Селигерские будни: от маленькой рыбки до больших шахмат

 

Я не рыбак, никогда этим не занимался, но, как и в случае с матрасом, решил попробовать – порыбачить. Рано-рано утром, часов в 5, меня разбудили любители рыбалки – Саша и Валя, – и мы отплыли на лодке к находящемуся неподалёку островку.

Боже мой, это оказалось настолько тоскливым! – Сидеть неподвижно в лодке и напряжённо вглядываться в столь же неподвижный поплавок. Впрочем, он не так уж и неподвижен: его сносит в струю быстрого течения, и он то слегка приподнимается, то опускается. Начинаешь глупо надеяться: а может, это не течение, а рыба?! Осторожно подводишь леску с поплавком к борту лодки, резко выдергиваешь из воды – и ничего!! Ни рыбы, ни мяса (в смысле, червяка).

В таком бесплодном времяпрепровождении прошло несколько часов. Весь результат – одна маленькая рыбка аквариумных размеров. Это единственный мой рыболовный трофей за всю жизнь.

Так опытным путём я определил уже второй род занятий, который мне следует избегать: после плавания на надувных матрасах, это рыбная ловля.

Зато мне очень понравились лирические предзакатные прогулки на лодке, на которые мы иногда выбирались компанией из четырёх-пяти человек. Валя Лебедева очень красиво пела, не хуже самой Марии Пархоменко – и в тон со своей фамилией:

                   

                         «Заливала землю талая вода,

                          Из-за моря гуси-лебеди слетались…»

 Иногда я читал желающим Блока: его сборник, купленный этим летом, я взял с собой. Своих стихов тогда у меня ещё почти не было, и я с успехом компенсировал это Блоком, а также (по памяти) Есениным.

Также я просвещал эту техническую интеллигенцию, демонстрируя на ком-нибудь из добровольцев методы непосредственного исследования больного. Публика почтительно следила за перкуссией, пальпацией, аускультацией и внимательно выслушивала мои комментарии.

Особенно всем понравилась моя лекция, на которой я нарисовал мелом на обнаженном до плавок теле Серёжи Алёшкина проекции основных органов (сердца, лёгких, печени) и рассказал симптомы наиболее распространенных их заболеваний. После этого все захотели собственноручно обследовать объект по полной программе и поставить ему диагноз. Чуть ли ни каждый слушатель добросовестно перкутировал и пальпировал учебное пособие – до тех пор, пока оно, наконец, не вскочило и не побежало к берегу, чтобы смыть с себя мел.

Конечно, были и шахматы: я без них тогда никуда не ездил (впрочем, как и сейчас). Особенно напряжённо проходили у меня партии с Сашей. Он знал некоторые дебюты, и этим неизменно вызывал у меня затруднения при переходе к миттельшпилю. А дальше уже шла относительно равная борьба.

 

Кстати, о шахматах (немного отвлекусь). После института я много лет практически не играл в шахматы: это была непозволительная трата времени. В последние же годы опять стал иногда играть и даже следить on line (по Интернету) за партиями нынешних корифеев.

И обнаружил удивительную вещь: если не считать дебюты (из которых я по-прежнему ни одного не знаю), даже первые номера мирового рейтинга делают, в основном, ходы, до которых часто можно догадаться и обычному шахматисту. Только они задумываются над хорошим ходом на тридцать-сорок минут, а ты его давно видишь и в нетерпении ждёшь, когда же они его сделают.

А был даже случай, когда в партии между третьим и первым шахматистами мира одному из них («третьему») для победы надо было сделать один хороший тонкий ход, я его видел, а «третий» – думал-думал и проворонил, упустив тем самым победу. Потом же в комментариях эту ошибку назвали решающей.

Это я к тому, что шахматы, в принципе, на хорошем уровне доступны многим, только из этих многих не все имеют смелость хорошо думать, а при неудаче – хорошо проигрывать.

Вот и Зуня, закомплексованный мною ещё в школьные годы, тоже почти не играл в шахматы ни на Селигере, ни позже – в наших многочисленных совместных походах.

Но, конечно, я его не осуждаю: у меня у самого – масса комплексов, и чем дальше – тем больше.

 

Волговерховье

Эти три недели мы вовсе не провели неподвижно на одном месте. Для наших деятельных натур это было бы невыносимо.

Мы с Зуней и Мишей несколько раз ходили в близлежащие деревни за провиантом. Больше всего нас интересовала картошка.

В первый раз с нами пошёл Володя и стал настаивать на применении в этом вопросе коммунистического принципа: «от каждого – по способностям, каждому – по потребностям». Он утверждал, что у нас вполне хватит способностей, чтобы, никого не обременяя расспросами, по полной потребности накопать картошку на любом встречном огороде.

Мы, не обладая столь сильной логикой, всё же возразили, что, во-первых, он переоценил наши способности и, во-вторых, недооценил способности владельцев огородов, которые могли предпринять в отношении нас недостойные и агрессивные действия.

После чего Володя, оскорблённый таким невниманием к его диалектическим изыскам, предоставил нам полную свободу действий и полностью самоустранился от решения данного вопроса.

Ну, а мы нашли подходящий дом и нанялись в батраки: договорились за ведро картошки выкопать всю картофель с огорода. Зато с какой гордостью мы принесли потом это ведро картошки в наш лагерь!

 

Были и целые путешествия. Относительно недалеко к западу от Селигера находится т.н. Волговерховье, т.е. место, которое официально признано началом (истоком) Волги. Быть на Селигере и не посетить Волговерховье – было бы просто неприлично. Но, чтобы сохранить за собой нашу поляну, решили, что сходим туда не все вместе, а двумя группами по очереди. Каждой группе отводилось на путешествие два дня.

Схема пути была такой: дойти пешком до пристани в Залучье, на кораблике отплыть в Свапуще (западный берег Селигера), а оттуда вновь пешком по лесу – непосредственно до Волговерховья.

Мы с Зуней, Сергеем и Володей вначале оставались на страже поляны. Кроме того, решили, что надо бы дежурить и ночью – на всякий случай. Итак, первая группа ушла, лагерь заметно опустел, стало темнеть, и мы наметили график ночных дежурств. Мне выпало дежурить с 2-х часов ночи до 4-х.

В положенное время Зуня разбудил меня, я вылез из палатки и подсел к еле тлеющему костру. А он забрался внутрь и вскоре раздалось его размеренное дыхание – такое ровное и спокойное, какое бывает у младенцев и праведников.

Я уже говорил, что к тому времени ещё не привык к бессонным ночам. Да и выпавшее мне время – самое подходящее для сладкого сна. Короче говоря, меня стало довольно сильно клонить ко сну.

Но, сознавая свою ответственность за порученное мне дело, я мужественно сопротивлялся. Костёр потух, и, чтобы согреться, я залез немного в палатку, оставив снаружи ноги. Я смотрел на светящийся циферблат часов, но стрелки почти застыли на месте. Я раз за разом вспоминал про свою ответственность и упорно сидел на посту.

…Примерно в такой позе меня и обнаружил мой сменщик Сергей. Только я уже не сидел, а лежал и спал, но ноги по-прежнему торчали из палатки, а снилось мне, наверное, то, как с чувством высокой ответственности я охраняю всеобщий покой.

 

Через два дня первая группа вернулась, но не одна, а с четвёркой новых друзей – туристов из Минска. Они познакомились на Волговерховье, и, похоже, их мгновенно связали узы взаимной симпатии.

И, действительно, ребята оказались такими дружелюбными и весёлыми, что и мы четверо, ещё не ходившие на Волговерховье, тоже подпали под их обаяние и ради общения с ними отложили свой поход на два дня. Обоюдная приязнь вскоре дошла до обмена адресами и приглашениями приехать в гости.

С тех пор слово «минчане» надолго вошло в лексикон нашей компании. Правда, я с ними общался лишь на Селигере, но Зуня и прочие поддерживали связь с минчанами ещё очень много лет.

Таким образом, случайная встреча в лесу первой нашей группы с минчанами в известной степени отразилась в будущем – продолжительной дружбой с хорошими людьми.

А когда на Волговерховье пошла наша четвёрка (Сергей, Володя, Зуня и я), то и тут произошла совершенно неожиданная встреча. Но она уже передавала привет из прошлого (причём, только мне) и ни малейшим образом не проявилась в будущем.

Такова, следовательно, диалектика случайного и неожиданного: вектор того и другого может быть направлен как вперёд, так и назад.

Прошу прощения за подобное умствование, но иногда хочется загнуть что-нибудь этакое. Про вектор, кажется, хорошо получилось: с одной стороны, ясно, а с другой – непонятно!

…Итак, через два дня минчане и мы четверо (вместе с тремя провожающими) покинули лагерь, взяв курс на пристань в Залучье. Нас интересовал один и тот же кораблик, но вначале он, следуя из Осташкова, шёл через Залучье в Свапуще (куда надо было нам), а потом оттуда возвращался через Залучье в Осташков (куда направлялась минская четвёрка).

Поэтому минчане, чтобы продлить общение, сели вместе с нами на кораблик и сделали крюк до Свапуще, а потом долго махали нам руками с кораблика, уходящего в обратный путь.

Мы же пешком направились на запад – к Волговерховью.

 

Ходить я всегда любил – и с рюкзаком, и без него. Здесь я уже не допускал слабины типа того казуса с ночным дежурством. Мне нравилось идти первым и задавать темп.

Однако каждые пятнадцать минут мы были вынуждены останавливаться и поджидать Володю: весь поглощённый группой Beatles, он или самозабвенно рассказывал кому-нибудь про них, или напевал их песни, или пытался их слушать по радио – и в результате неминуемо отставал, пропадая где-то сзади.

Но поскольку было известно, что Володя – гений, это ни у кого не вызывало никакого раздражения. Напротив, думал я про себя, без своих странностей он бы меньше походил на гения. И как досадно, что у меня нет никаких странностей! И в такой досаде на себя я в очередной раз ждал, когда из глубины оставшейся далеко позади тропинки покажется Володина голова.

При всём своём атеизме, нередко вынужден сквозь зубы признавать, что и в самом ничтожном бывает какой-то смысл. Вот и здесь: благодаря тому, что шли мы именно с той скоростью, которую задавал Володя, у нас (точнее, у меня) состоялись неожиданная, как я уже говорил, встреча с недавним прошлым.

Выйдя на развилку лесной дороги, мы чуть ли не в упор столкнулись с двумя туристами, тоже нагруженных рюкзаками. И с одним из них мы с изумлением уставились друг на друга.

– Здравствуйте! – первым сказал он. – Да, мир тесен! Как сдали экзамен по патанатомии?

– У меня – автомат, у Элеоноры Владимировны. А Вы уже защитили диссертацию?

– Нет, защита назначена на сентябрь. Картошку-то вспоминаете?

– А как же! Разве такое забудешь?!

– Ну, желаю успеха.

– И Вам тоже. Успешной защиты!

Такой вот неожиданный диалог состоялся в лесу – там, где, казалось, ничто не может напомнить о другой, главной, но сейчас оставшейся где-то очень далеко, жизни.

– ­ Это аспирант с кафедры патанатомии. Он был у нас руководителем на картошке в колхозе год назад, – пояснил я своим спутникам, когда мы пошли дальше.

Обычно в таких случаях говорят, что прошлое может настигнуть тебя, где угодно. Ну, в данном случае это было нормальное, хорошее прошлое, но указанным свойством (настигать, где угодно) обладает и менее приятное прошлое.

 

На следующее утро мы озаботились проблемой хлеба. Его взяли очень мало, и он закончился. Мы с Зуней отправились в деревню. Магазинов в ней не было – ни одного. Изредка сюда приезжала автолавка. Но разве её дождёшься, не умерев с голоду?! Поэтому жители деревни сами пекли хлеб. Однако приобрести его оказалось делом весьма непростым.

Во-первых, на очень длинной улице деревни – совершенно пустынно: нет никого. Многие дома заколочены. В других домах кто-то есть, но двери не открывает. Наконец, те немногие, кто откликаются, ни за какие деньги хлеб продавать не желают.

– Нам самим не хватает, –  говорят они.

Лишь в одном из последних домов нам удалось купить за бешеную цену кирпич глинообразного чёрного хлеба. Миссия всё-таки выполнима!

 

Собственно исток Волги был обозначен небольшим срубом на мостках, под которым находилось что-то среднее между колодцем и родником. Делать особенно тут было нечего. Разве только вырезать свои имена – среди множества других – на перилах и брёвнах сруба.

Неподалёку стояла заброшенная церковь, и на крыше одного из её приделов росло деревце, достигшее уже весьма приличных размеров. Окна были частично разрушены, и оказалось возможным забраться внутрь церкви и подняться по разбитым каменным ступеням аж к самому куполу.

Исполнив эту «обязательную программу», мы с чувством выполненного долга двинулись на Селигер.

Собены

 

Ещё в самом начале прибытия на Селигер возникла идея на несколько дней перебраться на небольшие внутренние (т.е. не связанные прямо с Селигером) Собенские озёра, расположенные неподалёку от Залучья и нашей стоянки.

Надо сказать, по этому вопросу консенсуса у нас не было. Одни хотели остаться на привычном и удобном месте возле Селигера, другие жаждали перемен. Но тут делиться мы уже не могли, и было принято волевое решение всем перебираться на Собены.

Самым сложным делом было перетащить на эти внутренние озёра лодку. Но, как выяснилось, это путь был проложен ещё чуть ли в незапамятные времена. Вначале – по воде глубокого заливчика. А потом – волоком метров 300–400. И вот – воды одного из Собенских озёр.

Ну что ж, здесь довольно уютно. Однако достают комары, которых возле большого озера почти не было – сдувало ветром.

Таким образом, каждый получил подтверждение своей позиции:

– Видите, как здесь хорошо! – говорили те, кто настоял на переезде.

– Видите, сколько тут комаров: просто невыносимо! – стонали возражавшие им.

Это – вполне естественно. Странным было бы иное: если сторонники переезда стали бы убиваться по поводу комаров, а противники – умиляться уютностью места.

Не так давно, года два назад, в очередном байдарочном походе, была такая же, но гораздо более жёсткая, ситуация. – На том месте, где мы волею нашего руководителя Максима встали на ночь, меня до крови неотступно преследовали слепни – да так, что я то пытался убежать от них, пробегая по несколько километров, а то в одежде кидался в воду, – впрочем, без особого успеха: вся моя одежда была в крови. В это же самое время Максим обращал всеобщее внимание на удачность своего выбора – и в результате мы простояли там не одну ночь, а целых два дня.

Но подобные разногласия никогда не вели в наших компаниях к разрыву: сама компания, её сохранение, общение со всеми её членами было высшей ценностью, по сравнению с которой ни комары, ни слепни не имели существенного значения…

Через пару дней переезжаем на соседнее озерцо. Здесь обнаруживаем плот. Укрепляем его и по очереди, по одному, отталкиваясь от дна шестом, выплываем на середину водоёма. Где ещё в жизни была или будет такая увлекательная возможность – поплавать стоя на плоту! Это ещё один плюс в пику комарам!

 

… За всеми этими событиями прошли три недели. Нет, они вовсе не промелькнули незаметно, как часто бывает. Напротив, они вместили столь много, что, казалось, между первым и последним днями миновала целая эпоха.

Накануне отъезда мы вновь вышли с Собенских озёр на берег Селигера. И несколько последних часов, что мы провели на лесном берегу перед тем, как отправиться на пристань, я посвятил созидательному труду. На крутом спуске к воде я выкапывал в жёсткой земле ступеньки и укреплял их берёзовыми поленьями, а под конец соорудил даже перила.

И когда несколькими часами позже мы проплывали на пароходике мимо этого места, моя лестница была видна во всей красе и ждала тех, кто придёт после нас.

…Надо ли говорить, с какой грустью я расставался со своими новыми друзьями на Ленинградском вокзале! Вот поезд подходит к вокзалу; мы ещё вместе. Но поезд остановился, выходим, и каждого окружают встречающие, которые разделяют нас, разбивают и пытаются вернуть к прежней, до селигерской жизни. Однако это уже невозможно: Селигер – в каждом из нас, и наша жизнь теперь чётко поделилась на до- и после-селигерскую!