История про русских в Израиле

 

Рассказал мне эту историю мой одноклассник, которому довелось побывать в вышеуказанном государстве с целью ознакомления с исторической родиной.

 

Года 2–3 назад были в обращении металлические 10‑рублевки.

Так вот, они полностью по весу и размеру совпадают с израильскими шенкелями. Курс тогда (и, наверное, сегодня) был 3 шенкеля – 1 доллар. Наши граждане в аккуратненьких мешочках вывозят в святой город килограммами 10‑рублевки. Таможенники в недоумении, но молчат, ибо закон не нарушается.

Ситуация возникает в самом Израиле. Картинка следующая.

Один наш соотечественник нашел очень глупый автомат по продаже «Кока‑Колы», в который он начинает методично впуливать означенные монеты. Надо сказать, что аборигены – народ очень приветливый и всегда готовы помочь.

Через 5 минут подходит человек, который предлагает помочь использовать автомат. Наш человек бурчит, что он сам справится.

Через 15 минут народ укрепляется в мысли, что столько «Кока‑Колы» человек не выпьет и он чего‑то не понимает.

Но помощь категорически отвергается.

Добросав оставшееся монеты, через 20 минут под непонимающие взгляды наш герой нажимает кнопку, после чего выкатывается баночка «Кока‑Колы» за 2,5 шенкеля.

ПОТОМ ДАВИТ КНОПКУ ВОЗВРАТА ДЕНЕГ.

Получает сдачу шенкелями и спокойно уходит.

 

Мы нигде не пропадем!

 

* * *

 

Друг один рассказал.

Ездили они втроем (мой друг, его отчим и его приятель) в Эмираты отдыхать. Дело зимой было, поэтому местные не принимали водные процедуры, хотя температура воды была 20 градусов.

Ну вот наши герои решили пойти покататься на водных мотоциклах. Взяли напрокат мотоцикл (хочу заметить, что по‑арабски что‑либо сказать мог только один из них), вдоволь накатались, пошли возвращать.

Но вот ентот араб, который прокатом заведует, начал на них бочку катить: мол, вот тут помято, поцарапано, короче платите мне за технику. Тот из наших, который чего‑то по ихнему кумекал, начал ему как‑то (как мог) объяснять, что там все так и было. Тот, естественно, половину не понимает – по причине незнания русского…

В общем, стояли они, не понятно на каком языке ругались, пока один из наших не сказал:

– Мужики, а может, ему пи…ды вломить?

На это араб (до сих пор показывающий полное незнание русского) моментально отреагировал (без малейшего акцента):

– Да не, мужики, вы че? Ладно, замяли! Хер с ним, с мотоциклом…

 

* * *

 

Тут много было рассказано было о нравах за границей. А вот история в трех частях о том, как русские люди привыкают к этим нравам.

 

Часть первая. Жили‑были в Америке два товарища. Студенты жили не то чтоб скучно, а скорее, наоборот, весело. Пили много, безбожно и громко. Обитал у них в подвале какое‑то время еще один товарищ, скажем, звали его Петя. Петя был человек хороший, но к данной истории имеет отношение только одно Петино качество. Он был геем. После того как родина позвала Петю обратно в свои холодные женские объятия, от него в подвале осталось множество разнообразных предметов, среди которых был замечательный портрет его друга. Портрет был хорош: друг на нем был скроен ладно, поза им была принята художественная и хорошего размера член удачно гармонировал с врожденной смуглостью мулата натурщика. Поскольку к портрету еще и рамка прилагалась, то не повесить его на самом парадном месте – над обеденным столом – было нельзя. Впечатление в среднем создавалось уютное, хотя некоторые теряли аппетит и покой. Итак, портрет висит, так что можно переходить ко второй части.

 

Часть вторая. Поскольку жилье у друзей было университетское, то университетские власти справедливо полагали, что в этом жилье периодически надо проводить инспекции, чтобы предотвратить превращение студентами их собственности в свинарники. Не то чтобы им это полностью удавалось, но, назовем ее, «комендантша» по домам ходила. Во время очередного унылого визита ее взгляд упал на портрет.

– А это кто? – опешила она.

– Друг, – коротко пояснили счастливые обладатели портрета.

Долгий взгляд и задумчивое молчание отразили борьбу сомнений с неизбежной реальностью, состоявшей в настоящем мужском свинстве в комнате. Визит был окончен.

 

Часть третья. Счастливое пьянство продолжалось. Темпы были марафонские, и соседи, как правило, страдали до первых лучей солнца. Большинство старалось переехать побыстрее и подальше, но был упорный китаец, который писал жалобы.

К тому времени, когда жалобы перестали помещаться в отведенное для них место, «комендантша» вызвала одного из друзей в офис для финального разговора.

– А вам, – сказала она, – возможно, надо будет отсюда переехать.

Веские доводы, что ни одна из жалоб не была задокументирована свидетелями, и прочие апеляции к юридическим тонкостям желаемого результата не принесли. Грозило выселение. Сказать было нечего…

А теперь, как говорил один Ворошилов, ВОПРОС. Чего в Америке трогать нельзя? Минута пошла… В Америке нельзя трогать меньшинства. Любые.

…И тут, набрав побольше воздуха в легкие, студент хмуро заметил:

– Да этот китаец просто гомофоб!

Искра недоверия в глазах «комендантши» была утоплена девятым валом воспоминаний.

– Ну вы там, это, потише… – выдавила она.

Вопрос был решен. Друзья и сейчас живут в общаге, и все также пьют, любуются портретом и бережно хранят свою гетеросексуальную ориентацию.

 

Учите обычаи аборигенов, господа!

 

* * *

 

Отправились мы недавно с сыном покупать ему карнавальный костюм на Пурим.

Увидели красивую тунику – черную, расшитую золотом. И маска к ней прилагается, черная, шелковая. Так, все понятно: это костюм ниндзя. Выбрали аксессуары – сюррикены, меч.

Подходим к продавщице.

Я спрашиваю:

– Скажите, как надевается эта маска?

– Это не маска, это шапочка.

– Зачем же ниндзя шапочка?

Ответ ее меня убил:

– Это не ниндзя. Это рав Овадия Йосеф!

Весь магазин полчаса не мог перестать смеяться.

 

* * *

 

Венеция – портовый город, и когда‑то сюда приходило много тогда еще советских пароходов; назывались они часто именами разных деятелей, писателей и героев.

Сидим мы однажды в офисе и с моей коллегой‑итальянкой разговор ведем.

Она говорит:

– У меня есть знакомый, он коммунист, но о Советском Союзе ничего не знает. Я ему говорю, знаешь, кто такой Достоевский? – Нет. – А кто такой Луначарский? – Нет.

Я:

– Да‑а…

Она:

– А я знала, но не сказала ему, что это РУССКИЕ ПАРОХОДЫ.

 

О‑о‑ой!..

 

* * *