Дух Рождества: необходимое милосердие

 

 

– ВЕСЕЛЫЕ СВЯТКИ! ВЕСЕЛЫЕ СВЯТКИ! ДА ПРОВАЛИСЬ ТЫ СО СВОИМИ СВЯТКАМИ! ДА БУДЬ МОЯ ВОЛЯ, – НЕГОДУЮЩЕ ПРОДОЛЖАЛ СКРУДЖ, – Я БЫ ТАКОГО ОЛУХА, КОТОРЫЙ БЕГАЕТ И КРИЧИТ: «ВЕСЕЛЫЕ СВЯТКИ! ВЕСЕЛЫЕ СВЯТКИ!» – СВАРИЛ БЫ ЖИВЬЕМ ВМЕСТЕ С НАЧИНКОЙ ДЛЯ СВЯТОЧНОГО ПУДИНГА, А В МОГИЛУ ЕМУ ВОГНАЛ КОЛ ИЗ ОСТРОЛИСТА.

 

Именно такими гневными рассуждениями и полным неприятием Праздника начинаются «Рождественские по вести» Ч. Диккенса, а вернее, первая – «Рождественская повесть в прозе. Святочный рассказ с привидениями». Что ж, если у Праздника есть положительный герой – Дед Мороз/Санта‑Клаус, – значит, должен быть и герой отрицательный. Вот таким и стал на века мистер Скрудж, с легкой руки своего создателя Диккенса олицетворяющий прямое НЕПРИЯТИЕ Праздника.

Да и в самом деле, какой еще праздник, когда конец года, надо подводить годовой баланс, корпеть в поте лица на любой работе, чтобы результаты получились хоть на йоту получше.

У.П. Фрайт. Портрет Ч. Диккенса

 

Да и зачем все эти никому не нужные подарки?! Все равно большинство из них ни для чего не годится, ведь это все бесполезные безделушки. А пресловутое застолье?! Сколько денег, потраченных ради какого‑то рождественского гуся или пудинга?

К чему это?! Разве неизвестно, что самая здоровая еда – овсянка на воде?! А украшения? Остролист и ветки омелы, елка, которая скоро засохнет, – они к чему?! А сколько денег на них угрохано…

Вот так рассуждал мистер Скрудж, это олицетворение скаредности, безрадостности и безнадежности жизни.

Да и какие надежды?! Их никогда не было и не будет…

Ну разве все это не похоже на брюзжание современных начальников? А ведь Диккенс писал еще в середине XIX века!

Но почему «начальники» так стремятся отнять у людей праздники? Да потому, что всякий (даже самый маленький) праздник, а тем более самый значимый в году – рождественско‑новогодний – дает людям не просто веселье и передышку от тягот, но делает человека свободным, дает Радость Жизни. А свободный и радостный человек – счастлив. Ну а счастливые люди могут в этой жизни все. Они даже могут начать критиковать своих начальников. А потом и ослушаться. И даже сделать по‑своему. То есть праздники дают людям освобождение от чужого морального ли, физического ли гнета, освобождение от чужой зависимости. Ну а освободившись от зависимости, человек обретает крылья. Так что те, кто поощряет праздники, устраивает их, дарит их людям, выступают на стороне Добра. А вот те, что запрещают праздники, отнимают радость жизни, – на стороне зла.

Словом, праздник, особенно такой традиционный, как смена года, – событие наиважнейшее. Обычно во всех странах на эти дни собираются вместе все члены семьи и друзья, чтобы почувствовать семейную и дружескую поддержку. Мы не станем вдаваться в разные обычаи. Наше дело – литература. Но чтобы понять атмосферу рождественской сказки, стоит упомянуть те традиции, о которых обычно говорится в книгах.

 

Вопрос первый: диккенсовский Скрудж ненавидит Святки. А что это за время?  

Святки – это время от появления на небе Рождественской звезды (помните, мы говорили о вечере сочельника, когда вели речь о сказке Гофмана «Щелкунчик»?) до праздника Крещения Господня. То есть с вечера 24 декабря по 6 января. У нас по церковному календарю с 6 января (именно тогда у нас сочельник) до 19 января (Крещение).

Святочные дни – почти две недели – Праздники. Их праздновали всегда – сначала как языческие дни Солнцеворота, как календарные дни перехода светила с зимы на весну, потом как дни рождения и первых недель жизни Иисуса на земле. Но это всегда был Самый великий Праздник.

Раньше на Руси Святками назывались любые праздники, то есть святые дни/вечера/ночи. На Святки народ гадал, колядовал, веселился. Переводчики назвали Святками и дни рождественско‑новогодних праздников в повестях Диккенса. Англичане называют эти дни – Yuletide, Christmastide.

 

Вопрос второй: Скрудж говорит про остролист. А как это растение фигурирует на английском Рождестве?  

Думаю, вы знаете, что остролист относится к вечнозеленым растениям. То есть зимой символизирует вечную жизнь.

Им, а также другими вечнозелеными (например, можжевельником) растениями англичане украшают дома на Праздник.

 

Остролист часто присутствует на зимних праздниках. Старинная открытка

 

 

• Еще Диккенс упоминает омелу. Ее веточки с белыми «вечными» шариками‑цветами развешивали по дому так, чтобы под ними проходили люди. И по обычаю те, кто сталкивался под омелой, должны были поцеловаться. Вот радость для влюбленных – верно? Напомню, нравы тогда были строгие (классический пример: взял за руку – веди под венец), а тут целые недели Святок с абсолютно легально дозволенными поцелуями. Недаром влюбленные всегда стремились как можно больше передвигаться по дому – глядишь, и встретишься под омелой.

• Упоминается также и рождественское полено. Это стариннейший обычай. В лесу веселой гурьбой родственников и друзей выбиралось дерево потолще. Из него и выходило громадное полено. Его клали в камин под Рождество. Считалось, если оно будет тлеть всю Святую ночь, а потом и день Рождества – это к счастью для всей семьи. Часто оставшиеся угольки собирали и хранили до следующего Рождества, высыпая потом на новое полено.

 

Рождественское полено, украшенное остролистом. Старинная открытка 1908 года

 

Словом, почитайте Диккенса. Он подробно и любовно (видно, и сам обожал Рождество) описывает разные праздничные традиции. Но мы говорим не о традиционности бытописателя. Мы говорим о другой традиции – о рождественской сказке. Ибо именно Диккенс первым из самых талантливых писателей мира начал РЕГУЛЯРНО издавать повести с описанием сказочных рождественских обычаев. Вот так и оформилась в декабре 1843 года прочная традиция сказки под Рождество. И если до той поры рождественская сказка издавалась от случая к случаю (издание альманахов сказок Гауфа в начале XIX века хотя и случилось, но в традицию не оформилось), то после «Рождественских повестей» Диккенса традиция сказки под Рождество не просто закрепилась, но стала заметным явлением литературы.

Так о чем же писала рождественская сказка середины XIX века? Вспомним слова Андерсена:

«Если только сказка настоящая, в ней прекрасно сочетаются действительная жизнь и та, к которой мы стремимся».

Вот и в сказочной стране такой подход стал универсален. Особенно близким оказался он для писателей, которых трудно представить работающими в жанре сказки. И все же они к ней обратились. Более того – привели сказку еще к одному пику славы. Речь идет о писателях‑реалистах XIX века.

У камина в Рождество. Открытка начала XX века

 

Великий английский романист Чарлз Диккенс (1812 – 1870) как раз и принадлежал к настоящим реалистам. Однако не подумайте, что реализм XIX века – это нечто скучно‑обыденное. О нет! Диккенс, конечно, прославился как автор остросоциальных романов, в том числе и романа о тяжелом детстве «Жизнь и приключения Оливера Твиста» (1839), однако он же снискал горячую любовь и за юмористический роман «Посмертные записки Пиквикского клуба» (1837). Впоследствии он станет одним из родоначальников психологического детектива («Тайна Эдвина Друда» – жаль, не законченная!). Чарлз Диккенс воспринимал жизнь во всей своей полноте, знал, что вокруг много таинственного и неизведанного. И потому начал писать в жанре волшебных историй, как Андерсен. Правда, сразу же обратился к традиционным английским рассказам о призраках и привидениях.

В Англии своего времени Диккенс был воистину народным писателем, ибо его произведения читали все – и богатые и бедные. Неудивительно, что прогрессивный ученый‑экономист, член правительственной комиссии по вопросам детского труда господин Смит именно его попросил выступить в печати за проведение закона об ограничении рабочего дня, особенно детского.

Активный и неутомимый Диккенс по‑своему откликнулся на просьбу Смита:

«Когда вы узнаете, в чем дело… вы согласитесь с тем, что молот опустился с силой в двадцать раз, да что там – в двадцать тысяч раз большей, нежели та, какую я мог бы применить, если бы выполнил мой первоначальный замысел».

Писатель имел в виду свою задумку – обличить жестокое отношение к детям в цикле рождественских рассказов, публикуемых к празднику, который объединяет всех. Рождество – любимый праздник англичан, связанный со множеством традиций. В этот вечер вся семья в полном составе, включая даже самых забытых и дальних родственников, собирается за столом с рождественским гусем и пудингом. Собственно, гусь и пудинг только «приправа» к основному содержанию Рождества – праздничной встрече, объединению, примирению всех членов семьи.

Дж. Лич. Дух Марли. Иллюстрация к «Рождественской песни»

 

Учитывая это, Диккенс решил создавать к каждому празднику произведение, наполненное активной проповедью Добра, Справедливости и Милосердия. Именно так он видел социальную задачу писателя, искренне считая, что художественное произведение обладает большей степенью убеждения, чем речь оратора или статья публициста. Со всей силой художественного мастерства и жаром своего сердца Диккенс выступил в защиту униженных и оскорбленных, детей и взрослых, несправедливо притесняемых, вынужденных всю жизнь тяжело трудиться на фабриках или корпеть в конторах, яростно бичуя тех жестоких богачей, которые, благоденствуя за счет чужого труда, не желают никак помочь беднякам и облегчить их труд. Диккенс создавал произведения открыто морализаторские. Он обращался с проповедью как к богатым, так и к бедным, ратуя за улучшение доли бедняка и стремясь к нравственному исправлению богачей. Разве сумел бы он найти жанр, более пригодный для своих замыслов, чем сказка?

Так Диккенс пришел к уникальному сказочному направлению – так называемой фантастически‑правдоподобной сказке. Хотя английский писатель не был первооткрывателем этого жанра. Здесь честь принадлежала, конечно, Андерсену с его «Сказками и историями».

Диккенс, как близкий друг великого сказочника, всегда приветствовал именно его «истории». Всем известно, как восторгался он «Старым домом» Андерсена. И вот в декабре 1843 года Диккенс тоже пошел по пути фантастически‑правдоподобной сказки, опубликовав свою первую «Рождественскую повесть в прозе. Святочный рассказ с привидениями». Затем вышли еще четыре повести: «Колокола. Рассказ о Духах церковных часов» (1844), «Сверчок за очагом. Сказка о семейном счастье» (1845), «Битва жизни. Повесть о любви» (1846), «Одержимый, или Сделка с призраком» (1848).

Городские сказки. Старинная открытка

 

Диккенс печатал свой рождественский цикл вплоть до 1867 года. В каждом святочном (декабрьском) номере его журналов «Домашнее чтение», а затем «Круглый год» появлялась рождественская история, не всегда сказочная, но всегда с хорошим концом. Причем заваленный работой Диккенс часто писал эти рассказы в соавторстве, иногда со своим другом Уилки Коллинзом – автором знаменитых на весь мир «Лунного камня» и «Женщины в белом».

Сказочные рождественские повести Диккенса – это сложный сплав простых бытовых историй и волшебных возможностей. «Рождественская песнь», например, рассказывает о тяжелой, унылой жизни обычной лондонской конторы, в которую неожиданно вторглись Духи Рождества. «Сверчок» ведет речь о нескольких соседских семействах, страдающих от материальной и моральной зависимости от наглого богача Теклтона, но не теряющих своего собственного счастья, потому что они любят друг друга, и хранитель их счастья – сверчок за очагом – всегда готов спеть им свою веселую песенку.

События в сказках Диккенса происходят в обычной бытовой среде: в квартирах, домах, конторах его любимого Лондона. Это сугубо городские сказки, отражающие жизнь огромного мегаполиса, существующего по своим таинственным законам. Его герои – простые труженики, добрые, любящие, милосердные. Это и младшая сестренка, пожертвовавшая своим счастьем, отказавшись от любимого человека, зная, что его уже любит ее старшая сестра («Битва жизни»). Это и слепая девушка Берта, доброта и верность которой настолько велики, что она смогла полюбить даже скрягу Теклтона («Сверчок за очагом»). И конечно, это один из самых трогательных персонажей Диккенса – отец Берты, кукольный мастер Калеб, творящий истинные чудеса ради слепой дочери. Своими рассказами он превращает убогое жилище в роскошный дом, бедную одежонку – в богатую и даже рассказывает дочери только хорошее о Теклтоне, выдавая свои добрые поступки за его, теклтоновские. Жизнь всех этих людей полна тяжелой работы ради куска хлеба. Но они никогда не унывают, помогают и любят друг друга и потому счастливы, готовы простить обиду ближнему и пригреть его в своем кругу. Собственно, этим людям не нужно никакого волшебства. И потому, хотя Диккенс и вводит в свои сказки традиционных Духов Рождества («Рождественская песнь») или Духов Семейного Счастья, включая Сверчка, Чайник и Очаг («Сверчок»), Духов церковных часов («Колокола») или Призрака Памяти («Одержимый»), на самом деле все эти чисто сказочные персонажи не становятся настоящими властителями волшебства и вершителями судеб героев. Истинными волшебниками в сказках Диккенса выступают сами люди – добрые, работящие, заботливые. Милая, верная маленькая Мэри, которую все вокруг зовут Крошкой, окружает заботой и любовью своего усталого мужа, устроит счастье своей подруги, которой грозит свадьба с нелюбимым Теклтоном, и будет помогать, поддерживать старого Калеба и его юную дочь («Сверчок»). А славная тихая миссис Милли, у которой нет своих детей, сумеет стать настоящей матерью – заступницей, помощницей не только для бедных студентов колледжа, где она работает, но и для одинокого старика‑преподавателя («Одержимый»). Волшебство диккенсовских сказок заключено не в сказочных чудесах, а в сердцах людей – любящих, помогающих, спасающих. Веком позже это явление определил русский сказочник Евгений Шварц – обыкновенное чудо. Именно так он назвал свою пьесу о любви, доброте и прочих обыкновенных чудесах жизни.

Дж. Лич. Дух нынешних Святок. Иллюстрация к «Рождественской песни»

 

Необходимо отметить обличительную и морализаторскую тенденцию диккенсовских сказок. Естественно, как писатель социальный, Диккенс не смог пройти мимо описаний тяжелых условий существования, бедности и даже крайней нищеты. В обличении таких типичных явлений современной ему жизни, как бесчеловечность, безжалостность, беспамятство богатеев, он не знал себе равных. Его отрицательные герои – злые волшебники. Они не только не помнят ничего хорошего, позабыв всех, кого любили когда‑то и кому были всем обязаны. Они уже ненавидят просто сам род людской, разделяя человеконенавистнические взгляды своего философа‑современника Мальтуса, считая, что лишним людям (а к лишним, конечно, относятся все те бедняки, что живут на свои скромные шиллинги да еще смеют жениться и плодить потомство) вообще лучше побыстрее исчезнуть, освободив старушку Землю. Злые волшебники Диккенса – это всегда богачи: наглый эгоистичный владелец кукольной фабрики Теклтон («Сверчок»); философствующий гордец Редлоу, мнящий себя величайшим ученым («Одержимый»), или жестокий эгоист, скряга и сквалыга Скрудж – скрытный, замкнутый, одинокий до такой степени, что душевный холод заморозил его изнутри («Рождественская песнь»). Сатирически обличительный, собирательный образ Скруджа, один из ярчайших в творчестве Диккенса, достиг такой силы, что его имя стало нарицательным.

Однако все эти злые волшебники современного мира, попортив немало крови окружающим, не могут одержать победу. Более того, взятые в оборот дружными героями и бытовыми носителями волшебства – добрыми Крошками Мэри и Милли, Калебами и Бобами, малютками Тимми и Джонни, – они теряли свою силу, ненависть и презрение. Даже призраки, духи и привидения в повестях Диккенса принимают сторону добрых героев. Сказка не просто торжествует – она открыто морализаторствует. Бесчеловечный лондонский делец Скрудж, напуганный страшными картинами своей будущей смерти, показанными ему Духами под Рождество, становится добрым хозяином, посылающим огромную индейку к рождественскому столу своего клерка, а сам с богатыми подарками отправляется к бедному племяннику. «Страшный» Теклтон, отказавшись от своих эгоистических злодейств, приходит с целым возом еды в нищий дом Калеба и, отплясывая с другими гостями, становится просто смешным чудаком. И не кажется ли вам, дорогие читатели, что все эти превращения и возможны‑то только в сказке? Так что прав был писатель, выбрав именно этот жанр. Добрый и благополучный финал – вот самая большая фантазия, которую смог придумать Диккенс. Финал, который бывает только в сказке.

Дж. Лич. Третий дух. Иллюстрация к «Рождественской песни»

 

Рождественская индейка. Поздравительная карточка 1876 года

 

Издание рождественских книг стало очень популярным в Англии. В 1846 году к такому роду сочинений подключился второй великий реалист – Уильям Мейкпис Теккерей (1811 – 1864) – автор знаменитого сатирического романа «Ярмарка тщеславия».

У.М. Теккерей

 

Теккерей всю жизнь мечтал о Собственном Доме, острее других понимал необходимость и значимость семьи. Дело в том, что жена писателя Изабелла после смерти их сына впала в депрессию, и ее пришлось препоручить заботам профессиональных сиделок. Сам Теккерей остался с двумя крошечными дочками, которым ему пришлось стать и папой и мамой. С тех пор тяга к домашнему теплу, душевному покою стала для него почти недостижимой мечтой. Может, поэтому Теккерей с таким энтузиазмом начал выпускать свои «Рождественские книжки». Он мечтал, как вся семья будет собираться у своего очага и читать вслух истории, интересные всем. В его рождественских новеллах есть рассказы о школьной жизни («Доктор Роззи и его юные друзья») и романтические повести, за которыми взрослые легко угадают веселую литературную пародию («Ревекка и Ровена»). Первая книжка «Бал у миссис Перкинс» вышла в 1846 году, затем Теккерей издал еще шесть рождественских книжек. Самой известной стала сказочная повесть «Роза и Кольцо» (1855). Она имела такой большой успех, что за первым последовали еще два издания. Правда, позже эта сказка почти забылась даже в Англии. Что уж говорить про нас – в Советском Союзе сказка вышла впервые только в 1970 году. И с тех пор появилась всего один раз – в Собрании сочинений писателя в 12 томах, естественно, в томе двенадцатом (1980). Сразу стоит оговориться, что Теккерей назвал свою пятую рождественскую книжку «Роза и Кольцо» (Тhe Rose and the Ring). Почему в русском переводе эти волшебные атрибуты переставлены – «Кольцо и роза», – загадка. Зато понятно, почему символы волшебства написаны с маленьких букв – так снижено их значение, доведено до простых розы и колечка.

Сказка Теккерея имеет два плана, переплетенные между собой. С одной стороны, это волшебная история заговоренных Розы и Кольца, которые приносят своим обладателям любовь, восхищение окружающих. Некая фея Черной Палочки дала Розу и Кольцо своим крестникам, желая посмотреть, что это им принесет. Могла бы и не экспериментировать. Ведь еще раньше другая фея, Розабельверде, наградила магическим даром уродца Цахеса – вживила в его шевелюру три волшебных волоска, – и окружающие начали воспринимать уродца венцом творения. О плачевных результатах этой прихоти можно прочесть в сказке Гофмана. Правда, теккереевская фея, как видно, не читала Гофмана. Но сама поняла свою ошибку. И в следующий раз, даруя другим крестникам волшебные Розу и Кольцо, в обязательном порядке награждала их и довольно большой долей житейских неприятностей. Такой поворот дел в сказочной стране явно говорил о том, что со времен романтиков феи середины XIX столетия многое поняли в своем волшебном ремесле.

Второй план «Розы и Кольца» – тот самый «фантастически‑правдоподобный», столь любимый в английских сказках. Конечно, действие происходит в неких странах Пафлагонии и Понтии. Но постоянные напоминания о том, что принц мчался мимо Тауэра, принцесса училась по учебникам Англии, король вечно читал газеты, путешественники ездили в дилижансах, сапоги нужно чистить лучшей ваксой Уоррена, а кратчайшая дорога пролегает через обычные ворота лондонской заставы – все это говорит о том, что Теккерей рассказывал сказку, круто замесив ее на современной ему реальности. Собственно, сама сказка родилась так. Теккерею с дочками пришлось встретить Рождество вдали от дома, в Италии. Для своих и других английских детей писатель смастерил бумажных кукол, которыми так любят забавляться в Англии дети на Рождество. Про этих кукол он и рассказал сказку, записав ее в декабре того же 1854 года.

В литературной обработке Теккерей оставил форму кукольного театра, предлагая по ходу рассказа детям изобразить то одно, то другое. Он даже предпослал сказке разъяснительное название: «Домашний спектакль, разыгранный мистером М.А. Титмаршем».

У.М. Теккерей. Иллюстрация к сказке «Роза и Кольцо»

 

Действительно, «История принца Обалду и принца Перикориля» – тех самых, кому достались Роза и Кольцо, напоминает истории смешного Панча, героя народного английского кукольного театра. Для детей – это просто веселые, насмешливые истории о том, что даже принц Обалду может стать приятным молодым человеком, если полюбит принцессу Анжелику. А принц Перикориль, тоже дурень дурнем, поступит в университет, начнет учиться и завоюет сердце красавицы Розальбы. И конечно, будет посрамлена жестокая и глупая, вредная старуха Спускунет. Заметили, какие звучные, говорящие имена в этой сказке? Недаром взрослые прочтут на ее страницах и бытовую, и политическую сатиру. Именно создание остросатирической сказки будет вкладом Теккерея в развитие волшебного жанра. И еще – именно с его «Рождественских книг», в том числе с «Розы и Кольца», начнется содружество словесного и изобразительного искусства в этом жанре. Дело в том, что Теккерей сам проиллюстрирует «Розу и Кольцо», и впоследствии так же поступят сказочники разных стран (Киплинг, Экзюпери, Янссон и др.).

«Роза и Кольцо» имела странное воздействие на последующее развитие литературной сказки. Хотя само произведение Теккерея почти забылось (вот уж – таинственный парадокс!), его образы и мотивы имели самые разные продолжения в сказках XIX – XX столетий (Оnce on а Тimе А. Милна, «Пиноккио» К. Коллоди, «Чиполлино» Д. Родари и др.). Неудивительно, что некоторый отголосок «Розы и Кольца» можно встретить даже в киносказке. Сценарист Г. Полонский и режиссер Л. Нечаев сняли удивительно тонкий и поэтический киномюзикл «Не покидай!», где парадоксальным образом преломились сюжетные линии «Розы и Кольца».

 

Праздник сам собой

 

 

ОЙ, ВСЕ ЧУДЕСИТСЯ И ЧУДЕСИТСЯ!

 

Так воскликнула Алиса, героиня Льюиса Кэрролла, сама удивленная своими приключениями сначала в Стране Чудес, а потом в Зазеркалье. Удивляться было чему. В этих волшебных странах, появившихся на карте литературной сказки, мир был совершенно особым и никак не предсказуемым – не просто миром с чудесами, но миром, состоящим исключительно из самих чудес. И если сказки до этого говорили о чудесах, происходивших в обычной жизни, то сказки английского писателя Льюиса Кэрролла продекларировали и подчеркнули, что бытовой и скучной жизни – просто нет. А есть сплошные чудеса, игры и перевертыши. Но мы их не видим, не воспринимаем. А потому сами обытовляем свое существование.

Это был совершенно новый взгляд на мир в жанре литературной сказки. Мир, находящийся в вечном движении и перестановках. Мир, где нет ничего константного, то есть утвержденного навсегда. Собственно, даже никакого Льюиса Кэрролла не было. Был скромный английский каноник, профессор математики Оксфордского колледжа Чарлз Лутвидж Доджсон (1832 – 1898), погруженный в свои научные труды, застенчивый, чудаковатый, частенько нелепый и наивный. Высокий и тощий, он смотрел на всех с доброй улыбкой и не знал, куда девать длинные руки. Не правда ли, он походил на Андерсена? Или это типичный портрет тощего сказочника, у которого в жизни не так‑то много праздников, вот он и праз днует их в своих сказках? Только сказки Кэрролл писал совершенно иные, чем датский сказочник. Ведь Андерсен хотел, чтобы обычные люди – благополучные и устроенные в жизни – вспомнили о бедах неблагополучных и неустроенных. Андерсен, которому крепко доставалось в жизни, мечтал о добросердечии и милосердии. Автор же «Алисы» грезил совершенно об ином (о том, чего ему не хватало в днях, расчерченных бесконечными обязанностями и обязательствами) – хотел, чтобы в устоявшихся серых буднях засверкал луч Праздника, чтобы в повседневном существовании обнаружились совершенно ВОЗМОЖНЫЕ чудеса. Ведь все зависит от ВЗГЛЯДА на то или иное событие. Вот Кэрролл и мечтал развить в людях тягу к ЧУДЕСНОМУ и ПРАЗДНИЧНОМУ.

Л. Кэрролл в возрасте 23 лет

 

Конечно, самое явное время для волшебства – рождественские и новогодние праздники. Только вот автор этих сказок не собирался поддерживать рождественскую традицию. Он вообще сказок писать не собирался. Сказки эти словно сами явились невесть откуда. Для автора же они оказались случайными в судьбе, парадоксальными в творчестве и часто загадочными даже для него самого. Ну а уж для тех, кто читает, там на каждой странице куча загадок, шарад, игр, смешных «перепутаниц» слов и так далее и тому подобное.

Этот автор (а тогда еще совсем не автор, а скромный учитель математики) обожал рассказывать сказки друзьям и их маленьким детям. Но только рассказывать! Записывать их ему было попросту лень. Вот что он вспоминал:

«Ни одна из этого множества сказок не была записана: они появлялись и умирали, как летние мошки, каждая в свой солнечный полдень…

…каждая идея и чуть ли не каждое слово диалога [в сказках] возникали сами собой.

…Иногда это случалось ночью, когда мне приходилось вставать… дабы не потерять возникшую идею, но когда бы и как бы она ни приходила, она приходила сама собой».

Дж. Тенниел. Чеширский Кот. Иллюстрация к сказке «Алиса в Стране Чудес»

 

Вот так – сами собой – и прорвались в жизнь совершенно сказочные, фантастические и парадоксальные строки, мгновенно запоминающиеся (не специально, а по вдохновению) и детьми, и взрослыми. Их говорила девочка Алиса, попавшая сначала в Страну Чудес, а потом и в Зазеркалье:

• – А что это за звуки, вон там? – спросила Алиса.

– А это чудеса, – равнодушно пояснил Чеширский Кот.

– И что же они там делают?..

…Кот зевнул:

– Случаются…

• Я знаю, кем я была сегодня утром, когда проснулась, но с тех пор я уже несколько раз менялась.

• Во всем есть своя мораль, нужно только уметь ее найти!

• – Если в мире все бессмысленно, – сказала Алиса, – что мешает выдумать какой‑нибудь смысл?

Вот только, даже постоянно повторяя фразы Алисы или ее согероев по книгам «Алиса в Стране Чудес» или «Алиса в Зазеркалье», мы толком‑то и не вспомним: а про что же мы там такое читали?! Ну, про чудеса – точно. Про разные странности:

• чтобы прибежать быстрее, надо идти медленнее, а может, наоборот – чтобы остаться на одном месте, надо бежать все быстрее?

• если бы это было так, это бы еще ничего, если бы, конечно, оно так и было. Но так как это не так, так оно и не этак. Или еще как‑то?

 

Словом, не книга, а таинственная криптограмма. Перевертыш на перевертыше. В Стране Чудес и волшебном Зазеркалье мир оказался совершенно особым, никак не предсказуемым, постоянно меняющимся – возникающим невесть откуда и исчезающим неизвестно куда. По зрелому разумению, взрослому человеку в такие миры и заходить‑то страшно – ведь там нет ни места опоры, ни точки отсчета. Жуть берет!

Так чего же взрослые так рвутся туда?! Ну дети – понятно, они вообще каждый час растут, и потому в мире без констант чувствуют себя абсолютно свободно. Но взрослые‑то уже привыкли к тому, что есть пол, есть стол, есть время для еды и есть время для чая. Зачем им погружаться в мир, где все в вечном движении и перестановках?! Оказалось, есть зачем!

 

Дети! Запомните эту тайну!!!  

Взрослые тоже когда‑то были детьми, а некоторые даже не забыли, что это такое.

 

Вот для таких взрослых детей, а еще, между прочим, для тех детей, что хотят стать взрослыми, сказочник Кэрролл и написал свои сказки про Алису. Он, умница, понял, что и в обычной жизни «все чудесится и чудесится». Все находится в переобновлении, думаешь – это так, а оно вовсе – эдак. Все перевернуто, непредсказуемо и вообще…

Впрочем, поначалу судьба самого Льюиса Кэрролла – Чарлза Латуиджа Доджсона, скромного английского каноника, математика и логика, никак не располагала к литературному творчеству. Он работал библиотекарем, потом, получив звание профессора, преподавал математику и логику в Оксфордском колледже Крайст‑Чёрч, весьма увлекался другими точными науками и уж писать сказки вообще не собирался.

Но однажды во дворике колледжа Доджсон увидел девочек, играющих в крокет. Девочки оказались дочерьми декана Лидделла. Уже через несколько дней они подружились с одиноким каноником. Доджсон охотно играл с ними в разные игры, большинство из которых выдумывал сам, водил девочек на прогулку.

Пятница 4 июля 1862 года стала волшебным днем не только для сестричек Лидделл, но и для всей английской литературы. В то время было модным отправляться на пикники или совершать маленькие путешествия. Взрослые обычно брали детей, чтобы показать им окрестности. Вот и Доджсон вместе с другом, каноником Робинсоном Даквортом, решили отправиться на лодке вверх по реке к руинам старинного монастыря Годстоу. С собой друзья взяли сестер Лидделл. Лорине тогда было тринадцать лет, Алисе (любимице Доджсона) – десять, а Эдит – восемь. Самому Доджсону в то время исполнилось тридцать лет.

Алиса Лидделл

 

Поездка намечалась познавательная. Друзья хотели осмотреть старинный колодец, который недавно нашел их общий приятель молодой священник Чарлз Праут. По легенде, колодец этот обладал целебными свойствами. В незапамятные времена покровительница Оксфорда святая Фридесвиде бежала в эти места, спасаясь от похотливых посягательств короля Алгара. Алгар погнался на ней, но десница Господня покарала его слепотой. Однако прекрасная Фридесвиде на то и была святой, что вымолила прощение нечестивцу. Ей явилась святая Маргарита и показала целебный колодец, омыв в котором глаза король смог бы вновь увидеть свет. С тех пор веками к волшебному колодцу приходили страждущие. Но к ХIX веку колодец давно разрушился и зарос тиной. Тем более интересно было взглянуть, что же откопал Праут.

Беда была в том, что девочек не занимала старинная легенда. Они скучали, и непоседливая Алиса стала требовать рассказать сказку поинтереснее. Так посреди реки, между взмахами весел и родилась сказка для Алисы – «Приключения Алисы в Стране Чудес». Впоследствии Чарлз Доджсон даже описал все стихами:

 

Ах, какой был яркий день!

Лодка, солнце, блеск и тень,

И везде цвела сирень.

Сестры слушают рассказ,

А река уносит нас.

 

Вглядитесь – это акростих. То есть такое стихотворение, у которого первые буквы складываются в особое «тайное» слово. Прочтите – это имя девочки – АЛИСА.

Вот так появились первые истории про Алису в Стране Чудес. Когда же дети потребовали продолжения, он сочинил еще. Потом – еще. Получилась сказка. Но печатать ее Доджсон вовсе не собирался. Немного подработав текст, он переписал его крупными, понятными буквами и подарил Алисе на Рождество 1864 года. Рисунки он тоже нарисовал сам, как умел. Естественно, Алиса гордилась таким взрослым подарком. Ведь даже дамам кавалеры дарят только стихи, а здесь – целая книжка! Подарок читали маленькие друзья Алисы, и однажды один из них сказал Доджсону: неудобно читать всем одну книжку – надо, чтобы было много таких книг. Это и решило дело – Доджсон начал хлопотать об издании.

Но о том, чтобы публиковаться под собственной фамилией, и речи быть не могло. Книга вышла в 1865 году под псевдонимом Льюис Кэрролл. И с тех пор этот самый Кэрролл всю жизнь, как жаловался автор, подкладывал ему свинью. Началось с того, что настоящая фамилия все равно выплыла наружу. Кончилось тем, что никто Доджсона собственным именем уже не называл. Ведь это только сам он был уверен, что написание сказок для оксфордского педагога, к тому же священника, не солидно. Вся читающая Англия думала иначе. Книга с первых же дней стала культовой.

 

«Алиса в Стране Чудес» должна была выйти в начале января 1865 года. Но издатель припозднился. И первые экземпляры книги появились только 27 января. Однако читавшие рукопись ждали книгу и заранее окрестили «своим рождественским подарком». Так что «Алиса» успешно продолжила традицию пусть не строго рождественских, но новогодних сказок.

• Именно «Алиса в Стране Чудес» стала первой книгой, да и вообще первым произведением искусства, которое породило такое явление, как фан‑клубы, то есть объединения горячих поклонников. Это уже потом будут фан‑клубы актеров и певцов, фильмов и сериалов. Первой же была «Алиса».

• «Алиса» первой из современных сказок вошла в школьный курс.

• Книгу восторженно прочла сама королева Виктория, правившая тогда Великобританией, и, между прочим, очень похвалила ее за игру ума.

 

Вторая сказка по «наобороткам» не уступила первой. Взять хотя бы само название – «Алиса в Зазеркалье», к которому столь привыкли русские читатели. В оригинале же книга называлась «Сквозь зеркало и что там увидела Алиса». И удивительно, но русский перевод точнее отразил суть происходящего. Ведь само слово «Зазеркалье» включает понятие куда более объемное и парадоксально‑фантастическое, нежели то, что может выразить словосочетание «сквозь зеркало». К тому же «Зазеркалье» предусматривает вхождение зазеркального мистического мира в наш, обыденный. Понятие «сквозь зеркало» предусматривает только шаг из нашего мира в иной.

Сюжет книги сложился из тех экспромтов, которые сочинял Кэрролл, когда обучал Алису игре в шахматы. Но к понятию Зазеркалья Алиса Лидделл, что бы ни утверждала легенда, отношения не имеет. Эффект Зазеркалья Кэрролл объяснял совершенно другой Алисе – Алисе Рейк, своей дальней родственнице, гостившей у него с родителями. Еще одна Алиса появилась в иллюстрациях художника Джона Тенниела. Дело в том, что Кэрролл просил его нарисовать Алису Лидделл,

но только с длинными светлыми локонами. У Алисы же волосы были темные и коротко стриженные. Вот Кэрролл и послал художнику фото другой девочки – Мэри Алисы Бедкок. Так что, как и положено в парадоксальной сказке, Алисы путались и множились, превращаясь одна в другую.

 

• Выход книги стал основой для путаниц. На обложке стоит дата – 1872 год. На самом деле книга вышла в декабре 1871 года, тоже под Рождество. А «1872» – уловка издателей, чтобы рождественскую книг