Плавание Беринга к берегам Америки

 

Американская эскадра и ее состав. – Закладка города Петро­павловска. – У берегов Америки. – Инцидент со Стеллером. – На американском берегу. – Интересные находки. – Наблюдения Стеллера в оценке немецких ученых. – „Св.Петр” оставляет американские берега. – Вторично к берегам. – Открытие Шумагинских островов. – Встреча с тлинкитами. – Открытие Алеутских островов. – Вблизи неведомых берегов.

 

Перед нами последний этап Великой Северной экспе­диции – путешествие Беринга в Америку. Карл Бер спра­ведливо называет это плавание пятым актом трагедии, в котором погибают все действующие лица, причем наи­большее сочувствие вызывает сам Беринг. Необычайные трудности организационной работы по экспедиции, за­ставлявшие Беринга находиться в напряженном состоянии, частые и тяжелые неудачи, непрерывные ссоры и интриги, происходившие между всеми его подчиненными, недо­вольство им в Петербурге за медленный темп экспедиции и, наконец, непризнание удачного похода Шпангберга в Японию и требование его повторения – все это, не­сомненно, расшатав душевное и физическое здоровье моряка, ослабило его энергию, самоуверенность и бод­рость. В таком настроении Беринг отправился в свой роковой поход.

Летом 1740 года все необходимые припасы для экспе­диции и все снаряжение уже находились в Охотске, откуда должно было начаться плавание.

Ни один из путешественников, побывавший в Охотске, не произнес о нем доброго слова. И, в самом деле, на десять миль вокруг не найти ни одного дерева, над го­ловой – слезливое небо, робко зеленеет трава, а среди бедных, в беспорядке разбросанных домишек распростер­лось болото, испускающее испарения. В конце мая вскры­вается река Охота, впадающая в море вблизи Охотска. Лед шествует к морю до последних чисел июня. Но и открытие навигации не приносит сколько-нибудь отрадных впечатлений. Наступает томительный и нудный сибир­ский „бус" – непрерывный мелкий дождь, сопровождае­мый густым туманом. Лишь в июле несколько улучшается погода, а там снова снег и мороз...

По приезде в Охотск еще в 1737 году Беринг писал: „Место было новое и пустое, и строения никакого еще не производилось, и жить было негде, и лесов и травы в нем не растет и близко не имеется, ибо все дресвяное... Служители строили офицерам покои, а себе – избы и казармы; возили глину на себе и делали кирпичи; дрова для топления печей на себе таскают верст за шесть и за семь; воду пресную на свое употребление из реки возят на себе же расстоянием от того жилья версты по две и по три; и сухари сушат; и заготовленные к строе­нию пакетботов бревна и кокоры и прочее плавят по реке с лишком с тридцать верст; и к кузнечным поделкам уголья жгут; и для приготовления к пакетботам смолы нарочно в Камчатку посылаются; и нарты делают сами; и провиант на себе ж возят”.

За три года многое в Охотске изменилось, и сам он приобрел теперь иной вид. Кипела работа, но всякого рода неполадки и организационные затруднения беско­нечно затягивали ее. Вовсе не считаясь с затруднениями, а быть может и не ведая во всех подробностях ее тягот, Адмиралтейств-коллегия нервничала, непрерывно торо­пила Беринга, объявляла ему выговор за выговором, угрожала „штрафами” и взысканиями. Местных же вла­стей, недостаточно содействовавших Берингу, стращали „не только штрафом, но и жестоким истязанием”.

Находившемуся „денно и нощно” в непрерывных хлопотах и заботах Берингу суждено было еще раз в пол­ной мере испить до дна чашу огорчений и неприятностей, сознательно причиняемых ему его коллегами. Мы не можем не привести еще одной весьма красноречивой цитаты из труда А. Соколова, чтобы показать, до каких геркулесовых столпов доходили между моряками взаим­ные антагонизм и недоброжелательство, какие козни строили они один другому, и что должен был испыты­вать от всего этого начальник экспедиции. Эта вы­писка поможет нам разобраться в душевной трагедии Беринга.

„Беспрестанно жалуясь на нерачительность сибир­ских начальств, – пишет Соколов, – Беринг особенно был огорчен Писаревым, человеком, по его словам, „беспо­койным и несогласным”, который „ни сам хочет, ниже нас в покое от хлопот жить оставляет”, для переписки с которым надобно бы было содержать особых „двух или трех добрых подьячих”, который „весьма обижает и ябедою своею многую неправду сплетает и упреждает нас протестами и нам напрасное беспокойство чинит”, с которым „истинно давно я рад был, чтоб от него от­делаться и жить в покое, дабы я только порученную мне экспедицию беспрепятственно исправлять мог”.

Дело, наконец, дошло до того, что экспедиционное поселение Беринга, расположенное при устье реки, и острог Писарева, стоящий подле, но несколько выше, были похожи на два враждебные стана. Недовольные Писаревым нижние чины и ссыльные перебегали к Бе­рингу – по живописному выражению Писарева – „как некогда бежали из России на Дон и в Запорожье”, и были им принимаемы милостиво. Писарев, с своей сто­роны, насильственно захватывал людей Беринга и держал их под арестом; там и здесь беспрестанно писались доносы, производились следствия, а у Писарева – даже пытки. Случалось, что Беринг приходил со всею командою осво­бождать своих пленных и несколько раз грозился аре­стовать самого Писарева, не решаясь однако ж на такую отважную меру. „Что вы с ним, с старой канальей, много фигур строите? – говорил ему предприимчивый Шпангберг. – Ежели б мне приказано было, я бы его с четырьмя человеками взял и посадил”. – „Может быть, и не так легко его за караул взять, – отвечал ему приверженец Писарева капрал Плениснер. – Ежели бы вы без резону приступать стали, то, может быть, и не без сопротив­ления было бы”. Почти все офицеры были между собою в ссоре: „Чириков и Шпангберг, соперничествуя в до­ставке провизии, ожесточенно спорили о способах этой доставки и укоряли друг друга за некоторые упущения; Шпангберг и Вальтон с их совместного похода были в великой вражде, и оба жаловались на своих штурма­нов – Петрова и Казимерова, которые взаимно на них жаловались; Ваксель был поссорившись с шкипером Бе­лым, Плаутинг – с Ендогуровым. Сцены происходили постыдные... ”

А тем временем суда, предназначенные для похода в Америку, заканчивались постройкой. То были спущен­ные в июне трехмачтовые пакетботы „Св. Петр” и „Св. Павел” длиною по 80 футов. Они поднимали по 6000 пу­дов груза и имели по 14 орудий. Команду обоих кораб­лей составляли 166 человек. Сам Беринг отправлялся на „Св. Петре”, он же был его командиром. С ним отправлялись: лейтенант Ваксель с малолетним сыном, штурман Эзельберг, подштурман Юшин и гардемарин Иоганн Синд. В числе матросов находился на корабле, уже знакомый нам по работе на Оби, разжалованный в матросы из лейтенантов Овцын.

Командование „Св. Павлом” Беринг поручил очень дельному и способному моряку лейтенанту Чирикову, которому дал в помощники лейтенантов Чихачева и Плаутинга, штурмана Елагина и гардемарина Юрлова. Аме­риканскую эскадру должны были сопровождать дубельшлюпка под командой корабельного мастера Хитрова и галиот, управляемый подштурманом Ртищевым. На шлюпке должен был разместиться научный персонал экспедиции: астроном Лакройер и прибывший из Петербурга нату­ралист Стеллер, а также их помощники – геодезист Красильников и студент Горланов, оставшиеся впослед­ствии на Камчатке. Провианту по тому времени было взято очень много, а именно на двадцать месяцев, запаевого же такелажа „за недостачею” было совсем мало, что впоследствии и сказалось самым чувствительным образом. (рис.6)

Пока шли сборы, наступил сентябрь. Разумеется, плыть в столь позднее уже время к берегам далекой Америки было невозможно, а потому первый этап путе­шествия должен был ограничиться в этом году Камчат­кой, куда и отправились 8 сентября. Первая неудача ознаменовалась посадкой на мель при выходе из реки дубельшлюпки. При аварии оказалась подмоченной и ис­порченной часть предназначенного для экспедиции про­вианта. В половине сентября все суда собрались в Большерецке и немедля отправились, огибая мыс Ло­патку, на восточную сторону Камчатки в Авачинскую губу. Но злополучной дубельшлюпке упорно не везло. Загруженная сверх меры, она по дороге вторично пре­терпевает „великие бедствия” и принуждена возвратиться в Большерецк, где и остается на зимовку; галиот также решено было оставить там до лета.

Эта досадная неприятность если и не осложнила дальнейшего хода экспедиции, то причинила „великие труды и убытки, особенно для камчадалов”: все содер­жимое поместительных трюмов шлюпки, т.-е. всю про­визию и снаряжение для экспедиции, им пришлось пере­возить в зимнее время поперек Камчатки из Большерецка в Авачинскую губу на себе.

Ни дубельшлюпке, ни галиоту так и не пришлось сопровождать экспедицию в Америку. Они прибыли вес­ною следующего года в Авачу, но так поздно, что уже не застали там эскадры, отплывшей в Америку. Стеллер находился теперь вместе с Берингом на „Св. Петре”, Лакройер – на „Св. Павле”, а Красильников возвратился на галиоте в Охотск „с богатым запасом собранных им сведений по всем предметам естествознания, истории, этнографии, географических, гидрографических и физи­ческих примечаний”.

По прибытии в Авачинскую губу Беринг занялся подготовкой помещений для зимовки, расквартированием команды по местным острожкам, а также обследованием губы. Меткий глаз моряка сразу же оценил несравненные преимущества здешней бухты. Более превосходного убежища для судов, плавающих в северной части Тихого океана, вряд ли можно найти во всем этом крае, – так рассуждал Беринг. Предвидя в будущем развитие края, он заложил здесь городок, названный им по именам судов, на которых совершал теперь плавание, – Петро­павловском, с гаванью того же наименования. Лакройер определил долготу Петропавловска, но из-за грубости и несовершенства тогдашних геодезических инструментов, а быть может и по неумению, ошибся почти на градус*.

Так возник город Петропавловск на Камчатке, этот важнейший центр местных промыслов и мореплавания в северотихоокеанских водах**.

Но вернемся к нашим путешественникам. Зимовка их протекала вполне благополучно. Расквартированный на довольствие по острожкам – к камчадалам экипаж сэкономил не одну сотню пудов провизии, заготовлен­ной для экспедиции. С открытием навигации стали дея­тельно готовиться к плаванию. Беринг созвал вскоре при участии ученых большой совет, на котором прежде всего поставил вопрос: каким путем следовать кораблям к берегам Америки?

Мнения, как и следовало ожидать, разделились. Сам Беринг полагал, как и в прошлый свой поход, что бли­жайшее расстояние отсюда в Америку на северовосток лежит не выше широты 65°. Это правильное мнение начальника было поддержано большинством моряков. Стел­лер утверждал, что Америка не может отстоять от Пет­ропавловска дальше 50–70 миль, если плыть прямо на восток. Казалось бы, и быть по сему, т.-е. незамедли­тельно плыть на восток. Но тут выступил Лакройер и опять извлек на свет Жуана де-Гама, никому не ведомого мореплавателя, будто бы открывшего неизвестно когда, никем никогда не виданную Компанейскую землю. Выше мы уже видели, что плавание Шпангберга в Японию окончательно должно было разубедить всех в отсутствии в указанном месте Компанейской земли. Но Шпангбергу не верили, а Беринг, который хорошо ознакомился с пла­ванием своего коллеги и верил ему, не мог решать о вы­боре маршрута единолично. К тому же по инструкции он особенно должен был считаться с мнением и указа­ниями Лакройера, который не замедлил в подтверждение своих слов представить карту своего брата – знакомого уже нам Иосифа Делиля, пользовавшуюся большим авто­ритетом как в Парижской Академии, так и в Петербург­ской. Несуществующая земля была определенно обозна­чена на карте по параллели 45–47°. Впоследствии спут­ники Беринга всю неудачу экспедиции приписывали этой зловредной карте, вернее – вынужденной необходимости их начальнику следовать по ней сначала в поисках Ком­панейской земли, на юг, а уже потом, когда никаких ее признаков обнаружено не было, на северовосток, по на­правлению к американским берегам.

Итак, 4 июня 1741 года, рано утром, с тихим южным ветром, моряки двинулись в путь не по прямому верней­шему направлению в Америку, правильно предложенному Берингом и большинством его спутников-моряков, а на поиски несуществующей земли, изобретенной фантазией кабинетного ученого. Особенно был недоволен и раздра­жен непроизводительной тратой времени, безумно жаж­давший поскорее вступить на американский берег, Стеллер. Чириков шел впереди, так как качества его корабля были лучше.

Свежий ветер разлучил наших путников, 19 июня они потеряли друг друга и, как показало близкое буду­щее, – навсегда. Достигнув параллели 45°, проблуждав здесь некоторое время по разным направлениям и окон­чательно убедившись, по выражению Хитрова, что „неправость карты Делиль де-ла-Кройера довольно уже опорочена”, взяли курс на северовосток.

(рис.7)

„Сопровождаемые ветрами более попутными, югозападными, иногда отклонявшимися к юго-востоку, с пого­дою облачною и туманами, следовали довольно постоянно по настоящему направлению, поднимаясь в широте и удаляясь по долготе”. Уже около шести недель плыли моряки, не видя берегов, хотя почти от самой Камчатки до Америки тянется ряд островов. Но вот стали встре­чаться первые признаки присутствия невдалеке земли: плывущие ветви, деревья, птицы. Но глубина все еще оставалась значительной, и лот, опущенный на дно, его не доставал. Ветер дул попутный, западный.

Около полудня 16 июля (на широте 58°14' и долготе 49°31') впереди на севере стали вырисовываться туманные очертания гор, непосредственно поднимающихся из глу­бины моря. Моряки высыпали на палубу, радостно вгля­дывались в берег и оживленно перекидывались замеча­ниями. Особенно сиял Стеллер.

Высокие пики гор были увенчаны нежнорозовым снегом. Над хребтом гор, несколько поодаль вздымалась еще одна гора, ее громадным размерам дивились все моряки. Эта гора, расположенная на границе Аляски и британской Америки и названная впоследствии горой Св. Ильи (mount Elias), представляет одну из высо­чайших вершин Северной Америки*. Но до нее было далеко; внимание моряков более привлекал берег, к ко­торому корабль приближался довольно медленно, так как попутный ветер сменился противным – северным. Лишь 20 июля „Св. Петр” смог бросить якорь невдалеке от берега какого-то острова*. С корабля теперь ясно раз­личали прибрежные темные скалы и в стороне – густые зеленые леса. Тщетно вглядывались путешественники в берег, ожидая, что вот-вот отчалит оттуда остроносая узкая лодчонка и понесется к кораблю. Берег казался необитаемым.

Начались взаимные поздравления и шумные изъяв­ления радости; ведь всего лишь в нескольких шагах на­ходился теперь уже вне всякого сомнения американский берег, к которому хотя и с большой затратой времени, но все же благополучно добрались путешественники. Общего ликования, к общему удивлению, не разделял лишь Беринг. Он был хмур и чем-то озабочен. „Всякий легко себе представит, – писал Стеллер, – как велика была радость всех нас, когда мы, наконец, увидели бе­рег! Со всех сторон обратились с поздравлениями к ка­питану, до которого более всех относилась честь откры­тия. Однако ж капитан не только, что весьма равно­душно выслушивал эти поздравления, но, рассматривая берег, даже стал пожимать плечами... Находясь потом в каюте со мною и с Плениснером, он так выразился: „Мы теперь воображаем, что все открыли, и строим воз­душные замки, а никто не думает о том, где мы нашли этот берег? Как еще далеко нам до дому? Что еще может с нами случиться? По чему знать, не будем ли мы за­держаны здесь пассатными ветрами? А берег нам незна­комый, чужой, провианта на прозимовку нехватит!..” В этих словах Беринга чувствуется большой упадок энергии и самоуверенности. Он производит впечатление больного человека. И, в самом деле, как он, так и боль­шинство экипажа „Св. Петра” уже страдали цынгой. В лавры свои он уже не верил, он хотел только одного: как можно скорее возвратиться домой. Он лежит теперь больше в своей каюте и лишь изредка показывается на палубе. Им овладевает настоящая лихорадка отплытия. Он созывает совет, чтобы обсудить – что делать дальше и как получше использовать время стоянки у американ­ских берегов. Его осаждают тревожные мысли, он на себе чувствует всю недоброкачественность провианта, наскоро взятого взамен потерянного на дубельшлюпке; он ясно сознает весь риск продолжать с больным эки­пажем в позднюю пору плавание вдоль берегов неиз­вестной и, повидимому, необитаемой земли. Беринга давит тяжелое предчувствие, ему теперь не до славы, не до открытий; скорей домой; на будущий же год, он, обогащенный опытом текущего плавания и поправившийся, вторично придет сюда и подробно обследует берега. Сей­час же необходимо пополнить запасы воды и незаме­длительно плыть на Камчатку.

Начальнику не возражали и в большинстве помал­кивали. Лишь один, разочарованный вконец таким оборо­том дела, Стеллер не выдержал и иронически заметил Берингу: „Итак, мы сюда пришли для того, чтобы аме­риканскую воду перевезти в Азию”. А затем произошла сцена, приведшая в бешенство пылкого натуралиста.

Что же произошло?

Когда лодки были уже снаряжены для отправки на берег в поисках за водой, и Стеллер готовился спуститься в одну из них, чтобы заняться обследованием берега, на который он так жаждал ступить, Беринг за­претил ему покидать корабль. Беринг руководствовался здесь лишь одним соображением: он боялся, как бы увлек­шийся экскурсант не задержал корабля. Однако, напо­ристый германец не сдавался. Впоследствии Стеллер рассказывал:

„Сначала меня старались запугать рассказами о страш­ных убийствах, но когда я на это ответил, что никогда не был бабой и опасностей не боюсь, и что совсем не могу понять, почему меня не хотят отпустить на землю и препятствуют выполнению возложенных на меня правительством задач, то меня старались задержать на ко­рабле шоколадом, который как-раз в этот момент гото­вился. Когда же я окончательно убедился, что меня хотят силою принудить к неисполнению служебных обя­занностей, то я, наконец, отбросив всякое стеснение и вежливость, взмолился особой молитвой, что тотчас же и смягчило господина командира: он отпустил меня на землю с водовозами, хотя и не дал ни малейшей помощи. Съезжая с корабля, я еще раз показал командиру, хо­рошо ли я умею ругаться и сердиться, ибо он велел, дабы заглушить мои слова, трубить трубачам мне вслед”.

С волнением вступил путешественник на американ­ский берег, глаза его горели. Резкий запах моря, водо­рослей и ракушек пьянил и щекотал нервы. Стеллер не знал, с чего начать и куда идти, – в его распоряжении было ведь так мало времени. Его сопровождал казак Фома Лепахин. Невдалеке от берега бесконечной колон­надой тянулся, не имея впереди никакого подлеска, вы­сокий хвойный лес. Кто слыхал или читал о первобытных лесах Северной Америки, тот, вероятно, в состоянии представить себе всю дикость и вместе величие леса, куда направлял теперь свой путь Стеллер. Вероятно, его переживания в этот момент были совершенно особого рода.

Стеллера очень интересовало – обитаем остров или нет? К этому вопросу научного характера присоединились и практические соображения: если остров обитаем, и повстречаются жители, то Стеллеру более чем вероятно придется вступить с ними в сражение, из которого ему и его спутнику вряд ли удастся выйти живыми. Сам Стеллер был вооружен лишь небольшим кинжалом, ко­торым извлекал из почвы растения и камни. Его же спутник имел при себе заряженное ружье, нож и топор. Стеллер подробно объяснил ему, как совместно действо­вать в случае нападения на них дикарей. Путешественник пристально осматривался по сторонам, приглядывался к земле в поисках человеческих следов и не замечал, казалось, что небо все плотнее заволакивается свинцовой пеленой, и над головой низко проносятся клочья рваных туч. Быть шторму!

Но вот он и в лесу – густом и мрачном. Между де­ревьями жутко завывает ветер; каждый новый порыв его сильнее и беспокойнее шевелит верхушки елей и сосен и обдает путников волнами сырого лесного холода. Креп­кий смолистый запах становится тогда еще гуще. Ка­жется, что ветер сжимает стволы деревьев и гонит смолу наружу. Что-то зловещее и бесконечно печальное чув­ствуется в этом однообразном и протяжном гуле сто­летних елей, прерывающемся по временам свистом сверху.

Наконец и первое открытие – первые признаки оби­тателей острова. Стеллер не прошел по лесу и несколь­ких сот шагов, как наткнулся на стоявший под деревом выдолбленный пень, в котором дикари по всем признакам еще совсем недавно варили мясо, пользуясь для этой цели раскаленными камнями, которые опускали в воду, налитую в выдолбленное в пне отверстие. Кроме того, он нашел подобие чашек, содержащих солодковый корень, и деревянный снаряд для добывания огня, подобный тому, какой он встречал у камчадалов; также обнаружил свежие кости с остатками на них мяса, повидимому, оленя. Это открытие навело Стеллера на мысль, что жители американского берега, должно быть, одинакового про­исхождения с камчадалами, и следовательно обе страны подходят на севере значительно ближе друг к другу, чем это предполагалось, ибо в противном случае совер­шенно было бы непостижимо, как могли камчадалы на своих жалких лодчонках переплыть по вечно неспокой­ному морю такое большое расстояние.

Путники шли все дальше. Повидимому, способность ориентироваться в чужой, незнакомой местности была развита у нашего путешественника в исключительной степени. Наконец они набрели на небольшое возвышение над землей, покрытое срезанной травой. Смахнув траву, обнаружили под ней ряд камней, аккуратно уложенных на настил из древесной коры; настил покоился на длин­ных деревянных жердях, врытых в края ямы. Видимо, это был погреб с заготовленной на зиму провизией и прочими предметами обихода. В погребе было сложено множество копченой рыбы, солодкового корня, свертков луба лиственницы, идущего и в Сибири в пищу в го­лодное время года, и больших связок морских водорос­лей. Помимо продуктов питания, здесь находилось также несколько окрашенных в черную краску и очень чисто выструганных стрел, значительно более длинных, чем употребляют камчадалы; деревянные лукошко и лопата, несколько раковин и камень, на котором, повидимому, растирали медь.

Обрадованный интереснейшей находкой, Стеллер ото­брал образцы всего обнаруженного в погребе. Все это свернул в объемистый тюк и отослал своего спутника на корабль передать находки Берингу вместе с запиской, в которой очень просил продлить его пребывание на бе­регу и прислать ему вподмогу двух-трех матросов. После этого Стеллер привел погреб в прежний вид и бесстрашно отправился на дальнейшие поиски в глубь дикой страны. Пройдя с десяток километров, он приблизился к черному кряжу и вдруг увидел вдали, над сосновым лесом дым. Конечно, там были люди, от которых можно было разу­знать многое, с риском, однако, не вернуться вовсе. Взволнованный этим новым открытием, Стеллер, дорожа каждой минутой, поспешил к берегу и приказал матро­сам, перевозившим в течение всего дня на корабль воду, сообщить Берингу, что он обнаружил невдалеке на берегу людей и вторично просит всего лишь на несколько ча­сов вооруженных матросов и лодку.

В ответ на это Беринг прислал два железных котла, штуку зеленой крашенины, два ножа, бисера, трубок и табаку и приказал все это отнести и положить в най­денную Стеллером землянку*, ему же самому передать, чтоб он немедленно возвращался на корабль, иначе уйдут без него. Предвидя погоду и опасаясь остаться на откры­том месте вблизи неизвестных берегов, Беринг не считал возможным задерживаться здесь ни одного лишнего часа. Этим и закончилось пребывание Стеллера на американ­ском берегу, не посещенной до прихода сюда „Св. Петра” ни одним европейцем. За короткое время пребывания здесь Стеллер сделал очень многое. Он собрал и описал до 160 видов растений и даже добыл из некоторых се­мена (до 25 видов), отосланные им потом в Академию Наук.

Из здешней флоры особенное его внимание обратила малина, зрелые ягоды которой отличались необыкновен­ной величиной и чудесным вкусом. „Стоило бы взять, – писал Стеллер, – несколько кустов этой малины и до­ставить ее в ящике с землей в Петербург”, но „не моя вина, – сокрушенно добавляет он, – что для них не на­шлось помещения на корабле”.

Из местной фауны он отмечает тюленей, китов, акул, множество морских бобров, чернобурых и красных лисиц, а из птиц – сорок, ворон и до десяти видов не­известных ему пестроокрашенных, в числе их – впослед­ствии названную его именем хохлатую сойку (Стеллерова хохлатая сойка).

Пока снаряжали лодку, возвратился Хитров, послан­ный Берингом с 15 матросами на берег для отыскания, на всякий случай, подходящей гавани. Гавани Хитров не нашел, но обнаружил интересные бревенчатые постройки, тщательно обшитые досками. Вокруг домов были врыты столбы с вырезанными на них фигурами по тлинкитскому образцу. Людей он нигде не увидел, повидимому, они скрылись. Стеллер, вконец утомленный, собрал на берегу еще несколько растений и напился превосходной воды из ближайшего источника. Он еще раз взглянул назад. На всем видимом сзади пространстве тянулся таивший в себе столько интересного и загадочного могучий дев­ственный лес, не посещенный, кроме него, ни одним еще культурным человеком.

Прощай, Америка! Так вот для чего хлопотали в те­чение десяти лет и жертвовали жизнью стольких людей! Для того лишь, чтобы открытый с превеликими труд­ностями материк не был удостоен даже посещения и на исследования расположенного перед ним острова упо­требили всего лишь десять часов! – Так думал Стеллер. Из этих мыслей он был выведен нетерпеливым окриком матроса, предлагавшего ему немедля садиться в лодку.

Впереди протянулась серая полоса неспокойного моря. Сильный ветер быстро гнал низкие, темные облака, унося их куда-то вдаль. Дикая, мощная, грустная север­ная красота! Когда лодка, обогнув небольшой островок, вышла на свободное место, ее с силой подбросило крутой волной. Море сплошь покрылось бурными гребешками. Рассеченные лодкой надвое, гребни с шипением про­носились около ее бортов и исчезали сзади, заставляя лодку тяжело падать вниз. Все чаще бросало в лицо солеными брызгами. Начинал моросить мелкий, холод­ный дождь...

Когда лодка подвалила к борту, на палубе показался Беринг. Его бледное изможденное лицо выражало непри­вычную для него решимость. Повидимому, между ним и Стеллером произошел очень крупный разговор, по­тому что после него Стеллера не пускали к больному начальнику в течение нескольких дней. А между тем, до этой истории, Беринг был самым искренним образом расположен к Стеллеру и всячески уговаривал его при­нять участие в настоящем плавании. Так или иначе, но инцидент этот восстановил против Беринга не только Стеллера, но впоследствии и многих германских ученых. Один из них в весьма напыщенном тоне постигшую Стеллера неудачу характеризует как „центральный пункт драмы”. Гельвальд же считает, что все те сведения, ко­торые успел собрать Стеллер в столь короткий срок относительно климата, флоры и фауны и этнографии северозападного прибрежья Америки, составляют самый интересный и важный результат экспедиции, продолжав­шейся более десяти лет.

Это, конечно, пристрастное преувеличение; все пре­дыдущее изложение наше достаточно свидетельствует, что такое мнение несправедливо. Но, все же, та по­спешность, с которой Беринг, не считаясь ни с чьим мнением, оставил берега долго разыскиваемого материка, не может не вызвать справедливого порицания. Он, например, так торопился, очевидно, боясь шторма, что оставил четвертую часть бочек не налитыми. Впослед­ствии нехватка пресной воды сильно способствовала бед­ствиям экспедиции. Этот случай также доказывает, что в совершенно необходимых с его точки зрения случаях Беринг умел действовать самостоятельно и очень реши­тельно, не считаясь с мнением своих подчиненных и не созывая предусмотренных инструкцией в подобных слу­чаях консилиумов. Несомненно, ответственность, которую брал на себя при этом Беринг, была велика, но эта мера, по его мнению, была абсолютно необходима.

Придерживаясь юговосточного направления, под все­ми парусами понесся „Св. Петр”. Очень крепкий восточ­ный ветер свежел все более. Пасмурная, дождливая погода не предвещала ничего доброго; исчезнувшие с утра бе­рега, задернутые мутносерой пеленой, уже не показы­вались. Осуществить обстоятельный осмотр открытого материка, – как предполагал Беринг, – не удалось вовсе. Быстро пронеслись мимо крупного острова Кадьяка, расположенного у юговосточных берегов Аляски, как решили, являющегося продолжением американского ма­терика. Незнакомые места заставляли беспрестанно де­лать промеры. По словам Вакселя, „весьма опасно было держать себя близ земли частых ради банков и беспре­станных густых туманов и жестоких ветров, к тому же и от неизвестного берега бывали неоднократно в великих страхах и в отчаянии спасения себя”.

Досадное чувство неудовлетворенности, которое испытывали моряки, принужденные так скоропалительно по­кинуть американский берег, несколько смягчилось, лишь только стих ветер и исчез туман. Беринг немедленно собрал „консилиум”, на котором было решено взять курс к северозападу „для осмотра оставленного берега”. Оставленный берег не замедлил обнаружиться, едва лишь переменили направление корабля. В ночь на 2 августа, „окруженные глубоким туманом, вдруг увидели перед собою землю, от которой едва успели отворотить и стать подле нее на якорь”.

Так был открыт остров, названный Берингом остро­вом Архидиакона Стефана, впоследствии переименован­ный в остров Чирикова. Далее, следуя на северо-запад и не теряя из виду материкового берега (полуостров Аляска), открыли группу из пяти островов, названных Берингом Евдокеевскими. Уже тогда наши моряки обра­тили внимание на богатство здешних вод бобрами, мор­скими котиками и сивучами. Здесь же Стеллер наблю­дал какого-то необыкновенного морского зверя, опреде­лить которого и посейчас затруднительно. По описанию Крашенинникова, сделанному им со слов Стеллера, „дли­ною зверь оный около двух аршин, голова у него, как у собаки, уши вострые и стоячие. На нижней и верхней губах по сторонам долгие волосы, будто бороды, глаза большие, стан его кругловатый и продолговатый, к го­лове толще, а к хвосту гораздо тоньше. Шерсть по всему телу густа... Что касается до внешнего его вида вообще, то походит он много на того зверя, которого рисунок получил Геснер от своего корреспондента и сообщил в известной своей истории о зверях под именем морской обезьяны... Особливо в рассуждении удивительных нравов его, шуток и проворства можно назвать объявленным именем по самой справедливости. Он плавал около судна их больше двух часов, смотрел то на того, то на дру­гого как бы с удивлением... Из воды поднимался он до третьей части своего тела и стоял, как человек, прямо, не переменяя несколько минут своего положения. По­смотрев на них пристально около получаса, бросался, как стрела, под судно их и по другую сторону выныривал и, вскоре поднырнув опять под судно, оказывался на первом месте; и сие продолжал он до 30 раз". Затем описывается, как зверь „ухватил” в рот траву, плыл к судну и делал при этом такие штуки, что смешнее того нельзя ожидать и от обезьяны”.

Впереди было много интересного. Новые открытия, надо полагать, не заставили бы себя ожидать. Но за­дувший сильный северозападный ветер, позднее время половина августа) и значительное количество на судне больных цынгою (26 человек) заставили Беринга снова изменить курс и проложить его на Петропавловск, до которого оставалось более 1200 миль. Снова наступила пасмурная штормовая погода. К несчастью, обнаружилась большая нехватка воды. На корабле оставалось всего лишь 25 бочек, т.-е. четверть нужного запаса: с таким количеством воды нечего было и думать пускаться в дальнее плавание. Рассудили и решили снова плыть на север к американским берегам „наливаться” водой. В пути повстречали множество островов и вдали увидели материковый берег.

Всякий лишний день проволочки приносил новые беды. Совершенно ослабел сам Беринг и почти вовсе не выходил из каюты. 30 августа, когда „Св. Петр” под­ходил к группе неизвестных островов, расположенных вблизи южной оконечности Аляски, скончался от цынги матрос Шумагин – первая жертва похода. Пристав к берегу ближайшего острова, опустили в могилу тело моряка и в честь его всю группу открытых островов на­звали Шумагинскими, после чего отправились на поиски воды и взяли из первой попавшейся лужи 52 бочки*.

Пока брали гнилую воду, на что ушло целых шесть дней, с корабля предпринимали экскурсии на берег. Так, Хитров, сильно заинтересовавшись увиденным им вдали на берегу огнем, тотчас же отправился на берег. Это любопытство обошлось ему не дешево. Он не смог со­владать с высоким и бурным прибоем и, потеряв способность управляться, был выброшен на берег, где пробыл голодным и холодным целых трое суток. На месте уви­денного им огня он нашел уже затухнувшее пепелище; сомнений не было: берег был обитаем. Вскоре объяви­лись и сами обитатели. На двух челнах они подплыли вплотную к судну, что-то кричали и оживленно жестику­лировали, очевидно, приглашая последовать за ними на берег, но сами взойти на палубу побоялись, После уси­ленных приглашений они рискнули лишь приблизиться к трапу и принять несколько подарков, взамен которых передали какие-то палочки с укрепленными на них перьями.

Стеллер сообщает, что это были довольно рослые, плотные и широкоплечие люди с короткими шеями. Лица их были смуглые, носы приплюснутые и губы толстые, глаза черные, как смоль, равно как и волосы, висящие прядями, иные были с редкими бородами, иные же и вовсе без бород; в разные части лица были у них во­ткнуты длинные косточки и вставлены камешки. На всех были надеты сшитые из китовых кишок рубашки с ру­кавами, на некоторых же брюки и сапоги из тюленьей кожи, шляпы с перьями; у двоих из них были ножи, что доказывало, что в них они более всего нуждались**.

К этому описанию наружности американцев Миллер, видимо, со слов хорошо их наблюдавшего Вакселя, до­бавляет, что „нос у них заткнут был травою, которую иногда вынимали, и тогда истекало из него множество мокроты, кою языком облизывали”.

Вскоре американцы показали, что они отнюдь не отличаются миролюбивыми замашками, а потому с ними нужно вести себя осторожно. Когда лейтенант Ваксель, желая свести с ними знакомство поближе, прибыл в со­провождении переводчика на берег, они его окружили и старались завладеть шлюпкой; лишь предусмотрительно захваченные моряками и пущенные в ход ружья заста­вили их попадать на землю. Повидимому, это недруже­любие явилось последствием тех подарков, которыми хотели обрадовать туземцев накануне наши моряки. Зная их пристрастие к вину и табаку, моряки, высадившись на берег и приняв от них по куску китового жира, пред­ложили водки. Но результат получился самый неожи­данный: „Сей напиток, – сообщает Миллер, – был одному гостю совсем незнакомый и неприятный. Выплюнув, за­кричал он громко, якобы жалуясь своим, как худо с ним поступают. Не было никакого способа к его удовольствованию. Давали ему иглы, бисер, железный котел, табашные трубки и другие вещи, но он не взял ничего...” Не помог и табак.

Доверие к иностранцам, казалось, было потеряно навсегда. Однако на другой день, как ни в чем не бы­вало, „не имея никакого страху”, они подплыли на семи каноэ к самому борту корабля и, не всходя на палубу, взамен подаренных им вещей „дали две сделанные из коры шляпы с костяною статуйкою на одной”. В своем донесении об экскурсии на берег Ваксель замечает, что „все оные острова безлесные и пустые, и видно, что те американцы приехали на своих байдарах к сим островам с матерого берега для промыслу морских зверей и рыбы”.

Забрав 52 бочки скверной, нездоровой воды, 6 сен­тября двинулись, наконец, в путь на запад – прямо на Камчатку. При отходе корабля туземцы высыпали на берег и дружно заорали во все горло. Миллер по этому поводу замечает: „Сие <