Пропал турецкий бронированный

КОРАБЛЬ СО ВСЕМ ЭКИПАЖЕМ

Из Константинополя пришло сообщение о гибели одного из новейших и лучших кораблей турецкого военно‑морского флота, «Махмуд», который со всей командой и капитаном Али Али затонул в штормовую ночь 5 июля недалеко от Кабреры у Балеарских островов. Ни спасшихся, ни обломков затонувшего корабля не было обнаружено судами «Пери» и «Мустафа», шедшими на выручку; не поступило никаких сведений такого характера и с побережья островов, где были проведены тщательные поиски. «Махмуд» имел на борту удвоенный экипаж: дополнительную команду взяли в учебный рейс на этом оснащенном по последнему слову военной науки корабле, несшем службу в Средиземном море.

 

Когда мы с воеводой обсуждали эту тему, он высказался так:

– Что ни говори, эти турки изворотливы. Они, конечно же, знают, что их побили, но не хотят, чтобы дурные вести предстали совсем уж скверными в глазах всего света.

Нет худа без добра. Если «Махмуд» пропал у Балеарских островов, значит, это не он высадил бандитов на наш берег, не он наводил пушки на Илсин. Из чего мы заключили, что тот корабль был пиратским, а значит, оставшийся без экипажа в наших водах, он теперь всецело наш. Он наш, и это первое судно такого класса во флоте Синегории. Я склонен думать, что, даже если судно было – и по‑прежнему является – турецким, адмирал Рук не захотел бы упустить его. А что до капитана Десмонда, то я полагаю, он лишился бы рассудка, если бы кто‑нибудь потребовал у него вернуть судно.

Жаль было бы столкнуться с новыми неприятностями, потому что наша жизнь теперь переменилась к лучшему. Воеводе, думаю, кажется, что все это сон. Тьюта абсолютно счастлива, а настоящая симпатия, возникшая между ней и тетей Джанет, когда они познакомились, меня очень радует. Я рассказал Тьюте о тетушке, чтобы при знакомстве моя жена неумышленно не причинила ей огорчения и сама не огорчилась. Но как только Тьюта увидела тетушку, она подбежала к ней, подхватила своими сильными молодыми руками ее, будто дитя, и расцеловала. Потом, усадив в кресло, опустилась рядом на колени и положила голову ей на колени. Надо было видеть тетушкино лицо: я сам не смог бы сказать, что на нем было написано в этот миг – крайнее удивление или удовольствие. Но в следующий миг сомнений у меня уже не оставалось. Тетушка просто засветилась от радости и воскликнула, обращаясь к коленопреклоненной Тьюте:

– Дорогая, моя дорогая, я так рада! Вы, жена Руперта, и я – мы должны крепко полюбить друг друга.

Видя, что они обе смеются и плачут, сжимая друг друга в объятиях, я посчитал за лучшее удалиться и оставить их вдвоем. И нисколько не почувствовал себя одиноким. Я знал, что там, где находятся две эти дорогие мне женщины, там пребывает и мое сердце.

Когда я вернулся, Тьюта сидела на коленях у тети Джанет. Пожилая леди, казалось, поступила несколько опрометчиво, ведь Тьюта была такой статной.

Моя жена попыталась вскочить на ноги, завидев меня, но тетя Джанет удержала ее со словами:

– Не беспокойся, дорогая. Мне так приятно держать тебя на коленях. Руперт всегда был моим «маленьким мальчиком», но, хотя такой великан теперь, им и остается. И ты тоже, ты, которую он любит, должна быть моей маленькой девочкой – пусть ты дивно красивая и сильная. И должна сидеть у меня на коленях, пока не посадишь вместо себя дитя, дорогое нам всем дитя, что заставит меня вновь почувствовать себя молодой. Когда я впервые увидела тебя, я поразилась: я никогда прежде не видела тебя и даже не слышала о тебе и, однако, почему‑то знала твое лицо. Сиди, сиди. Это же только Руперт, а мы обе любим его.

Тьюта взглянула на меня и залилась краской, но продолжала сидеть, как сидела, и прижала бледную пергаментную тетушкину руку к своей молодой груди.

 

Записки Джанет Макелпи

 

июля 8‑го, 1907

Я привыкла думать, что, когда Руперт решит жениться – или обручится, готовясь к женитьбе, – я встречу его будущую жену с той же любовью, которую всегда имела к нему. Теперь я знаю, что на самом деле в моих мыслях жила ревность, что на самом деле я боролась со своими инстинктами и притворялась, что не ревную. Но если бы я имела хотя бы малейшее представление о том, какой женщиной она будет, у моей ревности не было бы оснований. Ничего удивительного, что мой дорогой мальчик полюбил ее, ведь, по правде сказать, я и сама ее полюбила. Вряд ли когда‑нибудь я встречала создание – женщину, я имею в виду, – со столькими достоинствами. Даже страшно говорить такое – вдруг я ошибаюсь, – но, думается, она так же хороша, будучи женщиной, как Руперт, будучи мужчиной. А можно ли сказать больше? Мне кажется, я любила ее, верила ей и знала ее, насколько это возможно, еще до того, как впервые увидела ее. Сегодня утром я сидела в своей комнате – ее до сих пор считают моей. Руперт сообщил мне по секрету, что, согласно воле его покойного дяди, все поместье Виссарион, замок и все прочее, на самом деле принадлежит воеводе, но хотя того и убедили принять это условие, он (воевода) не захочет ничего менять. Даже слышать не станет о том, чтобы я уехала отсюда, или сменила комнату, или еще что‑то там. Руперт поддерживает его в этом, и Тьюта тоже. Что же остается, как не подчиниться: пусть мои дорогие решают по‑своему.

Так вот сегодня утром, когда Руперт с воеводой были на заседании Национального Совета в большом зале, ко мне пришла Тьюта. Закрыв за собой дверь на задвижку, что меня немного удивило, она приблизилась, опустилась возле меня на колени и уткнулась головой в мои колени. Я провела рукой по ее прекрасным волосам:

– Что такое, Тьюта, дорогая? Что‑то случилось? И зачем ты закрыла дверь на задвижку? Что‑то не так с Рупертом?

Когда она взглянула на меня, я увидела, что ее чудесные черные глаза, с сиявшими в них звездами, полны слез. Но она улыбнулась сквозь слезы, и они так и не пролились. Я увидела ее улыбку, и у меня отлегло от сердца. Не подумав, я сказала:

– Благодарение Богу, с Рупертом все в порядке.

– Я тоже благодарю Бога, дорогая тетя Джанет! – произнесла она мягко.

Я обняла ее и прижала ее голову к моей груди.

– Ну, дорогая, скажи же мне, что тебя беспокоит?

Теперь из глаз ее закапали слезы, она опустила голову, пряча от меня лицо.

– Боюсь, я обманула тебя, тетя Джанет, и ты не… не сможешь… простить меня.

– Господи сохрани тебя, дитя! Нет ничего, что бы ты сделала, а я бы не простила. Если только ты не совершишь низкий поступок – потому что такое трудно простить. Скажи, что тебя тревожит?

Она бесстрашно посмотрела мне в глаза – слезы ее почти высохли – и гордо произнесла:

– Дочь моего отца не совершит обдуманно низкий поступок, тетя Джанет. Больше того, если бы я когда‑нибудь сделала что‑то недостойное, меня бы здесь сейчас не было, потому что… потому что я бы никогда не стала женой Руперта.

– Так что же это тогда? Скажи же твоей старой тете Джанет, миленькая.

Она ответила мне вопросом:

– Тетя Джанет, ты знаешь, кто я и как впервые встретилась с Рупертом?

– Ты воеводина Тьюта Виссарион, дочь воеводы или, точнее, была; теперь ты миссис Руперт Сент‑Леджер. Ведь он по‑прежнему англичанин и верный подданный нашего доброго короля.

– Да, тетя Джанет, – сказала она, – это так, и я этим горжусь, наверное, горжусь даже больше, чем гордилась бы, будучи той, чье имя ношу, – королевой давних дней. Но как и где повстречала я Руперта?..

Я не знала этого, о чем ей прямо и сказала.

Тогда она сама ответила на свой вопрос:

– Впервые я увидела Руперта в его комнате ночью.

В глубине души я понимала, что не могло быть ничего плохого в том, что она делала, поэтому молча сидела и ждала продолжения.

– Я была в опасности, я смертельно боялась. Боялась, что умру, – нет, не смерти. Мне хотелось помощи и тепла. И я была одета не так, как сейчас!

В этот миг я догадалась, откуда я знала ее лицо, почему узнала его, увидев в первый раз. Я решила подбодрить ее, смущавшуюся своих признаний, и сказала:

– Миленькая, мне кажется, я все понимаю. Не наденешь ли ты то платье… ту одежду… то одеяние, которое было на тебе тогда ночью, чтобы я смогла увидеть тебя в нем? Это не любопытство, дитя мое, но кое‑что намного важнее такой глупой причуды.

– Подожди минуту, тетя Джанет, – сказала она, поднимаясь. – Я долго не задержусь. – И вышла из комнаты.

Спустя несколько минут она вернулась. Ее вид некоторых напугал бы, потому что она была одета в саван. Ноги ее были босы, но она пересекла комнату поступью императрицы и встала передо мной, потупив взор. Когда же она подняла голову и встретилась со мной глазами, по лицу ее пробежала улыбка. Она снова бросилась на колени передо мной, обняла меня и проговорила:

– Я боялась, что напугаю тебя, дорогая.

Понимая, что я честно могу успокоить ее в этом отношении, я сказала:

– Не тревожься, моя дорогая. Я не робкая по натуре. Я из воинской породы, давшей немало героев, и принадлежу роду, наделенному даром ясновидения. С чего бы нам бояться? Нам все известно! Больше того, я видела тебя в этом одеянии раньше. Тьюта, я видела, как ты и Руперт венчались!

Теперь, казалось, настала ее очередь удивляться.

– Как мы венчались?.. Как ты умудрилась оказаться там?

– Меня там не было. Благодаря ясновидению мне открылось все это заранее! Скажи, дорогая, в какой день или, скорее, в какую ночь ты впервые увиделась с Рупертом?

– Не знаю. Увы, я потеряла счет дням, когда лежала в гробнице, в той чудовищной крипте.

– Твой… твоя одежда была промокшей в ту ночь? – спросила я.

– Да. Мне пришлось покинуть крипту, потому что был сильный прилив, и церковь оказалась затопленной. Я вынуждена была искать помощи… тепла, потому что боялась погибнуть. Но я взялась выполнить трудную задачу и торжественно поклялась, что выполню ее. Выполню ради моего отца, ради моей страны. Вот почему я считала, что мой долг – выжить. И продолжала жить, когда смерть была бы избавлением. Поэтому я и пришла к тебе сегодня, чтобы рассказать об этом. Но как же ты могла видеть меня… нас… венчающимися?

– О дитя мое, это было еще до венчания. Наутро после той ночи, когда ты приходила в мокром, а меня мучили страшные сны, я поспешила к Руперту – узнать, все ли с ним в порядке. И я забыла про сон, увидев мокрый пол, привлекший мое внимание. Но потом, утром после того, как Руперт первый раз затопил камин у себя в комнате, я рассказала ему, что видела во сне; ведь, девочка моя дорогая, я видела тебя невестой на том венчании, в тонких кружевах поверх савана и с флердоранжем в черных волосах; и я видела звезды в твоих красивых глазах, в глазах, которые я люблю. Но, моя дорогая, когда я увидела саван и догадалась, что это могло значить, я уже думала, что вижу, как черви ползают у твоих ног. Не попросишь ли ты своего мужа, чтобы он рассказал тебе то, что я ему рассказала тем утром? Тебе будет интересно узнать, как сердце мужчины откликается на сны. Он никогда ничего такого тебе не рассказывал?

– Нет, дорогая, – просто ответила она. – Наверное, боялся, что кто‑нибудь из нас, а может быть, мы оба расстроимся, если он расскажет. Видишь, он ничего не рассказал и тебе о нашей встрече, хотя, я уверена, он бы обрадовался, узнав, что нам обеим все известно и что мы с тобой все открыли друг другу.

Это было так славно с ее стороны и так разумно во всех отношениях, что я сказала слова, которые, думаю, пришлись ей по душе, а вообще‑то – правду:

– О девочка, такой и должна быть жена, так жена и должна поступать. Руперт осчастливлен тем, что его сердце отдано тебе.

По ее горячему поцелую я поняла, что мои слова ей понравились.

 

Письмо Эрнста Хэлбарда Мелтона из Хамкрофта, графство Сэлоп, к Руперту Сент‑Леджеру, Виссарион, Синегория

 

июля 29‑го, 1907

Мой дорогой кузен Руперт, мы слышали столько восторженных отзывов о Виссарионе, что я еду повидать тебя. Поскольку ты теперь сам землевладелец, то догадываешься, что мой визит не одного удовольствия ради. Да, на первом месте обязанности. Когда мой отец умрет, я буду главой рода, к которому принадлежал дядя Роджер. Поэтому мне подобает и приличествует знать кое‑что о ветвях рода и местах их поселения. Я не предупреждаю тебя заранее о своем приезде – фактически я прибуду почти одновременно с этим письмом. Мне хочется застать тебя за твоими подвигами. Я слышал, что девушки в Синегории очень аппетитные, поэтому не отсылай их всех, когда узнаешь о моем приезде!

Непременно пошли яхту в Фиуме – чтобы меня встретили. Я слышал, у тебя в Виссарионе чего только нет. Мактресни, слышал я, рассказывала, что ты встретил ее как королеву; поэтому, надеюсь, ты проявишь должное уважение к тому, кто является твоим кровным родственником и в будущем главой рода, так‑то. Свита у меня немногочисленная. Меня дядя Роджер не сделал миллиардером, поэтому я могу взять с собой только моего скромного лакея, «моего Пятницу» по фамилии Дженкинсон, и он кокни. Поэтому не нужно золотых кружев и ятаганов с рукоятями в бриллиантах, ладно, дружище? А то ему потребуется худшее – «пр’бавка к жал’внью». Тот тип, Рук, который приезжал за мисс Макт и которого я случайно видел, смог бы проводить меня дальше, от Фиуме. Джентльмен парламентским актом, старый мистер Бингем Трент (наверное, он теперь пишет свое имя через дефис) говорил мне, что, по словам Макт, тот «оказал ей честь», когда она путешествовала, будучи на его попечении. Я буду в Фиуме в среду вечером и остановлюсь в гостинице «Европа», как мне говорили, наименее неприглядной из всех местных гостиниц. Теперь ты знаешь, где меня найти или где смогут меня найти те дьяволы, что тебе служат, – в случае, если я стану жертвой «низкого обращения».

Любящий тебя кузен

Эрнст Роджер Хэлбард Мелтон