Биохимия: через теорию – к экспериментам

 

А что же с кафедрой биохимии? Не забыл ли я её? – О нет, ни в коем случае! В начале же четвёртого курса, ещё с селигерским загаром, явился я к Игорю Ивановичу Вотрину.

Общие приветствия, расспросы, рассказы. Потом я напоминаю:

– Игорь Иванович! Вы меня хотели к кому-нибудь прикрепить для экспериментальной работы.

– Да. Но знаешь…. знаете, что я думаю. Неподалёку от нашего института на Малой Пироговке есть МИТХТ – Институт тонкой химической технологии.

– Знаю, знаю! Там два великих химика нашего класса учатся.

– Отлично. Так вот, я там в своё время слушал лекции по физической химии. Для биохимика разбираться в физхимии очень важно. Как вы смотрите на то, чтобы походить туда? Заодно можно и математику послушать.

– Это боевое задание?

– Ну, можно сказать, что боевое задание. Именно для тебя… для вас, Николай, как особо склонного к теоретическим наукам.

И я стал ходить на лекции по математике и физической химии в МТХТ. Конечно, это довольно непривычно – приходить в аудиторию, где все друг друга знают, а тебя – никто, находить место, слушать лекции, основанные на материале, который тебе почти неизвестен, разбираться самому в конкретных приложениях – при том, что все прочие делают это на практических занятиях с помощью преподавателя. Трудно заставить себя регулярно находить время для этого в плотном графике занятий в своём институте.

Но я ходил, что-то записывал и потом даже кое-что понимал. И тогда я сказал Игорю Ивановичу на очередном заседании кружка:

– Давайте, я сделаю доклад о строении атома и природе химической связи с точки зрения квантовой теории!

– Не слишком ли круто для нашей аудитории?­­ – усомнился Игорь Иванович.

– Да нет, в самый раз! Я постараюсь попроще.

Ну, я постарался. Мой доклад заслушивали на трёх заседаниях кружка. С одной стороны, Татьяна Володина как староста кружка могла не волноваться за явку докладчика на эти заседания. Но, с другой стороны, опять же как староста она всё больше волновалась за явку самих кружковцев.

И было отчего: число их после каждой части доклада прогрессивно убывало. Игорь Иванович деликатно пытался меня остановить. Но тут ему надо было бы действовать с напором Елены Николаевны Герасимовой, которая так решительно выпроводила меня с кружка в начале второго курса. И даже с ещё бóльшим напором, так я уже здесь освоился и твёрдо был настроен произнести всё полностью и ничем не жертвовать.

И произнёс, и ничем не пожертвовал! После моего последнего доклада сохранилось только три постоянных члена кружка: Андрей Тарасов, старше нас на курс, и мы с Татьяной Володиной. Все колеблющиеся рассеялись. Игорь Иванович воспринял это философски:

– Что ж, Николай, с вашей помощью произошёл естественный отбор. Теперь давайте подумаем об экспериментальной работе.

И продолжил:

– Я так понимаю, что в первую очередь вас интересуют процессы в клеточных ядрах, как более близкие к процессам старения? Хорошо.

На следующий день он подвёл меня к приятной женщине средних лет с удивительно добрым лицом. Но глаза её смотрели из-под очков внимательно и испытующе.

– Вот, Галина Васильевна! Привёл Вам ученика. Большой теоретик. Но нуждается в практике. Вы уж помогите ему освоить кое-какие методы. Ну, что Вы использовали в своей диссертации.

Диссертация Галины Васильевны Рубцовой, ещё не подозревавшей, какой крест ей предлагает нести Игорь Иванович, была посвящена РНК-полимеразной реакции в нормальных и опухолевых ядрах печени крыс. Но, даже ничего не подозревая, Галина Васильевна высказала вполне обоснованные сомнения:

­– Игорь! Но ведь это очень сложно. Это же не один метод, тут целая совокупность методов. И аналитические методы (определение концентрации белков, ДНК, РНК), и очистка фермента – уридинкиназы – для синтеза меченого УТФ… Да, ведь надо где-то доставать и меченый предшественник – уридин! А сама очистка сколько времени занимает: там же – миллион процедур! Потом – выделение клеточных ядер из печени, постановка РНК-полимеразной реакции, её детекция. Ну, я даже не знаю… К тому же – реактивы, оборудование, центрифуги…

– Галина Васильевна, реактивами и прочим поможем. А что сложно – так пусть потихоньку учится. Времени у него до окончания института – ещё два с половиной года: мало-помалу всё и освоит. Нам надо же готовить кадры.

– Надо, конечно, – вздохнула она и обратилась ко мне: – Ну что ж, давайте знакомиться. Ваше рабочее место будет здесь, на моём лабораторном столе. Прошу содержать его в полном порядке.

Так началась наша с Галиной Васильевной эпопея продолжительностью в два с половиной года.

 

Вечернее братство

 

Галина Васильевна была одной из трёх обитательниц комнаты №8 на первом этаже биохимического корпуса. В этот дружный триумвират, кроме Г.В. Рубцовой, входили также Нина Александровна Павлова – в то время завуч кафедры – и Людмила Викторовна Авдеева.

Все они тогда уже находились на преподавательских должностях. Н.А.Павлова, будучи старше прочих, стала доцентом достаточно давно; остальные две дамы как раз в описываемый период защищали кандидатские диссертации и вскоре тоже получили должности доцентов. В этой своей новой ипостаси экспериментов они уже не ставили.

Поэтому я своей работой существенно нарушал идеальный порядок, царивший в комнате. Правда, положение облегчалось тем, что обычно я приходил к вечеру, и к этому времени уже почти никого из дам не оставалось.

С Галиной Васильевной мы интенсивно обменивались записками. Я сообщал результаты работы, если таковые были; спрашивал, где чего достать. Она, придя на следующий день, что-то для меня доставала сама, а также писала по пунктам указания относительно всего прочего.

Но главной её заботой вскоре стало иное: выслушивать жалобы сотрудников кафедры и Лаборатории энзимологии на разбойничьи действия её подопечного.

Ну, видите ли, в чём дело. Даже простейший биохимический эксперимент требует массы химической посуды, реактивов и оборудования – типа рН-метра, ФЭКа, спектрофотометра, центрифуги и т.п. Конечно, всё это не могло быть сосредоточено на столе у Галины Васильевны. Поэтому приходилось искать необходимое по разным комнатам первого и второго этажей.

При этом я просто продолжал традиции, уже сложившиеся в среде активных кружковцев, всех без исключения аспирантов и не очень заматеревших младших научных сотрудников. По вечерам именно эта немногочисленная публика становилась хозяевами первых двух этажей и вивария в подвале. Ну, на третий этаж, где находилась Лаборатория при Мавзолее, никто, конечно, не посягал.

Каждый ставил какой-то свой эксперимент. Но в порядке взаимопомощи мы обменивались информацией, в каких комнатах, у какого «дневного» сотрудника и в каком месте лежит что-то, срочно и именно сейчас необходимое кому-то из нас. И главное – как в эту комнату попасть и как открыть нужный шкаф.

Легче всего было с комнатой №16 – той самой, где помещались И.И. Вотрин и многие другие выдающиеся личности. Легче было потому, что, во-первых, почти все ревнители данной традиции локализовались именно в этой комнате, т.е. присутствовали чуть ли не каждый вечер. Так что чаще всего её дверь была гостеприимно распахнута до поздней ночи. А во-вторых, если вдруг никого в комнате не было, то секрет её вскрытия был известен почти каждому: надо было лишь не полениться нагнуться и в широкой щели под дверью отыскать и повернуть большой загнутый гвоздь.

После этой несложной процедуры (или без неё, если она не требовалась) ты попадал в сказочную страну, где в твоём временном распоряжении оказывались самые разнообразные богатства из вышеперечисленного (посуды, реактивов, приборов). И надо сказать, сотрудники этой комнаты с пониманием относились к проникновению на их территорию энтузиастов ночи, поскольку сами в своё время принадлежали к этому братству.

Более того, многие из них даже заранее показывали, где у них что лежит, чтобы ничего лишнего не переворачивали, а сразу находили необходимое. Таковы были представления о деле, которому служим, в шестнадцатой комнате.

Эта комната, как я уже говорил, была крайняя справа на втором этаже. А по мере перемещения влево по коридору градус всеобщего братства неуклонно падал, а собственнические инстинкты возрастали. И достигали максимума в последней – двадцать четвёртой – комнате.

Но кое-что из крайне необходимого можно было найти только там и нигде иначе, так что приходилось проникать и в эту комнату. Вот из неё-то Галине Васильевне и поступало больше всего жалоб на её подопечного.

Что не устраивало пострадавших и почему, собственно, явившись утром на работу, они вдруг начинали ощущать себя именно таковыми? 

Конечно, я старался следов не оставлять:

- найдя в потайном месте ключ, возвратить его по окончании операции на место;

- отсыпáть из банки не весь реактив, а чем-то поделиться с хозяином;

- используя чужую посуду, её не бить;

- пролив какую-нибудь ядовитую жидкость на стол или на пол, затереть, по мере возможности, пятна;

- какой-либо прибор не только включить, но и выключить;

- в виварии тащить из клеток не каких попало крыс, а тех, которые, по всем видимым данным, не задействованы в эксперименте;

- к тому же переловить всех крыс, успевших выскочить из клетки и разбежаться по виварию.

Но как это всё сложно и чрезмерно – и ключ вернуть, и не пересыпать реактив, и не поставить ни единой трещины на посуде, и пятна довести до невидимого состояния, и не проколоться с крысами! Когда делаешь большие дела, как известно, летят щепки. А в данном случае – осколки (битой посуды), приборы (которые, при моём самом нежном к ним отношении, внезапно выходили из строя), просыпанные препараты, крысы, бегающие по виварию…

И вот всё это обнаруживали по утрам «дневные» сотрудники, каким-то образом определяли мой «почерк» и, в меру своих собственнических инстинктов, бежали жаловаться Галине Васильевне с требованием прекратить творящийся, по их мнению, беспредел.

Галина Васильевна, будучи мудрой женщиной, выражала глубокое сочувствие пострадавшим, смягчая тем самым их боль и сердца, обещала, разумеется, на меня повлиять и между прочим тактично напоминала про юные годы жалобщиков – когда им было так же трудно, как и мне, и тоже приходилось обращаться за помощью к старшим товарищам.

– За помощью? Это Вы называете помощью?!

– Ну, конечно, мы же должны помогать молодёжи! ­­­ – и Галина Васильевна так ласково и одновременно строго смотрела на резонёра, что тот даже где-то проникался сочувствием к молодёжи. Но тут же, вспоминая увиденное, вздрагивал, пытался возразить, что такая молодёжь нам не нужна… – Нет-нет, а с Колей я обязательно поговорю, – пресекала дальнейшие дискуссии Галина Васильевна. И писала мне очередную записку.