Из воспоминаний Клары Калининой

В этот день мы долго ходили по городу, всё не находили себе места. Потом зашли в магазин Когиза, накупили книг по Осоавиахиму и санитарному делу. Ина сказала: «Давай все это выучим. Это нужно теперь уже не для кружка, а для войны».

 

ИЗ ДНЕВНИКА ИНЫ

23 июня [ 1941 г. ]

Второй день войны. Только второй день, а пережили мы за эти два дня больше, чем за предыдущие два года. Наша область объявлена на военном положении. Это значит, что света не зажигать и на улице после 10 часов не появляться. Объявлена всеобщая мобилизация. Наших ребят уже вызвали и военкомат. Скоро отправят. Папа тоже уже мобилизован, но пока еще в Кашине. А мы? Если бы только мы могли быть чем-нибудь полезны там, на фронте!.. Сейчас же, без колебаний мы пошли бы на передовые позиции. Но... что мы можем? Ну, ничего. Придет время — понадобимся и мы.

3 июля

Ой, какая сегодня была ночь!

Начну по порядку. Я неделю тому назад вступила в санитарную дружину. Занимаемся каждый день с 7 часов до 10. Вчера нескольких дружинниц вызвали в половине одиннадцатого в райком РОКК. Выдали нам ночные пропуска, санитарные повязки, противогазы, сансумки и отправили в техникум. Здесь было уже все приготовлено для встречи раненых. Стояли крытые автомобили, автобусы. Нас разместили по машинам. Я попала к ребятам из техникума.

Мы сидели всю ночь, часов до четырех. Наконец поехали на вокзал. Поезд с ранеными пришел в половине шестого. Какое сначала жуткое впечатление оставил этот поезд! Начали разгружать. Что было!

Никогда мне не забыть взволнованного лица женщины-сопровождающей, которая со слезами на глазах чуть не на шею мне бросилась и все время радостно повторяла: «Сестричка милая, неужели приехали? Здравствуйте, дорогая!»

Никогда не забыть синих глаз бойца, почти мальчика, полузакрытых и вдруг широко раскрывающихся и вспыхивающих от нечеловеческой боли. Как он страдал! Никогда не забуду черноволосого юношу с оторванными ногами. Мы носили, возили, водили...

Но что замечательно, так это настроение бойцов. Все они уверены в победе, все чувствуют себя бодро. Мы везли одну девушку-красногвардейку, латышку по национальности, раненную в ногу. Она почти не говорит по-русски. Много было привезено и мирных граждан, изувеченных главным образом в Риге.

Да нет, невозможно описать всего, что перечувствовала я за эту ночь.

А днем сегодня передавали по радио речь Сталина...

5 июля

Гроза...

И какая еще! Сверкает ежесекундно, дождь такой, что ничего за окном не видно. Гром оглушителен. Как хорошо! Как я люблю грозы! Гнев стихии... Красиво!

Гроза... Но страшнее во стократ гроза, захватившая сейчас нашу страну.

16 июля

Немцы уже так близко... Бомбят Ленинград, Калинин, Можайск.

Мы занимаемся в сандружине. Работаем в госпитале. На этих днях умерли двое раненых. Их похоронили. За что отняли у них жизнь? У них и у сотен тысяч других, молодых, сильных, смелых?

Как тревожно стало жить! Под Кашиным аэродромы. Все время летают самолеты. По улицам ходят отряды военных. Прибыли воинские части, зенитки, танки.

Даже воздух стал каким-то другим. Что-то будет? Скорее бы кончить учебу в сандружине — и на фронт. Это мечта... Разбить фашистов! Защитить нашу Родину, наше счастье!

 

29 июля

В какие дни живем мы! Вчера вечером по радио были переданы ставшие теперь уже привычными слова: «Граждане, воздушная тревога!»

Тревога была уже не первой, но такая ночь первая. Мы, как всегда, помчались на сборный пункт, к военкомату. Сначала все было тихо, но затем... Всю ночь слышался шум моторов и отдаленный грохот взрывов. Бешено стреляли зенитки. Бой был где-то близко.

Какой ужас! Москву бомбят уже давно. Когда же конец-то этому кошмару?

Медицинскую подготовку в дружине мы кончили. Сдали экзамен. Я — отлично. Получили обмундирование. Теперь бы на фронт! Папа «говорит, что надо подумать о людях, к которым идешь, смогу ли я принести им пользу. Я думала. Да — смогу. Хочу хоть чем-нибудь быть полезной Родине. В этом — все!

5 августа

Как редко стала я писать!

30 июля мне исполнилось семнадцать лет. Думала ли я год назад, что все сложится так? И

что-то будет еще через год? Если не кончится война, то я обязательно уйду на фронт. Тогда-то уж возьмут. Ведь мне будет уже восемнадцать лет. Что сейчас делается!

На Москву каждую ночь налеты. Враг подступает все ближе. Ну, ничего, не долго ему еще двигаться вперед. С каким героизмом отражают наши бойцы нападения фашистов! Я не могу без волнения думать о подвиге героя-капитана Гастелло. Вот это человек! В воздухе его самолет загорелся. Он направил машину на вражеские цистерны с горючим и взорвался вместе с ними. Да, сколько таких Гастелло. Нет, с такими людьми не пропадет наша страна. Не может пропасть!

17 августа

Сегодня по всему Союзу проводится комсомольский воскресник. Мы тоже были в колхозе. Целый день таскали лен. Как хорошо, как весело было! Устала я, а счастлива.

26 августа

Опять в госпитале. Каждый день с 6 часов утра до 6 вечера. Устаю.

Дежурю в изоляторе.

В школу начнем ходить с 1 октября.

4 октября

 Как давно не писала!

Сейчас только что вернулась с дровозаготовок, из леса. Но все по порядку.

 

Первого октября пошла в школу. Накануне всю ночь возили раненых, и поэтому утром пошли, не выспавшись. В школе в этом году масса новеньких, все эвакуированные, больше из Москвы и Ленинграда.

Нас собрали по классам и объявили, что учиться будем с 6-го числа, а пока все девочки пойдут в колхозы, а мальчики на лесозаготовки. На рытье картошки мы, девочки, итти не захотели и попросили директора пустить нас в лес. Лес расположен около деревни, где живет бабушка Клары Калининой. Там очень красивые места. Начали пилить. Первый день все работали сносно. Вечером в деревне играли, плясали, танцовали под гармошку. Была лунная ночь.

Так же прошел и второй день, но вечером мы ушли в Кашин. На другое утро опять в лес. С утра мальчики организовали подобие бригады, в которую входят Юра Садовников, Саша Куликов, новенький москвич — Женя Никифоров, которого мы за его наружность окрестили Байроном, и Рэм Меньшиков, ленинградец. Все — чудесные ребята. Они пригласили меня и Клару работать с ними.

Работали они замечательно, только щепки летели. За одно утро напилили больше 10 кубометров (это при норме 9 на весь день). Ну, мне-то работать много не давали. Чуть что — сейчас же: «Иночка, отдыхай! Иночка, не бери тяжелых полен! Иночка, ты устала!» Мне даже надоела такая опека. К 12 часам мы свое дело кончили и, покушав, решили итти домой.

Я ушла в деревню за багажом, ребята ждали меня на околице. Итти домой было очень весело. Семь километров промелькнули незаметно. Ребята такие хорошие. Да все вообще хорошо. Жизнь хороша, и жить хорошо!

6 октября

Первый день учебы в десятом классе.

Ну, вот он, и десятый класс. Мы — десятиклассники, выпускники. Это громко звучит.

Сегодняшний день кажется почему-то уже прошедшим давно-давно.

Что же было?

А вот что.

Вчера с утра села я писать Люсе письмо. Вдруг воздушная тревога. Оборвала письмо на полуслове, помчалась на сборный пункт. После отбоя нам объявили, что нам нужно снова начать дежурства в госпитале. К 6 часам пошла туда. Пришла опять в свой изолятор. Теперь там лежат только трое, и все выздоравливающие. Один из них, ростовчанин Заславский, раненный в ногу, плечо и голову, попросил меня написать ему письмо. За вечер написала целых четыре. Славный он человек и прекрасный большевик.

Долго мы разговаривали с ним, затем погас свет, он уснул. Я вышла в коридор, посидела, побродила. Ночь тянулась очень долго. Холодно было отчаянно. Спать — где уж там!

Пришла домой утром. Чуть вздремнула, и уже надо в школу.

Прибежала минут за десять до звонка. Класс наш в углу, наверху. Маленький, неуютный, холодный. Сейчас еще не знаю, но, мне кажется, что дружным наш коллектив не будет. А впрочем, поживем — увидим.

Из школы прошла к папе, в райком, хотела у него достать учебник по истории. Шли туда с Ю. С. и Сашей Куликовым. По дороге Саша сказал мне, что он считает меня твердохарактерной. Как глубоко он ошибается! Нет, характер мой не может нравиться. Я знаю, он у меня пренеприятный. А себя Саша назвал бесхарактерным. Вот уж не сказала бы. Ну, кончаю пока. Становится темно. Теперь рано темнеет. Осень...

9 октября

Уже четыре дня учимся. Как это хорошо — ходить в школу, учить уроки, дрожать перед тем, как спросят, и радоваться, когда все сойдет благополучно. Нового в школе сегодня ничего не было. Впрочем, нет: на втором уроке я взглянула в окно, все бегут, мечутся. Тревога! Мы побежали на пост, а вся школа — в убежище под собор. Прошло минут двадцать — и отбой. Вернулись и продолжали занятия.

Сегодня по радио передали, что взят Орел. Еще один город. Еще тысячи людей без крова, под открытым небом, тысячи замученных, истерзанных... Заняли враги много, так много, что после того, как прогоним их, долго еще не войдет жизнь в обычную колею. Может быть, нам-то и не удастся пожить спокойно и безмятежно. А ведь через много лет люди будут учить по истории о наших днях и позавидуют нам. Безусловно, наше время красиво, полно героизма, мужества, подвиги совершаются на каждом шагу, но все личное отодвинуто назад, оно не так важно, как то, чем живет Родина.

10 октября

Сегодня опять была тревога. Над городом кружили два немецких самолета, но, ничего не сделав, удалились во-свояси. Мальчики наши забрались на крышу, а мы — на свой пост. Меня еще не спрашивали. В этом месяце наша школа дает концерт в госпитале.

14 октября

Мы опять не учимся. На четыре дня школа отправилась в колхозы. Нас, сандружинниц, оставили в городе на случай воздушной тревоги. Дежурим в госпитале. Там сейчас многие поправляются. Какое приятное чувство испытываешь, когда видишь, как человек, которого привезли чуть живым, начинает понемногу поправляться, становится веселее, разговаривает, улыбается, а затем становится на ноги, ходит. Да это же счастье — поднять человека с постели, сделать его здоровым!

Заславский вчера прошелся до окна и обратно. Пичугин тоже пробует шагать. Как хорошо!

15 октября

Сегодня прихожу из школы — в кухне целый ворох вещей. У нас остановились беженцы из Калинина — женщина-учительница с девочкой.

Папа сегодня уехал в район, по подготовке населения к эвакуации. Значит, скоро мы уедем отсюда. Как? Куда? Ничего не известно. Может быть, придется так же, как этим калининцам. Да еще это бы хорошо. А вдруг пешком итти придется? Ну, куда пойдешь?

Вот ужас! Калинин горит. Не сегодня — завтра его займут немцы.

17 октября

Кашина не узнать. На улицах столько народа, непрерывное движение грузовиков и «эмок». Вчера мы начали собираться в дорогу. Уложили мешки, чемоданы. Вечером сходила в госпиталь. Простилась со своим изолятором, с бойцами. Чуть всплакнула. Заславский сказал: «Будем живы — никогда вас не забудем». Милые мои, счастливо вам всем поправиться!

Сегодня с утра ходила в школу — взять личные дела: свое и Ренино. Прошла по городу, была в библиотеках.

В доме невообразимый хаос. Везде валяются вещи, все вверх ногами. Скоро уедем.

19 октября

В городе нет света. На улицах можно появляться только до 9 часов. Это плохо.

23 октября

Сегодня передали по радио, что наши войска оставили город Таганрог. Совсем близко уже враг от Ростова. Донбасс обошли кругом. Еще немного — и захлопнут его в кольце. Бои идут под самой Москвой, на Можайском направлении, Калинин наполовину взят. В здании обкома партии — подумать только! — штаб немцев. Город разгромлен. Положение более чем серьезное. Враг движется к нашему сердцу, к нашей столице. Неужели и ее придется сдать?

Город наш сейчас наводнен беженцами. 3-я школа уже не работает — живут беженцы, в нашей школе заняли весь первый этаж, и мы начали учиться в две смены, а скоро, вероятно, совсем прекратятся занятия. Да вообще все идет так, что нам, вероятно, придется покинуть город.

Продолжаю встречаться с девочками и ребятами. Иногда танцуем под патефон, болтаем. Мама называет это легкомыслием, она не может понять, как мы сейчас можем думать о развлечениях. А на самом деле хоть на минуту хочется забыться от всех ужасов. Ведь мы молоды, нам жить хочется, и жить большой, яркой жизнью. И так скупы наши развлечения, что на них не следовало бы и обижаться. Да скоро и они кончатся.

Папа уходит партизанить. А я? Кто бы знал, как мне хочется вместе с ним уйти в отряд, хоть чем-нибудь быть полезной!

27 октября

 Сегодня передали, что сдали Сталино — сердце Донбасса. Украина взята почти целиком. Москва окружена с трех сторон. Ленинград в кольце.

Ну скоро ли начнем мы наступление? Скоро ли погоним фашистов, скоро ли опять зацветет моя страна? И конца не видно проклятой войне!

Всех наших мальчиков берут в истребительный батальон, переводят на казарменное положение. Вчера был последний выходной, который мы провели все вместе. К 12 часам собрались у Клавушки. Принесли патефон, танцовали, играли. Нашли «Ниву» за 1904 год, а там стихи Блока. Читали их вслух. Уходить собрались в шестом часу. Вот и все.

28 октября

Вчера пришла в школу. Вхожу в класс — одни девочки. Мальчики уже не считаются учащимися нашей школы. На физике вдруг открывается дверь — Рэм! Договорились, что вечером он зайдет ко мне. Зашел он около шести. Попали к Кларе. А к семи Рэму надо было уже вернуться в казарму. Без одной минуты семь — простились... Вернулась домой. Дома только и разговоров о том, как выехать. Мама уже сегодня снимается с работы. Как не хочется уезжать?

6 ноября

 Последний день в Кашине

Только неделя с небольшим прошла с тех нор, как я писала в последний раз, а сколько новостей! Всю эту неделю мы очень деятельно готовились к отъезду. Теперь вещи уже отправлены (поездом, вчера), а сегодня едем сами. Едем пока в Ярославль, а там видно будет. Вчера у нас была встреча. Прощальная. Собрались сначала у Вали, а затем отправились к Клавушке. Народу было много. Говорили о стихах, о книгах, о Москве, о людях. Было хорошо и грустно. Всю ночь не расходились, а к семи утра мне нужно было домой. Простились. Перецеловались со всеми— и с ребятами, и с девочками. Как трудно было уходить от них! Было утро. Просыпался город. Все было окутано розовой дымкой, тихо поднимался дым. Милый, родной город, прощай! Скоро выезжаем.

Дорога. 12 ноября

Кончились мои кашинские дни... Начались скитания. Все хорошее, все счастливое уходит назад. Каждый километр теперь удаляет самое лучшее, что было у меня в жизни.

Шестого выехали мы днем. Часовым на мосту стоял в это время Рэм. Так я его и запомнила: в желтой кожаной куртке с винтовкой, с «кинжалом» — штыком — на боку.

Восьмого утром приехали в Ярославль. И вот четвертый день едем, а отъехали от Ярославля всего на 160 километров. Поезд идет только ночью. Почти все время стоим. Мы едем в большом вагоне, где женщин только шесть человек, остальные — работники госпиталя — мужчины. Условия жуткие, но бывает хуже, я не жалуюсь. Каждый день вижу во сне своих кашинских. И так реальны сны, что иногда кажется сном сама жизнь.

25 ноября

Как быстро и в то же время медленно идут дни! С одной стороны, кажется — только вчера уехали из Кашина, а с другой — дорога так надоела, так медленно едем, что не видно ей и конца. Все бы хорошо, если бы действительно ехали, а то почти все время стоим. То воинские эшелоны пропускаем, то кого-нибудь еще. Кругом леса, все в инее, холмы... Ну так красиво! Особенно березки: стройные, ровные и все в серебристом инее, как невесты в белом уборе. Непередаваемая поэзия в этих белых лесах, особенно вечером, перед заходом солнца, когда в воздухе разлита какая-то особенная грусть и свежесть.

Сейчас стоим в Верещагине. До Молотова осталось 120 километров. Написала Мише, но такое письмо, на которое ответа, вероятно, не получу. Да и получу ли вообще от кого-нибудь? Ведь я еще даже не знаю, куда едем.

г. Молотов, 1 декабря

На первом уроке в новой школе.

Ну, что писать? Не знаю. Пусть все сначала уляжется. Ребята, родные мои кашинцы, где вы?

4 декабря

Истинный вопль души!

Первого я действительно чувствовала себя очень плохо.

Но по порядку. 27-го приехали в Молотов. Никто не думал, что здесь остановимся, и для всех это было так неожиданно. Через день эшелон начал выгружаться. Город большой, красивый, но очень голодно. Помещение под госпиталь отвели на центральной улице. Нам дали ордер на маленькую проходную комнатку, недалеко от центра. Как это тяжело — жить в проходной, в чужой комнате. Еще хуже, чем в эшелоне. Мама устроилась на работу в госпитале. Питаемся пока там. 1-го пошли в школу. Занимаемся в третью смену, с четырех до восьми. Сначала мне класс ужасно не понравился, ну, а теперь ничего. Есть довольно славные и ребята и девочки. За дорогу мы подружились с Галей Захаровой, и теперь везде и всюду с ней. Сейчас весь класс пишет сочинение, а я «продукты» сердца горестных замет. Именно горестных, потому что все хорошее, все счастливое уже позади. А что будет? Жутко глядеть вперед. Оказывается, в тот самый день, как мы уехали, особенно сильно бомбили Кашин. Что-то там? А теперь ходят слухи, что там немцы высадили десант. Если так...

11 декабря

А вот попробуйте вы писать, когда у вас огрызок цветного карандаша и больше ничего нет, чем можно бы бумагу пачкать. Сейчас идет урок истории. Перед этим я пять дней лежала дома, был грипп. Написала письма Мише, Рэму, Кларе, Лене. Так хочется увидеть хоть кого-нибудь из них. Так я люблю их!

Немцев начали гнать. Ура!!! Наши войска медленно, но верно теснят врага. Наконец-то! Как сразу хорошо на душе делается, когда вспомнишь о том, что дела налаживаются. Ну, уж скорее бы!

Ходят слухи, что скоро и домой. Если бы так! Домой, к своим, — да это же счастье! Миша, Рэмка, Клара, да неужели я опять вас увижу?! Опять в Кашин, к папе. Хорошо бы! Ну, только бы немцев разбили скорее.

ПИСЬМО ИНЫ ОТЦУ

Милый мой, родной мой папуська! Ой, как мы рады-то все, ты себе представить не можешь! Сейчас я сижу дома, зубрю немецкий, и вдруг приходит почтальон и приносит письмо. От тебя! Я как в чем была, так и помчалась к маме. Она сегодня и ночь и день в госпитале. Вчера начали прибывать раненые, и ее вызвали. Ну вот, она тебе написала целый пакет, а сейчас заставила меня приписывать еще. Она стоит около меня и читает твое письмо. Регинка убежала на каток, а скоро уже придет в госпиталь обедать, и мы побежим в школу. В школе дела и у меня и у Рены неплохи. Вчера я сдала задолженность по химии. Теперь остались немецкий и литература, но и с этими надеюсь благополучно покончить.

Живем мы хорошо. Сейчас поеду отыскивать дядю Васю. Завод где-то на окраине. Ну, ничего, найдем. Ну, а как Бусик[4]? Ты ничего о нем не пишешь? Ну, целую тебя крепко-крепко, родной мой, любимый мой папочка. Не скучай.

Твоя И.

  ИЗ ДНЕВНИКА ИНЫ

14 декабря [ 1941 г. ]

Сегодня выходной день.

Теперь в классе мне гораздо легче стало. Привыкла, хотя пока еще не знаю всех даже по фамилиям. Все-таки, кажется, есть неплохие девочки и ребята.

Теперь главное.

Наши войска перешли в наступление почти по всему фронту. Радио каждый день передает, что наши войска заняли такие-то города, столько-то населенных пунктов и т. д.

Под Москвой, под моей родной Москвой, их бьют так основательно, что теперь всем ясно: Москвы им не видать. Тысячи, десятки тысяч фашистов найдут могилу под нашей любимой столицей. Как только очистят нашу территорию от врагов, мы сможем вернуться домой. Вот счастье будет!

16 декабря

Начинаю привязываться к школе. И уезжать-то, пожалуй, будет жаль. А уезжать, видимо, предстоит скоро. Госпиталь, вероятно, недолго проживет здесь. Если фронт отодвинется, то нецелесообразно будет ему оставаться в таком глубоком тылу.

Еще неделю назад я писала — скорей бы домой, а теперь... Пожалуй, с удовольствием осталась бы до лета.

17 декабря

А сегодня по радио опять хорошие новости. Гонят немцев, бьют их как следует. Вот хорошо-то! Скоро, очевидно, услышим сводку Информбюро о том, что наши войска вступили в Берлин. Вот будет праздник! Скорее бы!

18 декабря

Шестнадцатого наши войска овладели городом Калининым. Комментарии излишни. Как хорошо!

ПИСЬМО ИНЫ ОТЦУ

Здравствуй, милый, родной, дорогой мой папка!

Все было бы совсем хорошо, если бы ты был с нами. Живем мы здесь уже месяц и совсем сжились с гор. Молотовом. Теперь говорят, что, может быть, поедем домой, а мне даже и уезжать не хочется. В школе я уже догнала порядочно, осталось немного, подогнала физику, химию и историю. Первое время щадили, а теперь уже начали спрашивать. Получила «хорошо» по литературе и «хорошо» по истории. По остальным еще нет отметок. Учителя мне здесь не нравятся, только литераторша да химик лучше наших. Уроки учим в читальном зале Центральной библиотеки. Здесь чудесная библиотека. По вечерам ходим или в читальный зал, или в кино, или на каток, изредка в театр. Рена, впрочем, уже успела побывать три раза в театре. Я пока еще один. Еще купили билеты на три или четыре спектакля. Мама тоже ходит. Она теперь стала гораздо спокойнее, чем дома. С Реной ссоримся мало — некогда. Мы в разных школах; я в 32-й, а она в 4-й. Обедаем в госпитале. Раньше там были и завтраки и ужины, а теперь только обеды. Да ничего. Кушаем мы неплохо. Пока вообще живем хорошо. А ты? Что у тебя нового? Что вообще нового в Кашине? Как Бусик? Жив ли он? Ты его не обижай. Корми хорошенько. Занимается ли школа? Ты нам пиши скорее, а то мы ждем, ждем, мама уж совсем стала духом падать, тем более, что письма к вам не идут. Я много писала, и все вернулись обратно. Тут ходят разные слухи о том, что Кашин взяли и еще вроде того, но все это чепуха.

Ну, целую тебя крепко-крепко. Пиши скорее, родной мой, милый папочка! Привет домашним.

  Твоя И.

 

ИЗ ДНЕВНИКА ИНЫ

29 декабря [ 1941 г. ]

 

Через два дня Новый год. Так скоро. Дома в Кашине, вероятно, было бы весело. А здесь... Не знаю. Даже не знаю, где буду встречать его.

Третьего дня выдали нам полувоенные костюмы, должны были играть в волейбол, но так как выходной день перенесли на 1-е, то соревнования не состоялись. Вчера были на спектакле Ленинградского ордена Ленина театра оперы и балета имени Кирова. Шла «Эсмеральда». Видела Дудинскую. Семенова мне больше нравится. У той как-то «круглее» получается, что ли. Но в целом хорошо... Театр только маленький и сцена. Таким, как Дудинская и Зубковский, развернуться негде. Сейчас пора в школу.

30 декабря

Я сегодня в читальном взяла Фофанова. Наконец-то! Эти стихи «Все тает», они мне в сердце навечно врезаны. Я их готова днем и ночью все время повторять. Ведь читал их мне Миша.

А теперь так грустно перечитывать. Где-то он?

31 декабря

Последний день сорок первого года

Попробую подвести краткий итог. Сначала девятый класс. Дружба с Федей, с Максимом, с Леной. Компания из двенадцати человек. И главное — Миша. Первомайские вечеринки, весна, сборы на Дальний Восток, в Магадан, городской сад, музыка, танцы, ссоры, примирения — все это первая часть года. И вторая— после 22 июня. Война. Крушение надежд, курсы, дружина, госпиталь. Уставала смертельно, жуткое настроение, страх перед будущим. Психология, немножко философии. Школа, комсомольский комитет. Прощальная вечеринка. Отъезд. А третья часть — дорога, товарный вагон, команда, ужасные неудобства и, наконец, Молотов. Все новое. Новая квартира, новая школа, новый класс, новые друзья. Дружба с Галей. Начало наступления наших на фронте. Хорошее настроение снова возвращается. И вот уже... уже Новый год.

Вот так он и прошел, сорок первый. Самый бурный в моей жизни.

3 января 1942 (!!!) года

Сегодня третье! В прошлом году я писала тоже 3 января. Ну что же, писать все по порядку? 31-го был вечер в 3-й железнодорожной школе. Вход по пригласительным. Уж, конечно, мы не удостоились чести быть приглашенными, но Люда достала билеты. Пришли туда, немного опоздав. Школа там большая, успеваемость прекрасная. Все старшие классы имеют 100 процентов.

Народу было очень много. Были танцы, художественные выступления, хорошенькие мордочки, хорошенькие платья, туфельки, довольно красивая елка. Мы сначала чувствовали себя неудобно, чужими, но затем освоились. Ушли в комнату отдыха, играли в домино, слушали патефон. Я совсем не танцовала, не хотелось. Ровно в двенадцать поцеловались с Людой, поздравили друг друга с Новым годом. Разошлись часа в три. Пришла домой, легла спать и... все.

5 января

 

А в глазах у девушки

 Черноморский день...

Это просто так.

Сегодня (ура!!!) получили телеграмму от папы. Первая весточка из Кашина. Наконец-то!

Вчера было воскресенье. К часу пошла в читальню, взяла Игоря Северянина. Пишет красиво, но как-то неодушевленно. Его стихи, как запах цветов. Хорошо, а в душе ничего не остается. Впрочем, может быть, только мне так кажется. Вспоминала своих. Люблю же я их всех!

В субботу была на «Чародейке». Пожалуй, еще ни одна опера не оставляла такого сильного впечатления. Основную роль вела Кашеварова. Чудесная артистка! Голос сильный, красивый, гибкий какой-то. И играет прекрасно, и сама интересная. Да все нравятся: и Орлов, и Маньковская, и Фрейдков, — все.

В классе начали по курсу литературы изучать Маяковского. Я рада.

10 января

Что-то сейчас дома? Я во сне каждый день там бываю. Увы, только во сне.

17 января

Почему-то вдруг вспомнился седьмой класс. Лица, отряд и все. Как далеко это! Я помню обиду, жуткую, до слез, когда мы выбирали председателя отряда. А теперь даже жаль, что все это уже прошло. Сейчас скучно. Да нет, я не знаю. Я вообще медленно, но верно изменяюсь, прогрессирую, так сказать, в худшую сторону. Папа говорил так: катишься по наклонной плоскости. Отрадное сознание! Но факт. Я сама это знаю. Раньше я и училась лучше, и читала больше, и лучше разбиралась во всем, и вообще была лучше, а теперь... Вот, наверное, поэтому и мир теперь кажется серее, хуже. А кроме того, за последнее время я стала, — ну, как бы это сказать... Появилась привычка к анализу людей. И в каждом находятся такие слабые местечки, такие черточки, которые позволяют мне чувствовать свое, пусть внешнее, превосходство. А людей, в которых я не нахожу таких черточек, очень мало. К ним я отношусь с большим уважением. Например — Вера Александровна, Романович, Яков Платонович и еще немногие. Но чего же ради я расфилософствовалась вдруг на эту тему? Ладно.

24 января

Ну вот, только обжилась в Молотове, привыкла к нему, кое-что даже полюбила — и уезжаем. Третьего дня, в четверг, у меня болело горло, и я не пошла на военное дело. Вдруг приходит мама, чем-то ужасно взволнованная. Оказывается, из Кашина прислали за нами человека, литер и вообще требуют нас домой. Мы с мамой долго не знали, на что решиться, уже совсем было решили остаться здесь, но все-таки едем. А мне уже жаль оставлять все, к чему успела привязаться: город, школу, «читалку», каток, театры, Люду, — все и всех. Ужасно жаль!

31 января

Опять в дороге. Все-таки уехали. И сразу все молотовские радости стали казаться маленькими.

4 февраля 1942 г. Дома.

Не знаю, с чего и начать. Боже мой! За что? За что такое несчастье? Нет слов. Я не знаю. Умер Мишка. Родной, любимый... Умер от ран. И никогда, никогда я не увижу его. Никогда! Конец, всему конец. Нет, не могу...

9 февраля

Теперь, когда и уже немножко привыкла к мысли о своей потере, могу писать. Не меньше стала боль, но как-то ушла она в глубь сердца. Приехали домой мы 4 февраля в 6 часов вечера. Папа встретил нас на вокзале. Я была так счастлива тем, что, наконец, приехали домой, тем, что скоро увижу своих любимых подруг. Я никогда не забуду того почти физического ощущения страшного холода внутри, когда папа сказал: «Миша Ушаков... его не стало. Он умер от ран...» Боже мой! Никак я не могла осознать этого сразу. Я плакала. Но разве слезы могут выразить всю боль? Пошла к Прасковье Васильевне. Никогда не забыть этого вечера. Я переступила порог и упала ей на шею со слезами. Мы обе плакали и говорили только о нем. Только о нем. И всю ночь.

Я вспомнила все-все, что касалось его. Помню всю историю нашей любви, начиная с апрельского вечера и кончая последней вечеринкой, — все-все. Помню его слова, когда он говорил: «Я люблю тебя. Что для тебя сделать, говори, я сделаю все — возможное и невозможное».

И никогда уже не повторит он этого. Помню, как в те вечера, когда мы оставались вдвоем, нам бывало так хорошо, так хорошо, что мы молчали, молчали по целым часам и слушали чудесную музыку внутри себя. Тогда он говорил: «Почему я не умею плакать, я готов заплакать от счастья». Дивные, никогда не забываемые минуты! В одну из таких встреч он сказал мне свою тайну, которую, кроме меня, не знает никто на свете. А я... я же тоже любила его. И страдала сама, и причиняла ему жестокие страдания. Сколько мелких, ненужных неприятностей сделала я ему и сколько крупных огорчений. Он тогда обещал прислать мне стихи, которые он написал для меня, и не прислал. А может быть, и послал, да они не дошли до меня.

От него остались у меня две фотографии, на одной из которых надпись: «Любимой», ключ, бронзовый цветок да прядь волос, черных и мягких. Его волос. Вот и все.

И никогда, никогда уже не увижу я его, не поцелую, не почувствую его рук, таких сильных и нежных.

Умер он в 11 часов 50 минут 31 декабря. Десять минут не дожил до Нового года. А я в это время как будто чувствовала. Там, на вечере в 3-й школе, где-то в глубине души жила жуткая тоска.

Нет Мишки. Моего Мишки! Нет и никогда не будет.

Возможно ли это?

10 февраля

Как будто легче стало после того, как записала здесь обо всем этом.