Стансы к Виконту де Альтамира, сопернику автора на службе у одной дамы, от любви к которой оба погибали

 

Я – это вы, вы – это я.

Ведь наши души, наши взоры –

Одна душа, единый взор.

Страсть ваша – это страсть моя.

И нашей страсти приговоры –

Единый смертный приговор.

 

Одна замкнула нас ограда,

Где смертию умрет отрада

Отчаянно и неизбежно,

И путь к спасению преграда

Отрезала нам безнадежно.

 

Умрете вы, умру и я.

Ведь вас убьет моя беда,

Меня же ваша убивает.

Ведь страсть и ваша, и моя

Вся нами отдана туда,

Где только вечность пребывает.

 

Мы умерли: ведь мы желаем

Той, от которой умираем.

Невыполнимое желанье!

Раз умирает упованье,

Еще живя, мы погибаем!

 

 

Конец

 

 

Так, наша слава умерла.

Наш рок для нас изобретает

Такое долгое страданье,

Что нам ясна причина зла:

Не смерть сама нас убивает,

нашей смерти опозданье.

 

Луис де Леон (Luis de Leon)

1528–1591

 

 

 

Поэт и ученый, профессор Саламанкского университета, Луис де Леон[106] был обвинен инквизицией в том, что толковал библию еретическим образом, произносил дурно звучащие для католического уха слова и перевел на испанский язык «Песнь песней»[107].

К тому же в обвинительном акте по его делу упоминается его еврейское происхождение. Арестованный по проискам своих ученых собратьев, он был заключен в тюрьму, откуда вышел только через пять лет. При возобновлении его курса собравшиеся на первую лекцию студенты надеялись, что он заговорит о тюрьме. Но Луис де Леон, продолжая то, о чем говорил пять лет назад, спокойно начал: «Dicebamus hesterna die...» («Вчера мы сказали...»).

Этот поэт оставил ряд знаменитых и поныне стихотворений. Он перевел на испанский книгу Иова и оды Горация[108]. Его стихи появились в печати только через сорок лет после его смерти[109].

 

 

Тюрьма

 

Здесь ложь и зависть пять лет

Держат меня в заточеньи.

Но есть отрада в смиреньи

Тому, кто покинул свет,

Уйдя от злого волненья.

 

И в этом доме убогом,

Как в поле блаженства, он

Равняется только с богом

И мыслит в покое строгом,

Не прельщая, не прельщен.

 

Давид Абенатар Мэло (David Abenator Melo)

XVI–XVII век

 

 

Когда и где он родился, неизвестно. Как он упоминает в предисловии к своей книге, его родиной была не Испания, его родным языком был не испанский язык.

Фамилия Мэло происходит от португальского городка того же названия. Может быть, Абенатар родился в Португалии или на Ближнем Востоке, или в Африке, куда его предки могли бежать от инквизиции. Он упоминает, что несколько раз побывал в Испании и в странах, где говорят по‑испански. Как и зачем приближался он к этому очагу инквизиции, неизвестно.

Судя по его стихам, его родной язык скорее испано‑еврейский диалект: мы находим в них типичные словообразования, как meldar – читать, ladinar– переводить на испанский, а также много португальских форм и окончаний.

В своем предисловии Абенатар сожалеет, что испанские евреи его времени больше не знают древнееврейского языка, и противопоставляет им морисков, обучающих своих детей арабскому.

Мы не знаем, за что Абенатар был арестован инквизицией. Может быть, за то, что перевел несколько псалмов Давида, был он обвинен в иудействе, брошен в тюрьму и подвергнут пытке дыбой. Инквизиция хотела заставить Абенатара назвать других иудействующих. Он не выдал их и под пыткой. Как же он не погиб? Много лет он оставался в заточении. Каким же чудом он спасся? Во всяком случае, он вышел из тюрьмы. Был ли он выпущен на свободу или бежал? Об этом он не говорит. Но указывает год своего освобождения: 1611. Выйдя из тюрьмы, он спасается в Голландию.

Гам или в другой стране Абенатар заканчивает перевод своих псалмов, и в 1626 году во Франкфурте выходит испанская книга под заглавием:

«СL псалмов Давида, на испанском языке, в различных стихах, сложенных Давидом Абенатаром Мэло, согласно подлинному ферраровскому переводу, с некоторыми аллегориями автора. Посвящается св. общине Израиля и Иуды, рассеянной по всему миру, в сем долгом плену, а в конце Барака (Благословение) того же Давида и Песнопение Моисея. Во Франкфурте, года 5386 (1626), Элула месяца» (август–сентябрь).

Само собой разумеется, эти стихи не могли появиться в печати в стране инквизиции. По какой же случайности изгнаннической жизни автора они были напечатаны во Франкфурте? Был ли Абенатар проездом в этом городе, или, как предполагают некоторые исследователи, эту книгу сдал в печать какой‑нибудь протестант, бежавший от инквизиции?

Напечатанные в Германии, эти испанские тексты кишат опечатками, ошибками и нелепостями. То одно слово рассечено на две части, то два слова соединены в одно, в какой‑то абракадабре, то некоторые слоги одного слова насильственно связаны со слогами другого, стоящего перед ним или за ним. Чтобы найти несколько ценных строф, приходится расшифровывать эти беспорядочные буквы.

Шовинист и фанатик, Абенатар слагал религиозные гимны. Я бы не перевел ни одного из них, если бы в некоторые из них он не включил незаурядной повести о перенесенных им пытках и о своем избавлении из тюрьмы.

Если Баррьос слишком ловок в стихотворчестве, Абенатару не хватает уменья орудовать словами. В своем предисловии он скромно и честно признается в этом:

 

«Знаю, что эти стихи не могут называться стихами. Хоть я и сложил их, но не умею укладывать их в размеры, не знаю, есть ли в них требуемое количество слогов».

«...Не знаю правописания и не умею расставлять требуемые запятые и точки в конце слов».

«...Предупреждаю тебя, друг читатель, что в книге этой ты найдешь одно и то же слово, повторенное два раза в одном стихе, и другие слова, повторенные много раз в одном псалме».

«...Яснейший, уверенный в себе ум погибает в лабиринте...»

 

Затем Абенатар поучает:

 

«Оставим суетность других произведений, комедий и романсов чужим народам; найдем то, что соответствует нам, ибо подчас в горьких пилюлях заключено исцеление больного...»

 

'Гак и Агриппа д’Обинье проповедует духовный аскетизм:

 

 

Проказу наших тел питает летний зной,

Проказу наших душ – довольство и покой.

Зима нас исцелит от ядовитых токов,

Беда здоровая избавит от пороков.

 

 

Конечно, и Агриппа не заботился о безукоризненном стиле, но Абенатар уж слишком грешит против него. Одну и ту же мысль он переворачивает на все лады. Лишь безжалостно сокращая его стихотворения, переводчик может показать их силу. Но как только Абенатар касается инквизиции, во власти которой едва не погиб, он находит подлинные и мощные слова. Как у всякого поэта, в заточении у него возникают исключительно сильные стихи.

Он слагает вариации на следующие темы псалма XXIX:

 

 

«2.Превознесу тебя, господи, за то, что ты поднял меня и не дал врагам моим восторжествовать надо мной.

3. Господи! боже мой! я воззвал к тебе, и ты исцелил меня.

4. Господи! ты вывел из ада душу мою и оживил меня, чтобы я не сошел в могилу.

5. Пойте господу, святые его, славьте память святыни его!

6. Ибо на мгновение гнев его, на всю жизнь благоволение его: вечером водворяется плач, а наутро радость.

................

10. Что пользы в крови моей, когда я сойду в могилу? Будет ли прах славить тебя? Будет ли возвещать истину твою?

11. Услышь, господи, и помилуй меня! господи! будь мне помощником!

12. И ты обратил сетование мое в ликование; снял с меня вретище и препоясал меня веселием.

13. Да славит тебя душа моя, и да не умолкает. Господи, боже мой! буду славить тебя вечно!»

 

 

Этим мощным стилем Абенатар пользуется для повествования о перенесенных им пытках.

Это «De profundis clamavi»[110] возвышается над всеми догмами. Этот дневник в стихах заключенного, оставшегося верным своему делу, доходит до нас. В своем мучительном рассказе, богатом интонациями, Абенатар хорошо отмечает и соблюдает все акценты и повышения голоса. Он орудует секстинами, пятистишиями и дистихами, соединенными в благородном чередовании. Он не злоупотребляет образами. Строгость и скудость Абенатара являются полной противоположностью изощренности и сложности его со‑временников‑гонгористов. Здесь отвесно встает перед нами тюремная стена.

в

Фронтиспис книги испанских псалмов Давида Абенатара Мэдо, изданной в 1626 году.

Сто пятьдесят псалмов Давида, на испанском языке, в различных стихах, сложенных Давидом Абенатаром Мэло, согласно подлинному феррарскому переводу, с некоторыми аллегориями автора

Посвящается Б. Б. (благословенному богу) и святой общине Израиля и Иуды, рассеянной по всему миру, в сем долгом плену, а в конце Барака (Благословение) того же Давида и песнопение Моисея. Во Франкфурте, год 5386, месяц Элул.

 

 

Посвящение

 

На волю я из тюрьмы,

Из гроба вышел разбитым:

Мои палачи меня

Подвергли жестоким пыткам.

 

Никто меня не узнал:

Худ и дряхл, отныне тень я.

Не узнаю себя сам,

Глядясь в мои отраженья...

 

Неумело, но со страстью,

Чтоб пристыдить рифмачей,

Мое перо обмакнул я

В чернила моих скорбей.

 

Я вывел бедный рисунок

На маленьком полотне,

Сей образ черных печалей

И пыток, сужденных мне.

 

К тебе я их направляю,

В дар отдаю их тебе.

Ты знаешь: меня подвигла

Преданность только тебе.

 

Пытка

 

Когда, под пыткой лютой,

Меня держали связанным, без сил,

Чтоб эту верность мука поборола, –

Хладея с каждою минутой,

Подвешенный, я попросил

Дать, наконец, коснуться пола.

 

Пусть занесут в пункт протокола,

Что я открою сам

Гораздо больше, чем хотели,

Так пусть начнут допрос о деле,

Чего потребуют, все дам.

 

Но только спущен я на землю, –

Как с новым жаром зов к тебе подьемлю.

 

Сбежались мастера.

Надеются, что рыбы –

Уже добыча их улова.

Развязан узел дыбы,

 

Мне говорить пора.

По я молчу, в ответ на всё – ни слова.

 

И, задыхаясь, снова

Они кричат мне: «Что ж!

Скажи!» И ринулись гурьбою.

Но, укреплен тобою,

Я безбоязненно ответил: «Ложь!»

 

И снова я веревкой скручен,

Подобно воску на огне, замучен...

Из этих мраков подземелья

Меня со славою ты спас,

Преобразив мне душу, дар твой правый,

Мое отчаянье в веселье

Ты обратил, мой господин, потряс

Меня величием твоей управы!

 

 

Сей псалом применил я к себе, ибо в некий благословенный день – хоть израненный и разбитый – освободился я, выйдя из инквизиции, где я видел, как погибли сожженные одиннадцать отрицавших (negativos), да будет кровь их отомщена!