Из отчета Кристофероса, писаря Национального Совета Синегории

июля 8‑го, 1907

Собрание Национального Совета от 6‑го июля явилось продолжением состоявшегося перед вызволением воеводины Виссарион, и члены Совета в ту ночь размещались в замке Виссарион. Собравшись ранним утром, они возликовали: накануне поздно ночью возле Илсина вспыхнул сигнальный костер, оповещавший о том, что воевода Петр Виссарион в безопасности – отважно спасенный на аэроплане дочерью и господарем Рупертом, как зовет его народ, или, на британский лад, мистером Рупертом Сент‑Леджером.

Во время заседания Совета пришла весть о том, что великая опасность, грозившая Илсину, отведена. Военное судно, не признававшее своей национальной принадлежности, а следовательно, сочтенное пиратским, намеревалось обстрелять город, однако в назначенный для обстрела час судно подверглось таким сокрушительным ударам под действием некоего подводного средства, что, хотя на вид осталось неповрежденным, все, кто был на борту, погибли. Господь хранит праведных! Обсуждение этих событий, а также иных происшествий отложено до прибытия воеводы и господаря Руперта, которые вместе с остальными уже в пути.

Позже в тот же день

Совет возобновил заседание в четыре часа. Воевода Петр Виссарион и воеводина Тьюта прибыли вместе с господарем Рупертом, как горцы величают мистера Руперта Сент‑Леджера, на бронированной яхте, названной им «Леди». Национальный Совет проявил великую радость, когда воевода вошел в зал, где заседал Совет. Воевода казался очень довольным оказанным ему приемом. Мистера Руперта Сент‑Леджера по экстренному решению Совета просили присутствовать на заседании. Он занял место в глубине зала и, казалось, предпочел бы остаться там, хотя председатель Совета пригласил его сесть во главе стола рядом с ним самим и воеводой.

Когда с формальностями было покончено, воевода вручил председателю отчет о своей секретной миссии, в соответствии с которой по поручению Национального Совета он обращался к правителям иностранных держав. Далее, ко всеобщему интересу членов Совета, он подробно изложил впечатляющие результаты своей миссии. Результаты, сказал он, в высшей степени удовлетворительны. Он везде был принят с необычайной любезностью, его везде сочувственно выслушали. Некоторые из держав, у которых он консультировался, отложили срок окончательного ответа. Но это, пояснил он, с необходимостью вытекает из той новой значимости, которую приобрели международные осложнения, по всему миру характеризуемые как «Балканский кризис». Однако со временем, продолжал воевода, эти вопросы стали столь насущными, что занимавшие выжидательную позицию державы сформулировали определенное мнение, с которым они, конечно же, не познакомили его, в отношении надлежащих им действий. Окончательный итог – если на этой начальной стадии осторожного продвижения их собственных интересов можно так выразиться – таков: он вернулся, исполненный надежды (основанной, можно сказать, на его личном убеждении), что великие мировые державы глубоко симпатизировали Синегории в ее стремлении сохранить свободу.

– Имею также честь, – в заключение сказал он, – донести до вас, Великого Совета нации, заверения в готовности поддержать нас в условиях подлой агрессии со стороны соседних, в настоящий момент превосходящих нас силой государств.

Пока воевода говорил, господарь Руперт написал несколько слов на клочке бумаги и передал его председателю. Когда воевода закончил речь, наступило долгое молчание. Потом председатель встал и сказал, что Совет хотел бы выслушать мистера Сент‑Леджера, который сделает сообщение о событиях.

Мистер Руперт Сент‑Леджер поднялся и рассказал о том, как, уполномоченный Советом вызволить воеводу Петра Виссариона, он с помощью воеводины освободил воеводу из Немой башни; и как вслед за этим горцы, вставшие кордоном вокруг, когда выяснилось, что воеводу держат пленником в башне, ночью атаковали цитадель. Поскольку бандиты оказали решительное сопротивление – ведь башня была их последним убежищем, – никому из бандитов не удалось спастись. Затем он рассказал о том, как искал встречи с капитаном неизвестного военного корабля, который, не неся никакого флага, вторгся в наши воды. Мистер Руперт Сент‑Леджер обратился к председателю, с тем чтобы председатель велел мне огласить отчет о той встрече. И я сделал это, повинуясь его указанию. Приглушенный шепот членов Совета показывал, что они всецело одобряли слова и действия мистера Сент‑Леджера.

Когда я вернулся на свое место, мистер Сент‑Леджер описал, как почти в назначенный капитаном‑пиратом час военный корабль столкнулся с неким находившимся под водой предметом, в результате чего погибли все бывшие на борту. Затем он добавил несколько фраз, которые я передам дословно, потому что уверен, что когда‑нибудь кому‑то захочется вспомнить их со всей точностью:

– Кстати, господин председатель и господа члены Совета, думаю, я могу просить вас утвердить за капитаном Руком, командиром на яхте «Леди», звание адмирала эскадры Синегории, а за капитаном (неуверенно) Десмондом, недавно первым помощником капитана на «Леди», право командовать другим военным кораблем нашего флота – пока не имеющим названия судном, прежний капитан которого угрожал обстрелом Илсина. Господа, адмирал Рук весьма отличился перед Синегорией и достоин вашей награды. Вы обретете в нем, я убежден, великого государственного мужа. До последнего вздоха он будет верно служить вам.

Когда мистер Сент‑Леджер сел, председатель поставил на голосование два решения, и они были шумно одобрены Советом. Адмиралу Руку передали командование флотом, а за капитаном Десмондом было утверждено право командовать новым кораблем, который, согласно далее принятой резолюции, был назван «Господарь Руперт».

Благодаря Совет за удовлетворение его просьбы, а также за великую честь, оказанную ему решением присвоить его имя кораблю, мистер Сент‑Леджер сказал:

– Прошу Национальный Совет и в его лице народ Синегории принять бронированную яхту «Леди» в дар – в ознаменование освобождения воеводины Тьюты.

Откликаясь на бурные рукоплескания, с которыми Совет принял прекрасный дар, господарь Руперт – мистер Сент‑Леджер – поклонился и не спеша покинул зал, где проходило заседание.

Поскольку повестка дня заранее не утверждалась, то какое‑то время члены Совета оживленно переговаривались. Невзирая на шум, поднялся воевода, и в зале сразу же наступила тишина. Все с напряженным вниманием слушали его слова.

– Господин председатель, господа члены Совета, архиепископ и владыка, я проявил бы неуважение к вам, если бы не поспешил сообщить вам при первой предоставившейся мне возможности о некоторых обстоятельствах личного характера, которые, однако, в свете недавних событий имеют большое значение для нашей страны. И пока я не сделаю этого, меня будет угнетать чувство невыполненного гражданского долга. Давайте вместе вспомним год 1890‑й, когда наша борьба против турецкой агрессии, позже успешно завершившаяся, только началась. Тогда мы оказались в отчаянном положении. Наши финансы были в таком плачевном состоянии, что мы не могли купить даже хлеба, в котором нуждались. Нет, хуже того, наша государственная казна не позволяла нам добыть современное оружие, которое требовалось нам больше хлеба, ведь мужчины могут вынести голод и хорошо воевать, как славная история нашей страны доказывала и вновь доказывает, но если враги вооружены лучше, потери для такого малочисленного народа, как наш, слишком велики, какими бы храбрыми ни были сердца наших воинов. В этих трудных условиях мне пришлось тайно добывать деньги, на которые можно было бы купить так нужное нам оружие. С этой целью я искал помощи у крупного коммерсанта, которому были известны и наша страна, и сам я. Он встретил меня с тем же великодушием, какое проявлял к другим борющимся народам на протяжении своей долгой и славной деловой жизни. Когда я предложил ему в качестве залога мое поместье, он хотел разорвать соглашение, и только под моим давлением уступил мне. Господа члены Совета, это на его деньги, столь великодушно ссуженные, мы приобрели оружие, которым проложили себе путь к свободе.

Не так давно этот благородный коммерсант – я надеюсь, вы отнесетесь со снисхождением к моей печали, по причине которой у вас может сложиться впечатление, что я не проявляю должного уважения к Совету, – этот благородный коммерсант ушел из жизни, оставив своему ближайшему родственнику собранное им королевское состояние. Всего несколько часов прошло, как этот достойный родственник благодетеля нашего народа сообщил мне, что, согласно своей последней воле, почивший завещал мне, тайно оговаривая это, все имущество, на которое я давно утратил право по истечении времени, так как не смог выполнить условия взятого мною на себя добровольно обязательства. Я очень сожалею о том, что должен был столь долго держать вас в неведении о добрых мыслях, побуждениях и поступках этого великого человека. Но как раз по его мудрому совету, подкрепившему мое собственное мнение, я и хранил молчание; ведь я, как и он, опасался, чтобы в наше тревожное время дух недоверия за пределами нашей страны или даже в ее пределах не поставил бы под сомнение мое честное служение общественному благу, поскольку я более не являлся человеком, все состояние которого принадлежало моей стране. Этот крупный коммерсант, великий англичанин Роджер Мелтон – да останется имя его навсегда в сердцах моих соотечественников! – хранил молчание всю свою жизнь и обязал других держать в секрете от синегорцев факт той тайной ссуды, которую он предоставил мне ради них, дабы в их среде я, стремившийся быть им другом и помощником, не поплатился своей репутацией. Но, к счастью, он оставил мне возможность оправдаться перед вами. Больше того, он устроил так, что некогда принадлежавшее мне состояние возвращается ко мне – в силу обстоятельств, – и я уже не имею чести считать себя пожертвовавшим все, что имел, делу нашей свободы. Отныне нашей свободой и самой землей, по которой мы ступаем, мы обязаны ему, потому что на его деньги – и только на его – было куплено вооружение для Синегории.

Достойный родственник этого англичанина вам известен: он не только много месяцев жил среди вас, но и лично потрудился для вашего блага. Это он, крепкий воин, откликнулся на призыв владыки, когда мой дом постигло несчастье, когда враги похитили мою дорогую дочь, воеводину Тьюту, которую вы так почитаете; это он, вместе с отборным отрядом наших братьев, преследовал бандитов и, проявив дерзкую отвагу, которую еще воспоют поэты, вызволил ее, когда, казалось, сама надежда уже умерла, из их жестоких рук и вернул ее нам; это он заслуженно покарал злодеев, посмевших так низко обойтись с ней. Это он вызволил меня, вашего слугу, из башни, где другая банда злодеев‑турок держала меня пленником; с помощью моей дорогой дочери, уже спасенной им, он вызволил меня, когда я, имевший при себе документы секретных межгосударственных соглашений, о которых уже уведомил вас, подвергался риску быть обысканным.

Помимо этого вам теперь известно и то, о чем я знал недостаточно: как он благодаря ловкости и преданности вашего нового адмирала уничтожил несметное число наших злостных врагов. Вы, принявшие от имени народа прекрасный дар, небольшое военное судно, знаменующее собой новую эру в вооружении морского флота, можете оценить, как великодушен человек, вернувший в мое владение мой дом. На пути сюда из Илсина Руперт Сент‑Леджер посвятил меня в условия доверительной собственности, переданной ему благородным дядей его, Роджером Мелтоном, и – поверьте мне, он сделал это из душевной щедрости, с радостью, превосходящей ту, что испытываю я, – вернул последнему представителю рода Виссарионов по мужской линии наследство этого высокого рода.

А теперь, господа члены Совета, я подошел к иному предмету, который отчасти труден для меня, поскольку я сознаю, что вам известно об этом больше, чем мне самому. Речь идет о браке моей дочери с Рупертом Сент‑Леджером. Я знаю, что этот вопрос ставил перед вами архиепископ, который, как опекун моей дочери на время моей отлучки по государственным делам, желал заручиться вашим согласием, поскольку до моего возвращения безопасность моей дочери была вверена прежде всего ему. И мою дочь оберегали даже не по причине каких‑то моих заслуг, а по причине того, что она сама взяла на себя ответственность перед народом, невероятно тяжелую ответственность. Господа мои, будь она дочерью иного отца, я бы до небес превозносил ее храбрость, самоотверженность и верность своей стране, которую она так любит. Да стоит ли мне сдерживать себя и не сказать о ее подвигах того, что они заслуживают, ведь это моя обязанность – прославить их так, как никто из моих соотечественников не смог бы. Я не приведу ее в смущение и даже сам не устыжусь, если не стану молчать, когда мой долг побуждает меня говорить – долг воеводы, долг доверенного лица нашей страны и долг отца. Многие века о подвигах ее будут петь в песнях и будут слагать о них сказы. Ее имя, Тьюта, уже ставшее священным в этих краях, где его носила великая королева, и почитаемое всеми мужами Синегории, отныне будет символом женской преданности. О господа мои, мы идем дорогой жизни, и лучшим из нас на краткое время дано шагать под светом солнца, разгоняющего непроглядный мрак, и как раз по краткому этому маршу о нас должны судить потомки. Эта отважная женщина заслужила шпоры[108] – она ничем не уступит паладинам легендарных времен. И так совпало, что прежде чем она соединилась с достойным ее, вы, в чьих руках находится безопасность и честь страны, дали свое согласие на это. Вам выпало судить о том, насколько заслуживает ее этот доблестный англичанин, ныне мой сын. Вы оценили его, еще не узнав его мужества, силы и ловкости, проявленных им во славу нашего отечества. Вы рассудили разумно, о братья мои, и я от всего сердца благодарю вас за это – всех и каждого в отдельности. Он оправдал ваше доверие своими недавними подвигами. Когда, откликаясь на призыв владыки, он зажег синегорцев и выставил везде по нашей земле железный кордон, он еще не знал, что мог потерять ту, которая была ему дороже всех на свете. Он спас честь и жизнь моей дочери, совершив подвиг, который превосходит все известные нам из истории. Он взял с собой мою дочь, с тем чтобы вызволить меня из Немой башни и унести на воздушных крыльях, когда у меня не было возможности сохранить свободу на земле, ведь в то время я имел при себе документы международных соглашений, за которые султан отдал бы половину своей империи.

Отныне, господа члены совета, этот смелый человек навсегда будет мне любимым сыном, и я верю, что мои внуки, которые будут носить его имя, сохранят немеркнущую честь имени, в давние дни прославленного моими дедами. Если бы я знал, как благодарить вас за интерес, проявленный вами к моему детищу, я бы души своей не пожалел ради этого.

Синегорцы воздали должное речи воеводы – по традиции выхватили и подняли свои кинжалы.

Из дневника Руперта

июля 14‑го, 1907

Около недели мы ждали послание из Константинополя в уверенности, что нам либо объявят войну, либо поставят вопросы в такой форме, что война станет неизбежной. Национальный Совет остался в замке Виссарион как гость воеводы, которому, согласно завещанию моего дяди, я приготовился передать все его имущество. Между прочим, вначале он отказывался, и только когда я показал ему письмо дяди Роджера и убедил его прочесть акт передачи, заранее составленный мистером Трентом, он сдался на мои уговоры. И наконец сказал:

– Поскольку вы, мои добрые друзья, так устроили дело, я должен согласиться – пусть даже из уважения к воле покойного. Но запомни, я соглашаюсь сейчас, оставляя за собой право отказаться потом, если я так захочу.

Константинополь молчал. Гнусные интриги турок следовало бы отнести к разряду «подстроенных дел», которые являются частью государственной политики низкого сорта: в них признаются в случае удачного исхода, их отрицают в случае провала. Ситуация была такова: Турция бросила игральную кость и проиграла. Ее люди погибли, ее судно было конфисковано. Прошло дней десять с того самого дня, как корабль лишился экипажа – точнее, всего живого, что было на борту (сломал себе шею, по выражению Рука), – и наш адмирал, приведя корабль в ручей, поставил его в док за бронированными воротами, и вот тогда мы увидели в «Рома» заметку от 9‑го июля, перепечатанную из «Константинополь джорнэл».