Глава 24. Необходимость объединения вооруженных сил

При централизации, сосредоточивающей в руках одного высшего органа власти все силы организованного общества ― которая наиболее ярко характеризует процесс формирования наций, ― с самого начала наиболее очевидной была необходимость иметь и контролировать вооруженные силы. Необходимость была и внешней, и внутренней: внешней ― для защиты нации от разрушения силами извне или от подчинения им, внутренней ― для защиты от гражданского раскола и беспорядков. Если общая административная власть нужна для того, чтобы соединить разные части формирующейся нации, основное условие центральной власти ― право распоряжаться средствами, предохраняющими от инакомыслия и силовой борьбы, способных ослабить или разрушить органичную целостность сформировавшегося общества. Монархия, как и любой другой центральный орган власти, должна добиваться этого результата отчасти еще и силой морального и психологического убеждения, так как она представляет собой символ единства и требует от входящих в ее состав частей уважения к их очевидному, священному единству, какой бы сильной ни была их склонность к местному, расовому, клановому или классовому сепаратизму. Она олицетворяет единую власть нации, дающей ей право утверждать свою моральную силу как более важную, по сравнению с моральными требованиями отдельных частей, даже значительных частей, возможно даже, довольно самостоятельных частей, и призывать их к повиновению. Но в качестве последнего аргумента ― поскольку подобные мотивы могут в любой момент потерять свою силу, если неожиданно возрастут переменчивые интересы или настроения, и вмешаются страсти ― правящий орган должен всегда иметь в своем распоряжении наиболее мощные вооруженные силы для подчинения отдельных частей общества и предотвращения возможной вспышки разрушительной гражданской войны. Если гражданская война или восстание все же возникают, как это случается, когда монархия или правительство придерживаются в ссоре одной из сторон, или если они сами оказываются причиной недовольства и нападок, у них тем более должно быть значительное превосходство в силе, чтобы быть уверенными в победе в данном споре. Самую надежную гарантию может дать ― и только в случае полного и эффективного всеобщего разоружения ― сосредоточение всей военной власти в руках центрального органа и подчинение всей действительной и потенциальной военной силы единому контролю.

Очевидно, что Всемирному государству, каким бы подсознательным, неопределенным и неоформленным ни был процесс его становления, вооруженные силы необходимы. Народам мира уже свойственно неявное и неорганизованное единство жизни, ни один их них уже не может вести изолированное независимое и замкнутое существование; на его культуру, политические тенденции и экономическую жизнь влияют события и движения всех частей света. Каждый народ так или иначе ощущает, что его отдельную жизнь захлестывает жизнь целого. Наука, международная коммерция, утверждение в Азии и Африке господства Запада и его культурная экспансия создали предпосылки для великих перемен. Даже при таком весьма неопределенном, неосознанном, подсознательном единстве мировая война, даже ее потенциальная возможность, становится фактором серьезного расстройства всей структуры жизни, расстройства, способного однажды привести к гибели всей человеческой расы. Уже перед Мировой войной возникло ясное понимание, что, избежав конфликта с одной или двумя нациями или сведя его к минимуму, можно изменить участь всех; даже были разработаны и опробованы некоторые, имевшие весьма достойные намерения, хотя и бесплодные и неэффективные средства, учитывавшие возможность подобного итога. Окажись одно из этих временных средств хотя бы отчасти действенным, мир так и остался бы удовлетворен нынешними далеко не идеальными условиями, и настойчивая потребность в более серьезной международной организации не была бы понятна для человечества в целом. Но европейский конфликт показал, что старый беспорядочный режим далее поддерживать невозможно. Необходимость избежать любого повторения катастрофы какое-то время признавалась всеми. Каким-то образом нужно было утвердить или создать механизм, позволяющий оберегать международный мир, и сформировать такую власть, которая бы обладала силой устранять опасные международные проблемы и предотвращать то, что, с точки зрения нового понимания, с точки зрения человеческого единства, можно было бы назвать гражданской войной между народами единого человечества.

Выдвигались различные более или менее авторитетные предложения по созданию необходимых условий для международного мира. Самым незрелым из них было весьма недалекое заявление ― плод односторонней пропаганды, ― предполагавшее, что уничтожения немецкого милитаризма будет вполне достаточно для обеспечения в будущем мира во всем мире. Непосредственным моральным обоснованием этой конкретной войны стали военная мощь, политические и коммерческие амбиции Германии, ее острое недовольство ограниченным географическим положением и своим окружением, представленным враждебным ей союзом; но истинная причина лежит в самой природе международной ситуации и психологии национальной жизни. Главная черта этой психологии ― преобладание национального эгоизма, преклонение перед ним, под видом священного патриотизма. Каждое национальное эго, подобно всей органической жизни, стремится к двойному самоосуществлению: к усилению и к распространению, экспансии. Углубление и обогащение культуры, политическая сила и экономическое благополучие в пределах собственных границ кажутся недостаточными, если нет распространения, расширения данной культуры, увеличения политического пространства, господства, силы или влияния и искусного расширения коммерческой эксплуатации мира. Подобное естественное и инстинктивное стремление вовсе не представляет собой некий нравственный порок ― им движет инстинкт эгоистичной жизни. А какая жизнь нынче не эгоистична?

Однако мирные и неагрессивные средства могут удовлетворить его лишь в самом ограниченном объеме. И всякий раз, когда подобный эгоизм ощущает ограничения и препятствия, которые не кажутся ему непреодолимыми, ощущает, что он окружен барьерами и обстоятельствами, ощущает недовольство сферой своего влияния и господства, не соответствующих, как ему кажется, его потребностям и силе, или видит, что открываются новые возможности распространения, а достигнуть желаемого можно лишь собственной силой, он тут же прибегает к помощи этой силы, и остановиться может, только встретив решительное сопротивление. Если ему противостоят неорганизованные или плохо организованные народы, он не колеблется; если ему противостоят мощные, внушающие страх соперники, он будет медлить, искать союзников или выжидать момент. Германия вовсе не монополист подобного инстинкта распространения и подобного эгоизма; но ее эгоизм оказался лучше организованным и наименее удовлетворенным, более молодым, незрелым, голодным, самоуверенным и бесцеремонным, наиболее подвластным самодовольной жестокости своих желаний. Сокрушение германского милитаризма могло ослабить на время интенсивность многоплановой коммерческой борьбы, но было не в силах одним устранением опасного и неутолимого конкурента прекратить ее. До тех пор пока выживает какой-то вид милитаризма, до тех пор пока существует область политического или коммерческого расширения, а национальный эгоизм жив, поддерживается его священный характер, и нет целенаправленного контроля присущего ему инстинкта распространения, война всегда будет оставаться реальной возможностью, чуть ли не потребностью жизни народов человечества.

Была и другая идея, выдвинутая великими державами ― создать лигу свободных наций, которая могла бы оберегать мир благодаря своему влиянию, а в случае необходимости и силовым путем. Подобное решение, пусть и более зрелое, столь же неудовлетворительно, как и все предыдущие. Это старая идея Меттерниха, уже осуществлявшаяся в жизни после победы над Наполеоном; только вместо Священного союза монархов, призванного установить мир и монархический порядок и низвергнуть демократию, предполагалось создать лигу свободных ― империалистических ― народов, чтобы утвердить демократию и установить мир. Но было совершенно ясно, что новая лига пойдет старым путем; она рухнет сразу же, как только интересы и амбиции составляющих ее держав перестанут совпадать, или возникнет новая ситуация, чем-то напоминающая мощный протест угнетенной демократии в 1848 году, или иная, неизбежная при грядущем противоборстве молодого титана, социализма, и старых богов Олимпа ― мира буржуазной демократии. Этот конфликт, накрывший своей зловещей тенью революционную Россию, уже воплотился в жизнь, и вряд ли Европе удастся его избежать. Война и ее последствия временно приостановили его развитие, но в любой момент он может возобновиться с удвоенной силой и продемонстрирует свою мощь. И одна, и другая, а возможно, и они обе повлекут за собой роспуск лиги. Никакая намеренно созданная лига не может быть непрерывной. Меняются поддерживающие ее представления, меняются и выходят из употребления интересы, делавшие ее возможной и действенной.

Предполагается, что демократии не так легко, как монархии, развязывают войны; но это справедливо лишь отчасти. Демократическим называется буржуазное государство, имеющее форму либо конституционной монархии, либо республики, власть в которой принадлежит среднему классу. Но где бы средний класс ни добивался власти, дипломатические навыки, иностранную политику и международные представления он перенимает, хотя и с определенными изменениями, от предшествовавших ему монархических и аристократических правительств[107]. Подобная преемственность, по-видимому, была естественным законом мышления правящего класса. В Германии именно объединенный класс аристократии и капиталистов учредил Всегерманскую партию с ее чрезмерно преувеличенными и почти безумными амбициями. В новой России буржуазия во время своего недолгого правления отвергла во внутренних делах политические представления царствовавшего дома и помогла свергнуть самодержавие, но сохранила его представления во внешних делах, только уже без германского влияния, она выступала за продолжение экспансии и обладание Константинополем. Определенно, это важное различие. Монархическое или аристократическое государство по своему мышлению остается государством политическим и стремится, прежде всего, к территориальному расширению и политическому господству или гегемонии, в то время как коммерческие цели имеют для него второстепенное, сопутствующее значение. В буржуазном государстве все наоборот; прежде всего его интересуют рынки, новые сферы благополучия, создание или завоевание колоний или иных зависимых регионов, которые можно было бы использовать в коммерческих и индустриальных целях, политическое же распространение интересует его только как средство исполнения своих замыслов. Более того, государственный деятель монархического или аристократического государства прибегает к войне почти как к единственному средству. Как только его не удовлетворяет реакция на его дипломатию, он берется за оружие. Буржуазный лидер в этом случае колеблется, прикидывает, питая гораздо большие надежды на дипломатию, старается добиться своих целей за счет выгодных сделок; устраивая дела, прибегает к мирному давлению, к демонстрации силы. Он готов в конце концов прибегнуть и к войне, но только в том случае, если все эти ухищрения не увенчались успехом и тогда лишь, когда окончательные прибыли соразмерны используемым средствам, а ставка на войну сулит серьезные преимущества в успехе и надежную выгоду. С другой стороны, буржуазное демократическое государство создало такую грандиозную организацию вооруженных сил, о которой не могли и мечтать могучие монархи и аристократы. И им свойственно не только препятствовать вспышкам великих войн, но и способствовать их удачному завершению; размеры их невероятны, и в наши дни им несть числа.

Одно время существовало довольно устойчивое мнение, что более правильный демократический и, значит, более мирный дух, а также более совершенные демократические институты смогут повсеместно утвердиться после восстановления мира в результате победы свободомыслящих народов. Одним из правил новой международной обстановки стало право наций самим определять свою судьбу, руководствоваться только своим добровольным согласием. Правда, последнее условие не применимо пока нигде, кроме Европы, и даже там этот принцип не признан всеобщим и не вполне осуществим на практике. Если бы он мог быть принят повсеместно, а существующие между народами отношения, изменившись, позволили ему утвердиться в качестве рабочего принципа, исчезла бы одна из наиболее благоприятных для войны и революции причин; хотя остались бы другие. Более широкая демократизация европейских народов ничего не гарантирует. Несомненно, определенного рода демократия, та, в основе которой лежит конституция, признающая индивидуальную свободу, вероятнее всего выступила бы против войны ― исключая моменты великих всеобщих перемен. Война требует решительной мобилизации всех сил, требует духа подчинения, отказа от свободы воли и свободы действия, от всякой критики, сопутствующих истинно демократическому чувству. Но в будущем демократии, вероятно, превратятся в центрированные самым решительным образом правительства, при которых принцип свободы будет принесен в жертву эффективности общества, станут чем-то вроде государственного социализма. Подобное демократическое государство может располагать даже более мощными силами на случай войны, может продемонстрировать, если она разгорится, более надежную организацию вооруженных сил, по сравнению с буржуазными демократиями, и совсем не очевидно, что оно будет менее искушенным в использовании своих сил и средств. Направленность социализма носила международный и мирный характер потому, что необходимость подготовки к войне благоприятна для системы правления, представленной высшими классами общества, и потому, что сама война используется в интересах правительств и капиталистов; сами убеждения и классы, которые их представляют в настоящее время, находятся в подчиненном положении и не преуспевают от такого их применения в войне, не извлекают из этого никаких для себя преимуществ. Когда они придут к власти, станет ясно, что она сулит и какие содержит искушения, благоприятные возможности; однако их нетрудно предвидеть. Обретение власти ― самое трудное испытание для всех идеалистов, и не было еще ни одного верующего или священника, который бы избежал потери своего уровня и коррупции.

Опираться на обычное соглашение между конфликтующими эгоистическими национальными интересами в деле сохранения между народами мира ― это значит опираться на логическое противоречие. Практическая неправдоподобность, которая с точки зрения разума и опыта, кажется просто невозможной, вряд ли способна стать надежным основанием для будущих построений. Лига мира может лишь предотвратить на время вооруженную борьбу. Система силового арбитража, даже в том случае, если правонарушителю противостоит мощный военный союз, в состоянии лишь уменьшить вероятность войны, а полностью предотвратить ― только в случае небольших или слабых наций; но если какая-то великая держава, стремящаяся быть ядром сильного союза народов, увидит, что расстройство сложившегося порядка сулит ей личные выгоды, она всегда сможет пойти на любую авантюру в надежде не упустить свой шанс, расценив, что результаты превзойдут рискованность самого предприятия[108]. Более того, во времена мощных потрясений и крупных движений, когда великие идеи, широкие интересы и воспламенившиеся страсти разделяют народы мира, может вполне развалиться на части и сама система, а те части, что гарантировали ее надежность, перестать существовать. Всякому предварительному и несовершенному механизму пришлось бы сначала долго отыскивать причины своей неэффективности, а сама попытка обдуманного устройства международной жизни должна была бы быть отложена и предоставлена сумбурному действию обстоятельств. Настоящее действие и мощная власть, основанная на общем настроении и общей силе человечества, живущего коллективной жизнью и обладающего коллективным духом, предполагает нечто, превосходящее обычный союз сильно разобщенных государств, непрочно связанных довольно хрупкими узами моральных обязательств; и создание такой власти будет единственным действенным на этом пути шагом. Когда именно такая власть, на основе конкретного договора, сможет возникнуть, когда в ее создании будут принимать участие не столько идеи, сколько реальные силы ― это вопрос, на который сможет ответить только будущее.

Такого рода власть должна опираться на психологическое согласие человечества; должна иметь бóльшую моральную силу, нежели ее имеют правительства тех народов, с которыми она взаимодействует, и должна добиваться более быстрого с их стороны повиновения во всех обычных обстоятельствах. Она должна не только быть символом и центром единства всей расы, но и постоянно проявлять готовность служить миру, гарантируя действенное поддержание и развитие основных общих интересов и общих преимуществ, которые бы перевешивали разобщенные национальные интересы, и полностью отвечать той необходимости, которая вызвала ее к жизни. Она должна поддерживать растущее чувство общечеловеческой семьи и общей жизни, чтобы острые разногласия, отделяющие друг от друга страны, народы, расы и континенты, постепенно теряли свою силу и стирались. При таких условиях будет развиваться власть морального типа, способная объединить человечество при минимальном принуждении и разногласиях. Природа психологического согласия, которую она должна была бы гарантировать с самого начала, будет зависеть, главным образом, от ее конституции и типа устройства, а при ее изменении будет определять природу и власть той нравственной силы, с которой она могла бы воздействовать на народы земли. Если ее конституция и тип устройства будут таковыми, что сумеют согласовать общее настроение, и если она будет заинтересована в оказании активной помощи всем частям человечества, большей их части или, по меньшей мере, тем, чьи настроения и поддержка считаются наиболее влиятельными и представляющими ведущие политические, социальные и культурные идеи и интересы своего времени, на ее стороне окажется максимум психологического согласия и нравственной силы, а путь ее будет сравнительно гладким. Если же в этих отношениях ей не удастся добиться успеха, она будет компенсировать этот недостаток тем, что начнет сосредоточивать в своих руках и демонстрировать военную мощь, при поддержке чрезвычайных и специальных служб, направленных против общей жизни, культуры и развития человечества, подобных тем, которые обеспечивали Римской империи власть над западными народами средневековья и их длительное общее согласие на то, чтобы терпеть подчиненное положение, при угнетении собственной национальной жизни.

Но в любом случае обладание вооруженными силами и их определенная сконцентрированность довольно долго будут первым условием безопасности такой власти и эффективности ее контроля; и владение ими должно быть, по возможности, безраздельным. В настоящий момент трудно представить, чтобы нации согласились на полное разоружение. До тех пор пока сохраняется сильный национальный эгоизм, а значит, и взаимное недоверие, нации не согласятся пожертвовать своими вооруженными силами, как средством самозащиты, пока будет оставаться хоть какая-то угроза их интересам или, по крайней мере, тому, что они считают важным для своего благополучия и существования. Любое подозрение в небеспристрастности международного правительства будет действовать таким же образом. И все же разоружение могло бы сыграть решающую роль в деле прекращения войны ― при отсутствии мощного и радикального изменения психологического и морального характера. Пока существуют национальные армии, возможность, даже неизбежность войны будет сохраняться вместе с ними. Как бы ни была незначительна их роль в мирный период, высшая международная власть, даже при поддержке собственных вооруженных сил, будет находиться в положении феодального короля, никогда в полной мере не уверенного в надежности контроля над своими вассалами. Международная власть должна иметь под своим началом единые хорошо обученные вооруженные силы мира для поддержания порядка среди наций, а также ― без чего монополия ее власти будет неэффективной ― правом единолично распоряжаться средствами военного производства и средствами ведения войны. Национальные и частные военные производства должны исчезнуть. Национальные армии должны стать, подобно армии баронов, достоянием прошлого и историей.

Такое завершение определенно указывало бы на то, что на смену современным международным отношениям пришло Всемирное государство. Так как вступить в свои права оно может, только если международная власть станет не просто третейским судьей в спорах, но источником законов и окончательной силой, следящей за их исполнением. Для того чтобы исполнять декреты, направленные против отдельных стран или классов, предотвращать все виды борьбы, не только политической, но и коммерческой, промышленной и прочей, или, по меньшей мере, приостанавливать те решения, которые предполагают использование средств немирных и незаконных и игнорируют третейский суд, для того чтобы подавлять любую попытку насильственных перемен и революций, даже самых крупных, Всемирному государству понадобится полное сосредоточение в своих руках всех сил. До тех пор пока человек остается таким, каков он есть, именно сила, вопреки всякому идеализму и благородным мирным надеждам, будет непреложным судьей и руководителем его жизни, а обладающий ею ― истинным правителем. В обычное время сила может маскировать свое грубое присутствие и принимать мягкие и цивилизованные формы ― относительно мягкие, до тех пор пока социальный порядок держится на двух главных опорах, на тюрьме и судебном исполнителе, ― но именно она безмолвно поддерживает особый облик нашей цивилизации и готова вмешаться всякий раз, как возникает к ней призыв более справедливых, но все еще слабых богов социального космоса. Рассеянная сила осуществляет независимые движения Природы и служит жизни так же, как и беспорядку и борьбе; сконцентрированная, она становится гарантом организованности и опорой порядка.