Дворянин, кардинал и королева

 

В то самое время, когда де Бретейль был у короля, де Шарни, бледный, взволнованный, просил аудиенции у королевы.

Королева одевалась. Из окна, выходившего на террасу, она увидела Шарни – он упорно добивался, чтобы его провели к ней.

Она приказала впустить его.

– Ах, сударыня! – воскликнул он. – Какое несчастье!

– В самом деле? Что с вами? – вскричала королева. Увидев, что ее друг бледен, как смерть, побледнела и она.

– Говорят, что вы купили ожерелье у Бемера и Босанжа.

– Я его вернула, – живо ответила она.

– Соблаговолите выслушать меня с неослабным вниманием: обстоятельства очень серьезны. Вчера я вместе с моим дядей де Сюфреном был у придворных ювелиров Венера и Босанжа. Дядя привез с собой индийские брильянты. Он хотел, чтобы их оценили. Мы поговорили о том, о сем. Ювелиры рассказали господину бальи ужасную историю, которую обсуждают враги вашего величества. Ваше величество! Я в отчаянии. Если вы купили ожерелье, скажите мне; если не можете заплатить, опять-таки скажите мне. Но не заставляйте меня думать, что за вас заплатил де Роан!

– Де Роан? – переспросила королева.

– Да, де Роан! Тот самый, который слывет любовником королевы, тот самый, у которого королева заняла деньги, тот самый, которого несчастный, именуемый де Шарни, видел в Версальском парке, видел, как он улыбается королеве, преклонив пред ней колени, и целует ей руки; тот самый…

– Сударь! – воскликнула Мария-Антуанетта. – Если вы верите, когда меня там нет, значит, вы не любите меня, когда я там.

Оливье в тоске ломал руки.

– Не говорите, что у вас нет ожерелья.

– Клянусь вам…

– Не клянитесь, если хотите, чтобы я продолжал любить вас.

– Оливье!

– У вас остается единственный способ спасти и свою честь, и мою любовь. Ожерелье стоит миллион шестьсот тысяч ливров. Из них вы заплатили двести пятьдесят тысяч. Вот полтора миллиона – возьмите их!

– Ваше имущество продано! Ваши земли, которые приобрела я и за которые я уплатила! Оливье! Вы разоряетесь ради меня! У вас прекрасное, благородное сердце. Больше я не стану скупиться на признания в такой же любви. Оливье, я люблю вас!

– Тогда примите.

– Нет. Но я люблю вас!

– Значит, заплатит господин де Роан?.. Подумайте, ваше величество; с вашей стороны это не великодушие, а жестокость, которая меня угнетает… Вы примете деньги от кардинала?

– Я? Полноте, господин де Шарни! Я – королева, и если я дарю моим подданным состояние или любовь, я не приму…

– Что же вы будете делать?

– Вы подскажете мне, как я должна поступить. Скажите: что думает господин де Роан?

– Он думает, что вы – его любовница.

– Скажите: что думают ювелиры?

– Что раз королева не может заплатить, за нее заплатит господин де Роан.

– Скажите: что думают в обществе по поводу ожерелья?

– Что оно у вас, что вы его спрятали, что вы признаетесь в этом, только когда за него заплатят – либо кардинал из любви к вам, либо король из боязни скандала.

– Хорошо, а теперь ваша очередь, Оливье. Я смотрю вам прямо в лицо и спрашиваю: что думаете вы о тех сценах, которые вы видели в Версальском парке?

– Я полагаю, что вы должны доказать мне свою невиновность, – твердо проговорил достойный дворянин. Королева отерла пот, струившийся по ее лбу.

– Принц Луи, кардинал де Роан, главный раздатчик милостыни Франции! – прокричал в коридоре привратник.

– Для вас все складывается как нельзя лучше, – произнесла королева.

– Вы его примете?

– Я собиралась послать за ним.

– Да, но…

– Войдите в будуар и оставьте дверь приоткрытой, чтобы лучше слышать.

На пороге комнаты появился де Роан.

– Ваше величество! – с поклоном сказал он, заметно дрожа. – Вы избегаете встречи со мной, но у меня есть известия, важные для вашего величества.

– Я? Избегаю? – переспросила королева. – Я так избегаю вас, господин кардинал, что уже собиралась послать за вами.

Кардинал вздохнул и выпрямился словно затем, чтобы глубже вдохнуть воздух комнаты.

 

Глава 20.

ОБЪЯСНЕНИЕ

 

Королева и кардинал очутились лицом к лицу. Шарни мог слышать из кабинета каждое слово собеседников. Объяснение, которого с таким нетерпением ожидали оба, наконец состоялось.

– Ваше величество! – поклонившись, заговорил кардинал, – известно ли вам, что происходит с нашим ожерельем?

– Нет, неизвестно, и я буду очень рада узнать об этом от вас.

– Почему же вы, ваше величество, сделали так, что теперь я могу общаться с вами только через посредницу? Почему, если у вас есть причина ненавидеть меня, вы не объясните ее мне?

– Я не понимаю, о чем вы говорите, господин кардинал. У меня нет никаких причин вас ненавидеть. Полагаю, что это не предмет нашего разговора. Будьте добры, дайте мне основанное на фактах разъяснение по поводу этого злополучного ожерелья. Прежде всего, где графиня де ла Мотт?

– Я хотел спросить об этом у вашего величества. Она больше не откликалась на мой зов так же, как и на зов вашего величества.

– В таком случае оставим графиню и поговорим о нас с вами. Где ожерелье, которое я вернула ювелирам?

– Ожерелье, которое вы вернули ювелирам? – воскликнул де Роан.

– Да. Как вы им распорядились?

– Я? Я ничего не знаю, ваше величество.

– Этого не может быть! – в изумлении воскликнула королева. – Так у вас нет ожерелья?

– Нет, ваше величество.

– И вы не советовали графине де ла Мотт не участвовать в игре?

– Нет, ваше величество.

– И не вы ее прячете?

– Нет, ваше величество.

– И вы не знаете, что с ней сталось?

– Не больше, чем вы, ваше величество.

– Но как же в таком случае вы объясните то, что происходи!?

– Я вынужден признаться, что никак этого не объясняю. Больше того: уже не первый раз я жалуюсь королеве на то, что она меня не принимает.

– Когда же это было, сударь? Я что-то не помню!

– Будьте добры, ваше величество, перечитайте мысленно мои письма.

– Ваши письма? – переспросила удивленная королева. – Так значит, вы мне писали?

– Ваше величество! Почему здесь нет графини де ла Мотт?! Она помогла бы мне – она наш друг – пробудить если не привязанность, то, по крайней мере, память вашего величества!

– «Наш» друг? Моя привязанность? Моя память?.. Я упала с облаков!

– Ах, ваше величество, умоляю вас, избавьте меня от этого! – сказал кардинал, возмущенный насмешливым тоном королевы. – Вы имеете полное право разлюбить меня, но не оскорбляйте меня!

– Боже мой! – побледнев, воскликнула королева. – Боже мой!.. Что говорит этот человек?

– Превосходно! – воскликнул де Роан; в душе его все сильнее клокотал гнев. – Превосходно!.. Ваше величество! Я полагаю, что был достаточно скромен и достаточно сдержан, чтобы вы не издевались надо мной. Впрочем, я упрекаю вас только за пустые жалобы. Я не виноват в том, что повторялся! Я должен был знать, что когда королева говорит: «Я больше не хочу», этот закон так же непреложен, как и тот, когда женщина говорит: «Я хочу!»

– Вы презренный негодяй, господин де Роан! Вы лжец!

– А вы – вы бессердечная женщина и не заслуживающая доверия королева!

– Подлец!

– Вы довели меня до того, что я потерял голову от любви. И вы же заставили меня потерять всякую надежду!

– Надежду?.. Боже мой! Или я сошла с ума, или он – отъявленный мерзавец!

– Но разве я когда-нибудь осмелился бы попросить у вас ночной аудиенции, которую вы мне дали?

Королева гневно вскрикнула. Ответом ей был протяжный вздох в будуаре.

– Разве я осмелился бы появиться один в Версальском парке, – продолжал де Роан, – если бы вы не послали ко мне графиню де ла Мотт?

– Боже мой!

– Разве я осмелился бы похитить ключ, которым открывается дверь парка Охотничьего замка?

– Боже мой!

– Разве я осмелился бы попросить у вас вот эту розу? Розу обожаемую? Розу проклинаемую! Высохшую, сожженную моими поцелуями!..

– Боже мой!

– Разве я заставил вас прийти еще раз ночью и дать мне ваши руки, благоухание которых сводит меня с ума? Да, вы правы, когда упрекаете меня!

– Господин де Роан, господин де Роан, ради Господа Бога скажите, что вы не видели меня в парке…

– – Я умру, если понадобится – ведь именно смертью вы мне сейчас угрожали, – но вас, а не кого-нибудь другого, я видел в Версальском парке, куда привела меня графиня де ла Мотт!

– Вы опять!.. – воскликнула бледная, трепещущая королева. – Откажитесь от своих слов!

– Нет! Королева выпрямилась, торжественная и грозная.

– Вы будете иметь дело с королевским судом, коль скоро вы отвергаете суд Божий! – сказала она.

Кардинал поклонился, не вымолвив ни слова. – Пусть известят его величество короля, что я прошу его оказать мне честь и прийти ко мне! – вытирая губы, сказала Мария-Антуанетта.

 

Глава 21.

АРЕСТ

 

Не успел король появиться на пороге кабинета, как королева заговорила с необычайной быстротой.

– Государь! – обратилась она к нему. – Вот тут господин кардинал де Роан рассказывает совершенно невероятные истории. Попросите его, пожалуйста, повторить это при вас.

Король, погруженный в свои размышления, повернулся к кардиналу:

– Речь идет о некоем ожерелье? Это о нем вы должны рассказать мне совершенно невероятные истории, а я эти невероятные истории должен выслушать? Говорите, я слушаю.

– Да, государь, речь идет об ожерелье, – пролепетал тот.

– Но позвольте, ведь вы купили ожерелье? – спросил король.

– Государь, – ответил кардинал. – Я ничего не знаю о том, что говорят, я ничего не знаю о том, что происходит; я могу утверждать только то, что ожерелья у меня не было; я могу утверждать только то, что брильянты в руках у того, кто должен был назвать себя и кто этого не желает, и тем самым вынуждает меня сказать ему следующие слова из Писания: «Зло падет на голову того, кто его содеял».

При этих словах королева сделала движение, чтобы взять за руку короля, но тот сказал ей:

– Это спор между им и вами. В последний раз ответьте: ожерелье у вас?

– Нет! Клянусь честью моей матери, клянусь жизнью моего сына! – отвечала королева.

Это заявление несказанно обрадовало короля. Он повернулся к кардиналу.

– А теперь это дело правосудия и ваше, – сказал он, – по крайней мере, в том случае, если вы не предпочитаете отдать его на суд моего милосердия.

– Государь! Королевское милосердие существует для виновных, – возразил кардинал, – и я предпочитаю правосудие народное.

– Так вы ни в чем не хотите признаться?

– Мне нечего сказать.

– Но ведь ваше молчание ставит под удар мою честь! – вскричала королева. Кардинал ничего не ответил.

– Что ж, я молчать не стану, – продолжала королева, – это молчание меня сжигает, оно свидетельствует о великодушии, которого я не желаю! Знайте же, государь, что преступление господина кардинала заключается не в продаже или краже ожерелья!

Де Роан поднял голову и побледнел.

– Что это значит? – спросил взволнованный король.

– У господина де Роана, по его словам, имеются письма! – отвечала королева Кардинал провел рукой по ледяному лбу и, казалось, спрашивал Бога, как мог Он наделить Свое создание такой смелостью и таким коварством. Но он промолчал.

– И это еще не все! – продолжала королева, все более и более возбуждаясь под влиянием собственного благородства. – У господина кардинала были свидания!

– Государыня! Будьте милосердны!.. – сказал король.

– И целомудренны, – вставил кардинал.

– Наконец, – продолжала королева, – если вы не худший из людей, если для вас есть в этом мире хоть что-нибудь святое, предъявите доказательства!

Де Роан медленно поднял голову и произнес:

– У меня их нет!

– Не прибавляйте это преступление к другим, – настаивала королева, – не навлекайте на меня еще одно бесчестие. У вас есть помощница, сообщница, свидетельница всего этого. Назовите его или ее.

– Кто же это? – воскликнул король.

– Графиня де ла Мотт, государь, – отвечала королева.

– Ах, вот оно что! – произнес король, в восторге от того, что все его предубеждения против Жанны оправдались. – Ну что же, пусть эту женщину допросят.

– Да, но она исчезла! – воскликнула королева. – Спросите у этого господина, что он с ней сделал. Он слишком заинтересован в том, чтобы вывести ее из игры!

– Быть может, ее заставили исчезнуть другие, – заметил кардинал, – те, кто заинтересован в этом больше, чем я. Кто-то устроил так, что ее не найдут.

– Но если вы невиновны, помогите нам отыскать виновников! – в бешенстве проговорила королева.

Кардинал де Роан, бросив на нее последний взгляд, повернулся к ней спиной и скрестил руки на груди.

– Вы отправитесь в Бастилию! – сказал оскорбленный король.

– Это незаслуженное страдание, которому вы, государь, преждевременно подвергаете прелата, и это мучение до обвинения незаконны.

– Будет так, как я сказал, – молвил король, открывая дверь и ища глазами кого-нибудь, кому он мог бы отдать приказ.

За дверью стоял де Бретейль. Его всепожирающие глаза угадали в возбуждении королевы, в волнении короля, в позе кардинала крушение своего врага.

Король еще не кончил что-то тихо говорить ему, как министр юстиции, присвоив себе обязанности капитана гвардии, крикнул оглушительным голосом, долетевшим до глубины галерей:

– Арестуйте господина кардинала!

– Сударь! – обратился кардинал к сопровождавшему его офицеру. – Нельзя ли мне послать домой весть о том, что я арестован?

– Ваше высокопреосвященство! Лишь бы этого никто не видел! – отвечал молодой офицер.

Кардинал поблагодарил его, потом, заговорив по-немецки со своим рассыльным, написал несколько слов на страничке, которую он вырвал из своего молитвенника.

Рассыльный схватил эту бумагу, как ястреб добычу, выбежал из дворца, вскочил на коня и поскакал по направлению к Парижу.

 

Глава 22.

ПРОТОКОЛЫ

 

Не успел счастливый король вернуться в свои апартаменты и подписать приказ о препровождении в Бастилию де Роана, как появился граф Прованский.

– Что ж, брат! – молвил он. – Вы были совершенно правы в том, что касается дела с ожерельем.

– А разве есть еще какое-то дело? – спросил удивленный король.

– Ах, Боже мой, и все, и ничего! Прежде всего выясним, что вам сказала королева.

– Королева сказала, что ожерелья у нее не было, что она не подписывала расписку, очутившуюся у ювелиров, что все, что имеет отношение к сделке с де Роаном, – ложь, выдуманная ее врагами.

– Превосходно, государь!

– Наконец, она сказала, что никогда не давала де Роану права думать, что он для нее больше, чем один из подданных, больше, чем безразличный, больше, чем неизвестный ей человек.

– Ах, вот оно что!.. Она так сказала…

– Тоном, не допускающим возражений, и кардинал ей не возразил.

– Раз кардинал ничего не ответил, государь, тем самым он объявил себя лгуном и этим непризнанием дал основание другим слухам о предпочтении, которое оказывает королева некоторым особам.

– О, Господи! Что еще? – воскликнул упавший духом король.

– Как вы сейчас увидите, чепуха. С того мгновения, как было установлено, что де Роан не ходил на прогулку с королевой…

– Как?! – вскричал король. – Говорят, будто господин де Роан ходил на прогулку с королевой?

– Это опровергнуто самой королевой, государь, и непризнанием господина де Роана, но с того момента, как это было установлено, – а вы понимаете, что тут пришлось потрудиться, – злоба не унялась, как это было в случае, когда королева прогуливалась ночью в Версальском парке.

– Как? Говорят, что королева прогуливалась ночью, в обществе.., в Версальском парке?

– Нет, государь, не в обществе, а наедине… О, если бы речь шла об «обществе», дело не стоило бы того, чтобы мы этого остерегались.

Король неожиданно вспылил.

– Вы мне это докажете, – сказал он.

– О, это проще простого! – отвечал граф Прованский. – Налицо четыре свидетельства: во-первых, свидетельство начальника моей охоты, который два дня подряд или, вернее, две ночи подряд видел, как королева выходит из Версальского парка через дверь у Охотничьего домика. Вот заголовок: прочитайте.

Король, весь дрожа, взял бумагу, прочитал и вернул ее брату.

– Последнее свидетельство представляется мне самым ясным из всех. Это свидетельство старшего слесаря, обязанного проверять, все ли двери заперты после того, как пробили вечернюю зорю. И этот человек – вы, ваше величество, его знаете, – утверждает, что Видел, как королева с каким-то дворянином входила в купальни Аполлона.

Бледный король, подавляя злобу, выхватил бумагу из рук графа и прочитал ее.

Граф Прованский продолжал:

– Правда, снаружи, шагах в двадцати, оставалась графиня де ла Мотт, и королева находилась в этом зале около часа, не более.

– Как зовут этого дворянина? – вскричал король.

– Государь! Его имени нет в донесении. Для того, чтобы узнать его, потрудитесь, ваше величество, пробежать последнее сообщение – вот оно. Это сообщение лесничего, который сидел в шалаше за крепостной стеной, подле купален Аполлона…

– Помечено следующим днем, – заметил король.

– Да, государь.., и который видел, как королева вышла из парка через маленькую дверь и стала осматривать землю снаружи. Она держала за руку господина де Шарни!

– Господина де Шарни!.. – воскликнул король, обезумев от гнева и от стыда. – Так.., так… Подождите меня здесь, граф: сейчас мы наконец-то узнаем правду!

И король выбежал из кабинета.

 

Глава 23.

ПОСЛЕДНЕЕ ОБВИНЕНИЕ

 

В то мгновение, когда король вышел из комнаты королевы, королева бросилась в будуар, где де Шарни имел возможность все слышать.

– Ну что? – спросила она.

– Ваше величество! – отвечал он. – Вы сами видите: все против того, чтобы мы были друзьями. Вас не будет оскорблять мое подозрение, но зато вас будет оскорблять общественное мнение. После скандала, который разразился сегодня, у меня не будет больше покоя, у вас не будет больше передышки. После этого первого оскорбления, нанесенного вам, ожесточенные враги набросятся на вас и будут пить вашу кровь, как пьют мухи кровь раненой газели…

– Вы очень долго ищете подходящее слово и не находите, – грустно заметила королева.

– Полагаю, что я никогда не давал вашему величеству повода заподозрить меня в неискренности, – сказал Шарни, – и если моя искренность порой бывала чересчур сурова, то я прошу у вас прощения.

– Итак, – заговорила глубоко взволнованная королева, – то, как я сейчас себя вела, этот слух, это чреватое опасностями нападение на одного из самых видных вельмож, мои явно враждебные отношения с Церковью, мое Доброе имя, которое становится игрушкой страстей парламента, – всего этого для вас мало! Я уж не говорю о навсегда поколебленном доверии короля – это не должно особенно вас беспокоить, правда?.. Король! Что это такое?.. Супруг!

И она улыбнулась печально и горько. Из глаз у нее брызнули слезы.

– О! – воскликнул Шарни. – Вы – самая благородная, самая великодушная из женщин! И если я сейчас не отвечаю вам так, как велит мне мое сердце, то это потому, что я чувствую себя неизмеримо ниже вас, и потому, что не смею осквернять ваше сердце, прося у него места для себя!

– Господин де Шарни! Я настаиваю, чтобы вы сказали мне, какое впечатление произвело на вас поведение де Роана.

– Я должен сказать, что де Роан ни безумец, как назвали его вы, ни слабый человек, как это можно было бы подумать. Это человек убежденный, это человек, который любил вас, который вас любит и который является жертвой ошибки. Его эта ошибка приведет к гибели, а вас…

– А меня?

– А вас к неизбежному бесчестию.

– Боже мой!

– Передо мной встает угрожающий призрак – отвратительная женщина, графиня де ла Мотт, исчезнувшая как раз, когда ее свидетельство может возвратить вам все – покой, честь, безопасность. Эта женщина – злой гений государыни и бич королевства. Эта женщина, которую вы неосторожно сделали поверенной ваших секретов и, быть может, – увы! – ваших близких отношений…

– Мои секреты, мои близкие отношения! Помилуйте! – воскликнула королева.

Шарни поклонился так низко, что королева должна была признать себя удовлетворенной таким ответом и смирением этого верноподданного.

– Я же советовала вам оставаться у себя в имении, – снова заговорила она. – Не теряйте времени: опасность велика. Удалитесь в свое имение, избегните скандала, который будет результатом процесса. Процесс мне устроят. Я не хочу, чтобы вас повлекла за собой моя судьба, я не хочу, чтобы погибла ваша карьера. У меня, благодарение Богу, есть сила, я невиновна, на моей совести нет ни единого пятна. По моим расчетам, пройдет две недели с этой минуты до того, как Париж узнает об аресте кардинала, до того, как будет созван парламент, до того, как будут выслушаны свидетельские показания. Уезжайте! Я приношу несчастье – расстаньтесь со мной! В этом мире у меня было только одно, и раз оно меня покидает, то я погибла.

С этими словами королева встала и, казалось, дала Шарни знак, которым заканчивается аудиенция. Он подошел к ней почтительно, но быстро.

– Я не любил бы вас, если бы вы были не такой, какая вы есть, – прошептал он.

– Как? – поспешно и взволнованно произнесла она. – Эта проклятая королева, эта погибшая королева, эта женщина, которую будет судить парламент, которой вынесет приговор общественное мнение, которую муж, ее король, быть может, выгонит, – эта женщина обретает любящее сердце?

– Она обретает слугу, который ее боготворит и который предлагает ей всю кровь своего сердца за одну слезу, пролитую ею сейчас.

– На этой женщине благословение Божие! – воскликнула королева. – Она горда, она первая из женщин, самая счастливая!.. Эта женщина слишком счастлива, господин де Шарни, и я не понимаю, как могла эта женщина жаловаться. Простите ее!

Шарни упал к ногам Марии-Антуанетты и поцеловал их в порыве благоговейной любви.

В это самое мгновение дверь из потайного коридора отворилась. На пороге остановился словно пораженный молнией король.

Сейчас он поймал с поличным человека, которого обвинял граф Прованский, у ног Марии-Антуанетты.

 

Глава 24.

ПРОСЬБА О ЖЕНИТЬБЕ

 

Королева и Шарни обменялись взглядом, полным такого ужаса, что злейший их враг сжалился бы над ними в эту минуту.

Шарни медленно поднялся и почтительно поклонился королю.

Было видно, как неистово бьется под кружевом жабо сердце Людовика XVI.

– Господин де Шарни! – с неописуемой сдержанностью заговорил король. – Для дворянина не слишком почетно, когда его уличают в краже.

– В краже? – пролепетал Шарни.

– Да, – продолжал король, – коленопреклонение перед женой другого – это кража. Это предположение весьма для него неблагоприятное. Если же эта женщина – королева, то эти подозрения называются преступлением, а преступление это – оскорблением величества[46]. Я распоряжусь, чтобы эти слова, господин де Шарни, вам повторил министр юстиции.

Граф хотел заговорить. Он хотел сказать, что он невиновен, но королева, нетерпеливая в своем великодушии, не могла вынести, чтобы в бесчестном поступке обвиняли человека, которого она любила. Она пришла к нему на помощь.

– Государь! – поспешно заговорила она. – Мне кажется, что вы вступили на путь скверных подозрений, и я предупреждаю вас: пристрастность приводит к ложным выводам. Я вижу, что почтение сковало язык графа, но я, – а я знаю самую глубину его сердца, – не допущу, чтобы его обвиняли без защиты.

– Неужели вы станете уверять меня, что я не видел господина де Шарни на коленях здесь, перед вами? – спросил Людовик XVI, опускаясь с роли короля на роль встревоженного мужа. – Однако если человек становится на колени, а его не поднимают, это значит…

– Это значит, – с суровым выражением лица подхватила королева, – что подданный королевы Французской просит ее о милости… По-моему, это случается при дворе достаточно часто!

– Он просил вас о милости?! – воскликнул король. Мария-Антуанетта обнаружила с гневом, что она вынуждена солгать, со скорбью – что она не находит ничего правдоподобного.

– Государь! Я сказала вам, что господин де Шарни просит меня о вещи невозможной.

– Но скажите, по крайней мере, о какой? «Чего может человек испрашивать на коленях?.. – говорила себе королева. – О чем он может умолять меня, что невозможно ему пожаловать?.. Ну! Да ну же!»

– Я жду, – сказал король.

– Господин де Шарни… – вскричала королева, рассудок у нее помутился, руки дрожали, – господин де Шарни хотел получить у меня…

– Что именно?

– Позволения жениться.

– В самом деле? – воскликнул мгновенно успокоившийся король.

– Государь! – в заключение сказала она королю. – Та, на которой хочет жениться господин де Шарни, находится в монастыре.

– Ах, вот оно что! – воскликнул король. – Это и впрямь уважительная причина. Действительно, весьма трудно отобрать у Бога Его собственность и отдать ее людям. Но странно, что господин де Шарни внезапно влюбился: никогда никто не говорил мне об этом, никогда не говорил даже его дядя, который может получить у меня все на свете. Кто же эта женщина, которую вы любите, господин де Шарни? Назовите ее мне, пожалуйста!

Королева ощутила мучительную боль. Сейчас она должна была услышать из уст Шарни чье-то имя; она должна была перенести пытку от этой лжи. И кто знает, откроет ли Шарни имя той, которую он любил когда-то, еще кровоточащее воспоминание о прошлом, или откроет он имя, букет любви, – смутную надежду на будущее? Чтобы избавить себя от страшного удара, Мария-Антуанетта опередила его.

– Но, государь, вы же знаете ту, за кого сватается господин де Шарни! – воскликнула она. – Это.., мадмуазель Андре де Таверне!

Шарни вскрикнул и закрыл лицо руками. Королева прижала руку к сердцу и, едва не потеряв сознание, упала в кресло.

– Но ведь она, насколько мне известно, еще не давала обетов? – спросил король.

– Нет, но она должна дать их.

– Мы поставим одно условие… – сказал король. – Впрочем, – прибавил он; в его душе еще оставалось легкое недоверие, – почему она должна дать обеты?

– Она бедна, – отвечала Мария-Антуанетта. – Вы не дали богатства ее отцу, – строго прибавила она.

– Превосходно! – сказал король. – Я дам приданое мадмуазель де Таверне, я дам ей пятьсот тысяч ливров, которые я на днях вынужден был не дать господину де Калону для вас. Поблагодарите королеву, господин де Шарни, за то, что она изъявила согласие рассказать мне об этом деле и обеспечить ваше счастье.

Шарни сделал шаг вперед и поклонился, как статуя, в которую Бог, сотворив чудо, на мгновение вдохнул жизнь.

– Ну что ж, – сказал король. – Теперь мы предоставим ее величеству заботы о ваших делах. Идемте, сударь, идемте!

За ними закрылась дверь – отныне непреодолимая преграда для невинной любви.

 

Глава 25.

СЕН-ДЕНИ

 

Королева осталась в одиночестве и в отчаянии. Столько ударов обрушилось на нее разом, что она уже не знала, с какой стороны ожидать новой раны!

Имя Андре спасло ее от короля. Но кто мог поручиться за своенравный, независимый, свободный дух, именуемый мадмуазель де Таверне? Кто мог рассчитывать, что эта гордая девушка отдаст свою свободу, свое будущее ради королевы, которую еще так недавно она покинула как враг?

Оставалась только сама мадмуазель де Таверне. Это было алмазное сердце, грани которого могли резать стек-до, но только их незримая твердость, их глубокая чистота могли гармонировать с великими горестями королевы.

Итак, Мария-Антуанетта должна встретиться с Андре. Она опишет ей свое несчастье и будет умолять ее принести себя в жертву.

Мария-Антуанетта решилась ехать. Ей очень хотелось предупредить Шарни, чтобы тот не сделал какого-нибудь неверного шага, но ее остановила мысль, что за ней наверняка следят, что любой ее поступок может быть истолкован превратно. У нее было достаточно возможностей проверить на опыте здравый ум, преданность и рассудительность Оливье, чтобы убедиться, что он одобрил бы все, что она сочла необходимым предпринять.

Она приказала, чтобы ее отвезли в Сен-Дени.

Это был час, когда монахини, вернувшиеся в свои кельи, переходят от негромкого гула в трапезной к тишине размышлений, предшествующих молитвам на сон грядущий.

Королева приказала позвать в приемную мадмуазель Андре де Таверне.

Мадмуазель Андре де Таверне, закутавшись в белый, шерстяной пеньюар, стояла на коленях и смотрела в окно на луну, поднимавшуюся из-за высоких лип, и в этой поэзии наступающей ночи она обретала предмет жарких, усердных молитв, которые она воссылала к Богу, чтобы облегчить душу.

Андре сама покинула двор, сама порвала со всем, что могло поддерживать в ней ее любовь. Гордая, как Клеопатра, она была не в состоянии вынести даже мысль о том, что де Шарни может помышлять о какой-нибудь другой женщине, хотя бы эта женщина была королевой.

И вдруг Андре сообщили, что приехала государыня, что капитул принял ее в большой приемной и что ее величество королева после приветствий осведомилась, нельзя ли побеседовать с мадмуазель де Таверне.

Странное дело! Этого было достаточно, чтобы Андре – сердце, смягченное любовью, – бросилась навстречу этому благоуханию, снова повеявшему на нее из Версаля, – благоуханию, которое она прокляла так недавно, но которое становилось все более драгоценным по мере того, как она от него удалялась, драгоценным, как все, что улетучивается, как все, что предается забвению, драгоценным, как любовь!

Когда Андре услышала свое имя, произнесенное привратницей, которая ее сопровождала, когда она увидела Марию-Антуанетту, сидевшую в кресле аббатисы, в то время как по обе его стороны раскланивались и сновали самые благородные члены капитула, ее охватил трепет, так что она на несколько секунд остановилась.

– Ах, подойдите, мне нужно с вами поговорить, мадмуазель, – с полуулыбкой сказала королева. Андре подошла и опустила голову.

– Вы позволите? – спросила настоятельницу королева.

Настоятельница ответила реверансом и, сопровождаемая всеми монахинями, покинула приемную.

Королева осталась наедине с Андре, сердце которой стучало так сильно, что его биение можно было бы расслышать, если бы не медленное-медленное колебание маятника старых часов.

 

Глава 26.

МЕРТВОЕ СЕРДЦЕ

 

Начала разговор королева – таков был порядок.

– Вот и вы, мадмуазель, – с лукавой улыбкой заговорила она. – А знаете, как монахиня, вы производите на меня странное впечатление.

– Для королевы все люди, – поспешила ответить Андре, – это собрание подданных, ценность, честь и жизнь которых принадлежат государям. Жизнь и ценность, моральная или материальная, это достояние королев.

– Когда я приезжала в Сен-Дени, чтобы поговорить с принцессой, – сказала королева, – мне всякий раз хотелось повидаться с вами и уверить вас, что, вблизи или на расстоянии, я всегда ваш друг.

– Ваше величество! Вы осыпаете меня почестями и переполняете меня радостью, – печально ответила Андре.

– Не говорите так, Андре, – сжимая ей руку, произнесла королева, – вы разрываете мне сердце. Кому может прийти в голову, что некая несчастная королева желала найти подругу, найти близкую душу, дать отдых своим глазам, устремив взгляд на такие прекрасные глаза, как ваши, и вдруг заподозрила, что в глубине этих глаз таится корысть или злоба?

– Уверяю вас, ваше величество, – отвечала Андре, поколебленная этой краткой, но страстной речью, – что я любила вас так, как никого больше не буду любить в этом мире.

Сказавши это, она покраснела и опустила голову.

– Вы.., меня.., любили! – подхватив на лету эти слова, воскликнула королева. – Значит, вы меня больше не любите?

– Ваше величество!

– Я ни о чем вас не спрашиваю, Андре… Да будет проклят монастырь, если он так скоро гасит в сердцах воспоминания!

– Не обвиняйте мое сердце! – поспешно возразила Андре. – Оно мертвое.

«Боже мой! – подумала встревоженная королева. – Неужели я потерплю поражение?»

– Ах, ваше величество, дорогая моя госпожа! Оставьте эту монахиню – ее не принял даже Бог, обнаружив, что у нее еще чересчур много недостатков, – Он, Который не отвергает немощных телом и духом! Оставьте меня с моим страданием в моем уединении, оставьте меня!

– То, что я хотела вам предложить, взяло бы верх над всеми вашими жалобами на унижения! Брак, о котором идет речь, сделал бы вас одной из самых знатных дам во Франции.

– Брак! – пролепетала ошеломленная Андре.

– Вы отказываетесь? – проговорила королева, все более и более падая духом.

– О да, отказываюсь, отказываюсь!

– Андре… – начала было Мария-Антуанетта.

– Я отказываюсь, ваше величество, я отказываюсь! Решив, что королева уходит, Андре удержала ее за платье.

– По крайней мере, ваше величество, – сказала она, – окажите мне величайшую милость и назовите человека, который пожелал на мне жениться. Всю жизнь я так страдала от унижений, что имя этого благородного человека…

На лице ее появилась горестная улыбка.

–..стало бы бальзамом, который отныне я проливала бы на все раны моей гордости Королева заколебалась, но ей было необходимо довести дело до конца.

– Это господин де Шарни, – промолвила она тоном печальным и безразличным.

– Так это за господина Оливье вы хотите выдать меня замуж? Да? Скажите, ваше величество!.. О, я согласна, согласна! – вскричала Андре, вне себя от восторга. – Так это меня он любит!.. Он любит меня, как я его любила!

Мертвенно-бледная, трепещущая королева с глухим стоном отпрянула. Подавленная, она упала в кресло, а обезумевшая Андре целовала ей колени, платье и обливала слезами ее руки, обжигая их горячими поцелуями.

– Когда мы едем? – наконец спросила она, как только слова у нее пришли на смену вздохам и приглушенным крикам.

– Идемте, – прошептала королева; она чувствовала, что жизнь ее покидает, и ей хотелось перед смертью спасти свою честь.

 

Глава 27.