них будет вратарь, а другие будут равномерно распределены по позициям и они будут придерживаться определенных правил, в противном же случае они просто не будут играть в футбол. Но ни одно из вышеперечисленных условий не гарантирует интересную игру.

Все, что мы ценим в мелодии (и в футбольном матче) происходит из отношений между элементами, из которых она строится, и контекста, который мы для них создаем. Мы исходим из знаний и ожиданий, чтобы воспринимать происходящее.

Мы уже познакомились с некоторыми приемами, которые делают хороший напев чем‑то большим, чем просто правильное сочетание нот. Одни ноты естественным образом подводят к другим в соответствии с их удаленностью друг от друга и стабильностью. 7 приводит к тонике, стоящей выше нее; 6 скатывается к 5. Но не все ноты передвигаются так предсказуемо, а мелодия не может просто оборваться, как только достигнет максимальной стабильности тоники.

Я пытаюсь объяснить, что каждая нота создает свое собственное потенциальное продолжение. Отчасти оно зависит от наших привычных ожиданий о размере шагов высоты звука или так называемых мелодических интервалов. И мы снова можем ответить на это эмпирически, просто обратившись к статистике (Рис. 4.10а). Основное положение известно: определенный размер шагов между следующими друг за другом нотами встречается чаще, чем другие размеры шагов. Интервал используется тем реже, чем больше его размер. Другими словами, мелодии стремятся продвигаться плавно вверх и вниз по музыкальной гамме. В тональности до мажор существует серьезная вероятность того, что за до, например, последует расположенная выше ре, а не фа. С такой же долей вероятности за соль будет следовать ля или фа, а не до. Как мы предсказываем погоду каждый день, мы также можем правильно предсказать следующую ноту в мелодии, предположив, что она будет похожей на последнюю. Проблема случайно сгенерированных мелодий, даже если они составлены с учетом традиционной вероятности распределения нот, заключается в том, что они звучат бессвязно: в них не прослеживается логика. Шаги высоты звука в них оказываются большими, а не маленькими, что противоречит нашим ожиданиям от мелодии.

 

Рис. 4.10 Распределение шагов изменения высоты звука в западной (а) и иной (б) музыке.

 

Это вероятное распределение шагов изменения высоты звука в мелодии встречается повсеместно, не только в тоновой западной музыке, но и в других музыкальных традициях (Рис. 4.10б). Универсальность работы этого принципа помогает нам понять незнакомую музыку. Музыкальный психолог Дэвид Хьюрон и его коллеги провели эксперимент, в ходе которого североамериканцев и балийцев попросили сделать ставки с помощью покерных фишек на ту ноту, которая по их мнению прозвучит следующей. Они прослушивали балийскую мелодию, которая раскрывалась перед слушателями нота за нотой. Размер ставок показал, что американцам по понятным причинам сначала не хватало уверенности делать подобные прогнозы, но после десятой ноты они делали ставки так же уверенно, как балийцы. Была ли уверенность американцев обоснована? Не совсем – как вы могли догадаться, догадки балийских участников были намного точнее. Однако, американцы не просто полагались на удачу; если мы посмотрим на тестовую мелодию (Рис. 4.11), то поймем, откуда бралась их уверенность. Большинство шагов изменения высоты тона оставалось сравнительно небольшим, контур мелодии сохранялся довольно плавным. Хотя данный звукоряд не встречается в западной музыке, в нем можно найти явные параллели с западной минорной гаммой. Обобщая эти аспекты западной музыки с балийскими данными, американцы получили довольно разумное основное направление.

 

Рис. 4.11 Балийская мелодия, использованная в тесте для определения ожиданий слушателей о ее возможном развитии.

 

Статистика интервалов демонстрирует наличие очень осторожной, консервативной манеры общения с музыкой – как будто композиторы сами загнали себя в рамки мельчайших шажков изменения тона и только иногда осмеливаются рискнуть и выдать что‑нибудь поистине экстравагантное – как квинта. Почему им не хочется проявить больше смелости?

Первая причина может быть механической. Большая часть музыки в мире имеет вокальную природу. Певцам гораздо легче пропевать маленькие изменения высоты тона, чем большие: они требуют меньшей перенастройки речевого аппарата и меньше мышечных усилий. Эта концепция также приложима и к инструментальной музыке, где маленькие изменения высоты тона исполняются легче: во время исполнения мы не заняты только тем, что носимся из одного конца клавиатуры в другой или скачем из лада в лад. Но существует и менее очевидная причина когнитивного свойства: такие скачки норовят разбить мелодию и препятствуют восприятию музыки как единого целого. Как неожиданные ступени на плавном спуске, они могут сбить нас с толку.

Если дело этом, то, может быть, нам стоит постоянно избегать больших интервалов? Даже если они менее распространены, их все равно нельзя назвать «исключениями» – примерно один из четырнадцати шагов изменения высоты тона в западной музыке, например, является прыжком на кварту. Мы можем предположить, что состоящая из одних коротких интервалов музыка получилась бы очень скучной, – мелодии походили бы на составленные вместе фрагменты гаммы. Тогда вопрос стоит так: в каком случае большой скачок звучит хорошо, а в каком – нет?

По‑настоящему большие интервалы найти не сложно: вспомните первую строчку песни «Somewhere Over the Rainbow» (Рис. 4.12а). «Some‑» звучит весьма стандартной нотой в середине обычного вокального диапа