А. Н. Комиссарову – как режиссеру «свадьбы» – от нас, участников

 

Принесла случайная молва

Странные, ненужные слова —

Будто прекратился перерыв,

Будто будет «Свадьба» и «Обрыв».

 

Были вы в японских городах,

Восхищенье видели в глазах —

Там кругом японские глаза,

Там кабуки и будра-кудза.

 

Но… Это было, было и прошло,

Вас в «ТУ-104» принесло.

Будем «Свадьбу» ставить и играть —

Опыт есть, и нам не привыкать.

 

Если есть работа, то тогда

Будет с ней и радость и беда.

И мы вам благодарны, как всегда.

 

‹1960›

 

‹К ПРЕМЬЕРЕ СПЕКТАКЛЯ «10 ДНЕЙ, КОТОРЫЕ ПОТРЯСЛИ МИР»›

 

Хотя до Малого и МХАТ-ра

Дойти и ближе, и скорей,

Но зритель рвется в наш театр

Сквозь строй штыков и патрулей.

 

Пройдя в метро сквозь тьму народа,

Желая отдохнуть душой,

Он непосредственно у входа

Услышит голос трезвый мой.

 

Несправедливы нам упреки,

Что мы все рушим напролом —

Картиной «Тюрьмы и решетки»

Мы дань Таганке отдаем.

 

В фойе – большое оживленье:

Куплеты, песни… Зритель – наш!

Ну а агентов Управленья

Патруль отправит в бельэтаж.

 

Спектакль принят, зритель пронят

И пантомимой, и стрельбой.

Теперь опять не будет брони

И пропусков, само собой.

 

И может быть, в минуты эти

За наш успех и верный ход

Нектара выпьют на банкете

Вахтангов, Брехт и Мейерхольд.

 

И мы – хоть нам не много платят —

От них ни в чем не отстаем:

Пусть на амброзию не хватит,

Но на нектар уж мы найдем.

 

‹1965›

 

‹К 50-ЛЕТИЮ К. СИМОНОВА›

 

Прожить полвека – это не пустяк,

Сейчас полвека – это тоже веха!

Подчас полвека ставится спектакль

И пробивать приходится полвека.

 

Стараясь не ударить в грязь лицом,

Мы Ваших добрых дел не забываем, —

Ведь мы считаем крестным Вас отцом,

А также крестной матерью считаем.

 

Таганский зритель раньше жил во тьме,

Но… в нашей жизни всякое бывает:

Таганку раньше знали по тюрьме,

Теперь Таганку по театру знают.

 

Ждем Ваших пьес – ведь Вы же крестный наш,

А крестники без пьес хиреют рано.

Вы помните, во многом это Ваш —

Наш «Добрый человек из Сезуана».

 

Так пусть же Вас не мучает мигрень,

Уж лучше мы за Вас переболеем

И со штрафной Таганки в этот день

Вас поздравляем с Вашим юбилеем.

 

И кто бы что бы где ни говорил,

Еще через полвека буду петь я,

Что Симонов здоров и полон сил,

Так значит, не «финита ля комедья»!

 

‹1965›

 

‹К 50-ЛЕТИЮ Ю. П. ЛЮБИМОВА›

‹1›

 

Вставайте, вставайте, вставайте,

Работник с портфелем и без!

Очки на носы надевайте,

Премьера готовится здесь.

Вперед!

Пусть враг

 

Плюет

В кулак.

Театр наш уже состоялся…

Нам место! Ты, недруг, белей!

И как кое-кто ни старался —

А вот и у нас юбилей.

 

 

‹2›

 

Этот вихрь – местком и все цеха,

Выходные, наш досуг, актив —

Прибирал Любимов всё к рукам

С помощью того же Дупака,

И теперь мы дружный коллектив.

 

Дышит время у имярека,

Дышит бурно уже полвека,

Время! Правильно! Так держать,

Чтоб так дальше ему дышать!

 

Юбилеи традиционны,

Но шагаем – не по стопам.

Все театры реакционны,

Если время не дышит там!

 

 

‹3›

 

Я не знаю, зачем, кто виной этой драмы, —

Тот, кто выдумал это – наверное, слеп! —

Чтоб под боком у чудной, спокойнейшей «Камы»

Создавать драматический этот вертеп.

 

Утомленные зрители, молча кутаясь в шубы,

Жгут костры по ночам, бросив жен и детей,

Только просят билетика посиневшие губы,

Только шепчут таинственно: ‹«Юбилей, юбилей…»›

 

О, ужасная очередь из тоскующих зрителей!

Тянут руки – и женщина что-то пишет впотьмах…

Мне все это знакомо: я бывал в вытрезвителе —

Там рисуют похожее, только там – на ногах.

 

И никто не додумался, чтоб работники «Камы»

Оставалися на ночь – замерзавших спасать!

… Но теперь всем известно, кто виной этой драмы:

Это дело Любимова, а его – поздравлять!

 

 

‹4›

 

На Таганке я раньше знал метро и тюрьму,

А теперь здесь – театр, кто дошел,

докумекал?

Проведите, ‹проведите меня к нему —

Я хочу видеть этого человека!›

 

Будто здесь миллион электрических вольт,

А фантазии свет исходил не отсюда ль?

Слава ему, пусть он не Мейерхольд —

Чернь его любит за буйство и удаль.

 

Где он, где? Неужель его нет?

Если нет, я не выживу, мамочка!

Это теплое мясо носил скелет

На общипку Борис Иванычу.

 

Я три года, три года по кинам блуждал,

Но в башку мою мысль засела:

Если он в дали дальние папу послал —

Значит, будет горячее дело.

 

Он три года, три года пробивался сквозь

тьму,

Прижимая, как хлеб, композиции к векам…

Проведите, пров‹едите меня к нему —›

Я хочу поздравить ‹этого человеках›.

 

‹1967›

 

‹К 40-ЛЕТИЮ О. Н. ЕФРЕМОВА›

 

Вот Вы докатились до сороковых…

Неправда, что жизнь скоротечна:

Ведь Ваш «Современник» – из «Вечно живых»,

А значит, и быть ему – вечно!

 

На ты не назвать Вас – теперь Вы в летах,

В царях, в королях и в чекистах.

Вы в цвет угадали еще в «Двух цветах»,

Недаром цветы – в «Декабристах»!

 

Живите по сто и по сто пятьдесят,

Несите свой крест – он тяжелый.

Пусть Вам будет сорок – полвека подряд!

Король оказался не голый.

 

‹1967›

 

Н. ГРИЦЮКУ

 

Мне – не-стрелю и акыну —

Многим в пику, в назиданье,

Подарили Вы картину

Без числа и без названья.

 

Что на ней? Христос ли, бес ли?

Или мысли из-под спуду?

Но она достойна песни.

Я надеюсь, песни будут.

 

22 августа 1968

 

‹К ПЯТИЛЕТИЮ ТЕАТРА НА ТАГАНКЕ›

‹1›

 

В этот день мне так не повезло —

Я лежу в больнице, как назло,

В этот день все отдыхают,

Пятилетие справляют

И спиртного никогда

В рот не брать торжественно решают.

 

В этот день не свалится никто,

Правда, Улановский выпьет сто,

Позабыв былые раны,

Сам Дупак нальет стаканы

И расскажет, как всегда,

С юмором про творческие планы.

 

В этот день – будь счастлив, кто успел!

Ну а я бы в этот день вам спел,

В этот день, забыв про тренья,

Нас поздравит Управленье,

Но «Живого» – никогда,

Враз и навсегда без обсужденья.

 

 

‹2›

 

Идут «Десять дней…» пять лет подряд,

Есть надежда, пойд‹у›т и шестой.

Пригнали на «Мать» целый взвод солдат,

Вот только где «Живой»?

 

Но голос слышится: «Так-так-так, —

Не ясно только чей, —

Просмотрит каждый ваш спектакль

Комиссия врачей, ткачей и стукачей».

 

 

‹3›

 

«Антимиры» пять лет подряд

Идут, когда все люди спят,

Но не летят в тартарары

Короткие «Антимиры»

[И в сентябри, и в декабри!]

 

Прекрасно средь ночной поры

Играются «Антимиры», —

И коль артисты упадут —

На смену дети им придут,

Армейский корпус приведут.

 

Спектакль – час двадцать, только вот

Вдруг появился Мокинпотт…

Эй, Мокинпотт, куда ты прешь?

Но пасаран, едрена вошь,

Едрена вошь, едрена вошь!

 

 

‹4›

 

Вот пятый сезон позади, —

Бис, браво, бис, браво, бис, браво!

Прекрасно, и вдруг – впереди

Канава, канава, канава.

 

‹Прекрасно, и вдруг – впереди

Канава, канава, канава.›

 

Пять лет промокают зады,

На сцене то брызнет, то хлынет,

Но выйдет сухим из воды

Наш зам сам возьмет и починит,

Сам зам Улановский туды

Залезет, возьмет и починит.

 

Бывает, что дым – без огня…

Всё фразы, всё фразы и фразы:

Уже пятый год – раз в три дня

Приказы, приказы, приказы.

‹Уже пятый год – раз в три дня

Приказы, приказы, приказы.›

 

 

‹5›

 

Громкое «фе»

Выражаю я поэту, —

Ведь банкету все нету.

Я сегодня возьму и пойду в кафе.

 

Послушайте, если банкеты бывают —

Значит, это кому-нибудь нужно,

Значит, это необходимо,

Чтобы каждый вечер

Хоть у кого-нибудь

Был хоть один банкет.

 

 

‹6›

 

Нынче в МУРе всё в порядке —

Вор сидит, дежурный ходит…

Только что это, ребятки,

На Таганке происходит?

 

На Таганке всё в порядке —

Без единой там накладки:

Пятилео Пятилей

Коллективно отмечают,

Но дежурный докладает:

«В зале вовсе не народ,

А как раз наоборот!»

 

Что вы, дети, что вы, дети,

[Видно, были вы в буфете!..]

Что вы, дети, ладно, спите!

Протрезвитесь – повторите!

 

 

‹7›

 

Сажусь – боюсь,

На гвоздь наткнусь.

Ложусь – боюсь,

Что заножусь,

 

Как долго я буду потом

С занозой кровавой биться,

И позой корявой тревожить

Зоркий главрежев глаз?!

 

Рамзес! Скорей

Поторопись

На юбилей,

Да отоспись!

 

Гляди, там выпьют целый штоф

Без нас, без русских мужиков!

Чего же ждем,

Скорей идем!

 

Хоть юбилей, хоть нам и пять,

Пойти, бутыль с собою взять?

И хря – втихаря,

И-их, на троих,

Э-эх, это грех!

У-уф, у-уф,

А завтра «Тартюф»,

А мы не заняты!

 

‹1969›

 

‹К ПЯТИЛЕТИЮ ТЕАТРА НА ТАГАНКЕ›

 

Даёшь пять лет! Ну да! Короткий срок!

Попробуйте допрыгните до МХАТа!

Он просидел все семьдесят – он смог,

Но нам и пять – торжественная дата.

 

Спасибо! Дали испытать ее,

Хлебнули Горького, глаголят нам, что правы.

Пусть Зине Славиной теперь за «Мать» ее

Вручают орден материнской славы.

 

И пусть проходит каждый наш спектакль

Под гром оваций ли, под тихий вздох ли,

Но вы должны играть «Мать» вашу так,

Чтоб все отцы от зависти подохли.

 

Лет через сто, когда снесут театр

И всё кругом, не тронут только «Каму»,

Потомки вспомнят нас, вскричат «Виват!»

За нашего отца и нашу «маму».

 

‹1969›

 

‹К 50-ЛЕТИЮ В. ПЛУЧЕКА›

 

В Москву я вылетаю из Одессы

На лучшем из воздушных кораблей.

Спешу не на пожар я и не на премьеру пьесы —

На всеми долгожданный юбилей.

 

Мне надо – где сегодня юбиляр

И первый друг «Последнего парада».

В Париже – Жан Габен и Жан Виллар,

Там Ив Монтан, но мне туда не надо.

 

Я долго за билетами скандалил,

Аэрофлот поставив «на попа».

«Да кто он?» – говорят, я им шепнул – и сразу дали:

«Он постановщик “Бани” и “Клопа”».

 

Мне надо – где «Женитьба Фигаро»,

В которой много режиссерских штучек.

Я мог бы в «Моссовет» пройти двором,

Но мне не надо – мне туда, где Плучек.

 

Сегодня сдача пьесы на Таганке,

Но, видно, он волшебник или маг, —

Сегодня две премьеры, значит, в ВТО две пьянки,

И всё же здесь такой переаншлаг.

 

Сегодня в цирке масса медведей,

И с цирком конкурирует эстрада.

Еще по телевизору хоккей —

Там стон стоит, но мне туда не надо.

 

Я прилетел – меня не принимают.

Я даже струсил, думаю: беда!

Но… знаете, бывает, и премьеры отменяют,

А юбилеи, к счастью, никогда.

 

Я Ваш поклонник с некоторых пор,

И низкий Вам поклон за Вашу лиру,

За Ваш неувядаемый юмор,

За Вашу долголетнюю сатиру.

 

‹1969›

 

‹В. СМЕХОВУ›

 

Служили два товарища

В однем и тем полке,

И третьего товарища

Варили в котелке.

 

Пусть солнце киногения

Не так уж чтоб взошло, —

Твое изображение

Есть в книге, всем назло.

 

Но вот в умах брожение

И рвение за гения —

Есть в книжице изъян.

Всегда уверен в Вене я:

Его изображения —

Да, наводнят «Экран»!

 

‹1970›

 

‹Н. ШАЦКОЙ›

 

Конец спектакля. Можно напиваться!

И повод есть, и веская причина.

Конечно, тридцать, так сказать, – не двадцать,

Но и не сорок. Поздравляю, Нина!

 

Твой муж, пожалуй, не обидит мухи,

Твой сын… еще не знаю, может, сможет.

Но я надеюсь, младший Золотухин

И славу, да и счастие умножит.

 

И да хранит Господь все ваши думки!

Вагон здоровья! Красоты хватает.

Хотелось потянуть тебя за ухо…

Вот всё. Тебя Высоцкий поздравляет.

 

‹1970›

 

‹В. ФРИДУ и Ю. ДУНСКОМУ›

 

У вас всё вместе – и долги, и мненье,

Раздельно разве только саквояж.

Так вот сегодня чей же день рожденья?

Не знаю точно – вероятно, ваш.

 

Однажды, глядя в щель из-за кулис,

Один актер другому на премьере

Внушал: «Валерий – тот, который лыс,

А Юлий – тот, который не Валерий».

 

Они, актеры, вот и не смекнули,

Зато любой редактор подтвердит,

Что Дунский – это то же, что и Фрид.

Ну а Валерий – то же, что и Юлий.

 

Долой дебаты об антагонизме! —

Едины ваши чувства и умы,

Вы крепко прижились в социализме,

Ведь вместо «я» вы говорите «мы».

 

Две пятилетки северных широт,

Где не вводились в практику зачеты, —

Не день за три, не пятилетка в год,

А десять лет физической работы.

 

Опроверженьем Ветхого Завета

Един в двух лицах ваш совместный бог.

И ваш дуэт понятен, как лубок,

И хорошо от этого дуэта.

 

И если жизнь и вправду только школа,

То прожили вы лишь второй семестр,

Пусть дольше ваш дуэт звучит как соло

Под наш негромкий дружеский оркестр!

 

Вот только каждый выбрать норовит

Под видом хобби разные карьеры:

«О тэмпора», – в актеры вышел Фрид!

А Дунский вышел в коллекционеры!

 

Я вас люблю – не лгу я ни на йоту.

Ваш искренне, – таким и остаюсь —

Высоцкий, вечный кандидат в Союз,

С надеждой на совместную работу.

 

За орфографию не отвечаю —

В латыни не силен,

Но – поздравляю, поздравляю!

А за ошибку – миль пардон!

 

‹1970›

 

‹ К 50-ЛЕТИЮ ТЕАТРА ИМ. Е. ВАХТАНГОВА›

 

Шагают актеры в ряд,

Дышат свободно;

Каждый второй – лауреат

Или народный.

 

Нас тоже манила слава,

Мы в школе учились тогда,

Но, как нам сказал Захава,

Лишь лучших берут сюда!

 

Для лучших – и мясо из супа,

Для лучших – ролей мешок,

Из лучших составлена труппа, —

Значит, всё хорошо!

 

Попав в этот сладостный плен,

Бегут из него всё реже.

Уходят из этих стен

Только в главрежи.

 

И вот начальство на бланке

Печатью скрепило побег:

Отныне пусть на Таганке

Добрый живет человек!

 

Мы кое-что взять успели

И кое-кого увели.

И вы не осиротели,

А мы – так приобрели.

 

И… шагают театры в ряд,

Вместе, хоть разных рангов,

В этом во всем виноват

Только Вахтангов.

 

Другая у нас обитель,

Стезя, или там стерня,

Но спросят вас – говорите,

Как Ксидиас: «Он из меня».

 

Делитесь с нами наследством, —

Мы хлам не заносим в храм!

Транжирьте, живя не по средствам,

Идет расточительность вам!

 

С Таганки пришли на Арбат, —

Дождь не помеха.

Празднует старший брат

Ровно полвека.

 

‹1971›

 

‹ З. СЛАВИНОЙ›

 

Ты роли выпекала, как из теста:

Жена и мать, невеста и вдова…

И реки напечатанного текста

В отчаянные вылились слова!

 

Ах, Славина! Заслуженная Зина!

Кто этот искуситель, этот змей,

Храбрец, хитрец, таинственный мужчина?

Каких земель? Каких таких кровей?

 

Жена и мать, вдова, невеста – роли!..

Всё дам‹ы› – пик, червей, бубей и треф.

Играй их в жизни все равно по школе:

Правдиво, точно – так, как учит шеф.

 

‹1972›

 

‹К ВОСЬМИЛЕТИЮ ТЕАТРА НА ТАГАНКЕ›

 

Кузькин Федя сам не свой,

Дважды непропущенный,

Мне приснился чуть живой,

Как в вино опущенный.

 

Сбрил усы, сошел на нет —

Есть с чего расстроиться!..

Но… восемь бед – один ответ,

А бог – он любит троицу.

 

Эх, раз, еще раз!

«Волги» с «Чайками» у нас!

Дорогих гостей мы встретим

Еще много-много раз!

 

Удивлю сегодня вас

Вот какою штукою:

Прогрессивный Петер Вайс

Оказался сукою.

 

Этот Петер – мимо сада,

А в саду растут дубы…

Пусть его «Марата-Сада»

Ставят Белые Столбы.

 

Не идет «Мокинпот» —

Гинзбург впроголодь живет,

Но кто знает – может, Петер

По другому запоет?

 

От столицы до границ

Мучают вопросами:

Как остались мы без «Лиц»,

Как остались с носом мы?!

 

Через восемь лет прошли

Мы, поднаторевшие,

Наши «Лица» сберегли,

Малость постаревшие…

 

Ну а мы – ‹не› горим,

Мы еще поговорим!

Впрочем, жаль, что наши «Лица»

Не увидит город Рим!

 

Печь с заслонкой – но гляди —

С не совсем прикрытою:

И маячат впереди

«Мастер с Маргаритою».

 

Сквозь пургу маячит свет, —

Мы дойдем к родимому,

Ведь всего-то восемь лет

Нашему Любимому!

 

Выпьем за здоровьице —

Можно нам теперича! —

Юрия Петровича

И Алексан Сергеича!

 

‹1972›

 

‹Б. ХМЕЛЬНИЦКОМУ›

 

Сколько вырвано жал,

Сколько порвано жил!

Свет московский язвил, но терпел.

Год по году бежал,

Жаль, ‹что› тесть не дожил —

Он бы спел, обязательно спел:

 

«Внученьки, внученьки,

Машенькина масть!

Во хороши рученьки

Дай вам Бог попасть!»

 

‹1975›

 

‹ЗАПИСЬ В КНИГЕ ПОЧЕТНЫХ ГОСТЕЙ СЕВЕРОДОНЕЦКА›

 

Не чопорно и не по-светски —

По-человечески меня

Встречали в Северодонецке

Семнадцать раз в четыре дня.

 

‹1978, 25 января›

 

Ю. ЯКОВЛЕВУ К 50-ЛЕТИЮ

 

Москва. Театр Вахтангова. От Таганки.

Любимцу публики, рампы, руля.

Желаем дома, в лесу и в загранке

Удач, оптимизма, добра и рубля.

 

Юрий Любимов и его команда.

 

Ты ровно десять пятилеток в драке,

В бою за роли, время и блага.

Все Яковлевы – вечно забияки:

Еще в войну повелевали «Яки»

И истребляли в воздухе врага!

 

Дела их – и двояки, и трояки,

Якшаться с ними славно и дружить.

Актеры – ЯКи, самолеты – «Яки»,

И в Азии быки – все те же яки…

Виват всем ЯКам – до ста лет им жить!

 

Желаем с честью выйти из виража и пьянки,

И пусть тебя минует беда, хула, молва.

ЯК-50, желают тебе друзья с Таганки

Счастливого полета, как «ЯКу-42»!

 

‹1978›

 

‹К ПЯТНАДЦАТИЛЕТИЮ ТЕАТРА НА ТАГАНКЕ›

 

Пятнадцать лет – не дата, так —

Огрызок, недоедок.

Полтинник – да! И четвертак.

А то – ни так ни эдак.

 

Мы выжили пятнадцать лет.

Вы думали слабо, да?

А так как срока выше нет —

Слобода, брат, слобода!

 

Пятнадцать – это срок, хоть не на нарах,

Кто был безус – тот стал при бороде.

Мы уцелели при больших пожарах,

При Когане, при взрывах и т. д.

 

Пятнадцать лет назад такое было!..

Кто всплыл, об утонувших не жалей!

Сегодня мы – и те, кто у кормила,

Могли б совместно справить юбилей.

 

Сочится жизнь – коричневая жижа…

Забудут нас, как вымершую чудь,

В тринадцать дали нам глоток Парижа, —

Чтобы запоя не было – чуть-чуть.

 

Мы вновь готовы к творческим альянсам, —

Когда же это станут понимать?

Необходимо ехать к итальянцам,

Заслать им вслед за Папой – нашу «Мать».

 

«Везет – играй!» – кричим наперебой мы.

Есть для себя патрон, когда тупик.

Но кто-то вытряс пулю из обоймы

И из колоды вынул даму пик.

 

Любимов наш, Боровский, Альфред Шнитке,

На вас ушаты вылиты воды.

Прохладно вам, промокшие до нитки?

Обсохните – и снова за труды.

 

Достойным уже розданы медали,

По всем статьям – амнистия окрест.

Нам по статье в «Литературке» дали,

Не орден – чуть не ордер на арест.

 

Тут одного из наших поманили

Туда, куда не ходят поезда,

Но вновь статью большую применили —

И он теперь не едет никуда.

 

Директоров мы стали экономить,

Беречь и содержать под колпаком, —

Хоть Коган был неполный Каганович,

Но он не стал неполным Дупаком.

 

Сперва сменили шило мы на мыло,

Но мыло омрачило нам чело,

Тогда Таганка шило возвратила —

И всё теперь идет куда ни шло.

 

Даешь, Таганка, сразу: «Или – или!»

С ножом пристали к горлу – как не дать.

Считают, что невинности лишили…

Пусть думают – зачем разубеждать?

 

А знать бы все наверняка и сразу б,

Заранее предчувствовать беду!

Но все же, сколь ни пробовали на зуб, —

Мы целы на пятнадцатом году.

 

Талантов – тьма! Созвездие, соцветье…

И многие оправились от ран.

В шестнадцать будет совершеннолетье,

Дадут нам паспорт, может быть, загран.

 

Всё полосами, все должны меняться —

Окажемся и в белой полосе!

Нам очень скоро будет восемнадцать —

Получим право голоса, как все.

 

Мы в двадцать пять – даст Бог – сочтем потери,

Напишут дату на кокарде нам,

А дальше можно только к высшей мере,

А если нет – то к высшим орденам.

 

Придут другие – в драме и в балете,

И в опере опять поставят «Мать»…

Но в пятьдесят – в другом тысячелетье —

Мы будем про пятнадцать вспоминать!

 

У нас сегодня – для желудков встряска!

Долой сегодня лишний интеллект!

Так разговляйтесь, потому что Пасха,

И пейте за пятнадцать наших лет!

 

Пятнадцать лет – не дата, так —

Огрызок, недоедок.

Полтинник – да! И четвертак.

А то – ни так – ни эдак.

 

А мы живем и не горим,

Хотя в огне нет брода,

Чего хотим, то говорим, —

Свобода, брат, свобода!

 

‹1979›

 

‹БРАТЬЯМ ВАЙНЕРАМ›

‹I›

 

Я не спел вам в кино, хоть хотел,

Даже братья меня поддержали:

Там, по книге, мой Глеб где-то пел,

И весь МУР все пять дней протерпел,

Но в Одессе Жеглова зажали.

 

А теперь запылает моя щека,

А душа – дак замлеет.

Я спою, как из черного ящика,

Что всегда уцелеет.

 

Генеалоги Вайнеров бьются в тщете, —

Древо рода никто не обхватит.

Кто из них приписал на Царьградском щите:

«Юбилеями правят пока еще те,

Чей он есть, юбилей, и кто платит»?

 

Первой встрече я был очень рад,

Но держался не запанибрата.

Младший брат был небрит и не брат —

Выражался как древний пират,

Да и старший похож на пирата.

 

Я пил кофе – еще на цикории,

Не вставляя ни слова,

Ну а Вайнеры-братики спорили

Про характер Жеглова.

 

В Лувре я – будь я проклят! – попробуй, налей!

А у вас – перепало б и мне там.

Возле этой безрукой – не хошь, а лелей,

Жрать охота, брать я, а у вас – юбилей

И, наверно… конечно, с банкетом.

 

Братья! Кто же вас сможет сломить?

Пусть вы даже не ели от пуза…

Здоровы, а плетете тончайшую нить.

Все читали вас, все, – хорошо б опросить

Членов… нет, – экипажи «Союза».

 

Я сегодня по «ихнему» радио

Не расслышал за воем

Что-то… «в честь юбилея, Аркадия

Привезли под конвоем…»

 

Все так буднично, ровно они, бытово.

Мы же все у приемников млеем.

Я ж скажу вам, что ежели это того…

Пусть меня под конвоем везут в ВТО —

С юбилеем, так уж с юбилеем.

 

Так о чем же я, бишь, или вишь?

Извини – я иду по Аркаде:

МУР и «зря ты душою кривишь» —

Кончен ты! В этом месте, малыш,

В сорок пятом работал Аркадий.

 

Пусть среди экспонатов окажутся

Эти кресла, подобные стулу.

Если наши музеи откажутся —

Увезу в Гонолулу.

 

Не сочтите за лесть предложенье мое,

Не сочтите его и капризом,

Что скупиться, ведь тут юбилей, е-мое! —

Все, братьями моими содеянное,

Предлагаю назвать «вайнеризмом»!

 

 

‹II›

 

Граждане, ах, сколько ж я не пел, но не от лени —

Некому: жена – в Париже, все дружки – сидят.

Даже Глеб Жеглов – хоть ботал чуть по новой фене —

Ничего не спел, чудак, пять вечеров подряд.

 

Хорошо, что в зале нет

Ненаших всех сортов,

Здесь – кто хочет на банкет

Без всяких паспортов.

 

Расскажу про братиков —

Писателей, соратников,

Про людей такой души,

Что не сыщешь ватников.

 

Наше телевидение требовало резко:

Выбросить слова «легавый», «мусор» или «мент»,

Поменять на мыло шило, шило – на стамеску,

А ворье переиначить в «чуждый элемент».

 

Но сказали брат и брат:

«Не! Мы усе спасем.

Мы и сквозь редакторат

Все это пронесем».

 

Так в ответ подельники,

Скиданув халатики,

Надевали тельники,

А поверх – бушлатики.

 

Про братьев-разбойников у Шиллера читали,

Про Лаутензаков написал уже Лион,

Про Серапионовых листали Коли, Вали…

Где ж роман про Вайнеров? Их – два на миллион!

 

Проявив усердие,

Сказали кореша:

«“Эру милосердия”

Можно даже в США».

 

С них художник Шкатников

Написал бы латников.

Мы же в их лице теряем

Классных медвежатников.

 

 

‹III›