Лингвисты выделяют языки по политическим соображениям

Несколько слов о национальном языкознании.

Я люблю вбрасывать в обсуждение тезисы, максимально неудобные для моих оппонентов. Но, как правило, потом мне удаётся подкреплять эти тезисы обширными рассуждениями. Хотя, конечно, не всегда. Иной раз открываю тему, по которой у меня самого окончательного мнения ещё не сложилось, и по ходу обсуждения могу многое в ней изменить. Дискуссии ведутся не ради того, чтобы обязательно положить на лопатки соперника, а прежде всего для установления истины. Методам дискуссии с этой целью меня очень хорошо научили ещё в институтские годы, когда я был членом совета Клуба современных проблем в Одесском университете, хотя сам учился в другом институте.

Особые эмоции оппонентов порождают мои воззрения по национальным вопросам: самоидентификация — основа самосознания. Более всего негодуют от того, что по моему мнению белорусский и украинский — не самостоятельные языки, а диалекты русского. Ведь требование белорусской и украинской государственной самостоятельности обосновывают именно утверждением, что живут в этих республиках самостоятельные народы, а самостоятельность народов доказывается в первую очередь самостоятельностью их языков.

В бурную дискуссию вокруг моего тезиса о языках вовлечены и профессиональные филологи. И выяснилось: в языкознании нет единого критерия доказывания самостоятельности языка. Более того, самый распространённый критерий вообще не лингвистический: «Язык — диалект с армией и флотом».

Но, скажем, австрийцы считают свой язык не австрийским, а одной из веток немецкого. Ведь венский диалект отличается от берлинского, пожалуй, даже меньше, чем мюнхенский, а баварцы считают себя частью немецкого народа. Собственно, австрийцы-то тоже считают. В 1919 году первый послеимперский парламент постановил воссоединить Австрию с остальной Германией. Причём вопрос обсуждался по ходу предвыборной кампании, так что решение фактически всенародное. Только давление победителей в Первой и Второй мировых войнах не позволило осуществить волю народа Австрии, оставило его в старых границах.

Но границы приходят и уходят, флоты строятся и тонут. А есть и совершенно объективный критерий. Скажем, половина слов корейского языка позаимствована из китайского. Но на этом основании никто не объявляет корейский язык одним из великого множества китайских диалектов. Сейчас в границах самого Китая существуют десятки различных диалектов китайского языка, около десятка этих диалектов сами китайцы называют языками, причём их носители иной раз не понимают друг друга. Потому и держится там иероглифическая письменность. В фонетической записи произносимых звуков китайцы из разных регионов могут друг друга просто не понять, тогда как иероглифы, обозначающие понятия, а не звуки, для всех диалектов одни и те же. Правила построения слов из фрагментов, обозначающих понятия — морфология — одни и те же. И правила построения фраз из понятий — синтаксис — одни и те же.

Иной раз морфологию считают частью синтаксиса. Потому что есть языки, где целую фразу упаковывают в одно слово. Я тоже для простоты обычно говорю о синтаксисе, но включаю в него и морфологию.

Корейский отличается от китайского синтаксисом. Английский, где половина слов французского происхождения, отличается от французского синтаксисом. Польский и русский происходят от смешения одних и тех же иранских и балтских диалектов, просто в разной дозировке. Но в польском есть синтаксические явления, чётко отличающиеся от русских. Например, прилагательное в польском обычно идёт после   существительного, а в русском обычно до  . Поэтому польский и русский — несомненно, разные языки.

А вот украинский и белорусский пользуются тем же синтаксисом, что и русский. Даже звательный падеж, официально признанный в украинском существующим, а в русском — утраченным, на самом деле в русском тоже существует, просто оформлен нетрадиционно. В разговорной речи мы просто говорим: «Вань, Петь, Гриш! Обедать пора!», то есть так называемое нулевое окончание, а в письменной речи прибегаем к предложному восклицанию: «О воины!» Грамматическая форма отлична от принятой в украинском, но в то же время само это явление существует. Каждому синтаксическому явлению, бытующему в белорусском и русском, есть однозначно соответствующее синтаксическое явление в русском. Именно это синтаксическое единство и доказывает: украинский и белорусский — производные от собственно русского языка.

Интересно, как созданы эти производные. Из диалектов, бытующих в той или иной местности, отбирали по одному-два слова, не совпадающих с литературным русским или хотя бы звучащих иначе. Эти слова объявлялись исконно украинскими или исконно белорусскими. Поэтому в исходных белорусских и украинских словарях XIX века есть только бытовая лексика: ведь набирались-то они именно из бытовых говоров, а не из речи специалистов.

Эта языкостроительная технология хорошо документирована: ведь работа началась всего полтора века назад. И до сих пор, несмотря на усилия политиков и нанятых ими языковедов, не удалось отделить белорусский и украинский языки — да и сами народы, пользующиеся этими языками — от русского.

О больших учёных