Глава III развитие исторической мысли и исторической науки в Германии первой половины XIX В.

К началу XIX в. Германия по сравнению с Англией и Францией была отсталой страной. Несмотря на довольно быстрый рост капиталистической промышленности во второй четверти XIX в. в отдельных районах (Рейноко-Вестфальская область, Саксония, Берлин), Герма­ния в Целом до 50-х годов оставалась страной аграрной. Главным пре­пятствием для развития капитализма являлись господство феодально-крепостнических отношений в большей части страны, особенно на во­стоке, натурально-потребительский характер крестьянского хозяйства и узость внутреннего рынка, экономическая обособленность мелких и мельчайших полуфеодальных немецких государств, отгороженных друг от друга таможенными барьерами. В начале XIX в. число таких государств достигало нескольких сотен. В любом государстве незави­симо от его размера царили произвол, назойливая полицейская опека над жизнью и мыслями каждого подданного. «Германия, — писал об этом времени Гейне, — спала свинцовым сном».

Ее разбудили наполеоновские войны. Они вызвали у немецкого народа, оказавшегося под пятой иноземного завоевателя, вместе с горечью национального унижения патриотическое воодушевление и стремление к политическому единству. Положительную.роль в пробуждении национального сознания сыграли те изменения, которые произвел в Германии Наполеон, ликвидировав ряд мелких княжеств и насадив в прирейнских областях передовые французские порядки. Венский конгресс 1815 г. при всем стремлении к реставрации старых династий и княжеств вынужден был сохранить в составе Германского союза только 38 государств.

Феодально-крепостнические порядки в значительной части Герма­нии оставались в полной силе до революции 1848—1849 гг. В то же время «начиная с 1815 г. богатство, а вместе с богатством и политиче­ский вес буржуазии в Германии непрерывно возрастали». Жестоко эксплуатируя детский труд, платя рабочим нищенскую заработную плату, торгово-промышленная буржуазия (особенно после возникнове­ния в 1834 г. Германского таможенного союза, ускорившего рост национального рынка) сильно укрепила свои экономические позиции. Однако ее роль в политической жизни все же оставалась незначительной, а минимальные требования буржуазно-демократических реформ неудовлетворенными.

В Германском союзе и его органе — Союзном сейме господствовали феодально-монархические государства — Австрия и Пруссия. Они и возглавили реакцию, руководимую и вдохновляемую австрийским канцлером Меттернихом. Университеты были поставлены под надзор полиции, оппозиционная публицистика и литература стали жертвами свирепой цензуры.

Основные направления общественной мысли Давление реакции и незрелость общественных отношений не благоприятствовали образованию в Германии настоящих политических партий. Стремления формировавшегося пролетариата находили свое выражение в мечтаниях утопических социалистов, а чаяния различных слоев буржуазии и буржуазной интеллигенции — в литературно-публицистической деятельности поэтов, писателей, философов и историков.

У писателей критического направления руки были связаны край­ней подозрительностью властей даже по отношению к малейшему про­явлению оппозиции: их ожидала тюрьма или вынужденная эмиграция, хотя ни радикально-демократическая литературная группа так называемой «Молодой Германии» во главе с Людвигом Берне и Генрихом Гей­не, ни мелкобуржуазные революционно-демократические публицисты, вроде Иоганна Якоби или Карла Гейнцена, не возглавляли широкого общественного движения.

Идеологами влиятельной торгово-промышленной буржуазии были умеренно либеральные теоретики, преимущественно из числа профес­соров западногерманских университетов. Особенную популярность при­обрели Карл фон Роттек и Карл Теодор Велькер из Бадена. Ф. Энгельс презрительно отзывался о болтливом самодовольстве этих руководите­лей «всеподданнейшей оппозиции...». Их «Государственный лекси­кон», получивший широкое распространение, был прозван «библией немецкого либерализма». «Государственный лексикон» пропагандиро­вал цензовую конституционную монархию в качестве идеального госу­дарственного строя.

Однако выходившая ранее «Всемирная история» Роттека написа­на в более широком либеральном духе и посвящена обоснованию буржуазно-демократических свобод. Этот труд служил источником вдох­новения для многих мелкобуржуазно-демократических историков юго-западной Германии, например К. Циммермана.

В Германском союзе реакционные писатели и ученые, например Ранке, или такие мракобесы, как Мюллер и Галлер, пользовались ши­рокой правительственной поддержкой. Ранке в 30-х годах издавал по поручению прусского правительства «Историко-политический журнал», ставивший своей задачей борьбу с «разрушительными» идеями Фран­цузской революции и историческое обоснование прусского абсолютизма. Адам Мюллер (1779—1829) и Карл Людвиг Галлер (1768—1854), осу­ждавшие капиталистическое развитие и призывавшие к возрождению феодального строя, выражали чаяния самых консервативных слоев прусского юнкерства. Адам Мюллер в «Элементах государственного искусства» доказывал «неискоренимость средневековых законов, сосло­вий, нравов». Знаменем крайней реакции являлся труд Галлера «Восстановление государственной науки, или теория естественного состояния общества, противопоставленная химерам искусственного граждан­ского строя», ставший настольной книгой прусского короля Фридриха Вильгельма IV. В нем доказывалось, что нормальным типом государст­ва является крупная феодальная вотчина средневековья, что крепост­ная зависимость благодетельна для крестьян, что только возврат к нату­ральному хозяйству и преграды, которые должны быть поставлены на пути развития капитализма, могут явиться гарантией от революции.

Классическая немецкая философия Характеризуя создавшийся в то время в Германии немецкая идейный климат, Л. Берне писал в 1818 г., что большие господа любят, чтобы мы взлетали за облака и там наблюдали движение планет, а о движении земных вещей оставили всякое попечение. В удушливой атмосфере реакции немецкая обще­ственная мысль чувствовала себя относительно свободной только на высотах отвлеченного философского умоарения. В те годы немцы при­обрели славу «Нации философов», и молодой Энгельс не без чувства гордости называет три имени, которые наиболее способствовали это­му: «Фихте и Шеллинг начали перестройку философии, а Гегель за­вершил новую систему».

Иоганн Готлиб Фихте (1762-1814) Фихте — ученик Канта и духовный наследник рационализма Просвещения, был врагом крепостничества, дворянских привилегий и заскорузлого юнкерского национализма; его политическим идеалом являлась буржуазно-демократическая республика, обеспечивающая гражданские свободы и политическое господство мелких собственников-производителей. В «Принципах естественного права» (1796) Фихте высказал немало передовых мыслей, навеянных опытом Великой французской революции (необходимость ограничения размеров частной собственности, национализация земли, ликвидация феодальной политической раздробленности Германии и т. д.).

Пропаганда подобных идей послужила основанием для увольнения Фихте из Иенского университета якобы за приверженность к атеизму. Под влиянием военной катастрофы Пруссии и Австрии в 1806 — 1807 гг., поставившей обе эти феодально-абсолютистские державы на колени перед Наполеоном, Фихте сосредоточил свое внимание на проб­леме нации, национального единства немцев. В «Речах к немецкой на­ции» он выступает проповедником морально-религиозного «обновления» и умеренных реформ, прежде всего в области образования и национального воспитания. Его значение в развитии немецкой исторической мысли состоит в том, что он связал формирование нации с развитием демократических идеалов.

Философия Фихте представляет разновидность субъективного идеализма. У Фихте за исходный пункт «берется психическое; из него выводится природа и потом уже из природы обыкновенное человеческое сознание». История для Фихте есть прогрессивный процесс роста чело­веческого сознания, находящий свое высшее выражение в подъеме на­уки и значения человеческого труда. Помимо прогрессивности она об­ладает также признаком необходимости. В истории человек постигает закономерность и неооходимость и в результате становится свободным. Свобода и необходимость составляют диалектическое единство противоположностей.

Фридрих Вильгельм Шеллинг (1775—1854) Шеллинг отверг развитое Фихте субъективно-идеалистическое представление о природе и человеке. Его «Философия тождества» дает объективно-идеалисти­ческое решение проблемы отношения между психиче­ским и физическим, между личным сознанием и внешним миром. За исходный момент развития он принимает абсолютное тождество бытия и мышления, материи и духа, объекта и субъекта. В сфере человеческой истории это вело к признанию прогрессивного развития, имеющего конечной целью «правовой строй», т. е., по существу, строй буржуазного общества, основанный на формальном равенстве граждан перед законом. Для Шеллинга, как и для Фихте, прогрессивное развитие является краеугольным понятием, лежащим в основе его концепции, истории.

Но Шеллинг не удержался на этой умеренно либеральной позиции. С переходом в 1811 г. в Берлинский университет он становится верным слугой прусского реакционного правительства, врагом рациональной науки, глашатаем обскурантизма и поповщины.

Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770-1831) Идеи Фихте и Шеллинга получили завершение в произведениях Гегеля, крупнейшего представителя немец­кой классической философии. Гегель, профессор Невского, а с 1818 г. Берлинского университета, охватил в своей философской системе все области науки и, культуры; математику, естествознание, право, историю, искусство, релиигию.

Подобно Шеллингу, Гегель — объективный идеалист, но вместо шеллингианского абсолютного тождества он вводит понятие абсолютного, или мирового, духа. Эта абстракция, согласно характеристике Маркса и Ленина, представляет собой, по существу, человеческое сознание, оторванное от живого, конкретного человека и возведенное в абсолют. Абсолютный дух первичен и вечен, природа вторична, производна от духа, который находится не вне природы, а в ней самой.

Тем новым и плодотворным, что внес Гегель, была разработка диалектического принципа развития. Саморазвитие абсолютного духа происходит как закономерный и необходимый процесс исторического развития человечества. Оно не является спокойным, мирным: на каж­дой данной ступени наряду с элементами господствующими возникают и элементы нового, отрицающие все, что существует, и переводящие развитие на новый путь. Таким образом, развитие: 1) есть движение к вперед «от несовершенного к более совершенному», но уже «содержащему в себе свою собственную противоположность», 2) происходит в процессе борьбы противоположных начал, 3) вызывает непрерывное изменение и обновление жизни. Этот диалектический принцип реализуется, по Гегелю, однако, не в истории реального общества, а в развитии стремящегося к самопознанию абсолютного духа. Исторический процесс представляет с точки зpeния Гегеля диалектическое развитие идеи, борьбу противоположностей, происходящую в человеческом сознании.

Развитие абсолютного духа во всемирной истории человечества Гегель понимает как непрерывный рост сознания свободы. В этом развитии ведущий народ каждой эпохи достигает определенной ступени. После этого он сходит со сцены истории, уступая свое место другому народу, который поднимает сознание свободы выше. Самосознание абсолютного духа началось на Востоке, поднялось ступенью выше у древних греков и римлян, а наивысшего развития достигло у германского народа.

Сообразно этому представлению Гегель рисует довольно произ­вольную картину процесса всемирно-исторического развития и дает его периодизацию. Развитие народов Индии, Китая и т. д. Гегель европоцентристски оставляет вне своей общей схемы на том основании, что Индия якобы совсем не имела истории, а исторический путь Китая совершенно не связан с историческим процессом в странах Перед­ней Азии и Европы. Свое подлинное развитие абсолютный дух по­лучил только в Европе: «Европа есть безусловно конец всемирной истории».

Выступая против реакционного романтизма, Гегель давал средним векам резко отрицательную оценку. «Средневековье, — пишет он, — есть обоснование и оправдание религией самых неразумных и грязных вещей». Однако Гегель считает, что средние века и феодализм пред­ставляли необходимую ступень в истории Европы.

Подъем в средние века связан с развитием городов. Города — это реакция против насилий феодального строя; они защищают идею госу­дарственного единства, выступают против католической церкви и под­готовляют движение Реформации, обеспечившее свободу через религию. Из своей исторической концепции Гегель делает произвольный вы­вод, что в новое время лишь немцы являются носителями «начала свободы», а монархия прусского образца есть наивысшая и конечная точка в развитии самопознания абсолютного духа. Эта мысль нахо­дится в тесной связи с известным положением Гегеля: «Все действительное разумно и все разумное действительно» и с его учением о госу­дарстве, согласно которому последнее есть воплощение абсолютной идеи, а его функции — завоевательные войны и охрана частной собст­венности.

Учение Гегеля противоречиво. Из него можно было сделать и реак­ционные, и революционные выводы. Так, приведенное выше положение о разумности всего существующего левые гегельянцы понимали, как призыв к борьбе за «разумный» общественный строй, а правые гегель­янцы— как оправдание существующей реакции. В. И. Ленин в статье о Фридрихе Энгельсе подчеркнул революционную сторону учения Геге­ля, его веру в человеческий разум, его положение о происходящем в мире постоянном процессе изменения и развития.

«Гегелевскую диалектику, — писал Ленин, — как самое всесторон­нее, богатое содержанием.и глубокое учение о развитии, Маркс и Эн­гельс считали величайшим приобретением классической немецкой фи­лософии».

Превосходство гегелевского метода над другими домарксовыми философскими системами обусловлено тем, что в основе его способа мышления лежало большое историческое чутье.

Как отмечал Ф. Энгельс, в главных сочинениях Гегеля при рас­смотрении философских, гносеологических, эстетических и политических идей «повсюду материал рассматривается исторически, в определенной, хотя и абстрактно извращенной, связи с историей». Внутреннюю связь истории Гегель пытается раскрыть как ее внутреннюю закономерность, проявляющуюся среди всех кажущихся случайностей. Эта идея закономерности развития получала у Гегеля всеобъемлющий вид и распространялась на все сферы общественной и духовной жизни человека. При этом Гегель освобождал понимание истории от метафизики и впервые представил её как процесс развития, происходящий в непрерывном движении, изменении и преобразовании, источником и движущей силой которых является развитие и борьба противоположностей.

Несмотря на произвольные конструкции и спекулятивные построения своей.идеалистической философско-исторической системы, Гегель сделал ряд глубоких наблюдений. Наиболее плодотворные из них свя­заны с понятием «гражданского общества», которое Гегель применил вслед за английскими и французскими историками и подкрепил свое­образной философской обработкой идей английских буржуазных-эконо­мистов, в особенности А. Смита. Гегель подметил противоречия буржу­азного «гражданского общества», указав на то, что вместе с накоплени­ем богатства в нем усиливается бедственное положение тех, кто «при­креплен к труду». Вместе с тем Гегель высказывал глубокие мысли о роли орудий труда, изобретенных человеком для того, чтобы покорить природу.

Маркс и Энгельс не раз указывали, что они в своем умственном развитии многим обязаны великим немецким философам, и в частности Гегелю. «Без немецкой философии, — говорит Энгельс, — не было бы и научного социализма».

Грандиозная философская система Гегеля оказала весьма сильное влияние на историографию. В Германии учениками Гегеля считали себя профессор Берлинского университета историк права Эдуард Ганс, историк греческой философии Целлер и ряд других историков. Влияния Гегеля не избежал также и крупнейший реакционный историк Лео­польд Ранке, хотя сам он всячески это отрицал. Определенный след в историографии оставили так называемые «младогегельянцы», стремив­шиеся сделать из гегелевской философии буржуазно-либеральные и радикальные выводы. «Младогегельянцы» — Давид Штраус и Бруно Бауэр — создали ценные исследования по истории древнего христиан­ства и евангельских мифов, положившие начало их критическому науч­ному анадизу. Но и буржуазные «младогегельянцы» развивали идеалистическое содержание гегелевской философии истории, ее произвольные идеалистические конструкции, усиленно проповедуя антинаучный культ героев, «критически мыслящих личностей», и отрицая за народными массами созидательную роль в историческом процессе.

Реакционный романтизм и его влияние на историографию С конца XVIII в. в немецкой литературе, поэзии, искусстве, а затем и в общественных науках развивает направление так называемого романтизма. Романтизм был детищем общеевропейской реакции, насту­пившей после Французской буржуазной революции конца XVIII в., но наиболее яркое выражение он получил в Германии. Немецкая буржуазия, напуганная радикализмом якобинцев и револю­ционными войнами, «которые разрушали и потрясали феодализм и абсолютизм всей старой, крепостнической Европы», но вместе с тем содержали «элемент грабежа и завоевания чужих земель француза­ми...», отшатывается от прежних «властителей дум» и начинает сочувствовать реакционным взглядам феодально-дворянских идеологов. И буржуазные, и дворянские реакционеры сошлись на том, что Фран­цузская революция якобы показала полное банкротство породившего ее Просвещения. В этой атмосфере и зародился романтизм, самым характерным признаком которого явилось отрицание всего, что было создано творческой мыслью эпохи Просвещения.

Первыми пророками нового направления в Германии были писате­ли Тик, Новалис, братья Шлегели, Гофман и др. Их творчество харак­теризуется, во-первых, уходом от обыденной действительности в ир­реальный мир фантазии, чудес, мистических переживаний; во-вторых, связанной с этим идеализацией старины, культом средневековья. Разу­му как принципу и критерию оценок, господствовавшему в XVIII в., романтики противопоставили иррациональный принцип постижения истины с помощью интуиции; свободомыслию, рассудочному деизму или материалистическому атеизму просветителей — мистику, религиоз­ность; идеям единства человеческого рода и буржуазному космополи­тизму — крайний национализм, шовинистическое превознесение своей нации над другими народами; вере просветителей в прямолинейное прогрессивное развитие общества, в творческую роль революции, в силу демократии — культ средневекового сословного государства «святых и рыцарей», защиту феодально-крепостнического строя.

Конечно, только самые крайние представители романтизма в об­щественных науках могли мечтать, подобно Галлеру, о возврате к сред­невековым порядкам. В. И. Ленин указывал, что под термином «роман­тизм» «разумеется не желание восстановить просто-напросто средневе­ковые учреждения, а именно попытка мерить новое общество на старый патриархальный аршин, именно желание искать образца в старых, со­вершенно не соответствующих изменившимся экономическим условиям порядках и традициях». Поэтому Ленин квалифицировал романтиков как реакционеров. Вместе с тем он указывал, что ранний романтизм внес в науку и ценные элементы.

«Историческая школа права» Романтическое направление в немецкой историографии испытало на себе решающее влияние «историче­ской школы права», представители которой наиболее четко сформулировали основные положения реакционного историзма: мысль о непрерывной преемственности в развитии народа и государст­ва, в силу чего настоящее неразрывно связано с прошлым; идею нации как неповторимой коллективной индивидуальности; связанную с ней идею «народного духа» («Volksgeist») как главной творческой силы в истории.

Основателями «исторической школы права» были профессора Бер­линского университета Фридрих Карл Савиньи (1779—1861) и Карл Фридрих Эйхгорн (1781—1854). Ее важнейшие положения Савиньи сформулировал впервые в 1814 г. в работе «О призвании нашего вре­мени к законодательству», которая явилась ответом на выступление профессора-правоведа Тибо, опубликовавшего за год перед тем бро­шюру «О необходимости всеобщего гражданского права в Германии».

Тибо выступал в ней непосредственно по окончании национально-освободительной войны в качестве идеолога либеральной немецкой буржуазии с требованием уничтожить те разнообразные правовые нормы, которые существовали в различных королевствах и княжествах Германии, и заменить их единым правом. В этом немецкая буржуазия видела тогда первую ступень к достижению национально-политического единства страны. Требование Тибо, навеянное опытом Французской революции, было обосновано доводами рационалистической филосо­фии XVIII в.

Савиньи решительно выступил и против рационалистических мето­дов в науке права, и против перенесения на почву Германии опыта Французской революции, упразднившей бесконечное разнообразие ме­стных и провинциальных прав и привилегий и подготовившей создание общего гражданского права Франции — «Кодекса Наполеона». Савиньи доказывал, что правовые, как и государственные, формы не создаются волей законодателя, а являются «проведенными в сознание и утверж­денными всеобщей санкцией естественно развившимися отношениями». Законодательство — это не дело случая, не проявление личной воли его творца, а результат общественного развития, которое идет медленно и незаметно и начало которого теряется в доисторическом прошлом.

Но если право — результат длительного и сложного процесса раз­вития, то невозможно ни создать новое право, ни ликвидировать уже существующее. Подобно языку и обычаям, оно имеет свои «провинциализмы»; всеобщее право — такая же химера, как и всеобщий язык. Законодатель — не творец права, а всего лишь выразитель «народного духа» («Volksgeist»), единственной творческой силы, которую можно познать лишь путем изучения всей истории данного народа.

Отсюда вытекает общий принцип, получивший позже наименование историзма. Каждое столетие, рассуждает Савиньи, приносит не нечто произвольное и новое, оно является продолжением старого и творит в неразрывной связи со своим прошлым. История — это не собрание примеров, а единственный путь к познанию нашего современного состояния. Только с помощью ее законодатель может постигнуть «народный дух» и формулировать в соответствии с ним правовые нормы.

В этих взглядах, хотя и выраженных в сугубо идеалистической форме, имеется зерно истины. Действительно, право и учреждения являются результатом исторического развития, а между сменяющими друг друга состояниями общества существует преемственность. Но тот историзм, который отстаивает Савиньи, является односторонним и из­вращенным в интересах реакции. Савиньи отказывается видеть твор­ческую роль революции, которая сама является результатом опреде­ленного исторического развития. Во имя историзма он осуждает вместе с революцией и любое прогрессивное движение, оправдывая существо­вание самых отсталых государственных форм и пережитков феодаль­ных общественных отношений, которых было много в Германии. Его учение сделалось орудием реакции, излюбленным аргументом ее защит­ников против даже самых робких покушений на существующие поряд­ки, против всяких попыток реформ.

Единомышленник Савиньи — Эйхгорн построил свою «Историю не­мецкого права и государства» (1808—1823) на тех же теоретических основах. Развитие германского права он прослеживает с древнейших времен до 1815 г. Эйхгорн следующим образом формулирует основное положение «исторической школы права»: «Государство, его устройство И законы не есть продукт человеческого произвола, а результат орга­нического, подчиняющегося своим собственным законам развития». Характер же этого развития определяется «народным духом».

Как принцип развития, так и идею «народного духа» мы находим уже у мыслителей эпохи Просвещения. Но «историческая школа права» под развитием понимала только постепенный и мирный процесс, а идее «народного духа» она придала мистический оттенок, рассматривая его не как совокупность черт национального характера, а как некий иррациональный субстрат всех явлений в области литературы, искусства, права и учреждений. Так идея «народного духа» стала прикрытием для самых ретроградных взглядов, ибо, ссылаясь на этот «дух», произвольно толкуя его «проявления», можно было доказывать непригодность любых реформ и опасность малейших уступок требованиям времени. Маркс дал резкую оценку «исторической школе права», назвав ее школой, узаконяющей подлость сегодняшнего дня подлостью вчерашнего.

Немецкая романтическая историография 20-40-х годов Идеи реакционного романтизма и «исторической школы права» нашли свое наиболее яркое и конкретное историография выражение в произведениях так называемой «нарративной (описательной) школы» историков. Представи­тели ее стремились познать «национальный дух» немецкого народа с помощью «вживания» или «вчувствования» в его далекое прошлое. Их привлекала история средневековой Герма­нии, когда немецкий народ, по их голословному утверждению, стоял во главе народов Европы и являлся носителем великой «немецко-христианской» культуры. В средние века, говорит один из историков-романти­ков Ф. Рис, «когда не было ни почты, ни газет, ни повышенной занятости... правительство составляло с народом одно целое». «Высоко стоял этот демократический единый народ братьев над варварской полицией деспотического государства новых французов и их подражателей, которые хотели бы контролировать каждый наш вздох».

Историк-романтик интересуется бытовыми деталями, воссоздаю­щими обстановку, но не особенно заботится об исторической правде, а еще менее — об объяснении событий. Фридрих Шлегель (1772—1829) в качестве одного из основных правил исторического исследования выставляет положение: «Не все нужно объяснять»; другим правилом он объявляет верность историческому преданию, без которого историк «утрачивает твердую почву под ногами»; а третьим — «не отбрасывать ничего, что на первый взгляд кажется чудесным и нам чуждым только на том основании, что это невозможно и неправдоподобно». Другой романтик - Г. Луден признает, что подчас прибегает к выдумкам «из патриотических побуждений». С ними сходятся Б. Менцель, Г. Лео, И. Гёррес. Почти все они стоят на реакционных политических позициях, но у одних (Шлегель, Лео, Менцель) реакционность выступает, так сказать, из всех пор их исторического построения, у других (Гёррес) она замаскирована густым туманом религиозной мистики, третьи (на­пример, Луден), не скрывая своего отвращения к революции и прогрес­сивным движениям, признают их неотвратимость.

Все историки немецкой «нарративной романтической школы» в той или иной форме осуждают прогрессивные черты, внесенные в общест­венную жизнь Европы со времен Возрождения и Реформации: капиталистическую экономику, централизованное государство, секуляриза­цию науки и искусства, свободомыслие, отход от католической церкви. Они отличаются также ярко выраженным национализмом, доходившим в отдельных случаях до острой ненависти к другим народам, особенно французам. С этим связано и пренебрежение всемирной историей, которая их уже совсем не интересует. Одним из исключений является Генрих Лео (1799—1878), автор «Истории итальянских государств» (1829—1832), «Двенадцати книг Нидерландской истории» (1832—1835) и «Учебника всемирной истории» (1835—1844). Все эти сочинения, написанные в духе «нарративной романтической школы», без систематической критики источников, с тенденциозным подбором материала, с хрезкими выпадами против историков Просвещения и либеральных идей, являются ярким образчиком обскурантистской концепции истории. Лео восхваляет инквизицию, иезуитов, сожжение на кострах «ере­тиков»; история христианской церкви, с его точки зрения, «образует «ядро, душу всемирной истории».

Нарративная романтическая историография была господствующим, но не единственным направлением в Германии 20—40-х годов XIX в. По мере приближения к революционному 1848 г. все более возрастало влияние историков, лишь частично затронутых романтическим движением и представлявших различные оттенки либерально-буржуазной исторической мысли. К их числу относятся уже ранее названный Карл Роттек, а также Раумер и Дальманн.

Фридрих фон Раумер (1781—1873), преемник Ф. Риса на кафедре всемирной истории Берлинского университета, занимался не только гредневековой Германией («История Гогенштауфенов и их времени», тт., 1823—1825), но и новой историей («История Европы с конца XV в.», 8 тт., 1832—1850). Младогегельянец К. Кёппен, друг молодого Маркса, справедливо упрекает Раумера в беспринципности, в половинчатости его осторожного либерализма. Раумер, сын чиновника, Цзанимавший видные посты в прусской администрации, придерживался обветшалых идеалов умеренной буржуазии XVIII в., видевшей в «просвещенном абсолютизме» лучшую гарантию своих классовых инте­ресов.

Фридрих Кристоф Дальманн (1785—1860), один из инициаторов выступления семи ганноверских профессоров против реакционной политики короля Ганновера, принадлежал к зажиточной буржуазной семье г. Висмара, где отец его был бургомистром. Труды Дальманна по истории Английской революции (1844) и Французской революции (1845) написаны в защиту конституционной программы немецкой буржуазии. Их главная мысль сводится к тому, что революции возникают вследствие консерватизма королевской власти, упорствующей в отказе даровать своим подданным конституцию. Симпатии Дальманна были на стороне французских буржуазных революционеров до тех пор, пока они боролись за конституционную монархию. Но, по его мнению, падение монархии и якобинский террор все погубили: французская нация была приведена на край пропасти, а революция к «банкротству».

События 1848—1849 гг. вскоре опровергли концепцию Дальманна, и труды его с тех пор перестали вызывать интерес. Место Дальманна в развитии исторической науки определяется только тем, что он был одним из первых историков, которые положили конец монополии античной и средневековой тематики в немецкой исторической литературе и привлекли внимание к проблемам истории нового времени.

Леопольд Ранке и его школа В 30—40-х годах в Германии зарождается школа, ко­торой предстояло занять во второй половине XIX в. виднейшее положение в европейской буржуазной историографии. Основателем этой школы был Леопольд фон Ранке (1795—1886). Ранке родился в семье мелких прусских бюргеров, из ко­торой в течение ряда поколений выходили пасторы. Воспитанный в религиозном духе, он в студенческие годы увлекался богословием, оставившим глубокий след на всем его литературном творчестве.

Школа Ранке возникла в тесной связи с реакционным романтиз­мом, но отличалась от нарративно-романтического направления принципами отбора и исследования источников, а также претензиями на «строго научное», «объективное» воспроизведение исторической действительности.

Уже первое произведение Ранке —«История германских и роман­ских народов с 1494 до 1535 г.», с важным приложением к ней — «Кри­тика новых историков» (1824), содержит основные положения новой школы, получившие затем развитие и конкретное применение в многочисленных трудах ее основателя.

Философской основой творчества Ранке был и до конца оставался провиденциализм. «Во всех исторических явлениях, — пишет он в предисловии к своей первой работе, — виден перст божий». Эта формулировка, в сущности, является выражением романтической реакции про­тив светского и реалистического мировоззрения эпохи Просвещения.

В полном согласии с идеалистической философией начала XIX в. Ранке утверждает, что направление и характер исторического процес­са обнаруживают себя в виде «господствующих идей», «тенденций», «принципов». Важнейшие явления истории возникают как следствие борьбы идей, среди которых первое место занимают идеи религиозные. Представление об идеях как ведущих силах общественного разви­тия Ранке взял у немецких философов-идеалистов начала XIX в., поня­тиями «нация», «государство» как исторически сложившимися индивидуальностями он обязан реакционному романтизму.

Каждое государство, по Ранке, стремится быть могучим, сильным, чтобы укрепить свои позиции в мире; его политика всегда есть полити­ка силы (Machtpolitik). Сама природа государств толкает их к борь­бе за господство, к захватническим войнам. Это — «вечный закон их существования». Такие войны имеют положительное значение, так как они содействуют «гармоническому развитию» наций, побуждают их ко все новым усилиям. Войнами Ранке объясняет даже рост культуры; в грубой силе он усматривает проявление «духовной сущности нации», ее «изначальный гений».

С этих позиций Ранке дает конкретную картину развития Европы с XVI в. Войны и дипломатия являются основным ее содержанием; духовной культуре отведено мало места, экономическое и социальное развитие совсем не затронуто.

Таким образом, история выступает в трудах Ранке как преимущественно политическая история государств и их взаимоотношений, опре­деляемых стремлением более сильных государств к гегемонии, а про­тивостоящих им слабых в военном отношении — к сохранению в Европе «политического равновесия».

Почти все внимание историка поглощено действиями правительств как на международной арене, так и внутри страны. До жизни народов, трудящихся масс Ранке нет никакого дела; в качестве единственных актеров всемирно-исторической драмы выводятся только короли и па­пы, министры, полководцы и политические деятели. Ранке любит давать тщательно отделанные историко-литературные портреты этих лично­стей, что весьма оживляет изложение, но мало содействует пониманию подлинных причин событий.

Так построены даже те произведения Ранке, которые в буржуазной литературе признаны «классическими»: «История пап», «История Германии в эпоху Реформации», «История Франции в XVI—XVII вв.» и «История Англии в XVII веке».

В значительной мере этими особенностями творчества Ранке и его концепций истории определяется его преимущественное внимание к той категории источников, которые исходят от органов государственной власти: к официальным актам, к дипломатическим инструкциям и переписке, к донесениям иностранных послов своим правительствам и т.п. архивным материалам. Именно в таких материалах, по мнению Ранке, заключена вся историческая истина. Повествовательные же источники (произведения историков-современников и очевидцев событий, мемуа­ры, публицистика), отражающие, по мнению Ранке, субъективные взгляды авторов, должны быть привлекаемы возможно реже.

Такой односторонний подбор источников способствует тому, что историческая картина у Ранке получается обедненной и односторонней, а подлинные пружины событий и действий «ведущих личностей» остаются нераскрытыми.

Претендуя на «объективность», Ранке отказывается от оценок политического или морализующего характера. Он хочет просто рассказать, «как собственно все происходило» (wie es eigentlich gewesen).

Мнимой, показной объективностью своего стилистически гладкого и тщательно документированного рассказа Ранке не в состоянии все же прикрыть ни свой сервилизм перед прусским правительством, ни свою приверженность к классовым интересам, реакционнейшего прусского юнкерства, ни свою вражду и презрение к трудовому народу, ни свой постоянный страх перед прогрессивными общественными дв<