Несхожее плохое обращение делает из нас разных взрослых

Со всеми нами в некоторой степени плохо обращались, ни одному взрослому не удастся всегда идеально удовлетворять все потребности младенца или никогда не повышать голос на ребенка постарше, будучи в плохом настроении. Степень плохого обращения и его конкретная форма глубоко влияют на наш характер, возможности и эмоцио­нальное здоровье. Плохое обращение принимает разные формы в разном возрасте и становится причиной наших уникальных особенностей. Точно так же положительный опыт, который мы получаем благодаря обоим родителям, будет разниться в разном возрасте детей. Отец может очень много времени проводить с дочерью, пока она совсем маленькая, но станет уделять ей меньше внимания, кода она подрастет, возможно, из-за несовпадения интересов. То же самое может происходить между матерью и сыном.

Убедительно доказано, что, если родители обучают детей какому-то конкретному навыку [162], например игре на музыкальном инструменте или иностранному языку, характер детских мозговых волн заметно меняется. В этом нет ничего удивительного. Мы с сыном проводим много времени, отрабатывая футбольные приемы у нас в саду. Было бы странно, если бы это каким-­либо образом не отразилось на характере его мозговых волн и размере соответствующих частей мозга. Поскольку с дочерью я в футбол не играл, вероятно, мозг брата и сестры отличается, но отражает их разные навыки (дочь занимается танцами и рисованием).

Аналогично отрицательный опыт по-разному влияет на то, какими вырастают наши дети. Проводилось множество исследований однояйцовых близнецов, которые показывают, что их различия можно объяснить неодинаковым отношением к ним [163]. СДВГ чаще бывает у того из близнецов, на которого родители обращают меньше внимания [164].

Исследования приемных детей особенно показательны с точки зрения долгосрочного ущерба, вызванного плохим обращением в раннем детстве. За большой группой детей, попавших в детские дома в результате смерти родителей или плохого обращения и впоследствии усыновленных [165], наблюдали до подросткового возраста и дальше. У них были выявлены такие общие проблемы, как агрессия, неразборчивая дружелюбность (поиск любви у незнакомых людей) и неуверенность в отношениях. У детей в детском доме в пять-шесть раз чаще диагностируют симптомы аутизма [166]. Для них также характерен пониженный интеллект и плохая успеваемость в школе. Пребывание в детском доме и предшествовавшее ему плохое обращение пагубно воздействуют на развитие детского мозга и уровень кортизола.

На долгосрочный результат частично влияет вид и количество ущерба, нанесенного ребенку до того, как его забрали у родителей. Чем дольше ребенок пробыл в детском доме, тем хуже результат. Атмосфера в детском доме тоже имеет значение: чем меньше индивидуального внимания, тем больше вреда. Чем позже ребенка усыновили и чем хуже с ним обращались в приемной семье, тем больше ущерб. Доказано, что продолжительное пребывание в детском доме [167] напрямую влияет на рост мозга и уровень кортизола [168].

Исследования небрежения в домашних условиях в раннем возрасте дают те же результаты. Если у матери депрессия [169], то чем дольше она пребывает в этом состоянии и чем глубже депрессия, тем больше ущерб. Депрессивное состояние мешает матери чутко реагировать на потребности сына или дочери, и, как доказано, это повышает риск неуверенности и депрессии у ребенка и может привести к нарушениям развития мозга [170]. Чем младше ребенок на момент начала депрессии, тем больше долгосрочный ущерб [171].

Мать Джорджа оправилась от психотической депрессии только к его двум годам. Несмотря на то что депрессия прошла, отсутствие чуткости со стороны матери продолжает играть важную роль в проб­лемах пятилетнего ребенка.

Многочисленные исследования показывают, что чем хуже было обращение с ребенком, тем тяжелее последствия [172]. Значение имеет, как часто ребенок сталкивался с плохим обращением и насколько плохим оно было. В случае сексуального насилия [173], чем чаще оно повторяется, чем глубже проникновение и чем ближе родство с насильником, тем больше вреда. То же самое относится к эмоцио­нальному и физическому насилию.

Когда я работал в психиатрической больнице, у меня был пациент, который жил в постоянном страхе, часто не мог спать и по ночам бродил в смятении по коридорам. В семье он был вторым из четверых детей. Оказалось, что его отец пережил жестокое насилие, терроризировал близких, у него случались непредсказуемые приступы гнева. К счастью для моего пациента, отец никогда не бил его, и, кроме того, мальчик долгое время проживал в доме своей тетки. Двух его сестер отец тоже никогда не трогал, их защищали близкие отношения с матерью, но его старшему брату не повезло. Отец часто бил его и отвешивал удары без предупреждения.

Несмотря на очень высокую тревожность, моему пациенту можно было помочь освободиться от своего отца, к которому он испытывал сильное сочувствие (детский стокгольмский синдром), а также злость. С помощью психотерапии он смог понять, что ненормальное поведение папы было последствием насилия, и почувствовал большое облегчение, так как всегда считал себя виноватым в стрессовом состоянии отца.

Его сестры вышли замуж за мягких, любящих мужчин и, хотя и были довольно нервными, смогли устроить себе жизнь, в которой ощущали себя относительно безопасно. Его старший брат пострадал больше всех, так как вынес на своих плечах всю тяжесть отцовского стресса: чем хуже обращение и чем чаще от него страдаешь, тем хуже результат. Он стал человеком с параноидальными чертами характера и жил один. Временами он отправлялся в паб, напивался и устраивал драки с незнакомыми людьми по дороге домой.

Чаще всего преступления против личности в центре города начинаются с вопроса «На что ты смотришь?» [174]. В большинстве случаев человек, к которому обращаются, ни на что не смотрит и никого не хочет обидеть. Но тот, кто задает этот вопрос, расторможен алкоголем, его психические связи ослабли, в невинном взгляде ему мерещится угроза. Он напуган и нападает: часто насилие совершается из иллюзорной необходимости самозащиты (не правда ли, напоминает международные конфликты?).

По такому сценарию обычно действовал старший брат, пока однажды вечером, особенно подавленный и пьяный, не забил человека ногами насмерть. Свидетели слышали, как он называл его именем своего отца: мысленно он бил мучителя из своего детства. Тем не менее психиатры признали его вменяемым, он предстал перед судом и был приговорен к пожизненному лишению свободы. Он стал одним из 80% заключенных, имеющих как минимум одно психическое заболевание [175] (старый спор о преступниках давно закончен: сумасшедший не значит плохой; это в некотором роде противоречит знаменитой и оскорбительной фразе Маргарет Тэтчер по поводу преступной психологии: «Виноват преступник, и только преступник»).

Если бы мой пациент был старшим ребенком в семье, не сомневаюсь, что жертвой насилия стал бы он. Однако он страдал сильным тревожным расстройством, а также идентифицировал себя с травмой отца. Это пример разного влияния различных степеней и видов плохого обращения.

Комбинации видов плохого обращения причиняют более сильный вред [176], чем один вид, но где присутствует один, там обычно есть и другие. Физическое насилие часто сочетается с эмоцио­нальным и сексуальным насилием или небрежным отношением. В вышеописанном случае выяснилось, что мать страдала послеродовой депрессией в течение года после рождения старшего брата. Она пришла в себя к моменту рождения моего пациента. Вероятно, его старший брат стал более уязвим для насилия со стороны отца из-за депрессии матери.

В целом, когда взрослых просят взглянуть на свое детство, масштаб плохого обращения, которое они вспоминают, позволяет с высокой долей уверенности предположить, насколько они больны психически. Во время всестороннего исследования негативного детского опыта (НДО) 17 000 американцев из среднего класса оценивали себя в восьми категориях плохого обращения в детстве, включая сексуальное, физическое и эмоцио­нальное насилие [177]. Общая оценка негативного детского опыта соответствовала количеству категорий плохого обращения, с которыми участник, по его мнению, сталкивался.

Треть респондентов (скорее всего, это число было завышенным, так как значительная часть взрослых подавляет в себе память о плохом обращении отчасти из-за детского стокгольмского синдрома, отчасти из-за болезненности воспоминаний) набрали 0 баллов — по их словам, с ними обращались хорошо. Остальные две трети столкнулись как минимум с одним видом НДО. Из всей выборки каждый шестой испытал более четырех разновидностей НДО.

80% тех, кто страдал депрессиями, познали в детстве как минимум одну разновидность НДО. Чем чаще люди получают негативный детский опыт, тем больше вероятность различных психических заболеваний. То же самое относится к галлюцинациям и расщеплению личности (дистанцированию от себя и других) и вредным привычкам, таким как курение, злоупотребление алкоголем, ожирение, употребление наркотиков и неразборчивые половые связи. Более половины причин попыток самоубийств приписывают НДО. Человек, столкнувшийся с пятью и более видами НДО [178], в 193 раза чаще становится психически больным (распад личности), чем человек, не познавший НДО.

Каковы перспективы Джорджа по сравнению с его сестрой, с которой с рождения обращались лучше? Джил героически сражалась, чтобы начать заботиться о нем по-другому и компенсировать ущерб, нанесенный мальчику в раннем возрасте. В своей книге «Обстрел любовью» я поведал о многих матерях, изменивших поведение своих детей, в том числе 12-летних (см. совет 3 ниже). Я также привел в пример случай, когда ребенку поставили диагноз «аутизм», но его симптомы значительно уменьшились благодаря методу «обстрел любовью». Изменить эмоцио­нальные настройки возможно, но это непросто. С тех пор как я получил первое письмо от Джил, она применяет «обстрел любовью» и, к моей радости, в основном справилась с истериками Джорджа. Но перспективы мальчиков вроде Джорджа не слишком радужны, если их мамы не стали обращаться с ними по-другому.

Десятки исследований показывают [179], что дети страдающих депрессиями матерей имеют другой характер мозговых волн по сравнению с детьми, у чьих матерей нет депрессии. И это неудивительно, ведь если ваш отец или мать постоянно раздражены и не проявляют чуткости, как часто бывает во время депрессии, это отразится на характере мозговых волн ребенка. Воздействие плохого обращения на мозговые волны сохраняется и впоследствии. Взрослые, получившие травмы в детстве, имеют сниженную активность [180] в частях мозга, отвечающих за мышление и способность совершать действия. Из-за травмы ребенок как бы замораживается, становясь эмоцио­нально холодным взрослым.

Травмированные в детстве взрослые могут быть высокоэффективными родителями, партнерами или профессионалами, однако у них может быть и другая сторона: такие люди иногда становятся беспомощными и требовательными, чувствуют себя глупыми и неэффективными, им приходится спрашивать других, что им делать, и даже пытаться стать похожими на других людей. В такие моменты они ощущают себя парализованными, зомби. Подобное происходит потому, что у них есть первичный повторяющийся опыт травмы, когда их игнорировали, не любили, нападали на них и т.д. Это лишь одно из многих открытий, предполагающих, что мозг приспосабливается к плохому обращению.

В ходе множества исследований были выявлены ненормальные уменьшения [181] или увеличения размера основных частей мозга у людей, в детстве столкнувшихся с насилием и пренебрежительным отношением. По сравнению с людьми, не пережившими плохого обращения, их мозг на 5–16% меньше по объему в этих частях. Основная причина связана с кортизолом. Химические вещества, вырабатывающиеся при стрессе, ведут к потере нейронов [182] (клеток, из которых состоит мозг) или их недостаточному росту. Удивительно, что это не означает, что мозг одинаково работает во всех контекстах.

Интересно то, что Джордж хорошо учился и прилежно вел себя в школе. Мозг вырабатывает различные вещества в зависимости от того, с кем мы находимся и в каком социальном контексте. Когда ребенок живет с матерью или отцом, которые плохо обращаются с ним, он привыкает бояться плохого обращения. Без родителей ребенок может быть совершенно другим — вспомним Джорджа, прекрасно выступившего перед всей школой. В школе он также прекрасно овладел некоторыми навыками и мог эффективно контролировать свои эмоции. Возможно, это связано с тем, что достижения в математике и других предметах помогали ему почувствовать себя хорошо. То, что в школе он был другим человеком, несомненно, доказывает, что его мозг не имеет органических поражений. Деструктивная модель поведения активизировалась только в семье. Он ревновал к сестре, боялся матери, и его тревожила дисгармония между родителями. Как мы увидим из главы 7, выдающиеся достижения часто бывают реакцией на плохое обращение в детстве.

История Джорджа и миллионов ему подобных подвергает сомнению медицинскую модель развития психических заболеваний. Он не родился с генетически унаследованным нарушением мозговой деятельности. На его мозг повлияло раннее детство и последующее обращение, в результате которого он не мог регулировать свои эмоции, находясь в семье, так как в нем бушевал кортизол. В школе его электрохимические процессы шли по-другому: мальчик был послушным и дисциплинированным учеником и талантливым артистом. Если бы его мозг был генетически неправильно запрограммирован, это проявлялось бы во всех контекстах.

Если говорить очень просто, разный опыт, полученный в раннем детстве Джорджем и его сестрой, приведет к тому, что у них будет разный мозг. Поскольку мать стала лучше заботиться о Джордже (с момента ее первого письма), аномальное развитие его мозга в значительной степени корректируется, так как мать начала действовать, пока его мозг еще молод и пластичен. Джордж может обрести эмоцио­нальное здоровье и, возможно, стать как его сестра. Однако вероятно, что он будет отличаться от нее из-за раннего опыта. Например, он может оказаться умнее. Также возможно, что, когда он вырастет и сам обзаведется детьми, он не будет терпеливым родителем. В главе 6 приводятся хорошие примеры того, как вредные методы воспитания передаются из поколения в поколение.