Кандидат от «Разумной России»

После пафосного завершения съезда Мак хотел уехать в гостиницу, немного посидеть с друзьями, перекусить, взять сколько-нибудь пива, а потом пойти в номер и выключиться до утра, а то и до полудня.

Ладно, физическая усталость. Поспать в течение предыдущей ночи всё-таки немного удалось, дело привычное, минут по пятнадцать в мягком кресле, особенно если после этого сразу кофе или честный чай — революция там или переворот, а буфеты и бары работали бесперебойно. Но кресла в зале именно на эргономичность никто не рассчитывал, не было тогда такого слова, и уже порядком всё ломило. Или советские партийные функционеры были особой закалки, съезды КПСС длились не меньше пяти дней, или так специально было рассчитано?

Но в гардеробе его перехватил Батюшков. Он выглядел таким же не выспавшимся, как Мак — они удовлетворённо отметили это друг о друге, проходя мимо зеркала. Но, как это с ним неоднократно бывает, его вовремя осенила замечательная идея — собрать тех своих учеников, кто соберётся, и перетереть отдельную тему. Каким образом Мак попал в ученики, было не очень понятно, но тем интереснее. Участвовавших в съезде выпускников обнаружилось двое, примерно ровесницы Мака. Он их знал ещё по первым годам программы «Новое поколение», Маша Балашова и Лера Брюсова.

Теперь Мария Николаевна была кандидатом исторических наук, руководителем лаборатории реконструкции генеалогий, в Историко-архивном институте РГГУ, вокруг которой уже давно сформировалась по всей стране ассоциация историков-архивистов, занимавшихся, хотя бы в свободное время, сходными вещами. Валерия, категорически настаивавшая, что в её профессии отчеств не бывает, тоже по основному образованию историк, руководила PR-агентством в Новоструйске, чередуя работу на выборах с честной и нечестной коммерческой рекламой, чтобы почистить карму, вкладывала часть доходов в социальную рекламу и благотворительность. Как руководитель благотворительной организации в свободное от бизнеса время, на съезде и оказалась.

Остальные, кто был в Москве, договорились собраться в течение часа в каком-нибудь кафе на Арбате. Естественно, не в «Праге», её по старой памяти, с дожившими друзьями своего отца, кто собирался там ещё в студенческие и аспирантские годы, при позднем Сталине и раннем Хрущёве, с их учениками и учениками их учеников, и конечно же, со своими учениками, на сегодня оккупировал Снеговицкий.

Мак даже подозревал, что старший Снеговицкий и его не дожившие друзья улыбаются с того света. Радуясь, что диктатура интеллекта, о которой они мечтали ещё во времена Пражской весны, ради которой некоторые выходили на площадь, а многие подписывались под петициями, понимая, что рискуют если не свободой, то карьерой, хотя бы брезжит на горизонте. И младший, как и его друзья, это чувствуют, то-то к концу съезда — а ведь они тоже не имели возможности отдохнуть, и явно не только в последнюю ночь — они все помолодели лет на двадцать, перестали играть в серьёзность и начали рассказывать старые байки.

Но в квартале от «Праги» расположился «Шинок», процветавший, независимо от перемен в российско-украинских отношениях. Имеющий репутацию, по меркам центра Москвы, недорогого и не шумного. Украинские друзья Мака говорили, что там и с национальной кухней всё в порядке, не хуже, чем в Киеве. Батюшкову было всё равно, где. А Маше и Лере было любознательно. Кстати, они настояли, что если уж Мак просит, чтобы его не называли Максимом Станиславовичем, то и они просят, одно поколение до старости, говорил ещё в те времена Богоявленский, друг для друга мальчики и девочки.

Договорились. Договорились же, что по отношению к младшим держат себя строго, это поколение ещё ничего толком своего не сделало, а вот усвоило, как быть амбициозными, и с правильной интонацией заявлять, что у них рекордные жизненные стратегии. Пока договаривались, Батюшков где-то потерялся.

Догнал уже на выходе из Кремля, и тут же сказал:

— Слеза комсомолки! Редкая вещь в наше время! Ну, выйдем, и немедленно выпьем!

Вышли.

О коктейле «Слеза комсомолки» помнили все, только рецепт, конечно, был не совсем тот, что у классика, просто приличный вишнёвый ликёр, с изображением комсомолки на фоне вишнёвого сада, видимо того самого, который свели ещё при Чехове, наверно, от того комсомолка и плакала, изучая курс родной литературы.

Но Батюшков был прав. Как бы Мак не относился неоднозначно к литературному наследию Венедикта Ерофеева, но его персонажа, который смаковал «Слезу комсомолки» в электричке и так ни разу, живя всю жизнь в Москве, не видел Кремля, стоило вспомнить.

— И немедленно выпил! — Сказала Маша, глотнув.

— И длинное многоточие, чтобы московские интеллигентные барышни случайных слов не прочитали, — добавила Лера, глотнув.

Постовые из оцепления смотрели на них в некотором недоумении. С одной стороны, распитие, на улице, и прямо в центре столицы, злостное нарушение. С другой стороны, все телеканалы передавали, что в Кремле сейчас договариваются о чём-то важном, а о чём, не передавали. А эти только что оттуда, может, уже договорились, что можно, только до управления внутренних дел приказом ещё не довели?

К тому же никто не отменял вчерашний приказ, следить за внешним периметром, на предмет потенциальных сепаратистов и террористов.

Когда уже проходили через Александровский сад, один лейтенант подошёл и сказал тоскливо:

— Мужики, закурить не будет? А то торчим тут в оцеплении, тоскливо уже. Никто не нападает, чего, спрашивается, торчим? А в магазин не сбегать.

Закурить нашлось у Леры, лейтенант решил, что сейчас не до жиру, и дамская тонкая с фиалковым запахом сойдёт, был бы никотин. Потом лейтенант сказал совсем уж доверительно:

— Мужики, я же вижу, что у вас есть, я бы тоже с вами с удовольствием… Но на посту, совсем нельзя.

Лейтенант был за два метра ростом, с постовым такого роста, как известно, спорить запросто не просто. Батюшков вынул из-за пазухи недопитую «Слезу комсомолки».

— Можете не оформлять как взятку на посту, если докопаются, оформите как реквизированное. Знаю, сам служил в охране, как это бывает тоскливо. Между прочим, проверено, выхлопа не даёт.

В глазах лейтенанта читалось: «Спасители!»

В качестве бартера, их даже с мигалкой довезли до пешеходной зоны Арбата. Хотя идти, по московским меркам, совсем рядом, дольше было бы по переходам в метро от Боровицкой до Арбатской, но тротуары были запружены, на проезжей части сейчас тоже, многие из Кремля выезжали своим транспортом, так что мигалка в итоге не помешала.

 

В «Шинке» Батюшков себе взял запотевший графинчик и апельсиновый сок, предложил присоединяться, сказал, что ради праздничка проставится. И стал медитировать над меню, ради антуража напечатанного только по-украински и по-английски, а по-украински — ещё и каллиграфией времён Богдана Хмельницкого.

Как положено в любом шинке, в меню была не только очищенная, но и перцовая. Мак решил, что сейчас уже немного можно. Особенно под борщ. Борщей в меню было одиннадцать, Мак выбрал львовский. Ну, и потом под что-нибудь, что можно размеренно и вкусно жевать, можно ещё.

Молодёжь собиралась постепенно. Их Мак если и видел, то мельком. В основном недавние выпускники гуманитарных и экономических факультетов, менеджеры, кто-то — аспиранты.

Среди аспирантов — ни одного историка, даже ни одного психолога, все по правоведению или количественной социологии. То есть с младшими даже профессиональный разговор не поддержать — разве что Лера заинтересовалась некоторыми актуальными московскими трендами, которые исследовала одна девочка с яркими, почти кошачьими, глазами. Менеджеры тоже были скучные, в основном низовое звено в крупных сетях, но, конечно, с перспективой на карьеру.

— В таких случаях я жалею, что не курю, — сказала Маша Маку, — но давай, сделаем вид и выйдем?

На улице она пояснила:

— Сказать такое вслух — будет обидно и учителю, и ребятам. Он не виноват, что такое поколение, и они, в общем, не виноваты. Но ты посмотри — ни одного собственного проекта, ни одной собственной идеи, кроме разве что этой, похожей на кошку!

Как раз тут Лера с этой девочкой вышли, именно с целью покурить. И продолжали разговаривать, используя очень специальную терминологию, но одно было понятно из их разговора — юные москвичи, конечно, уже давно не хотят учиться разным скучным вещам. Но они уже и не хотят просто так развлекаться, в свободное от работы время. Они хотят научиться превращать в развлечение и работу, и учёбу, и повседневность.

— Это к вопросу о перспективных проектах, — сказала Маша.

Мак не очень понимал, что здесь перспективного, но на всякий случай себе отложил, с тем, что контакты девочки надо бы взять, на всякий случай.

Когда вернулись, собравшиеся как раз разливали и говорили за любимого учителя.

Когда чокнулись, Батюшков поблагодарил всех собравшихся, а потом, после паузы, завёл удивительную тему:

— А вот теперь пора выяснить, кто чему на самом деле научился. Что на носу выборы — все уже понимают?

Оказывается, не все, некоторые, как выяснилось, даже к новости, что у нас теперь нет президента, отнеслись как к не очень остроумному фейку, пожали плечами и решили, что у некоторых шутников первое апреля перекочевало на первое января.

— Президентские назначены на весну, и уже примерно ясно, что там будет происходить. Но это не очень важно, последние события показали, что регионы не смотрят уже особенно на Москву, настроены решать свои проблемы сами. И что местные сообщества, которые раньше как бы сидели в подполье, теперь заявили о себе во весь голос. Поэтому самое интересное будет происходить в регионах, и, может быть, даже не в региональных центрах.

— Самое интересное? Для кого? — Удивился кто-то.

— Ну, как минимум, для тех, кто не собирается осесть в Лондоне или Сингапуре. Кстати, Владик, не маленький же уже, как-нибудь определись, я уже устал от твоих писем с вопросом, куда лучше уехать.

Владик употребил внеочередную, демонстрируя преданность, сказал:

— Раз Учитель говорит, что самое интересное — в регионах… А не в Лондоне…

— И не в Сингапуре, — с некоторым ехидством добавила Маша. — Я правильно поняла, что…

— Правильно. У нас есть шанс вернуться. Не в смысле — снова осесть в Сибири, а в смысле — вернуться и показать: за что ненавидели шестнадцатилетних школьников, что они это умеют, а взрослые дяди и тёти в администрации это не умеют, а меня — за то, что я умею и имею наглость этому учить — без этого теперь не обойтись.

— Война, дубль два? — Спросила Лера.

— Именно что. И, помните, это ваша война. Тем, кто на себя тогда удар принял, и не сдался, теперь снова в строй. Извините, что я так… Но когда я сессии начинал, словами, что в стране, и во всём мире, идёт война невменяемых против вменяемых, все же были согласны, что лучше становиться вменяемым меньшинством!

Все согласились. Теперь уже налили все, и выпили за вменяемость. Что интересно, никто не пьянел, наоборот, казалось, трезвели от морока московского менеджмента и карьер, хоть бы даже и в науке.

— И всё, хватит сидеть по уютным норкам, мы сколько говорили про культуру-свёрток, пора уже развернуться! Я Максима почему позвал? Извини, что без отчества.

— Да самое то. Отчество я обычно в своей лаборатории на ключ запираю.

— Вот-вот, молодой доцент, историк, мог бы спокойно сидеть в своей лаборатории, заниматься потихоньку со студентами играми в давнее прошлое — или я твоих последних статей не читал — а тут вдруг вся эта гаражная история, и с таким резонансом. Или этот ваш, Сергей, тоже спокойно копался бы в своей математике, математике же всё равно, в Сибири она, в Кембридже или в Сингапуре, в Сингапуре теплее, а нет!

Молодёжь полезла в планшеты, выяснять про гаражную историю. И, по мере выяснения, начала смотреть на Мака не как на приглашённого учителем гостя — водилась за ним манера приглашать на такие встречи очень странных гостей — а как на гуру, который вот прямо сейчас сообщит откровение. Маку стало смешно.

— А Вы, Саш Толич? — Спросила Маша. Привилегированным ученикам было разрешено называть мэтра вот так, ещё тогда, на первых сессиях в Сибири.

— А у меня теперь здесь война, доказывать, всяким старым песочницам и молодым карьеристам, вот всё то же — надо подростков включать в решение реальных задач, хотя бы в режиме исследования и аналитики, а не через всякие игрушечки и бантики. Я вот на Мака сколько ворчал, распыляется, серьёзный же историк, а вот с какими-то подпольными музыкантами и чуть ли не хоббитами возится, так всю их тамошнюю, так сказать, революцию эти музыканты и хоббиты сделали, вместе с какими-то кузнецами, цветочниками…

— Ну, не хоббиты уже, подросли, теперь у нас ролевое движение очень серьёзное. Вы же явно репортажи смотрели, чего стоили наши дворники и цветочницы.

— О! А я сперва их за чистую монету принял! Так это всё было…

— Человек, который умеет аутентично сыграть эльфа — на полигоне, не в театре — очень хорошо держит ролевую задачу, и для него что ОМОН метлой выметать, что бабушкой-цветочницей… Вот кузнецы были настоящие.

— О! Так тем более, вот, берите пример, это тогда делали ставку на убеждение, на спор, но с теми ещё было о чём спорить. А этим действительно надо сказать — как вот в Белоярске сказали — выметайтесь и не топчите цветы!

И тут же сменил контекст:

— Маша, у тебя сейчас, как? В плане семейной жизни? И вообще?

— Муж ещё месяца четыре в Париже, роется в архивах белой эмиграции. Понятно же, что такие гранты не каждому, и не каждый день, достаются. Сын здесь, но я что-то, чем дальше, тем больше, хочу его на всякий случай к родне в алтайскую деревню отправить. И здоровее будет, чем от нынешней московской экологии, и случись вдруг что, там в гражданскую войну точно будет проще выжить, чем здесь. А вообще — надоело киснуть, по генеалогиям машинка заведена, вернуться в тот сюжет, детство вспомнить — самое то было бы.

— Валерия?

— А я что? Сами же знаете. — Лера чуть загрустила, потом воспряла. — За пятнадцать лет к такому привыкнуть можно. А мой бизнес можно и не только в Новоструйске спокойно разворачивать,

Видимо, здесь была какая-то личная тайна, о которой можно было сказать только лучшей подруге — и это сразу было видно, Маша тут же слегка прижала Леру и налила, но пить пока не стали — и Учителю. Не более.

Мак право на такого рода тайны уважал — у самого была, да и молодёжь сваливала.

— Кто ещё в деле? Заметьте, дальше будет страшная государственная тайна. И кто заведомо не в деле, или кто пока не решается, прошу пересесть за свободный столик. И обсудить что-нибудь другое, желательно, громко. А кто здесь остаётся — так значит они подписываются по уши, от и до, покинуть свою очаровательную обустроенную норку и крупно вляпаться. Как я в своё время.

Кроме Мака и «девочек», бывших на съезде — которые, кажется, ещё там приняли решение, что нужно вляпаться, но ещё не поняли, во что — остались Владик и та самая барышня-социолог с глазами, как у кошки.

Батюшков отлучился по естественным делам, а позже выяснял, у кого есть нормальная, а не дамская ароматизированная, сигарета — курил он редко, но всегда вспоминал, как тырил отцовский «Беломор», ещё когда его отец был директором сельской школы — и ему хотелось сходных ощущений, и вышел сжечь сигарету по назначению.

Видимо, хотел окончательно сосредоточиться, поскольку категорически отказался от всех предложений составить ему компанию.

За это время Владик — Владислав Кулаков — пояснил, что он не абы какой-нибудь менеджер, а руководитель отдела крупной фирмы, занимающейся автоматизацией всего на свете, от систем городских светофоров до сопоставления баз данных словесных портретов с лицами, мелькающими в толпе на камерах видеонаблюдения. И что как руководитель оравы программистов, он вошёл во вкус искусства пасти котов настолько, что когда все приличные программисты разбежались, остались серые мышки, для которых барабанить по клавишам — своего рода раздражитель, включающий центр удовольствия — ему стало скучно. Потому он и спрашивал, Лондон или Сингапур. А тут какая-то авантюра, и пасти котов явно придётся, значит, скучно не будет.

А барышня представилась как Вероника. Сказала, что как любая нормальная кошка, отзывается и на Вера, и на Рони, и на Ника. А фамилия у неё вообще мерцает, разве что в официальных документах она записана как Демьянова, но ей это совсем не нравится. Почему — личное дело, ей столько не выпить, чтобы об этом рассказать. И вообще, как писал БГ, если мы те, про кого был написан наш паспорт…

В аспирантуре её тему никто не понимает, даже руководитель, интерес руководителя, кроме плановых цифр — актуальные темы, ими тоже отчитываться нужно. Так что поговорить не с кем, а материал приходится изыскивать на свой страх и риск, самой стоять у метро с анкетами или немногочисленных энтузиастов из студентов подряжать.

 

Батюшков вернулся.

— Официальные новости вы про это ещё прочитаете. Не раньше, чем праздники закончатся, но это точно будет опубликовано. В нескольких регионах губернаторские выборы проводятся одновременно с президентскими. Почему национальные окраины, решившие тряхнуть стариной и вспомнить сепаратизм — там любому первокласснику ясно, прежняя власть не оправдала, а вот почему некоторые как бы благополучные, вроде Хягас, вроде нашей Каменской области — про это в официальных сообщениях никто не скажет.

— А почему, — удивилась Маша.

— А потому что поверх морды хоть иногда лицо надо надевать! — Весело сказал Мак. — Я не знаю, что там у Снеговицкого, на закрытом совещании, было, но есть же официальная статистика, в регион, который прежде обеспечивал всю Сибирь сравнительно дешёвым мясом и мукой, теперь вкладываются приличные деньги, а мосты падают, больницы и школы не строятся, те же мясо и хлеб чуть ли не вдвое дороже, чем в Белоярске и Новоструйске — как пел Высоцкий, где деньги, Зин?

— А у Снеговицкого про то и было, мы очень детально прошлись. Конкретно в Каменской области — около ста объектов, в которых заморожены очень приличные инвестиции. Заморожены, потому что деньги вдруг резко кончились, подрядчики обанкротились и так далее. Мясо? А оно почему такое дешёвое было? Племенной скот потихоньку резали. Зерно? Да, растёт у нас лучше, чем по другим регионам Сибири. Кто бы ещё новые зернохранилища строил, чтобы не гнило лучше, чем по всей Сибири. Я статистику по грызунам случайно глянул — есть и такая — наши мыши и суслики самые наглые и откормленные.

— То-то мне нынешний губернатор такого наглого суслика напоминал, — сказала Лера. — Тот, который с нами воевал, хоть на хорошо откормленного хряка походил, а я всё тогда проходила по магазинам и думала, вот у меня сейчас нет денег на бекон, а его бы на бекон построгать, наверно, не хуже английских хрюшек к яичнице бы случился. Официант, глазунью с беконом! Не надо в общий счёт, считайте в мой личный. Вот, преуспевающий менеджер удовлетворяет мечты своей голодной юности!

— Мне бы тоже кусочек от этого хряка, — Маша пролистала меню, — свиную отбивную, их же умеют хорошо отбивать?

— Вряд ли кто их так хорошо умеет отбивать, как моя тётя, у неё и хрюшки-то свои, под Полтавой, не то что этот комбикормами откормленный офисный сброд, мяконькие. Мне тоже, только учтите, если не так будет — напишу жалобу в украинское посольство.

— Ну, хватит удовлетворять свои голодные юношеские мечты, — сказал Батюшков, он-то их давно удовлетворил, — пока официанты суетятся, у меня к вам такой тайный вопрос — кто готов идти на губернаторские выборы?

Секундная заминка, и Маша сказала:

— Ещё тогда, после истории с анализом экономической ситуации в области, я смотрела этому хряку глаза в глаза, и думала — а я ведь больше знаю про область, чем ты, чем я не губернатор! Маленькая была тогда, в шестнадцать-то лет!

— Я ведь тоже тогда на него смотрела и думала — экий ты неразумный, тебе бы нас на свою сторону привлечь, мы бы расстарались, ан нет, как Карабас, с кем на старости лет воевать вздумал!

— Замётано, — сказал Батюшков. — Ясно, кто кандидат, а кто — начальник штаба. И кто — основные сотрудники. И кто — главный консультант. Максим, я понимаю, у тебя в Белоярске сейчас своей мороки выше крыши, но если что, поможешь же?

— О то ж! За идею да в рамках бюджета… Но мы же не уточнили, от кого? В такой неразберихе, когда в бой ринутся слоны и носороги, Мария Балашова из одного из московских университетов — как самовыдвиженец — несерьёзная фигура?

— В самом деле…

Сама по себе фигура у Маши была серьёзная. Такие девочки всегда в подростковом возрасте стесняются своей полноты, но потом, когда гормональная буря заканчивается, и приходит понимание, что спорт придуман не только для рекордов, но и для поддержания себя в тонусе, становятся вполне гармоничными, не то что эти офисные фитюльки.

— На то у нас и было тайное совещание… У Снеговицкого есть один бренд в рукаве. Зарегистрированное политическое движение, естественно, не от его имени. Он когда-то это придумал для ядерщиков и космоса, когда те поняли, что им интереснее на весь мир работать, по некоторым направлениям наши технологии на пару шагов и Штаты, и Европу опережают, им не хочется воевать. Понятно, чьи деньги могут за этим движением стоять. И — средний бизнес, строители, дорожники, по регионам, кого больше всего эти коррупционные схемы госзаказа мяли, кто мог бы сделать чуть дороже, но значительно лучше этих прикормленных фирм, но всегда выходило, что чуть дешевле, а через полгода ещё и на ремонт тратиться нужно.

— Не «Пегас», надеюсь, — спросила Лера. — Уж больно они на последних выборах как-то…

— Да вы что! Этот бренд на больших выборах ещё не светился. Его обкатали на нескольких муниципалитетах, в основном, закрытых. Ну, те самые, ядерщики и космос. Неплохо взлетело! Жаль, федерация тогда не в ту сторону смотрела. Или не жаль? Что, оказывается, системные отрасли экономики, не сырьё и переработка, а те, гордость советского прошлого, в оппозиции.

Тем временем принесли отбивные. Действительно хорошо отбитые. И хрюшка, во всяком случае, без тех привкусов, которыми чреваты полуфабрикаты в супермаркетах.

— Разумная Россия? — удивился Мак, — да, мне друзья из Златодолинска рассказывали. Это красиво было. Так это его?

— Родовое наследство. Его отец хотел создать такую партию, ещё когда Гайдар пытался создать самоорганизующуюся либеральную Россию, а все остальные приватизировали кто до чего дотянется, в порядке самоорганизации и либеральных ценностей. Потом законсервировали, то стабильность, то патриотизм… А теперь ко времени пришлось. И вообще — я напомню, кто у вас в Златодолинске главный.

— Ядерщики, конечно. Новый тип топлива для реакторов. Я не физик, но что-то мне объясняли, про то, что ни в Америке, ни в Японии такое не умеют.

— Именно что. Так что, будет у нас кандидат от «Разумной России», Мария Николаевна Балашова, по Каменской области?

— Будет, конечно! Ой, хорошая отбивная! Налейте, Саш Толич, назвался груздем, так сказать… А груздями мы, кажется, ещё тогда, в шестнадцать, назвались, только кузова подходящего не было. Кстати, не заказать ли груздей? К перцовой — не знаю. А к очищенной — в самый раз бы, по-нашему, по-сибирски.

Грузди нашлись быстро. Самые те, со слезой, со сметаной, с веточками укропа.

Налили, чокнулись, закусили. И к перцовой грузди неплохо пошли. Главный козырь правильного груздя — он мягко проныривает в желудок, вслед за порцией выпитого. И превращает потенциальный пожар в мягкое чувство теплоты.

— Ну, за окончательный успех нашего безнадёжного дела! — сказала Лера, её поддержали.

Отбивная была чуть хуже, чем тётя Галя умела, но, кажется, дело именно в том, что хрюшка на комбикормах взрослела и воспитывалась. Мак даже потребовал книгу жалоб и предложений и написал: хотите правильную украинскую свинину, звоните на ферму Гуртовенко, что под Полтавой, ведите переговоры. Написал телефон секретаря, электронную почту, даже вручил книгу открытой официанту, ткнув пальцем в запись.

Но пора было уже в гостиницу, пока алкоголь и бессонница не взяли своё, переговорить с друзьями. Каре уже должны были просигналить, чтобы выкупала забронированные билеты на вечер завтра, поэтому день можно было спокойно посвятить не политике, а московскому зоопарку. Для чего стоило и выспаться — пространство большое и разнообразное, придётся много ходить и часто стоять.

Мак вызвал такси — усталость уже начинала сказываться — рассчитался наличными гривнами, оставшимися от Киева (а в меню цены указывались именно в гривнах, текущий курс гривны в отношении рубля, доллара и евро указывался в плакате на стене), церемонно со всеми распрощался, попросил держать его в курсе.

— Вот ещё, не держать! — Рассмеялся Батюшков. — Теперь уже хочешь, не хочешь, а будешь в курсе, и ещё жди на завтра сюрпризов!

 

В гостинице ещё хватило сил поделиться новостями с Сергеем и Катей, ответить на самые недоумённые вопросы Жанар — в Казахстане всё же всё совсем по-другому, и таких резких смен галса, даже с учётом степных ветров, не бывает.

Сергей и Катя уже успели чуть вздремнуть, принять ванну, привести себя в порядок. Далее математик Каменев и биофизик Берембаева собирались посидеть в компании немногих оказавшихся на форуме академических учёных. Просто напомнить себе, что наука, вообще-то, вне политики. И напомнить другим, что наука — не только способ удовлетворения личного любопытства за казённый счёт и не только производительная сила, но и даже в самые смутные времена — оплот рациональности и здравого смысла. А культуролог Китежанина пошла на сборище, в котором участвовали представители нескольких ассоциаций молодых родителей, таких же, в основном, как она, многие — с хорошим гуманитарным образованием, многие — с собственным педагогическим опытом. Все — с пониманием того, что любить детей и отдавать их в эту систему есть, как гений и злодейство, две вещи несовместные.

А Мак решил, что всё, хватит, в душ и спать. Много спать.

Правда, пока он был в душе, ему звонил Батюшков. Мак позволил себе роскошь перезвонить, уже лёжа и накрывшись одеялом.

— Что опять, — несколько лениво спросил он. Спать хотелось уже неимоверно.

— Снеговицкий звонил. Хочет приватно с тобой встретиться. С тобой и твоей компанией, пока вы не улетели.

— Завтра то есть.

— А не сейчас?

— Во-первых, человеку, то есть мне, иногда нужно спать. Тебе, кстати, тоже рекомендую. Во-вторых, у моей компании есть планы на ближайшие два-три часа, не включающие в себя никакую политику. И планы на ночь, подразумевающие Снеговицкого разве что во сне.

— В самом деле, кажется, ты прав, — Батюшков откровенно зевнул в телефон. — Человеку иногда нужно спать, мне вот и жена только что напомнила. Где, когда? Важно, характер разговора такой, что в каком-нибудь людном месте и без прослушек, ты такие знаешь?

— Я в любом случае в зоопарк завтра собирался. Если встретимся в обезьяннике — какие бы прослушки не стояли, хоть бы даже и шпионские программы на сотовых, Сергей говорил, теперь такое тоже попадается, в основном доблестным сотрудникам придётся расшифровывать речь шимпанзе, гиббонов и разных прочих горилл.

В итоге порешили, завтра, в обезьяннике, в двенадцать. Маку снились московские эксперты и политики в шкурах гиббонов и шимпанзе, честно строящие гримасы перед публикой или скачущие по клеткам, в обмен на честно заработанные бананы.

 

 

Здесь — зоопарк.

 

Я же внимательно про ваши дела все репортажи смотрел. Кстати, поинтересуйтесь, что за Аннушка с маслёнкой, которая всё информационное сопровождение этого дела устраивала. Лера, в твоём профессионализме я не сомневаюсь,

 

Навалилась беда, как на огонь вода…

…Он верил, что Мойра дождётся, пока закончится урянхайская эпопея.

Оказалось даже, что практически в те минуты, когда в Кызыре заканчивался митинг. Ира сказала — мама, я, кажется, задыхаюсь.

Сколько-то времени ещё, захлёбываясь, кашляла. Лёгкие отключались.

Инесса Сергеевна сколько-то времени ещё обнимала дочь, как в младенчестве, пыталась дышать в синхрон.

В итоге Ира набралась сил, сказала:

— Мама, это конец, знаешь, это не так страшно, как кажется. Позвони отцу Виталию, вдруг успеет? Я Творца уже почти вижу. Мама, передай спасибо Саше Горностаеву, скажи, что не я виновата, что у нас молодые Горностаевы не родились. Спасибо другим я уже в сети написала, кто с нами работал. Пароль я на всякий случай Диме дала, если будут на страницу писать.

Продолжала дышать, судорожно.

Отец Виталий успел, с елеем и чашей причастия.

Прочитал всё положенное.

После причастия Ира ещё сконцентрировалось, было видно, насколько бьётся грудь, вырабатывая последние остатки лёгких.

— Мама, спасибо за жизнь. Прости, не всё…

И уже лёгкие заканчиваются. Человеку должно быть больно, очень больно, но лицу почему-то радостно. Инессе Сергеевне тоже очень больно, но тоже почему-то радостно.

 

Переговоры и перестановки

Замысел школы

Глубокий поиск

Москва.???

Игра.

Подвиги Алёны. В частности, очень достоевская сцена объяснения с прежней первым заместителем министра, которую Алёна очень уважает по рассказам старших товарищей, но которую вынуждена отправить на покой в связи не просто с её зацикленностью на ситуациях 2000-х годов, но, самое главное, за упорную неготовность актуализировать и реализовать свои тогдашние доблести в новой ситуации.