Встать на ноги, воспринимается как еще одно проявление

упадка и слабости.

Поэтому главным направлением ответа на вызов исламского

радикализма должна быть не ставка на «правильный» ислам (хотя,

безусловно, пророссийских мусульманских лидеров необходимо

поддерживать последовательно и эффективно), а возвращение

государства как инстанции справедливой силы и поощрение тех

социальных слоев, которые ориентированы на модернизационные

процессы и не видят себя в фундаменталистском проекте.

В связи с этим, непродуктивна уступчивость государства по

отношению к той эскалации требований, которая задается «спиралью

исламизации» (строительство новых u1084 мечетей в центрах больших городов

немусульманских регионов, разрешение на ношение хиджабов в

официальном / публичном пространстве, легитимация «судов шариата» в

той или иной форме и т.д.). Эта уступчивость воспринимается как

«зеленый свет» дальнейшей исламизации, о чем можно судить по многим

заявлениям лидеров и симпатизантов ваххабизма. Т.е. это типичный

пример т.н. «провокации слабостью».

То же самое можно сказать о популярной идее «диалога»

представителей государства с представителями ваххабитского

направления ислама. Если светский тип правления и светское государство

не признаются ваххабизмом в принципе, то пропадает сама почва для

переговоров.

3. Неэффективность этнорелигиозной политики государства связана

также с несовершенством законодательства и правоприменительной

практики.

«Антиэкстремистское» законодательство, формировавшееся с начала

нулевых годов для противодействия этнорелигиозным угрозам (в 2002 г.

был принят закон "О противодействии экстремистской деятельности" и в

46

связи с ним инициирован целый ряд поправок в другие законы),

критикуют с двух прямо противоположных позиций. Одни говорят, что

оно недостаточно жесткое и не позволяет применять эффективные

санкции к лицам и организациям, представляющим серьезную

общественную опасность (по сути – объявившим войну государству и

обществу). Другие утверждают, что оно избыточно репрессивное и

постоянно генерирует череду несправедливых приговоров и абсурдных

запретов. Как ни странно, правы и те, и другие. Условно говоря, те

санкции, которые предусмотрены по т.н. «антиэкстремистским статьям»

(ст. 280, 282 УК и др.) – это «слишком много» для вольнодумцев и

нонконформистов разных мастей и «слишком мало» для фактических

пособников терроризма. Больше того, реальная опасность и

общественное неприятие преступных действий по поддержке и

организации криминально-террористических сообществ микшируется

тем, что они ставятся в один ряд с «мыслепреступлениями__________» или

оппозиционным гражданским активизмом. К сожалению, само понятие

«экстремизма», применяемое в качество общего знаменателя и к

«другороссам», перешедшим дорогу местной власти, и к вербовщикам

Доку Умарова, этому только способствует. По сути, оно становится

неявной индульгенцией для по-настоящему опасных движений и

общественных сил.

В этой связи, и законодательство, и, главное, правоприменительную

практику необходимо решительно и последовательно развернуть в

сторону противодействия не экстремизму как таковому, а

Экстремизму, системно связанному: А) с инфраструктурой террора,

Б) с организованной преступностью. Из огромного числа

общественных и идейных течений в России, которые можно счесть по тем

или иным признакам «экстремистскими», этим двум критериям отвечает

в первую очередь (и почти исключительно) радикальный политический

исламизм (чем и обусловлено преимущественное внимание, отведенное

ему в настоящем докладе).

В 2008 г. Департамент по борьбе с организованной преступностью

и терроризмом МВД России был преобразован в Главное управление

по противодействию экстремизму (т.н. «Центр Э» МВД РФ). К

сожалению, дело не ограничилось сменой названия – произошла

частичная переориентация довольно влиятельной и профессиональной

структуры на непрофильные функции «политического сыска»

(произвольное расширение круга угроз чревато соблазном

сосредоточиться на том, что проще и безопаснее). После назначения на

пост министра внутренних дел Владимира Колокольцева широко

обсуждался вопрос о воссоздании структур по борьбе с организованной

преступностью под эгидой МВД. Пока этого не произошло. Но тем

47

важнее уже существующим структурам правопорядка и национальной

безопасности не распыляться на противодействие аморфно-многоликому

политическому радикализму, а сфокусировать усилия в средоточии

угроз, где пересекаются и взаимно увязываются: интегральная

антироссийская идеология (ваххабизм / панисламизм); сеть ОПГ и

растущее влияние в криминальном мире; разветвленная и устойчивая

инфраструктура террора.

4. Массовая иммиграция в Россию из государств Средней Азии

является важнейшим долгосрочным фактором, питающим исламский

радикализм на просторах РФ, главным образом – в столицах и

промышленных регионах, в местах повышенной концентрации трудовых

мигрантов. Иммигранты – узбеки, таджики, киргизы и т.д. – легко

находят друг с другом общий язык на почве общности трудовых

интересов, а единство религии служит дополнительным средством

консолидации. В этой среде, учитывая её непростое социальное и

правовое положение, пропаганда ваххабитов оказывается особенно

эффективна. «Бойцы джихада» широко вербуются из среднеазиатских

мигрантов, а некоторые едут в РФ из Средней Азии, уже будучи

убеждёнными ваххабитами, с целью разжечь «пламя джихада» на

российской территории. Это подтверждается раскрытием в последнее

время организаций экстремистов из числа среднеазиатских мигрантов на

территории Поволжья (раздел 2.3). Концентрация мигрантов в Москве,

Петербурге, других крупных городах и их областях создаёт

дополнительную угрозу расширения исламистских сетей.

В связи с этим, необходимо ужесточение иммиграционной политики

на южном направлении. Прежде всего, актуально:

введение визового режима с государствами Средней Азии

(кроме Казахстана как члена Таможенного союза) и отказ от

включения в состав Таможенного союза Киргизии и

Таджикистана (отнюдь не только по причине иммиграционных

рисков – но о других причинах необходимо говорить отдельно);

создание эффективных механизмов контроля на южной

границе (РФ с Казахстаном или на границах общей с

Казахстаном таможенной территории – в зависимости от

позиции Астаны) и депортации нелегалов;

последовательное давление на работодателей,

использующих труд нелегалов и наказание организаторов

нелегальной иммиграции.

48

Конечной целью таких мер должно стать полное прекращение

трудовой миграции в Россию u1080 из Средней Азии, за исключением

репатриантов и отдельных категорий специалистов, точечно отбираемых

рекрутинговыми центрами, которые могут быть созданы в интересах РФ в

регионе.

Сегодня подобные меры – не только вопрос нормализации

общественного развития, но и прямой императив национальной

безопасности. России будет крайне трудно интегрировать в правовое и

культурное пространство страны свой «внутренний Юг». Но если эта

задача будет усугубляться массированной демографической экспансией

«внешнего Юга», она станет абсолютно нерешаемой.

5. Обострение этнорелигиозных угроз в относительно благополучных с

экономической точки зрения республиках Поволжья говорит о том, что

уровень развития региона – отнюдь не главный фактор в вопросах

этнополитической стабильности. Об этом свидетельствует и множество

исторических примеров, как далеких (Квебек, Каталония и др.), так и

близких (в СССР точками «этнического возгорания» стали цветущее

Закавказье и промышленно развитая Прибалтика). Поэтому ставка

федерального центра на экономическое субсидирование республик