Глава 15. Четвёртый курс: кафедры

Гримасы системы

 

Как ни странно на первый взгляд, воспоминания о четвёртом и пятом курсах у меня менее отчётливые, более стёртые, нежели о первых трёх курсах.

Но этому есть объяснение, причём парадоксальным образом отличающееся для основных и для многочисленных узкоспециальных предметов. В первом случае – это переизбыточность одного и того же предмета, во втором – переизбыточность разных предметов, да ещё на фоне цикловой (краткосрочной) системы их изучения.

Не спеша, поясню то и другое.

 

На младших курсах всё было внове; каждый предмет открывал очередное большое окно в жизнь, резко расширял кругозор.

Теперь же началась рутина. – За одной терапией (пропедевтической) следовала другая (факультетская), за ней – третья (госпитальная), а у кого-то – ещё и четвёртая (поликлиническая), где повторялось и несколько расширялось предыдущее. Аналогично, после общей хирургии была факультетская и потом – госпитальная.

В этом, конечно, как я уже раньше отмечал, есть свой большой смысл. Даже самый тупой студент, после 8-кратного изучения язвенной болезни желудка (на трёх хирургиях, на трёх терапиях, на патанатомии и патофизиологии) к шестому курсу усвоит, что же это такое – язвенная болезнь желудка.

Но острота впечатлений, естественно, резко снижается.

 

Кроме терапий и хирургий, на старших курсах много специализированных предметов. В первую очередь, это, конечно, акушерство и гинекология. Тут ничего не скажешь: тоже окно, да такое окнище(!), в соответствующую часть мира. Предел мечтаний многих студентов – сделаться акушером-гинекологом. Удаётся далеко-далеко не всем.

А помимо того (следите внимательно!): топографическая анатомия и оперативная хирургия, нервные болезни и психиатрия, глазные болезни и ЛОР-болезни, кожные и венерические болезни, детские и инфекционные болезни, травматология и военно-полевая хирургия, профболезни и туберкулёз (это отдельный курс!), рентгенология и радиология, стоматология и гигиена, лечебная физкультура и спортивная медицина. У нас не было, но теперь добавились кафедры онкологии, эндокринологии, ревматологии и др.

В названиях всех этих дисциплин – ничего необычного; почти каждый, даже не имеющий отношения к медицине, знает, как важно и то, и другое, и третье. Специалист любого из этих профилей крайне необходим и ценен. И путь в узкие специалисты тоже не открыт всем желающим: везде надо пройти жёсткий конкурентный отбор.

Кстати, поделюсь личными предпочтениями. Красивая наука – неврология; я бы пошёл в невропатологи, если бы не имел другой цели.

Ну, в психиатры – пожалуй, нет: во-первых, далеко не всегда ясно, кто больной, а кто – здоровый, грань часто – очень тонкая; во-вторых, не заметишь, как сам станешь больным.

Очень много желающих попасть в дерматологи. Меня среди них не было бы точно: кожные болезни настолько, если можно так сказать, нелогичны, настолько похожи друг на друга (папулы, макулы, всё чешется и зудит), настолько, в конце концов, неэстетичны!

Так вот, прежде чем стать конкретным узким специалистом, в мединституте будущий врач должен основательно познакомиться не только с одной конкретной, но и со всеми другими узкими дисциплинами. Это, в принципе, хорошо; но плохо, что их так много!

К тому же они изучаются, как я уже упомянул, цикловым, или, грубо говоря, вахтовым методом. Это значит, что удовольствие знакомства с предметом не растягивается на год или хотя бы на семестр, а концентрируется в месячном цикле. В течение месяца вы ходите на соответствующую кафедру каждый день и, по идее, полностью осваиваете этот курс – иногда сразу следует и экзамен. В очередном месяце у вас уже другой цикл, вы ходите ежедневно на другую кафедру и благополучно забываете всё, что было в предыдущем цикле. И так далее.

Это мы смотрели на цикловую систему со стороны студентов. Но ещё кошмарней она для преподавателей. Если при обычной системе последние работают с годичным периодом, то здесь они вынуждены проговаривать свой предмет от начала до конца 8–9 раз в году – по числу месячных циклов.

И каждый месяц – новые студенты, с которыми всё это необходимо пережить заново! – Потогонная система: преподаватели почти круглосуточно прикованы к конвейеру, а по нему быстро и непрерывно движутся заготовки будущих врачей, к какой-нибудь части тела которых надо ловко прилепить ещё один соответствующий профиль – офтальмолога, акушера или, скажем, невропатолога. Конечно, потом все эти профили поотваливаются, но это уже вина обучающегося: надо быть аккуратнее.

Короче говоря, и у преподавателей все студенты, за редкими исключениями, – на одно лицо; и у студентов, по прошествии некоторого времени, все эти циклы вместе с преподавателями теряют свои контуры в сгущающемся тумане.

Вот по всему поэтому о 4-м и 5-м курсах я расскажу покороче. Что же касается шестого курса, то это совершенно отдельная песня, и в своё время она будет с вдохновением исполнена.     

Мультипликация кафедр

 

Прежде чем перейти к предметам 4-го курса, остановлюсь ещё на одном общем феномене – феномене мультипликации кафедр.

На данный момент (2012 год) в нашем вузе – 145 кафедр, в т.ч.

- 84 – на факультетах обычного (додипломного) образования,

- и 61 кафедра осуществляет постдипломное образование – интернов, ординаторов, врачей, проходящих курсы переподготовки.

Я имел дело с кафедрами первой группы и, честно говоря, даже не подозревал о существовании параллельного мира почти такого же масштаба. Т.е., я, конечно, слышал о постдипломном образовании, но только сейчас заглянул в перечень кафедр, созданных для этого дела.

Названия многих кафедр совпадают с названиями кафедр додипломного образования. Например, первая в «постдипломном» списке – кафедра акушерства и гинекологии. Но для университета – это уже третья кафедра с таким названием: ещё две кафедры акушерства и гинекологии (с номерами 1 и 2) имеются на лечебном факультете.

Вторая в списке кафедра к такому же названию добавляет ещё кое-что: «кафедра акушерства, гинекологии, перинатологии и репродуктологии». Так что уже четыре кафедры одного профиля.

Все они, конечно, работают в поте лица. Но позволю себе заметить, что, помимо прочего, такая мультипликация кафедр позволяет занимать тёплые и уютные места заведующих кафедрой сразу многим хорошим людям. Почти все эти хорошие люди – члены-корреспонденты или академики РАМН, заслуженные деятели науки, лауреаты Государственных премий и т.д., и т.п. 

Не быть заведующим какой-нибудь кафедрой при таких достоинствах – неприлично. А с другой стороны, быть заведующим кафедрой и не иметь каких-нибудь из перечисленных званий – опять-таки неприлично.

Поэтому хорошие люди должны получать и то, и другое – ну, с небольшим временным зазором: или вначале кафедру, а вскоре – звания; или вначале – звания, а к ним – и кафедру.

Такова жизнь. Можно сказать, что я иронизирую; можно сказать, что я это – из зависти. Может быть, и иронизирую; даже допускаю, что из зависти. Тем не менее, всё сказанное – самая простая, самая заурядная истина, бессчётное число раз подтверждённая практикой.

 

Ну а теперь, после этого пассажа, попробую что-нибудь сказать о некоторых из тех кафедр, на которых мы занимались на четвёртом курсе. Наиболее заметными предметами на 4-м курсе были факультетские хирургия и терапия, а также, конечно, акушерство.

 

Кафедра факультетской хирургии

 

Кафедрой факультетской хирургии почти всегда заведовали очень видные лица. Не буду углубляться в историю кафедры – там фигурируют такие внушительные имена, как Н.В. Склифосовский, Н.Н.Бурденко и др.

В наше время (т.е. в 1971–1972 учебном году) заведующим кафедрой был Михаил ИльичКузин – по совместительству, ректор нашего института и главный хирург Министерства здравоохранения. Как и положено, его украшали звания:

- вначале – вполне обычное для этого круга людей – академик АМН СССР,

- а попозже, с 1985 года – совершенно необычное для того же круга – лауреат Нобелевской премии.

Правда, это была премия не по медицине или физиологии, а премия мира. М.И.Кузин входил в международную группу «Врачи мира за предотвращение ядерной войны», был даже её сопредседателем, и, поскольку ядерной войны так и не случилось, в составе этой группы стал нобелевским лауреатом.

А через год (в 1986 г.), к 70-летию, получил ещё одно красивое звание – Героя Социалистического труда.

На его кафедре были блестящие профессора – Л.В. Успенский, О.С. Шкроб и другие. Но передал он кафедру не им.

И вообще, начиная с М.И. Кузина, заведующие кафедрой факультетской хирургии оставляли свой пост при разных, но всякий раз нетривиальных, обстоятельствах.

Я уже упоминал, что у нас на потоке учился его сын, Коля Кузин. Парень неглупый и неплохой. Но вокруг него всегда вилась свита из нескольких угодливых приятелей. Преподаватели, естественно, тоже не особенно докучали, предпочитая ставить «автоматы»; так что он стал именным стипендиатом. После зимних каникул Коля и его приятели поражали всех летним загаром, полученным на недоступных в то время простым смертным заграничных курортах.

На военных сборах после 5-го курса палатку, в которой должен был поместиться Коля Кузин, лично устанавливали майоры и полковники. Я был непосредственным свидетелем, поскольку по неведомым мне причинам попал в эту же палатку – вместе с Колей и двумя его друзьями. И целый месяц я наблюдал эту компанию изнутри.

Повторяю, Коля был неглупым и неплохим парнем, но вся эта обстановка вокруг него делала его порой циничным.

Сыну Николаю – профессору Н.М. Кузину – и передал, как наследство, в 1991 г., в год своего 75-летия, кафедру факультетской хирургии М.И.Кузин. Хотя такие случаи в истории и бывали (в Северной Корее всю страну передают по наследству!), но всё же, согласитесь, они ещё не стали тривиальными и рутинными.

В то время мне приходилось несколько раз обращаться к Николаю с просьбами – он был доступен и дружелюбен.

Но карьера у Коли всё-таки не сложилась. Сказалась надломленность, усталость от не вполне оправданной ноши успехов. В 1998 году тогдашний ректор М.И. Пальцев инициировал освобождение Н.М. Кузина от заведования кафедрой. Причина – та же, что и в случае с Н.К.Хитровым (глава 12), – извечный российский недуг.

Кафедру возглавил ещё один мой (и Колин) сокурсник – Сергей Дадвани. Вот он резко шёл в гору, и все ему предрекали большое будущее. К тому времени он уже был заслуженным врачом России и членом-корреспондентом РАМН. Доступности и дружелюбия в нём было заметно меньше, но они бы только помешали большому будущему.

Однако не прошло и двух лет, как С. А. Дадвани внезапно скончался от острого инфаркта – на 50-м году жизни.

На смену ему в 2000 году пришёл тогдашний министр здравоохранения России, бывший начальник Военно-медицинской академии в Петербурге, генерал-полковник Ю.Л.Шевченко. Будучи одновременно и министром, и завкафедрой, организовал несколько новых хирургических центров, во главе которым сам же и встал. Совмещал ещё кучу постов.

Звания и награды перечислять долго. Важно, что среди наград – самые заметные – это:

- во-первых, орден Министерства обороны США, вручённый российскому генерал-полковнику, когда он ещё возглавлял ВМА в Петербурге (ну, разумеется, не за какую-нибудь шпионскую деятельность, а за вклад в развитие военной медицины),

- а во-вторых, два церковных ордена – Даниила Московского II степени и святого Константина Великого.

И, в конечном счёте, последнее обстоятельство получило вполне естественное и одновременно крайне удивительное продолжение. В 2009 году генерал-полковник был рукоположен в священники и принял церковный сан иерея. При этом продолжал руководить созданной им клиникой. Но, поглощённый своими новыми проектами и богоискательством, оставил посты министра и заведующего нашей кафедрой ещё в 2004 году.

Поэтому с 2005 года у кафедры – опять новый заведующий. Чтобы не сглазить, не надо было бы его называть. Но как можно не назвать?! – Академик РАМН А.Ф. Черноусов.  Пожелаем ему долгого и успешного заведывания.

…Нашу группу на этой кафедре вёл П.М. Постолов, готовивший в то время (1971–1972 уч. год) к защите докторскую диссертацию по хирургии тонкой кишки. У него наступало самое горячее время, поэтому он то и дело надолго оставлял нас одних.

И вот эти продолжительные «беспризорные» посиделки и запомнились мне больше всего. Потому что здесь наша группа, составленная, как я уже рассказывал, отнюдь не из рафинированных девочек и примерных мальчиков, отвязывалась по полной программе. Анекдоты, приколы, смешки, просто болтовня – и, как правило, всё это – ниже пояса, без чувства меры – так, что, в конце концов, шутники утомлялись, покрывались красными пятнами (не от смущения – от усталости) и на некоторое время замолкали.

Приходил Постолов и подбавлял в угасшую юморину нового топлива. Например, по поводу изображения на титульном листе реферата Володи Фадина он там же и начертал: «Что это такое? Член в окне?» Подобные шутки приводили народ в восторг и потом многократно цитировались.

Ну, это специфическая особенность большинства хирургов – такой незлобивый, моментами даже забавный, цинизм.

– Сегодня сделал три жопника,– сообщает один хирург другому о трёх операциях по поводу абсцессов ягодичной области.

– А у меня были две мамки. – Это значит, сделаны две операции на молочной железе.

Всем – больным и студентам – они быстро начинают «тыкать». Действительно, чего там церемониться с каким-нибудь больным, который вчера голый лежал перед тобой на операционном столе или в том же виде ляжет завтра?!

На сами операции нас водили очень редко. Задача этой кафедры – познакомить студентов с симптоматикой и течением хирургических болезней. А о методе хирургического вмешательства – дать лишь общее представление.

 

Кафедра факультетской терапии и Александр Галич

Конечно, и среди хирургов попадались очень интеллигентные люди (из упомянутых выше особенно блистал аристократичностью профессор Л.В.Успенский). Терапевты же были такими все.

Нашу группу вёл ассистент Валерий Михайлович Махов. Добродушный, очень вежливый, немного смущающийся даже, он весьма деликатно и внимательно беседовал и с больными, и с нами.

Когда пришла пора писать историю болезни (каждый студент должен был по всей форме написать историю болезни какого-нибудь конкретного больного), Махов привёл меня в палату, где помещался всего один пациент.

– Вот, – сказал он. – Александр Аркадьевич Галич, инфаркт, сердечная недостаточность. Будете писать его историю болезни.

Я тогда не очень был в курсе дел советской драматургии, поэзии или авторской песни, но фамилию «Галич» слышал. Да её нельзя было не слышать – в связи с очень популярными тогда фильмами «На семи ветрах», «Дайте жалобную книгу!», «Третья молодость», «Вас вызывает Таймыр» и др. Её нельзя было не слышать в связи с известной пьесой «Город на заре», показывавшейся по телевизору. Возможно, я слышал эту фамилию и из окон – с проигрывателей, крутивших полузапрещённые песни Высоцкого, Окуджавы и Галича.

Правда, в фильмах и пьесах Александр Галич выступал не в самой заметной роли сценариста и драматурга (почти вся слава достаётся актёрам и немного – режиссёру, а про сценариста почти не вспоминают), но я твёрдо знал, что это очень известный деятель советского искусства.

Однако я совершенно не догадывался о разворачивающейся драме, следствием которой и стал инфаркт, приведший А. Галича в факультетскую терапевтическую клинику. Только много позже я узнал, что в это время происходило стремительное отторжение Галича тем самым советским искусством, видным представителем которого он был.

В 1971 году, после генеральной репетиции, т.е. буквально накануне премьеры, была запрещена его пьеса «Матросская тишина». Характер и тон песен Галича резко менялся, становился прямо антисоветским, а констатация этого факта «компетентными» лицами была равносильна приговору.

Тогда же, осенью 1971 года, его исключили из Союза писателей СССР. Следовательно, я общался с ним вскоре после того.

Но ни словом, ни намёком Александр Аркадьевич не обнаружил тех бурь, которые бушевали в его душе и привели к инфаркту.

Со мною он был доброжелателен и общителен. Его не раздражали ни мои дежурные ученические вопросы, ни применяемые мною «методы непосредственного исследования больного». И он никогда не отходил от исполняемых нами ролей: его – пациента, моей – почти врача. Не учил меня жизни, не демонстрировал своё превосходство, не кичился своей известностью – в общем, был идеальным больным.

В конце концов, я написал «Историю болезни Галича А.А., 53 лет», получил за неё «отлично». А по окончании учебного года В.М. Махов поставил мне «автомат».

Драма же Галича А.А. продолжалась. В 1972 году он был исключён из Союза кинематографистов СССР. Третий инфаркт. Любые новые плоды его творчества заранее были обречены на запрет. Жить предстояло на ничтожную пенсию по второй группе инвалидности. Пропасть между ним и официальным искусством достигла критических размеров.

И тогда (в 1974 году) Александр Галич «остался на том берегу»: в Норвегии, откуда потом перебрался в Германию, где некоторое время поработал на радиостанции «Свобода» и, наконец, очутился во Франции, в Париже. Здесь он и погиб в 1977 году (в 59 лет), погиб нелепо – видимо, по собственной неосторожности – от удара электрического тока.

Когда уже в наше время я услышал записи песен А. Галича в его исполнении, я не сделался их фанатом. Всё же песни Высоцкого и Окуджавы, по моему мнению, на порядок выше.

Но я всегда помню, как достойно вёл себя А.А.Галич в отношении не только врачей, но и меня – мальчишки, упражняющегося на нём, – в то самое время, когда рушилась его судьба.

 

…А вообще, именно в данную клинику Галич попал не случайно: в ней (и одновременно на кафедре) работали известные уже тогда кардиологи – профессора В.И. Маколкин и А.Л. Сыркин. Кафедрой же заведовала женщина – Зинаида Адамовна Бондарь, специалист по болезням органов брюшной полости.

 

Владимир Иванович Маколкин, помимо того, что был асом кардиологии, являлся заядлым футболистом. И, проходя мимо детского парка возле метро Фрунзенской, где была футбольная площадка, мы часто видели Владимира Ивановича в пылу битвы, когда уже не разбирают, кто есть кто, и, не церемонясь, друг другу «тыкают», а если надо, то и крепко обругивают за неудачный пас.

Очень нравился всем ­– особенно девушкам – молодой профессор А.В. Недоступ. На четвёртом курсе симпатии студенток просто разрывались между элегантным хирургом Л.В.Успенским и загадочным терапевтом А.В. Недоступом.

В 1974 году, незадолго до нашего выпускного вечера, в факультетской терапевтической клинике случился сильный пожар. Было немало погибших. Были приняты меры.

1) Во-первых, тогдашний ректор М.И. Кузин отстранил от заведывания кафедрой и клиникой Б.А.Бондарь и предложил на её место В.И. Маколкина.

2) Во-вторых, тогдашний министр здравоохранения Б.В.Петровский отстранил от должности ректора М.И. Кузина и предложил на его место профессора-хирурга В.И.Петрова.

На самого министра мер уже не хватило. Примечательно, насколько стандартна эта ситуация и по нынешний день: при любом происшествии каждый начальник ищет – и всегда находит! – подчинённого, который во всём виноват и которого, принимая меры, нужно уволить.

- Маленький начальник увольняет маленького человека (иногда это действительный, а иногда лишь «назначенный» виновник – «козёл отпущения»);

- средний начальник «назначает» виновником маленького начальника и его увольняет,

- а большой начальник, который ведь тоже должен «принимать меры», обвиняет в случившемся среднего и, естественно, его увольняет.

Это и есть принятие мер: сделали, что могли.

После В.И. Маколкина кафедру и клинику возглавил опять-таки мой сокурсник – Виталий Сулимов – тот самый, с которым почти все годы учёбы нежно дружила Татьяна Володина – староста биохимического кружка, по существу, вернувшая меня на кафедру биохимии.

Не так давно мне казалось: надо же, мои сокурсники у ж е заведуют кафедрами и клиниками.

Теперь чаще посещает другое: надо же, мои сокурсники ещё заведуют кафедрами, а ведь им – за 60, пенсионный возраст, тогда как почти всё новое руководство университета существенно моложе.

 

Акушерство

 

Вот, к стыду своему, не помню своих преподавателей по ряду дисциплин. В том числе и по акушерству.

Кафедру возглавлял Леонид Семёнович Персианинов – очень грузный, огромный, прямо-таки человек-гора, и с тонким, не очень сильным, голосом. Но эти явные эндокринные нарушения не помешали ему достичь многих постов и почестей. Зав. кафедрой акушерства и гинекологии, директор Всесоюзного НИИ акушерства и гинекологии, лауреат Государственной премии, Герой Социалистического труда, академик АМН СССР.

В общем-то, стандартный, как я уже говорил выше, набор; но подобные наборы бывают нескольких уровней; здесь – один из высших. И далеко не каждому было дано приобщиться к стандартному набору даже самого низшего уровня.

Занимались мы в разных местах – и в нашей клинике акушерства, и, ввиду её ремонта, в нескольких городских роддомах. Особенно помню ночное дежурство в знаменитом роддоме №7 имени Грауэрмана, что на Новом Арбате (в то время – Калининском проспекте). Помню не из-за каких-то экстренных родов; напротив, как мы ни уговаривали без пяти минут рожениц наконец начать рожать, ничего не помогало, и нас отправили отдыхать. Отправили в актовый зал, где стояло пианино. Вот на этом пианино я и провёл ночь в роддоме им. Грауэрмана. Было жёстко, но потом я подложил не помню где нашедшиеся занавеси для окон (ну, не снимал же их с самих окон!) – и благополучно поспал. Тем дежурство и запомнилось.

Приходить же в роддома нам было необходимо не только с халатом, но и со сменной обувью. Это, конечно, правильно, но представьте себе, каково мотаться из Подмосковья в Москву, а затем по самой Москве (с кафедры на кафедру) и обратно – с какими-нибудь сандалиями, халатом, зонтом, общими тетрадями и несколькими учебниками!

Тем не менее, конечно, в принципе, не смертельно.

При этом на родах, проходя курс акушерства, так же, как на операциях в хирургической клинике, мы присутствовали редко. Зато ясно представили общий ход беременности и родов.

Скептически стали смотреть на модные в то время узкие женские тазы. И почувствовали уважение к добротным женским тазам, представляя, как удобно плоду развиваться в таком тазу и насколько легче ему будет выбраться наружу в положенный срок. Стали с пониманием относиться к некоторому расплыванию форм у беременных женщин. И с особенным почтением к тем женщинам, которые после родов добились восстановления прежних форм.

Мы узнали, что лучше всего ребёночку располагаться головкой вниз, а ножками кверху, и перед родами повернуться к тому же затылочком вперё. Такое затылочное предлежание плюс хороший мамин таз – залог благополучных родов. А лицевое предлежание… это ужасно!

­– У него определённо было лицевое предлежание, – безжалостно констатировал я, набравшись знаний и глядя на одного из наших почтенных лекторов.

 

– Ну да, нос приплюснут и лицо как будто размазано, – с пониманием дела согласились со мной. Хотя, конечно, приобрести такое лицо можно было не только протискиваясь лицом вперёд через узкий таз.

Тоже ничего хорошего – в тазовых предлежаниях, т.е. когда ребёнок идёт через родовые пути попкой вперёд.

Всевозможные маточные кровотечения – во время беременности и после родов. Токсикозы беременности – ранние и поздние. И так далее, и тому подобное. Я недаром выше уже сказал, что курс акушерства был окном в большой и очень важный мир.

Я шёл на «автомат».

В конце курса надо было написать «Историю родов» – так же, как на терапии и хирургии писали «Историю болезни». Я написал, по своему обыкновению, всё чётко и ясно. И, между прочим, отметил, что после перерезания пуповины пупок ребёнка был смазан иодом.

– Вы, действительно, утверждаете, что пупок смазали иодом? – сурово и мрачно спросила меня преподавательница.

– Ну, не знаю, ну чем-то смазали точно… – растерялся я.

– Не чем-то, а исключительно зелёнкой! Пупок младенца нельзя смазывать иодом: он всё пожжёт!

И я лишился «автомата» – на всю жизнь запомнив, чем смазывать пупок новорождённого.

 

Два слова об общей гигиене

 

У медико-профилактического (прежнего санитарно-гигиенического) факультета – много всяких гигиенических дисциплин: гигиена детей и подростков (здесь же – школьная гигиена), гигиена труда, гигиена питания, коммунальная гигиена, гигиена окружающей среды и т.д. У нас на лечфаке, слава богу, была только одна – общая – гигиена.

Скучнейшая вещь: высота парт, нормы качества воды – органолептические и объективные, всевозможные прочие нормативы – вплоть до количества «очков» в туалетах в расчёте на сотню «пользователей» и т.д. Конечно, всё это очень актуально и жизненно, но мне почему-то – скучно.

Запомнился лишь один эпизод. Как-то преподаватель спросил:

­ – Как вы думаете, что называют «болезнью городских женщин»?

Я, как большой знаток именно городских женщин, тут же выкрикнул:

– Сифилис!

– Доктор! – насмешливо посмотрел на меня преподаватель. – Вы путаете городских женщин с уличными. Это совсем не одно и тоже. У каждого термина – своё значение. Вот ещё вам пример.

Часто говорят – «публичные женщины», понимая под ними фактически уличных женщин. И в то же время есть словосочетание «публичный политик». Но будет неправильно, если такого политика-женщину вы назовёте «публичной женщиной». Формально такой переход, казалось бы, закономерен, да, скорее всего, он зачастую справедлив и по существу, – но ваше заявление сочтут как оскорбление.

Тáк вот и с городскими женщинами. Болезнь уличных женщин – тут я соглашусь с вами – это, пожалуй, сифилис (или гонорея, или что-нибудь ещё в этом роде). А болезнь городских женщин – это, да будет вам известно, всего-навсего холецистит. Из-за их малой подвижности и соответствующей (острой и жирной) пищи.

А за какую-то контрольную я и вовсе получил двойку.

Поэтому я изумился ещё больше, чем на гистологии, когда по окончании общей гигиены (зимой четвёртого курса) тот же самый преподаватель выдвинул меня на «автомат». Который и был мне благополучно выставлен. Ну, тут я уже не переживал, что мои знания по общей гигиене останутся без экзамена ущербными.

Так что видите, как всё было субъективно: в одном случае и текущая двойка не препятствовала «автомату», а в другом случае всего лишь замена зелёнки на йод грубо вышвыривала тебя из числа «автоматчиков».