Глава IV развитие исторической мысли и исторической науки в России в дореформенный период

Дворянско-монархическая реакция в историографии Разгром Наполеона и крушение Французской импе­рии были использованы в своих интересах коалицией историографии монархических, в основном феодально-абсолютист­ских, государств. В Европе временно восторжествовала дворянско-монархическая реакция. «...После 1815 г., — писал Ф. Эн­гельс,— во всех странах антиреволюционная партия держала в своих руках бразды правления. Феодальные аристократы правили во всех ка­бинетах от Лондона до Неаполя, от Лиссабона до С.-Петербурга».

В России крепостническая реакция укрепилась и усилилась. Хотя исподволь и довольно интенсивно в недрах старого строя развивались капиталистические отношения, но пока русское дворянство чувство­вало себя увереннее, чем западноевропейское. В первой четверти XIX в. в России появились крупные произведения европейской дворян­ской историографии, во многом как результат аристократической реак­ции на Французскую революцию. Революция и все другие народные движения в Европе воспринимались господствующими классами России сквозь призму устрашающих воспоминаний о «пугачевщине» — Кресть­янской войне 1773—1775 гг. Правительство Александра I беспощадно боролось с «мятежным духом», преследуя пропаганду просветитель­ских идей, запрещая книги о Французской революции. Преподавание в университетах было подчинено пропаганде реакционно-охранительных идей; прогрессивная профессура подвергалась гонениям. Так, в 1820 г. был уволен из Петербургского университета лицейский учитель Пушки­на А. П. Куницин и запрещена его книга «Естественное право». Цензу­ра в этом случае напомнила, что «Марат был не что иное, как искренний и практический последователь сей науки». В 1814 г. комитет минист­ров предписал продавать политические и исторические сочинения толь­ко с разрешения полиции. Кафедры всеобщей истории заняли самые «благонамеренные» профессора. Как правило, они либо избегали за­ниматься новой историей, либо сурово осуждали революционную эпоху. В учебнике И. К. Кайданова порицались «ложные и опасные понятия о правах и естественной свободе человека», которые «унизили в глазах народов достоинство монархической власти...».

Наиболее последовательным выразителем дворянско-монархиче­ской исторической концепции выступил видный историк, писатель и публицист Н. М. Карамзин (1766—1826). В молодости, в период формирования его исторических взглядов, Карамзин испытал определенное влияние рационалистической мысли XVIII в. Он внимательно изучал произведения Вольтера, Руссо, Монтескье, Мабли, энциклопедистов и разделял идею единства мировой истории как процесса прогрессивного совершенствования человечества. Известный налет либе­рализма еще чувствовался в «Письмах русского путешественника», написанных им по впечатлениям от заграничной поездки в 1789—1790 гг. Вместе с тем уже в этом произведении Карамзин резко осудил крутую ломку феодальных общественных порядков, выступил непримиримым врагом революции.

Карамзин усматривает причины Французской революции в распро­странении «разрушительных идей», вызвавших «нравственное падение народа» и стремления «черни» («те, которым потерять нечего, дерзки как хищные волки») посягнуть на собственность. После казни коро­левской семьи, считает Карамзин, анархия и «безначалие» охватывают Францию; он в самых черных красках рисует период господства яко­бинцев, пытаясь доказать, что революцию поддерживала «едва ли сотая часть нации». «Народ есть острое железо, которым играть опасно, а революция отверзтый гроб для добродетели и — самого злодейства», — констатирует Карамзин. Он видит заслугу Наполеона в том, что по­следний, разрушив мечту черни о равенстве, тем самым умертвил «чудовище революции».

Революционным преобразованиям Карамзин противопоставляет идеи исторической традиции и преемственности: «Всякое гражданское общество, веками утвержденное, есть святыня для добрых граждан; и в самом несовершеннейшем надобно удивлятся чудесной гармонии, благоустройству, порядку». Образцом сохранения традиционных политических форм Карамзин считает английскую конституционную монархию, заявляя, однако: «Всякие гражданские учреждения должны быть соображены с характером народа; что хорошо в Англии, то будет дурно в иной земле...».

Исторические взгляды Карамзина получили наиболее полное выражение в его «Истории государства Российского» (12 тт., 1816—1829). Эта работа развивала дворянскую концепцию, основу которой зало­жил еще Татищев и развил Щербатов. Вместе с тем концепция русской истории, созданная Карамзиным, была наиболее крупным, обобщаю­щим построением, вершиной дворянско-монархической исторической мысли, для которой характерна последовательная антиреволюционная направленность. Основным тезисом «Истории» Карамзина было поло­жение о том, что «самодержавие основало и воскресило Россию». Мо­нархическая точка зрения, объяснявшая все развитие России действиями самодержавной власти и дворянства, полностью отрицала творческую активность народных масс. Страх перед буржуазными революциями, развернувшимися в Западной Европе, стремление отгородить Россию от ил влияния привели Карамзина к отказу от идеи единства исторического развития человечества. Он положил начало теории, которая противопо ставляла истории стран Западной Европы исторический путь России, исключавший якобы социальные конфликты и революционные потрясе­ния. Карамзин, отрекшись от своих прежних оценок, осуждал деятель­ность Петра I за попытку «европеизации России». Впоследствии эта кон­цепция русской истории вместе с отрицательными оценками событий Французской революции была подхвачена и развита идеологами официальной народности.

Исторические взгляды декабристов Официально-враждебному отношению к идеям Французской революции противостояла концепция первого декабристов поколения деятелей русского освободительного движения — декабристов. Дворянские революционеры-декабристы вслед за Радищевым приняли участие в той решительной битве «против всяческого средневекового хлама, против крепостниче­ства в учреждениях и в идеях», которая, как указывал В. И. Ленин, раз­вернулась начиная с XVIII в. в Европе. В объяснении исторического процесса и его закономерностей идеологи декабристов продолжали тра­диции Радищева и опирались на социологические обобщения француз­ских просветителей, особенно их радикальных представителей — Руссо, Мабли, Рейналя. Движущей силой общественного развития декабри­сты считали развитие идей, разума, духовное совершенствование чело­вечества. Они объявляли разумным все то, что не противоречит «чело­веческой природе», соответствует «естественным правам» человека, а среди «естественных прав» важнейшим они считали право на свободу. Вместе с тем взгляды французских просветителей и декабристов не совпадали по многим вопросам. Декабристов не удовлетворяла прежде всего их политическая программа. Не на «просвещенного» монарха, а на политический переворот возлагали все свои надежды русские революционеры. С другой стороны, антагонизм между крепостными и помещиками проявлялся в России столь резко, что наиболее вдумчивые революционеры (Н. И. Тургенев) сделали ряд верных наблюдений о проявлении классовой борьбы, отметили «ненависть одного класса и другого». Эта черта сближает общественно-исторические взгляды от­дельных декабристов с более четко разработанными социологическими идеями их современников — французских буржуазных истори­ков — Тьерри, Гизо, Минье.

Эти исходные позиции привели декабристов к совершенно иной, чем в концепции Карамзина, постановке исторических проблем в их ли­тературно-публицистических произведениях. Против тезиса Карамзина: «История народа принадлежит царю» выступил Н. И. Тургенев: «Исто­рия народа принадлежит народу — и никому более! Смешно дарить ею царей». Бестужев в труде «О свободе торговли и вообще промыш­ленности» заявлял: «До сих пор история писала только о царях и ге­роях; политика принимала в рассуждение выгоды одних кабинетов; науки государственные относились только к управлению и умножению финансов — но о народе, его нуждах, о его счастье или бедствиях мы ничего не ведали, и потому наружный блеск дворов мы принимали за истинное счастье государств, обширность торговли, богатство купече­ства и банков за благосостояние целого народа; но ныне требуют иных сведений: нынешний только век понял, что сила государств составляется из народа, что его благосостояние есть богатство государственное и что без его благоденствия богатство и пышность других сословий есть только язва, влекущая за собой общественное расстройство».

Конечно, декабристы, подобно французским историкам, сужали порятие народа, а провозглашенные ими принципы не получили широкой Научной разработки. Но огромное значение имело само выдвижение новой программы исторических исследований.

С другой стороны, если Карамзин призывал к примирению с властью и проповедовал гражданский мир, то Н. Муравьев утверждал, что «не мир, но брань вечная должна существовать между злом и бла­гом».

Высказывания декабристов по всеобщей истории позволяют выде­лить одну существенно важную черту их общего исторического мировоззрения: они никогда не ставили вопроса о принципиально отличных путях исторического развития России и Западной Европы. Народ везде борется с угнетателями, с «аристокрациями всякого рода».

Большинство декабристов, как и Радищев, идеализировали древнюю Грецию и республиканский период римской истории, желая этим подчеркнуть преимущества республиканского строя перед монархией и выразить ненависть к деспотизму. Декабристы решительно осужда­ли засилье католической церкви, инквизицию, господство схоластики и мракобесия в истории средневековой Западной Европы. По мнению К. Ф. Рылеева, написавшего специальный очерк «Причины падения вла­сти пап», духовенство и папство, создав инквизицию, ввергли народ, «в глубочайшие суеверия, безумства и закоснелые предрассудки... зная, что на сем только основывалась их власть».

Дворянские революционеры рассматривали период Возрождения как начало новой эпохи в мировой истории — эпохи торжества разума над суевериями и предрассудками. Особое внимание декабристов прив­лекали первые буржуазные революции — в Нидерландах, в Англии, Ве­ликая французская революция. Библиотека Никиты Муравьева содер­жала книгу Вильмена о Кромвеле, исследование Рамсея о войне за независимость Америки, целую коллекцию книг о Французской революции, большое собрание литературы о революциях 20-х годов XIX в. в Греции, Неаполе, Испании. С восхищением отзывались о борьбе Нидерландской республики за свободу Н. И. Тургенев, Ф. Н. Глинка, а Н. Бестужев отвел ей большое место в своих «Записках о Голлан­дии» (1821).

И другие декабристы были знакомы с сочинением Вильмена, а также с лекциями Минье по Английской революции. Но полного единодушия в оценке ее результатов у них не было. У отдельных декабристов закрадывались сомнения в пользе достигнутых революцией свобод для народа. Так, историк-декабрист А. О. Корнилович предлагал разобрать историю Великобритании с 1688 г. и показать, что «свобода и предста­вительство, каким хвалятся англичане, заключается в одних только формах, что они ни мало не мешают правительству действовать против­но выгодам народным».

Война за независимость США была постоянным предметом политических споров в тайных обществах. Многие из декабристов читали «Записки Франклина», работы Уордена и Робертсона по истории Аме­рики. Декабристы «Южного общества», придерживавшиеся более ра­дикальных взглядов, видели в республиканском строе США пример для России и склонны были идеализировать государственный строй Север­ной Америки. Лишь позднее, в ссылке, некоторые из них более вдумчиво и критически стали оценивать социальный строй заатлантической республики. Так, М. С. Лунин с негодованием писал о рабстве негров.

Наиболее высоко оценивали декабристы значение Французской ре­волюции. По словам А. В. Поджио, 1789 год был для Европы «освети­тельной и изгоняющей мрак молнией». Главную заслугу революции П. Г. Каховский видел в том, что она «потрясла троны Европы»; под влиянием революции, делал вывод К- Ф. Рылеев, началась великая «борьба народов с царями». Знакомые первоначально с событиями революции по книгам писателей-роялистов (Лакретель, Шатобриан и др.), декабристы сочувственно встретили появление книги баронессы А. де Сталь «Размышления о французской революции» (1818), в кото­рой проводилась идея закономерности и прогрессивного характера ре­волюционного переворота, пережитого Францией. Н. И. Тургенев хва­лил это сочинение за то, что оно живо представляет «ненавистность дес­потизма». А. Н. Муравьев не видел для революции «другой причины, кроме притеснений и преимуществ дворянского и духовного сословий над народом». На тяжелый налоговый гнет, который давил крестьян­ство перед революцией, обратил внимание Н. И. Тургенев, отмечавший, что «народ может взбунтоваться не от брошюр, а от долговременного угнетения».

В оценке Французской революции декабристами проявилась и классовая ограниченность дворянских революционеров. Одобряя «Дек­ларацию прав» 1789 г., отчасти симпатизируя жирондистам, подавляю­щее большинство декабристов осуждало якобинскую диктатуру как «крайность» революции, как выражение «своеволия черни». «Револю­ция во Франции, столь благодетельно начатая, к несчастью, наконец, превратилась из законной в преступную», — писал Каховский. Лишь немногие радикальные деятели тайного общества, такие, как П. И. Пес­тель, могли подняться до, заявления, что «Франция блаженствовала под управлением комитета общественной безопасности».

В результате подготовляемого декабристами революционного пере­ворота в России должен был установиться буржуазный строй — такова объективная классовая направленность их движения. Однако историче­ский оптимизм, вера в возможность достичь подлинно справедливого общественного строя привели некоторых декабристов к критической оценке буржуазных порядков на Западе. П. И. Пестель, Н. А. Бесту­жев и отчасти Н. И. Тургенев говорили о нерешенности задач Фран­цузской революции, ибо «аристократия богатства» лишь заменила «аристократию феодализма». «Народы не только ничего не выиграли, но даже напротив того в некотором отношении еще в худшее приве­дены положение, ибо в насильственную поставлены зависимость от богатых», — писал Пестель в «Русской Правде». Несмотря на односто­ронность данного суждения, Пестель превосходил в оценке результа­тов революции 1789—1794 гг. французских буржуазных историков пе­риода Реставрации, которых вполне удовлетворял установленный ею социальный строй. В рассуждениях Пестеля уже звучат ноты револю­ционно-демократического подхода к историческим событиям.

Из современных им событий декабристы выделяли национально-освободительные движения в Италии и Греции, «военные революций» и Испании и Португалии. Тактика военных революций оказала, как известно, влияние на выработку планов борьбы декабристов с самодержавием. В статьях Н. А. Бестужева, М. А. Фонвизина, Н. И. Кутузова открыто выражались симпатии испанским революционерам Риэго и Квироге, итальянским карбонариям. Глубокие для своего времени оценки греческого восстания начала 20-х годов против турецкого ига дают записки и письма П. И. Пестеля.

Таким образом, антисамодержавные, антикрепостнические взгляды декабристов содержали элементы разработанного исторического подхода к событиям мировой истории. Декабристы были первыми, кто подверг сомнению и расшатал влиятельную дворянско-монархическую концепцию Карамзина. Их взгляды сыграли немаловажную роль в развитии представлений о новой истории в русском обществе. Декабристы пролагали пути для утверждения в будущем революционно-демократического направления русской исторической мысли.

Н. А. Полевой (1796—1846) Критика декабристов нанесла сильный удар дворянско-монархичеекой исторической концепции. В конце 20-х годов против Карамзина как яркого представи­теля дворянской историографии выступают первые еще непоследо­вательные представители буржуазной тенденции в историографии. В 1829 г. Н.А. Полевой поместил в основанном им журнале «Москов­ский телеграф» статью об «Истории государства Российского» Карам­зина. Полевой отмечал слабость методологических позиций дворянско­го историка и убеждал в необходимости соединения исторических и философских знаний, которое, по его мнению, позволит доказать общ­ность всемирно-исторического процесса. Исходя из этого, Полевой при­ходил к обоснованию идеи тождественности отдельных этапов историче­кого развития России и западноевропейских стран. Полемика Полевого с методологическими принципами дворянской историографии заставляла его пристально следить за развитием западноевропейской исторической науки. Он высоко оценивает исторический метод Нибура, Гизо, Тьерри и других представителей буржуазной историографии.

Наиболее отчетливо Полевой изложил свои теоретические воззрения в «Истории русского народа» (1829—1833), которая даже по названию противопоставлялась «Истории государства Российского» Карам­зина. Полевой призывал обратиться к темам общественной жизни, на­родного быта, привлекать в качестве исторических источников памят­ники народного творчества.

Однако давление николаевской реакции вынуждало многих передо­вых для того времени людей идти на компромиссы. К тому же Полево­му недоставало научной подготовки. В итоге программа, провозглашенная им в его «Истории», осталась нереализованной — в конечном счете он последовал за общепринятой схемой истории русского государства.

Официальное направление в русской историографии Углубление кризиса феодально-абсолютистской си­стемы, нарастание крестьянского освободительного движения колебали почву под ногами крепостников. Подход Карамзина к историческому процессу пере­стает казаться правящему классу достаточно надеж­ной защитой. Идеологи самодержавия делают теперь еще больший Упор на развитие тезиса об «исключительности» России, несхожести ис­торических путей русского государства и стран Западной Европы. С другой стороны, под влиянием критики концепции Карамзина в пос­леднюю вносятся определенные поправки.

Наиболее отчетливо охранительные тенденции проявились в «теории официальной народности», сформулированной министром просвеще­ния графом С. С. Уваровым. «Истинно русские охранительные нача­ла, — писал Уваров, — Православие, Самодержавие и Народность, составляющие последний якорь нашего спасения и вернейший залог силы и величия нашего отечества». Последний термин «народность» был введен в формулу как определенная поправка к концепции Карамзина, под влиянием раздававшейся в ее адрес критики. Но этому понятию было дано реакционное толкование. Указывалось, что «народ­ность» — это символ единения царя с народом, которого (единения), по мнению Уварова, не было в западноевропейских странах, чем якобы и было обусловлено революционное брожение в течение последних трех столетий. Главным свойством русского народа объявлялась «преданность монархии, царствующему дому Романовых».

Развитие официального направления русской историографии связа­но с деятельностью М. П. Погодина (1800—1875). Полагая, что «россий­ская история может сделаться охранительницей и блюстительницей общественного спокойствия», Погодин в работах «Исторические афоризмы» (1834), «Параллель Русской истории с историей Западных Европейских Государств, относительно начала» (1845), а также в лекционных курсах разработал цельную концепцию о коренном различии «ев­ропейского» и «восточнославянского» путей исторического развития, взятую на вооружение многими реакционными, а частично и либеральными идеологами первой половины XIX в. Стержневым положением этой концепции Погодина являлась попытка связать тезис об исключи­тельности исторического пути России с теорией «призвания варягов» (призвания князей). Историки Франции периода Реставрации связы­вали возникновение государства, образование антагонистических клас­сов и последующую классовую борьбу с завоеванием галлов франками. Погодин считает их теории правильными применительно к истории стран Западной Европы, но неприемлемыми для истории России, ибо здесь общество построено не на завоевании, а на «мирном призвании», добровольном соглашении. Мирное призвание варягов положило, по мнению Погодина, начало русскому государству, «единению царя с народом» и вместе с тем мирному развитию общины, патриархальных отношений между крестьянами и помещиками. Поэтому России чужда классовая борьба и не угрожает революция. Тезис об исключительно­сти развития России становится действительно для дворянской исто­риографии последним якорем спасения.

Славянофилы Близкой к «теории официальной народности», но не совпадающей с ней полностью, была славянофиль­ская концепция исторического процесса. Славянофилы являлись идео­логами той части помещичьего класса, которая, в отличие от помещи­ков-крепостников, считала необходимым внести некоторые изменения в социальный и политический строй России в порядке «милости», даро­ванной с высоты престола. Исторические взгляды славянофилов и Погодина сближало противопоставление истории России истории народов Западной Европы, отрицание для России классовой борьбы и возмож­ности революций. Подобные взгляды наиболее отчетливо сформулиро­ваны в статьях И. В. Киреевского, К. С. Аксакова, А. С. Хомякова. Идеализация русской старины сочеталась у славянофилов с критикой капиталистического развития Запада, в чем они сходились с идеоло­гами немецкого реакционного романтизма (А. Шлегель) и «истори­ческой школы права» (Эйхгорн, Савиньи). Один из главных теоретиков славянофильства Хомяков солидаризировался с Карлейлем и Дизраэли в их критике буржуазных порядков и восхвалении «тористического», традиционного, прошлого Англии. Славянофилы, как и идеологи немецкой «исторической школы права», отстаивали принципы исторического традиционализма, которые, на их взгляд, доказывали бессмысленность революционных преобразований. На этом основании славянофилы отрицали историческую правомерность деятельности просветите­лей XVIII в. и резко порицали Французскую революцию, сломившую «традиционные» общественные и политические учреждения Западной В Европы.

Вместе с тем славянофилы, в отличие от Погодина, утверждавшего принцип единения царя с народом, противопоставляли народное начало государству. Они требовали изучения внутренней жизни народа, правда, в основном в плане народного быта и народного творчества. В этом отношении особенно значительной была роль П. В. Киреевского и А. Ф. Гильфердинга в качестве собирателей исторических песен и бы­лин. Славянофилы многое сделали в постановке вопросов славяноведения и истории славян. В то же время устанавливаются тесные связи с выдающимися учеными-славистами, деятелями западных и южных славян — Шафариком, Ганкой, Палацким и др.

Ценные работы по истории западных и южных славян принадле­жат О. М. Бодянскому, А. Ф. Гильфердингу. Однако вопросы истории славянства трактовались славянофилами в соответствии с общей консервативной исторической концепцией противопоставления славянского и западноевропейского миров. Поэтому их общие выводы были позднее подвергнуты острой критике представителями революционно-демократического направления, и прежде всего Н. Г. Чернышевским.

Общественная мысль 40-50-х годов Х I Х в. В середине XIX в. углубление кризиса феодально-крепостнической системы поставило перед всеми прогрессивными элементами России с невиданной прежде остротой задачу борьбы за уничтожение крепостного права. Эта задача выдвинула на передний план сложное по своему характеру движение «просветительства». Как известно, B. И. Ленин понимал под просветительством горячую вражду к крепостному праву и всем его порождениям в экономической, социальной и юридической областях, горячую защиту просвещения, самоуправления, свободы, интересов народных масс, главным образом крестьян, и искреннюю веру в то, что отмена крепостного права и его остатков принесет с собой общее благоденствие.

Своими «стоками русское просветительство было связано в конечном счете с неуклонно нараставшим сопротивлением крестьянства феодально-крепостнической эксплуатации, но в нем рано обозначились две противоположные в классовом отношении тенденции. Первую из зтих тенденций — могучие, но смутные и неосознанные революционные устремления крестьянства — подхватили и развили крупнейшие представители вышедшей из «низов» разночинной интеллигенции. В лице В. Г. Белинского они возглавили революционно-демократическое течение в просветительстве. У другой — либерально-реформистской струи протест против крепостничества преломлялся сквозь призму классово ограниченного сознания дворянских и буржуазных просветителей. Выступая против крепостничества, они опасались, чтобы его отмена не произошла в форме народного восстания — «пугачевщины». Лишь отдельные, представители дворянской революционности А. И. Гер­цен и Н. П. Огарев нашли в себе мужество соединить свою судьбу с народом и примкнуть к революционно-демократическому течению.

Русское просветительство 40-х годов, когда борьба носила еще теоретический характер, было враждебно крепостному праву и всем его порождениям — это первая и основная черта просветительства, объединявшая оба течения. Революционно-демократическая и либерально-реформистская тенденции, существовавшие в качестве двух сторон про­светительства, в ту пору еще не окончательно размежевались. Значи­тельной вехой на пути к размежеванию послужили революции 1848 г. Но лишь в конце 50-х — начале 60-х годов, в период революционной ситуации, когда борьба перешла из сферы теоретических споров в об­ласть реальной социально-политической действительности и на первый план выдвинулся вопрос о конкретных и практических методах ликви­дации крепостного права, произошел глубокий разрыв между революционно-демократическим и либерально-реформистским течениями в просветительстве.

Усиление просветительских тенденций в русской передовой общест­венно-политической и исторической мысли обусловил возросший инте­рес к опыту уничтожения феодальных порядков в передовых западноевропейских странах, к проблеме изучения буржуазных революций, игнорируемой дворянско-монархической историографией. Для пред­ставителей революционно-демократической тенденции просветительства — В. Г. Белинского, А. И. Герцена, петрашевцев характерен ин­терес к народным движениям, т. е. к самым радикальным проявлениям революционного творчества на Западе. Представители либерально-ре­формистского течения в лице Т. Н. Грановского, М. С. Куторги, П. Н. Кудрявцева, С. В. Ешевского с особым вниманием анализировали умеренные направления европейских революционных движений, в ко­торых они искали возможный образец мирного перехода России на рельсы буржуазного развития.

Революционно-демократическое течение. Исторические взгляды В.Г. Белинского Революционно-демократическое мировоззрение В. Г. Бе­линского (1811—1848) сложилось в начале 40-х го­дов, когда он пришел к выводу о необходимости революционного уничтожения самодержавно-крепост­нического строя в России и подчинил всю свою деятельность задаче пропаганды революционных идей. Отчетливо осознавая в этой связи важную роль исторической нау­ки, Белинский писал: «Мы вопрошаем и допрашиваем прошедшее, чтобы оно объяснило нам наше настоящее и намекнуло о нашем буду­щем». Наиболее радикальные положения своей революционно-демо­кратической исторической концепции Белинский выдвинул в статьях, большинство которых посвящено было не чисто историческим вопросам, а проблемам литературы. Это было связано как с цензурными сообра­жениями, так и с традиционной высокой общественно-политической ролью передовой русской литературы.

В основу своего подхода к истории Белинский положил принцип единства закономерности исторического развития, революционного пере­хода от одних общественных порядков к другим и идею неизбежности и необходимости демократической народной революции в России. Белинский ставил перед собой задачу осмыслить и обобщить многовековой опыт борьбы народных Масс против своих угнетателей. С особым вниманием он изучал события западноевропейской истории XVII - XVIII вв. - периода, когда развернулись наиболее значительные антифеодальные выступления народных масс. Белинский сосредоточил внимание на изучении антифеодального и антиабсолютистского характера буржуазных революций в Европе и особенно во Франции в конце XVIII в. Но прогрессивная направленность буржуазных революций не заслонила от Белинского и другого - узкоклассовые социально-политические цели буржуазии.

В период, когда немалая часть умеренных представителей буржуазной общественно-политической мысли благоговейно восхваляла английские политические учреждения, Белинский в статье «Общее значение слова литература» сумел отметить некоторые черты консерватизма социально-политических преобразований, осуществленных в ходе Английской революции. «Опередивши всю Европу в общественных учреж­дениях, — писал Белинский, — на совершенно новых основаниях, Англия в то же время упорно держится феодальных форм и чтит букву закона, потерявшего смысл и давно замененного другим». Белинский уловил и своеобразие в расстановке классовых сил в Англии после XVII в. Здесь, указывал он, «средний класс много значит — нижняя па­лата представляет его... Но в Англии среднее сословие контрбаланси-руется аристократиею».

Еще более глубокую оценку давал Белинский событиям Французской буржуазной революции конца XVIII в. Несмотря на то что в истол­ковании исторических событий Белинский оставался на позициях идеализма, не понимал определяющей роли материального производства в развитии общества, он сумел объяснить революционность буржуазии как новой общественной силы ее стремлением сломить сопротивление феодальных и абсолютистских кругов. Более радикальный характер социальных и политических требований французской буржуазии по сравнению с английской он выводил «з того, что первая «не отделяла своих интересов от интересов народа», хотя на протяжении всей революции настойчиво стремилась направлять действия народа в нужное ей русло.

Если представители дворянской историографии видели причину со­бытий Французской революции в «пагубном влиянии» на народ «безбожной материалистической философии» Вольтера, Руссо, энциклопедистов и т. д., то Белинский в первую очередь стремился дать анализ расстановки классовых сил, которую, в свою очередь, объяснял своеобраэием общественно-политической жизни Франции кануна револю­ции. Французские просветители, по мнению Белинского, в своем твор­честве выражали потребности времени, интересы новых общественных слоев, боровшихся с феодализмом с помощью политики, философии, истории, этики.

Глубокий историзм Белинского позволил ему занять во многом вер­ную позицию в оценке буржуазии и ее роли в истории — вопросе, широ­ко обсуждавшемся в западноевропейской историографии 30 — 40-х годов XIX в. Критикуя Луи Блана, который в своем разоблачении буржуаз­ных порядков Франции доходил до отрицания исторической роли буржуазии в деле борьбы с феодализмом, Белинский видел главную его ошибку в том, что автор «Истории французской революции» забывал об исторической эволюции буржуазии, что «буржуазия в борьбе и буржуазия торжествующая — не одна и та же». Белинский считал становление буржуазии закономерным историческим явлением. «Я понимаю, что буржуазия явление не случайное, а вызванное историек», что она явилась не вчера, словно гриб выросла, и что, наконец, она имела свое великое прошедшее, свою блестящую историю, оказала человечеству величайшие услуги».

Как революционный демократ Белинский видел и ту ошибку, кото­рую совершали французские историки Реставрации в трактовке вопроса об историческом развитии буржуазии. Как известно, Ф. Гизо, О. Тьерри, Ф. Минье, идеализируя роль буржуазии» истории, считали становле­ние буржуазных правопорядков последней ступенью западноевропей­ского общественного прогресса. Исходя из своей мысли об историче­ской эволюции буржуазии, Белинский в рецензии «а сочинения князя В. Ф. Одоевского особенно подчеркивал содержавшееся там обличение «жадных, разбойничьих когтей» касты «фабрикантов и разного рода подрядчиков и собственников», которые установили ужасы «царствующего в Европе пауперизма...страшное положение рабочего класса, уми­рающего с голоду». Белинский негодующе отзывался о принципах буржуазной демократии, которая обеспечивает равенство людей «без хлеба» и буржуазных собственников, безудержно эксплуатирующих народ.

Однако прогрессивность Французской революции, как и ее методы насильственной борьбы с феодализмом, никогда не вызывали сомнений у Белинского. Он сумел по достоинству оценить деятельность якобин­цев, которые в его глазах были последовательными борцами с феода­лизмом, а их опыт борьбы с силами реакции укреплял Белинского в вы­водах о необходимости революционного низвержения русского самодер­жавно-крепостнического строя.

Оклеветанному реакционной и либеральной историографией Мара­ту Белинский сумел дать необыкновенно смелую для своего времени последовательно революционную оценку. В 1841 г. в письме к В. П. Боткину он писал: «Я понял... французскую революцию... Понял и кровавую любовь Марата к свободе, его кровавую ненависть ко все­му, что хотело отделяться от братства с человечеством хоть коляскою с гербом».

Признание Белинским закономерности якобинской политики терро­ра, а следовательно, и исторической правомерности всей системы яко­бинской диктатуры резко диссонировало с утверждениями либерально-буржуазной историографии, осуждавшей «крайности» Французской революции и доказывавшей историческую «несостоятельность» полити­ки якобинцев.

В столкновении интересов народных масс и буржуазии Белинский видел главную особенность революции 1830 г. во Франции, когда бур­жуазия, использовав революционную энергию народных масс и укрепив свое экономическое положение, ничего не сделала для улучшения жиз­ни трудящихся. Он твердо верил, что во Франции после революции 1830 г. создается реальная почва для новых выступлений народа, который теперь попытается покончить с буржуазными порядками. Вполне понятно, что Белинский не мог дать научного обоснования закономер­ности победы социалистического строя, как и определить историческую роль пролетариата в уничтожении капиталистического общества. Однако глубокий историзм Белинского, убежденность в неодолимости исторического прогресса и решающей роли творческой деятельности народных масс являлись источником его исторического оптимизма, непоко­лебимой уверенности в торжестве справедливых общественных порядков в будущем.

Белинский, по определению В. И. Ленина, был «предшественником полного вытеснения дворян разночинцами в нашем освободительном движении...». Исторические идеи основоположника революционно-демократического течения в русской историографии получили дальнейшее развитие в трудах Н. Г. Чернышевского и Н. А. Добролюбова.

Историческая концепция А.И. Герцена А.И. Герцен (1812-1870) вместе с В.Г. Белинским принял деятельное участие в разработке теоретических принципов революционно-демократической исто­рической концепции, а также конкретно-исторических проблем. Герцен не без труда и не сразу изжил остатки дворянской ре­волюционности, либеральных иллюзий и пришел к революционному демократизму. От идеологической борьбы против русского самодержа­вия и крепостничества он шел к критике буржуазного либерализма, обличению капиталистического строя. Наибольшей интенсивности дея­тельность Герцена достигает в заграничный период его жизни, в 50—60-е годы прошлого века. Возможность использовать вольную рус­скую прессу для пропаганды своих революционных