Влияние  биографии  на  творчество  писателя

Слово «генезис» означает «происхождение, возникновение, процесс образования и первоначального становления того или иного предмета, явления, способного к развитию»[74]. Таким образом, применительно к литературе как к целому этот термин фиксирует историческое происхождение художественной словесности.

А вот генезисом отдельного произведения называют «путь от художественного замысла к его осуществлению»[75]. Так, Н. К. Пиксанов, полагая, что генетическое рассмотрение литературы – это, прежде всего, изучение творческой истории отдельного произведения, справедливо утверждал: «Любой эстетический элемент, любая поэтическая форма или конструкция <…> могут быть научно осознаны наиболее чутко, тонко и единственно верно только в полном изучении их зарождения, созревания и завершения»[76]. Данная область литературоведения связана с текстологией и опирается на её изыскания. Как поясняет В. Е. Хализев, «изучение же творческой истории текста в наше время обозначается термином генезис текста или динамическая поэтика»[77].

В литературоведении бытует и третье значение термина «генезис». Это совокупность факторов писательской деятельности, то есть всё то, что влияет, стимулирует и, так или иначе, направляет творческий процесс художника. Данный аспект обозначается в науке словосочетанием «генезис литературного творчества». Изучение факторов деятельности писателей важно как для уяснения сущности отдельных произведений, так и для понимания закономерностей литературного процесса в целом.

В нашем исследовании используется третий вариант толкования термина «генезис». И в центре нашего исследования оказывается совокупность тех факторов, которые стимулировали и направляли развитие поэтического дара Поплавского.

Факторы-стимулы творческой деятельности писателя многоплановы и разнородны. Они могут быть связаны как с началами внехудожественными (социально-культурная реальность, биография автора), так и со сферой художественной (мифологические универсалии, знакомство писателя с теми или иными литературными явлениями и феноменами других искусств)[78].

По точному замечанию В. Е. Хализева, «неоспоримо важны прямые, непосредственные стимулы, побуждающие к писательству, каков прежде всего созидательно-эстетический импульс» (курсив В. Е. Хализева. – О. С.)[79]. Часто в произведении реализуется стремление художника воплотить свой личностный опыт (духовный и психологический), поэтому уместно говорить о биографических истоках творчества. Но есть и факторы, определяющие писательскую деятельность, которые воздействуют на автора извне. Это – постижение автором художественных произведений других творцов, его стремление вступить в диалог с предшественниками и современниками, погружение в философию и иные сферы гуманитарных знаний. Перечисленные факторы образуют стимулирующий контекст литературного творчества. Разумеется, в его состав могут быть включены и многие другие компоненты.

Говоря о биографических импульсах художественного творчества, надо вспомнить слова А. П. Скафтымова о «соотношении между человеком и художником в одном лице». Литературовед утверждал, что «всякий вопрос, какого бы мы ни коснулись в области процесса созидания, потребует от нас справок биографического характера. Вот уже и нужно изучение биографии»[80]. Размышляя о факторах, стимулирующих писательскую деятельность, исследователь призывал рассматривать именно те общественные и литературные воздействия, которые «коснулись личности художника»[81]. При этом Скафтымов опирался на опыт литературоведов и критиков, доказывавших, что мир художественного произведения теснейшим образом связан с чертами личности автора, с особенностями его судьбы, содержанием внутреннего мира.

Связям творчества писателя с его личностью и судьбой придавали решающее значение сторонники биографического метода, впервые примененного французским критиком Ш. О. Сент-Бёвом[82].

Выдающийся русский литературовед А. Н. Веселовский ещё в 1859 году провозгласил, что «человек и художник живут отдельно в пределах одного тела, одного сознания», хотя в час творчества «художник всё же работает за счёт человека», «создаёт из заготовленных им материалов»[83]. Этой же мысли о зависимости произведения от свойств личности автора затем придерживался и Д. Н. Овсянико-Куликовский.

И. Н. Розанов также утверждал, что «многое в литературной физиономии поэта объясняется его физиономией житейской»[84]. Анализируя русскую поэзию первой половины ХIХ века, он показывал в ней последовательное усиление роли личностного начала. Вместе с тем Розанов подчёркивал: «Судить о личности писателя по его поэзии следует с большой осторожностью, ибо степень проявления личностного зависит от литературной традиции, а также от стилизации: мы можем познакомиться не с тем, какими были авторы, а только с тем, какими они себе казались или хотели быть»[85].

Примерно с этих же позиций подходит к проблеме критик Ю. И. Айхенвальд. Но особую значимость приобретает замечание Айхенвальда о том, что образ автора – величина субъективная, зависящая от индивидуального читательского восприятия: «Пушкин для гоголевского Петрушки совсем не то, что для Белинского»[86]. По словам Айхенвальда, «писателя создает читатель»[87].

Русская критика и литературоведение XX века доносят до современного исследователя различные точки зрения на проблему соотношения автора и лирического героя. Но, в целом, ощутима тенденция к сближению образа автора с личностью писателя, что, на наш взгляд, продиктовано особенностями эпохи, характеризующейся возросшей активностью общественного сознания: для читателя писательская личность становится воплощением определенных идей и чаяний, на неё, а не на абстрактный авторский образ он возлагает ответственность за все сказанное.

Самораскрытие автора, имеющее во многих случаях исповедальный характер, составило весьма существенный пласт литературы ряда эпох, в особенности же XIX и XX столетий. Писатели неустанно рассказывают о себе, о своих духовных обретениях и свершениях, о драматических и трагических коллизиях собственного существования, о сердечных смутах, порой заблуждениях и падениях. В XIX – XX литература решительно избавляется от давления жанровых канонов, в ней начинает доминировать индивидуально-авторская поэтика, которую можно постичь только через проникновение в тайны внутреннего мира творческой личности.

А. Блок важнейшим условием долгой жизни произведения считал его исповедальность: «Я думаю, что великие произведения искусства выбираются историей лишь из числа произведений исповеднического характера». «Чем сильнее лирический поэт, – отмечал он, говоря об Ап. Григорьеве, – тем полнее судьба его отражается в стихах»^[88]. Со всем этим, на наш взгляд, трудно не согласиться.

Обращаясь к «персональной» тематике, авторы нередко создают своего рода личные мифы, что весьма характерно для XX века, особенно для символистского искусства. Поэтам Серебряного века было свойственно чувство значимости собственного присутствия в мире, благое и опасное одновременно. «Весьма вероятно, что наше время – великое и что именно мы стоим в центре жизни, т. е. в том месте, где сходятся все духовные нити, куда доходят все звуки»[89], – писал А. А. Блок. Симптоматично, что он был убеждён в том, что всем его современникам подобает «писать дневники»[90].

Искусство как самопознание авторов и воссоздание ими собственной личности и судьбы сродни не только дневникам, но и таким внехудожественным жанрам, как мемуары, частная переписка, а также экзистенциалистски ориентированной философии, которая сосредоточена не на сущности мира, а на пребывании в нём человеческой индивидуальности, на её существовании.

Деятельность писателя, который так или иначе «опредмечивает» в произведении свое сознание, естественно, стимулируется и направляется биографическим опытом и жизненным поведением. По словам Г. О. Винокура, «стилистические формы поэзии суть одновременно стилистические формы личной жизни» самого поэта[91].

Образ автора в произведении и облик автора реального друг с другом неминуемо связаны. Об этом в статье «О задачах познания Пушкина» (1937) писал известный русский философ С. Л. Франк: «При всём различии между эмпирической жизнью поэта и его поэтическим творчеством, духовная личность его остается все же единой, и его творения так же рождаются из глубины этой личности, как и его личная жизнь и его воззрения как человека. В основе художественного творчества лежит, правда, не личный эмпирический опыт, но всё же его духовный опыт»[92]. Подобным же образом осознавали природу художественного творчества В. Ф. Ходасевич и А. А. Ахматова (в своих работах о Пушкине)[93]. С ними солидаризировался Б. Л. Пастернак, полагавший, что существо гения «покоится в опыте реальной биографии»[94].

Связи между личностью автора и его произведениями неизменно приковывают к себе внимание биографов писателей. Таковы, например, книги «Байрон» А. Моруа, «Державин» В. Ф. Ходасевича, «Жизнеописание Михаила Булгакова» М. О. Чудаковой, «С русской бездной в душе: Жизнеописание Василия Розанова» В. А. Фатеева и др.

Самопознание автора, художественное постижение и претворение им собственного духовно-биографического опыта и черт своей индивидуальности составляет неотъемлемое звено литературы (как и иных видов искусства). Актуализация этой стороны художественной тематики, происшедшая на протяжении двух последних столетий, свидетельствует об активности и зрелости личностного начала в составе культуры как таковой. Художественное творчество выступает как самопознание, а в ряде случаев и в качестве акта сотворения художником собственной личности, как деятельность жизнетворческая. Эта сторона тематики искусства может быть названа экзистенциальной (от лат. ехistentio – существование).

Таким образом, соотношение реальности и мира художественного произведения должно устанавливаться не непосредственно, а через личность автора. Без постижения особенностей личности, невозможно изучение генезиса его литературного творчества. Стоит отметить, что биографический подход наиболее оправдан при изучении лирики. Это точно подчеркивает В. Е. Хализев: «Лирический герой не просто связан с автором, его мироотношением, духовно-биографическим опытом, душевным настроем, манерой речевого поведения, но оказывается (едва ли не в большинстве случаев) от него неотличимым. Лирика в основном её “массиве” автопсихологична»[95].

Повышенное внимание к биографии творца – естественное следствие самой сущности лирического рода литературы. Преобладание в лирике личностного, субъективного, индивидуального над объективным, множественным, общим, в противоположность эпическому роду, порождает несходство и в восприятии авторского образа применительно к этим двум родам. А. П. Миньяр-Белоручева указывает, что «концепция автора видна в лирических текстах больше, чем в текстах других жанров, где две основные функции языка – сообщения и воздействия – тесно переплетаются друг с другом. Личность автора эпических творений редко становится объектом повышенного внимания, личность лирика начинает обрастать легендами иногда уже при его жизни, а после смерти мифологизируется почти неизбежно»[96].

В лирической поэзии чувства и волевые импульсы даются в прямой направленности на конкретные явления. Поэтом передаются связи сознания с бытием. Читатель узнает, чем были вызваны душевные движения автора или с какими впечатлениями были сопряжены.

Действительно, большое число выдающихся произведений возникло под прямым влиянием различных фактов биографии их создателей: «Лунная соната» Бетховена, денисьевский цикл Тютчева, портреты Рубенса, симфонии Чайковского, лирические стихи Пушкина…

Понятие «биография писателя» так же, как и авторство, обладает исторической и биографической конкретностью. Биография автора становится осознанным культурным фактом именно в те эпохи, когда понятие творчества отождествляется с лирикой. Не случайно, к началу XIX века в русской культуре утверждается мысль о том, что именно поэт имеет право на биографию. Писатели того времени не просто живут, а создают себе биографии.

В то же время отсутствие интереса к биографии автора определяется тем, что он фактически воспринимается не как автор, а лишь как посредник, получающий текст от высших сил и передающий его аудитории.

Причина, видимо, в том, что лирический взгляд на мир, предполагающий установку на самовыражение, невозможен без противоположного полюса – установки на общечеловеческий смысл лирического переживания. Так, ещё Гегель писал: «Мы хотим, чтобы перед нашими глазами появилось нечто общечеловеческое, чтобы мы могли это поэтически сопереживать. В таком случае поэт – и он, и не он сам; он представляет не себя, а нечто другое, он как бы артист, который разыгрывает бесконечно много ролей. Но что бы он ни представлял, он постоянно сплетает с этим свой внутренний художественный мир, пережитое и прочувствованное»[97]. Преодолению этого противоречия служат сгущение семантики лирического языка, актуализация восприятия лирических формул и форм, выработанных предшествующими культурными эпохами, а также представления о личности и биографии поэта, которые становятся важнейшим средством раскрытия авторского сознания. Лирический герой и лирический сюжет способствуют конкретизации образа лирического чувства, и, несмотря на условность этих явлений, они прочно соотносятся в сознании читателей с судьбой поэта.