Путешествие Шпангберга и Вальтона в Японию

 

Загадочная страна. – Неудачная попытка европейцев проникнуть в Японию. – „3олотая легенда”. – Экспедиция де-Фриза. – Мотивы для посылки в Японию русской экспедиции. – Первое плавание Шпангберга и Вальтона в Японию. – Второе путешествие в Япо­нию. – Шпангберг о японцах и их судах. – Встреча с айносами. – Новые планы Шпангберга. – Возвращение. – Плавание корабля Вальтона. – Свидание Шпангберга с Берингом в Охотске. – Зловредная карта. – Шпангберг получает распоряжение в третий раз отпра­виться в Японию. – Подготовка к походу. – Неудачное плавание.

 

Загадочная, малоизученная Япония рисовалась бас­нословно богатой и издавна привлекала внимание и воз­буждала величайшее любопытство.

Попытки европейцев проникнуть в эту отдаленную страну неизменно терпели полную неудачу. В давние времена правители Японии старались совершенно изоли­ровать своих подданных от соприкосновения с другими народами, опасаясь, чтобы знакомство их с нравами и обы­чаями иностранцев не подорвало основ существующего в стране порядка. Для этой цели предусмотрительно был принят ряд мероприятий. Так, в начале XVII сто­летия запрещено выезжать гражданам Японии в другие страны, запрещена постройка более или менее крупных кораблей и, наконец, изгнаны из страны все иностранцы.

В 1638 году, под угрозой мучительной смертной казни, был запрещен въезд в Японию португальским мо­рякам, принесшим в Европу первые сведения о японцах и их стране. Одновременно все португальцы были вы­сланы из страны. Так закончилось первое знакомство ев­ропейцев с японцами.

Исключение было сделано лишь для голландцев, и то после многих их усилий, хитростей и долгих перего­воров. Они остались единственными представителями цивилизованного мира и единственными купцами, в чьих руках сосредоточилась вся вывозная торговля японцев. Однако голландцы добились для себя права торговли на самых унизительных началах. Во-первых, им не разреша­лось покидать отведенного им небольшого островка Десима близ Нагасаки, где они имели факторию и жили не лучше пленников. Затем пришедшие из Голландии корабли с товарами сдавались японским властям, все священные книги офицеров и матросов отбирались и лишь по отходе корабля возвращались, и, наконец, за всей процедурой по разгрузке и нагрузке корабля, выполняв­шихся японцами, разрешалось наблюдать лишь одному голландскому представителю.

Такой порядок, без всяких послаблений продолжав­шийся годы и десятилетия, разумеется, сильно не нра­вился голландцам. В поисках выхода, в поисках откры­тых дверей в замкнутую, но богатую страну Голландия принимала разные меры и прежде всего всячески ста­ралась склонить и заинтересовать Америку и Россию для совместного давления на японское правительство. Слухи же о естественных богатствах заморской страны все бо­лее и более волновали всех предприимчивых моряков. Падкое до всяких небылиц человеческое воображение снова воскресило легенду о мифических островах золота и серебра. Детище глубокой древности, эта фантазия, еще со времен похода Александра Македонского в Ин­дию, выплывала при случае от времени до времени, тре­вожа горячие головы и постоянно меняя место, форму и размеры в зависимости от эпохи, в которую занима­лись этими чудесными вымыслами.

Не имея возможности выходить за пределы нашей темы, мы не станем излагать, к каким следствиям по­вела на протяжении веков эта „золотая легенда”, скажем лишь, что погоня за „золотым руном” представляет со­бой одну из замечательнейших страниц в истории географических исследований и открытий. Крайне любопытно отметить, что легенда иногда понималась буквально, т.-е. были убеждены, что не только есть золотоносные земли и острова, но что есть острова, целиком состоящие из золота.

С полной верой в успех, не раз снаряжались экспе­диции в поиски золотых островов. Существование одной из таких земель к западу от острова Суматры даже в но­вое время для многих представлялось фактом неоспо­римым. Софус Руж в своей „Истории эпохи открытий” приводит любопытное письмо, адресованное саксонскому курфюрсту Августу (1553–1586), из которого видно, что даже в такой чуждой мореплаванию стране, как Саксония, интересовались золотыми островами: „На этих днях из Испании пришли достоверные известия,– пишет курфюрсту неведомый корреспондент, – о том, что король нашел новый остров Сериеф, на котором нет ни­чего, кроме чистого золота”. Далее сообщается, как ко­роль велел перебить всех жителей на острове, ибо иначе не было никакой возможности заполучить золотой ост­ров и т. д. Письмо это, напоминающее нам отрывок из приключений барона Мюнхгаузена, представляет тем не менее достоверный исторический факт.

Последним прибежищем золотой легенды в новое время сделалась Япония. Предполагали, что здесь под 37° 30' северной широты расположены золотые и сереб­ряные острова. Инициаторами этих слухов явились, ко­нечно, португальцы. Когда они были с позором изгнаны из Японии, оставшиеся там голландцы получили от них в наследство и эти „сказочные страны”. Они также узнали от них, что некий португальский путешественник Жуан де-Гама открыл на северо-восток от Японии уже известную нам из предыдущего изложения серебронос­ную Компанейскую землю. Не забота ли об этих остро­вах заставляла голландцев так упорно цепляться за Япо­нию, идя при этом на всякие унижения?

Экспедиция, снаряженная в 1639 году к берегам Японии для отыскания золотых земель под начальством Коста и Тасмана, не принесла никаких результатов, так как не дошла до берегов Японии. Затем отправился туда же в 1643 году известный в ту пору голландский море­плаватель Маартен Геритц де Фриз. Если бы де Фризу поручалось только разыскание золотых островов, наука немного выиграла бы от этого плавания. К счастью, он имел и другие, более реального характера задания. Ему надлежало исследовать берега лежащей на север от Япо­нии страны Иессо, область Татарию и некоторые гавани Китая. И вот эти-то дополнительные поручения и сде­лали экспедицию де Фриза крайне ценной для расшире­ния сведений о Японии. Путешественник обогатил науку открытием большой части северного японского архипе­лага, впервые столкнулся с древнейшими обитателями Японии – айнами, затем посетил Охотское море и открыл Сахалин, не приметив впрочем его островного характера: он полагал, что Сахалин является продолжением Иессо. Несмотря на самые тщательные поиски на восток от Япо­нии, куда он прошел (Тихий океан) на 460 миль, золо­тых и серебряных островов он нигде не обнаружил. Легенда казалась погребенной навеки.

Но велика сила предрассудка, и в старое время жи­вучесть его не так и удивительна. На время золотые и серебряные острова были забыты, но вот в начале XVIII столетия о них снова начинают толковать, успехи море­плавания, казалось, делают возможным повторить путе­шествие в эти малодоступные отдаленные воды восточ­ного моря. Как мы видели выше, заинтересовывается Компанейской землей с ее серебристым песком и Петр I, его любопытство еще более подогревается сообщением Козыревского, видевшего, как японцы с одного из не­обитаемых Курильских островов таинственно вывозят ка­кой-то минерал.

В более или менее широких кругах Петербурга Япо­нией особенно заинтересовались после того, как были до­ставлены в столицу двое из пленных японцев, захвачен­ных с принесенного бурей к берегам Камчаткиьяпонского рыбачьего судна. Большинство рыбаков с потерпевшего аварию корабля наши „добры молодцы” перебили, а двоих для забавы решили отправить в Петербург „обучать русского языка, и их язык списывать, дабы с их народом к будущему обхождению через то удобность иметь”. Оказавшиеся очень способными, быстро овладевшие рус­ским языком, японцы рассказали много интересных вещей о своей стране. А тут еще несколько крупных петербуркских торговых людей подали в сенат заявление с ходатайством о разрешении им наладить торговые связи с отдаленной заморской страной.

Все это вместе взятое и послужило поводом для организации путешествия в Японию, включенного в ком­плекс работ Великой Северной экспедиции. Официаль­ной целью экспедиции выставлялась попытка завести тор­говые сношения с тихоокеанскими соседями. Но выше мы видели, что задания и интересы русского правитель­ства были значительно более широкими и в большинстве не подлежали оглашению.

Плавание лейтенантов Шпангберга и Вальтона вдоль цепи Курильских островов к берегам Японии оказалось значительно более продолжительным и сложным, чем это предполагалось вначале. После бесконечных сборов, ослож­няемых непрерывными ссорами лиц начальствующего состава, 18 июня 1738 года эскадра из трех кораблей под общим командованием капитана ИГпангберга, нако­нец, отправилась в путь из устья реки Охоты. В состав эскадры входили: бригантина* „Архангел Михаил” под командой самого Шпангберга; в числе, экипажа находи­лись также штурман Петров, пробирных дел мастер Гардеболь, лекарь, иеромонах и пр., всего 63 человека. За­тем шла дубельшлюпка „Надежда” с лейтенантом Вальтоном и штурманом Казимеровым и, наконец, бот „Св. Гавриил” под начальством мичмана Шельтинга и его помощника подштурмана Верещагина; на обоих последних судах было по 44 человека команды.

Появление на горизонте японских берегов ожидалось всеми участниками экспедиции с огромным все возрас­тавшим нетерпением. От Японии ожидали многого, но прежде всего новых открытий. За долгие годы подготовки к этой трудной экспедиции воображение и дохо­дившие о дальней стране слухи приучили рисовать эту землю баснословно богатой, изобильной ценными метал­лами и прочими дарами природы. Внимание и любозна­тельность были возбуждены до чрезвычайности. Сама страна казалась почему-то интереснее всего виденного до сих пор. Словом Япония была для наших путеше­ственников вполне „обетованной землею”.

Лишь несколько наиболее близких к Камчатке Ку­рильских островов были тогда достоверно известны, а далее тянулась загадочная Япония, мифическая земля Компании, огромный остров Штатов и пр. Но никто окончательно, как казалось нашим морякам, не подтвер­дил реального существования снова выплывших земель, так как давно уже никто не посещал этих мест. Сенат приказал: „Идти на морских судах для проведывания новых земель, лежащих между Америкою и Камчаткою, а также островов, идущих от Камчатского Носа и Японии, для установления торгов, наложения ясака на народы, никому не подвластные; только того накрепко остере­гаться, чтобы не зайти в такие американские и азиат­ские места, которые уже находятся под влиянием евро­пейских государей или китайского богдыхана и японского хана, чтоб не возбудить подозрения и не открыть своим приездом пути к камчатским берегам, у которых при нынешнем тамошнем малолюдстве они могут занять нуж­ные пристани**”.

Вот еще обнаруженный нами ценный факт для суж­дения о мотивах засекречения всей Великой экспедиции в целом. С одной стороны – экономика, ожидание от­крытий ценных благородных металлов – золота и серебра, для чего в экспедицию предусмотрительно был взят даже пробирных дел мастер Гардеболь; с другой же стороны вполне несомненен политический момент – тща­тельная забота об охране берегов Восточного океана: „Чтоб не возбудить подозрения и не открыть своим при­ездом пути к камчатским берегам”.

Едва путешественники наши вышли в море, как гря­нул шторм, разбросавший корабли и разлучивший их на время. В разных числах июля поодиночке подходили они к Большерецкому устью на Камчатке, откуда и должно было по-настоящему начаться путешествие. Здесь взяли еще несколько участников экспедиции, в том числе под­штурмана Родичева, геодезиста Свистунова и переводчиков, а также полностью догрузили провиант. Море тем временем успокоилось, наступили тихие, но туманные дни. 15 июля, взяв направление на Курильские острова, вы­шли в море. Но корабли упорно не хотели держаться один другого, и уже не по стихийным причинам: в душах подчиненных Шпангбергу моряков бушевала стихия иного рода, – стихия ненависти к своему не в меру заносчивому и грубому начальнику. Ненавидевший Шпангберга само­любивый англичанин Вальтон, чтобы отстать от флагмана и тем ускользнуть хотя на время от его грозных взоров, прибегал к всевозможным уловкам. Дело под конец до­шло до того, что Шпангберг прибегнул к неслыханному в истории мореплавания приему: он отдал приказание команде Вальтона не слушаться своего начальника, если тот попытается еще раз сделать попытку удрать. Вот какие нравы, настроения и взаимоотношения царили в Великой Северной экспедиции. Изжить их, повидимому, не было никакой возможности до самого конца экспеди­ции. Несомненно, что пышно расцветшее среди моряков зло взаимного антагонизма, бесконечные ссоры на­чальников с подчиненными и между собой принесли экс­педиции огромный вред, были причиной многих неудач и страшно ее затянули.

24 июля Шпанберг уже плыл вдоль цепи Куриль­ских островов. Подойти к островам и смотреть их он не рискнул по той, согласно его словам, причине, что „бе­рега каменные, утесы весьма крутые, и в море великая быстрина, и колебание жестокое на якоре стоять, грун­тов не имеется и очень глубоко... ” Зато, старательно считая острова и насчитав больше, чем их было, он присваивал им довольно неблагозвучные наименования вроде: Афиноген, Кривой, Столбовой, Осыпной, Баран, Ко­зел и т. д.

На этом первое путешествие Шпангберга в Японию, которой он не увидел, закончилось. Шпангберг торопился в Большерецк потому, – говорил он, – что время уже на­ступило почти осеннее (начало августа), ночи темные и долгие, беспрерывные густые туманы и погоды жестокие, а море неизвестное, отстойных мест не находится, те­чения же между островов сильные и неправильные; при­чем оказывался недостаток в провизии, особенно в су­харях, с самого выхода из Большерецка выдававшихся „со уменьшением”, и в воде. Ко всему этому еще при­бавилась боязнь нападения со стороны чужестранных, вернее – японских судов на плывшие все время порознь корабли.

В середине августа Шпангберг был уже в Болышерецке. В этот свой первый японский поход, носивший характер разведки, Шпангберг все же прошел мимо всей цепи Курильских островов до 46° северной широты, т.-е. до предполагаемой страны Иессо, и открыл среди них целый ряд новых. Вальтон спустился еще ниже и достиг параллели самой Японии (42° 2').

Учитывая, что в одно лето поход в Японию вряд ли сможет быть осуществлен, инструкция не требовала от Шпангберга дополнительного испрашивания разрешений на восточный поход, а потому, оставшись на зимовку в Большерецке, Шпангберг стал деятельно готовиться к новому плаванию. Прежде всего было решено соору­дить здесь же в Большерецке еще один корабль для предстоящего похода. На законченный к весне 18-весельный шлюп „Большерецк” командиром был назначен лю­бимец Шпангберга – квартирмейстер Эрт.

Итак, на следующий год к выходу в море была готова эскадра из четырех кораблей; командирами на осталь­ных судах были те же моряки, что и в предыдущем году. 21 мая 1749 года корабли вышли в море. Первой зада­чей Шпангберга в этот рейс было – посетить и иссле­довать „открытую” Жуаном ге-Гама Компанейскую землю. Миновав, нигде не задерживаясь, Курильские острова, вступили на параллель, где должна была начинаться эта земля. Но, конечно, никаких признаков ее обнаружено не было. Отсюда направились на юго-запад, прямо к бе­регу Японии.

16 июля, пройдя широту в 39°, на рассвете утром увидели впереди какую-то туманность. Без сомнения, это была Япония. Вахтенный начальник тотчас послал со­общить об этом Шпангбергу, отдыхавшему в каюте. Шпанг­берг, а за ним и все прочие выскочили, в чем были, из кают наверх. Жадно впивались моряки в горизонт, где постепенно вырастал из моря большой гористый остров Ниппон. Не было человека на корабле, который не вздох­нул бы в эту минуту с облегчением: предмет стольких забот, надежд и приготовлений был перед глазами, путе­шествие на этот раз казалось удавшимся, и в самом деле оно было таковым. Все поздравляли друг друга; ко­рабль с засвежевшим ветром под всеми парусами под­ходил к таинственным берегам неведомой страны.

А у берегов „на воде встречали плавающими не ви­данные дотоле деревья и травы и чудных животных – рыбы огромной величины и странной формы, черепах в сорокаведерную бочку и пр., видели и уродливые япон­ские суда наподобие галер, с полосатыми и красными парусами”.

Все ближе и ближе, уже глаз различает роскошную сочную растительность, почти сплошь покрывающую бе­рега. Смуглые купы бамбука красиво темнеют среди сверкающих рисовых полей, мечущих в солнечном воз­духе брызги искр. Среди корявых темных сосен, среди черных кипарисов и туй вдруг неожиданно выплывают крыши микроскопических домиков, – то японские селе­ния; с корабля замечают, что из селения бегут во мно­жестве люди и скопляются на берегу. Сомнений нет: русский корабль привлек их внимание.

Надо полагать, что жители немало было встревожены прибытием непрошенных гостей, недаром они во все время пребывания в их водах русских судов жгли по ночам огни и содержали в полной боевой готовности военные суда, которые, однако, не осмеливались при­ближаться к русским кораблям, да и повода впрочем не было к этому никакого.

Но вот, приблизительно в версте от берега, Шпангберг приказывает отдать якорь: долго слышится лязг цепи, пока якорь достигает грунта. Ледяная кора взаим­ного недоверия тает. Сначала робко, но потом во все большем количестве японские лодки окружают корабль Шпангберга. Японцы обнаруживают вдруг самое друже­ское расположение к русским, приветливо улыбаются, стараются угодить, чем могут, привозят фрукты, чудес­нейшие мандарины, пшено, табак, разные овощи и ткани. Обменивают их на русские товары и просто дарят. Ко­рабль посещают именитые особы, один из важных чи­новников привозит и дарит командиру сосуд с вином. Японцы оказались настолько услужливыми и так усердно помогали нашим морякам запасаться свежей водой, что последние почти совершенно избавили себя от этого труда и на досуге совершали экскурсии в окрестности, изучая страну, жителей и любуясь очаровательными пейзажами.

Результаты своих наблюдений над японцами Шпангберг в своем донесении впоследствии излагал так: „Оные японцы росту среднего и малого, платье у них много схоже с татарским; ходят босые, штанов и портов ника­ких не имеют; с полуголовы по лбу волосы стрижены и подклеены клеем, назади завязываются кустиком, кото­рый торчит кверху; шляпы у них великие, травяные, плоские; носят те шляпы, подвязав себе под бороду; а у которых шляп нет, те головы повязывают платками; вместо епанеч имеют вощанки, сделанные из бумаги. А телом оные японцы некоторые избела, а более смуг­лых; глаза малые, волосы черные, бороду бреют. При­езжали они, японцы, на лодках остроносых, а кормы ту­пые, и сверху доски спущены фута на четыре, островаты, длиною около четырех сажен, а носы у тех лодок обиты у многих медью зеленою. Да и большие у них лодки стро­ены так же, как и малые; а рули у тех лодок имеются по два, весла кривые; гребут стоя, наискось, положа весло на уключины, а рукоятки привязывают верев­ками; а шиты оные лодки медью; а дреги у них четырехрогие, железные; а те лодки с палубами и приделаны на них ящики для воды, а на палубе складены печи, в кото­рых у них имеются котлы для варения каш. И ночуют на море... ” Как моряка, Шпангберга естественно всего более заинтересовали японские суда, почему он и дал такое подробное описание японских лодок.

На корабле оказались большие любители рыбной ловли. С разрешения Шпангберга, они снарядили не­большую рыболовную экскурсию. Вот как описывает Шпангберг результат этой охоты на крупных камбаловых: „Послали мы с своего судна шлюпку, на ней служите­лей трех да толмача одного для промысла рыбой, которую оный толмач, по курильскому обыкновению, и заколол; и буксировали и, прибуксировав, подняли ее на судно на сей-талях и, как подняли, и тогда она была жива, а какая званием оная рыба, того описать за неведением не можно; только великая и плоская, глаз круглый, близ головы два больших ластов по верхнюю и нижнюю сто­роны, с круглыми выемками; а весом оная рыба более 9 пудов; телом оная рыба белая, кожа на ней толстая, шадровитая и шиповатая... ”

Однако, как ни были любезны и услужливы японцы, Шпангберг, повидимому, имея в виду какие-то пункты секретной инструкции, не особенно доверял японцам и даже встревожился, когда, выйдя как-то на палубу, на­считал около своего корабля до 80 японских лодок, на каждой из которых находилось от 10 до 12 человек. Лодки все прибывали и прибывали; странным показалось также прибытие какого-то военного, он что-то шептал своим собратьям и делал им какие-то знаки, повидимому запрещая дальнейшее сближение с русскими. Учтя все это, Шпангберг поспешил удалиться и в тот же день снялся с якоря, взяв направление на северо-восток.

Достигнув 3 июля 44° 30', моряки наткнулись на мно­жество больших и малых островов, похожих издали на букеты зелени, брошенной в синеву моря. Острова эти, принадлежащие к цепи Курильской группы и покрытые богатейшей растительностью, получили наименования: Фигурный, Трех сестер, Цитронный (по обилию встре­ченных здесь померанцевых деревьев) и т. д. На острове Фигурном обнаружили хорошую гавань, где и запаслись водой. Людей не встретили, хотя остров имел несомнен­ные признаки присутствия здесь человека. Далее про­шли еще мимо ряда островов, один из которых назвали Зеленым, высаживались на них, осматривали и через пере­водчиков расспрашивали жителей*.

Прохаживаясь по берегу одного из островов, повидимому, Зеленого, путешественники наткнулись на группу людей необычайного, звероподобного вида. С сильно развитой мускулатурой, обильно заросшие волосами, кос­матые, с длинными черными бородами, сопровождаемые огромными, страшными собаками, они казались выход­цами из доисторической эпохи, настоящими пещерными троглодитами.

Наши путешественники не знали, что эти на вид полулюди-полузвери, живущие в убогом, покрытом ка­мышами, шалаше, – представители гиперборейской вы­мирающей расы, так называемые айны или айносы. Шпангберг так описывает обитателей южных Курильских островов: „Жители на них сходны по персонам куриль­ским народам; носят долгое платье, портков и штанов не имеют, ходят босые, на платье** у них нашиты лос­кутки камчатные разных цветов; по ногам у них и по всему телу шерсть; бороды у них великие, продолгова­тые, черные, а которые престарелые – у тех с сединою как бороды, так и волосы на теле; у некоторых имеются в ушах кольцы серебряные. Лодки у них так же, как у наших курильских мужиков, байдары; и язык у оных жителей походит на курильский”.

Шпангберг, однако, убедившись, что благоразумие и честность составляют отличительную черту характера айнов, свел с ними более короткое знакомство и дарил им подарки; принимая их, айны „обе свои руки, сжав, приносили ко лбу и так кланялись; також становились они на колени перед петухом; увидя его, поднимали руки кверху”. Повидимому, петухи играли у них роль божества.

Как обстановка, так и характер не находившихся ни в чьем подчинении, а потому независимых айнов вполне, повидимому, располагали к приведению их в русское подданство. Но ограничиться несколькими ближайшими к северным берегам Японии островами Шпангберг не хотел, ему представлялось более целесообразным при­вести в подданство сразу всех жителей „от 43° и до 46°, а от 46°– до последнего острова...” Задача эта ка­залась ему вполне осуществимой; „без всякого опасе­ния, – писал он, – можно привести (в подданство) в самой скорости, ежели нам от посторонних людей или от команды какого препятствия не будет, как от них в ны­нешнем вояже не малая ныне учинилась остановка”. Последние слова снова свидетельствуют о позорном па­дении дисциплины в эскадре Шпангберга: корабли и в этот рейс под разными предлогами разлучились один от другого, вели самостоятельную работу и поодиночке приставали к берегам Японии. С кораблем флагмана нахо­дилась лишь дубельшлюпка. Шпангберг справедливо счи­тал, что осуществление такого дела, как приведение в подданство целой народности, разбросанной по многочислен­ным островам, должно быть произведено с помощью всех находящихся в его эскадре кораблей. К тому же должно быть испрошено разрешение свыше. Выполнить это дело Шпангберг собирался в третью свою японскую экспеди­цию на следующий год.

Итак, и в эту экспедицию, более удачную, чем предыдущая, моряки, снова перессорившись между собой, действовали без должного единодушия. Начальники перессорились не только друг с другом, но и со своими штурманами. Шпангберг поносил штурмана Петрова как горького, пьющего запоем пьяницу, а тот в свою очередь доказывал, что начальник принуждал его исправлять и переделывать судовой журнал, площадным образом ру­гал его „по-немецки и русски” и хотел повесить на рее. Вальтон обвинял Казимерова в непослушании и лености, а тот его – в избиении и т. д. Посмотрим, чем закончи­лась вторая японская экспедиция.

На обратном пути Шпангберга преследовали про­тивные ветры, туманы, дожди и беспрестанные частые мели. Туманы были настолько сильны, что моряки, слу­чалось, находились от земли саженях в четырех, „а земли не видали, подходили к земле нечаянно, где не без вели­кого страха были, и для того имели великий труд и суету мореплавания, и терпели не малую мокроту, и от того многие в команде моей захворали, к тому ж между островами в узком месте, и того ради назвали то место губа Претерпения”, – так повествует Шпангберг о своем обратном плавании. В результате, когда 24 июля подо­шли к острову Иессо, на корабле было уже двадцать чело­век больных, „да и на всех служителях была тягость великая”.

Дубельшлюпка также не отставала, и здесь было не мало больных, а остальные „насилу волочатся”. По­хоронив в морских волнах 13 человек, в том числе лекаря, Шпангберг 14 августа прибыл в Большерецк, а отсюда, не дожидаясь разбежавшихся своих спутни­ков, отправился в Охотск, куда и прибыл 29 августа.

Путешествие Вальтона в общем сходно с плаванием Шпангберга, а потому мы долго останавливаться на нем не будем. Он также побывал на Ниппоне, откуда вы­нес не мало ярких впечатлений. „На сей земле, – заме­чает он в своем путевом журнале, – много золота и жемчуга, и винограду, и сарачинского пшена; но всего по краткости времени осмотреть было не можно”. Плывя мимо японских берегов в направлении к юго-западу, он сделал несколько остановок. На него особенное впечат­ление производят покрытые богатейшей яркозеленой растительностью берега, виноградники, лепящиеся по склонам гор, распространяющие одуряющее благовоние мандариновые рощи, каштановые деревья, а вокруг них обширные селения с жителями учтивыми и ласковыми, но всегда осторожными. Вальтон спустился еще ниже Шпангберга и достиг 33° 28' широты. Остановившись здесь у одного из островов, моряки высадились на берег, где нашли жемчужные раковины и ветви каких-то неви­данных деревьев. В Охотск добрались вполне благо­получно.

Далеко не столь благополучно протекало плавание третьего корабля экспедиции – шлюпа „Надежды”, кото­рым командовал мичман Шельтинг. Закончив обследование японских берегов, он последним спешил в Охотск. На борту корабля было множество больных, несколько че­ловек уже умерло. Тихая погода, сопутствовавшая пла­ваниям Шпангберга и Вальтона, сменилась теперь полосой штормов, всю тяжесть которых в этот поход и суждено было испытать „Надежде” и, что всего досаднее было для моряков, всякий раз вблизи от дома. Уже совсем близко находились от Большерецка, как вдруг, вслед­ствие налетевшего неистовой силы шторма, потерявший способность управления корабль едва не очутился на мели. С тяжелыми повреждениями все же вошли в реку. Залечив раны, через несколько дней двинулись в цент­ральную базу флотилии – Охотск. 18 сентября были уже совсем близко от него, как вдруг – новый шторм с дож­дем и снегом. „На якорь, за худостью каната, не решались стать и потому, оставаясь в дрейфе, были волнами многократно накрываемы”. Шторм унес моряков на целый градус к югу. При все еще противном ветре опять стали подниматься на север. Корабль имел весьма потрепанный вид: снасти по большей части перебиты, паруса изо­драны, из людей почти никого здоровых. Погода упорно издевалась над несчастными моряками. Вторично под­ходили к Охотску, и вторично жестокий противный шторм с дождем и снегом гнал измученных моряков обратно. „Спасая живот”, опять легли в дрейф, „и от того мо­мента – широта 58° 18' – счисление прекратилось, потому что не только лаг бросить, но едва можно было на палубе стоять, потому что сильными волнами много­кратно судно покрывало”.

Подошедшим валом огромной величины судно едва не было опрокинуто; люковицы оказались разломанными, вода стала заливать трюм. Привязанные канатами к бор­там и мачтам, – чтобы не вынесло за борт, – не покла­дая рук работали промоченные до нитки моряки, заде­лывая повреждения и вычерпывая ведрами воду из трюма. 1 октября снова приблизились к Охотску, и снова та же картина, а между тем провизии и воды становилось на корабле все меньше. Неизвестно, чем закончился бы поход „Надежды” в Охотск, если бы команда не обра­тилась к командиру с просьбой оставить эти попытки и идти на зимовку в Большерецк на Камчатку. Шельтинг согласился. В Большерецк пришли 7 октября, еще до наступления заморозков.

Так или иначе, японский поход был выполнен и с результатами не плохими: были открыты, осмотрены и описаны Курильские острова, а также северные части Японии. Весь этот район земного шара получал теперь совершенно иной вид, ничего общего не имевший с теми обозначениями на картах, которые считались в ту пору правильными. Проблематические земли, все эти Компа­нейские острова, Штаты и пр., красовавшиеся до той поры на картах и прочно запечатлевшиеся во многих умах, должны были навсегда исчезнуть.

Но вот пред нами еще одна поучительная и вместе печальная страница из истории развития науки. Рутина, косность, интрига, злоба сделали то, что Шпангбергу еще долго не верили и отнеслись к его донесениям вна­чале с полнейшим невниманием.

Вернемся к нашему путешественнику. Прибыв в Охотск, Шпангберг еще застал там Беринга, остав­шегося очень довольным результатами японского похода. Задача похода была безусловно выполнена. Шпангберг заслужил и ожидал для себя больших наград. Но он полагал, что успех всего предприятия станет еще более значительным, если он приведет в русское подданство обитателей Курильских островов, о чем было рассказано выше. С этой целью Шпангберг просил Беринга разре­шить ему на следующий год совершить еще один поход. Не учтя предложения Шпангберга и исходя из чисто формальных соображений (по программе на японский по­ход полагалось лишь два лета, каковые и были уже ис­пользованы), Беринг не решился самолично продлить срок экспедиции, а потому направил своего коллегу в Петербург для самостоятельных действий. Донесения же его немедленно отправил в Петербург через Якутск, где Шпангберг должен был провести зиму. Шпангберг выехал в дальний путь, не подозревая, что против него уже вьется клубок интриг.

Лишь только японская экспедиция закончилась, тай­ные и явные враги Шпангберга воспрянули духом и принялись строчить в Петербург кляузы. Штурманский офицер Петров, тот самый, которого Шпангберг грозил повесить на рее, объявил на своего начальника страш­ные „слово и дело”. Другой его недруг, готовый при первой возможности перегрызть ему горло, уже извест­ный нам беспокойный Писарев, „боясь бога”, но тем не менее исходя из ложных предпосылок и в дальнейшем не без логической последовательности развивая их, – горячо доказывал, что все путешествие Шпангберга обман, что он не был в Японии вовсе, а лишь прошелся у берегов Кореи.

Свое утверждение Писарев обосновывал прежде всего на некоторых подробностях плавания, главным об­разом на румбах направлений, которые он разузнал у Вальтона; во-вторых, у него под руками находилась единственная карта Японии Штраленберга, где страна была обозначена прямо на юг от Камчатки. Происхождение этой карты было таково: сделав кое-как поверхностные наблюдения во время своего путешествия с Массершмидтом в Сибирь, Штраленберг, вернувшись к себе на родину в Лейпциг, поручил кому-то на основании представленных им материалов написать за него книгу, а заодно составить и карту. И эта злополучная карта, долго вводившая в заблуждение географов, стала сви­детельством против мореплавателей, лично посетивших страну. Вот все аргументы Писарева, но их было доста­точно, чтобы возбудить смятение в умах петербургских заправил экспедиции, недоверие и тысячи сомнений, усугубленных еще Берингом и самим Шпангбергом: пер­вый, просматривая журналы Шпангберга, нашел там не­мало ошибок, а второй то же проделал с тетрадями Вальтона. В общем получилась неразбериха, и вполне понятным становится недоумение Адмиралтейств-колле­гий: подлинно ли моряки посетили Японию?

Коллегия довольно просто вышла из затруднения: Шпангбергу предписывалось еще раз проделать вояж в Японию, о чем представить более точные и основа­тельные данные. Как громом, поразило Шпангберга при­казание, врученное ему еще в Якутске, вернуться в Охотск и повторить свое плавание. Разгневанный неза­служенной несправедливостью, моряк отправился к месту назначения. Но в Петербурге не успокоились на этом; повидимому, у Шпангберга были не только недруги, но и заступники. Для проверки и перевычислений пока­заний моряков была избрана авторитетная комиссия из моряков под председательством Дмитрия Лаптева и гидрографа адмирала А. Нагаева.

В тяжелом настроении духа, в августе 1740 года вернулся Шпангберг в Охотск и, конечно, не смог в ту же навигацию осуществить поход. В Охотске еще находился Беринг, деятельно готовившийся к своему походу в Америку. Никак не предполагая, что Шпангбергу еще раз придется пускаться в море, он забрал все его запасы, а также и лучшие его суда; вряд ли он и придавал ка­кое-либо значение новому походу своего коллеги.

Новое осложнение угнетающе подействовало на моряков: уже не чувствуется в их работе прежней энер­гии, все идет неудачно. Все же Шпангберг отправляется в Якутск и заготовляет там к новой экспедиции снаря­жение и провизию. Сопровождаемый большим транс­портом, он возвращается в Охотск уже к концу июня 1741 года, за ним следуют дополнительные грузы. Пока заканчивали постройку новых судов и подготовляли их к экспедиции, наступил сентябрь; о дальнем путеше­ствии в Японию нечего было и думать, но кое-что, – по­лагал Шпангберг, – можно было выполнить еще и в эту навигацию.

Послав „Надежду” под командою мичмана Шельтинга для описи западного берега Охотского моря до устья Амура, Шпангберг с остальными судами вышел в Большерецк на Камчатку, где намеревался перезимо­вать. Во время приключившейся по дороге сильной бури бригантина „Св. Михаил”, которой „командовал за не­достатком надежных морских офицеров геодезист Сви­стунов”, потеряла способность управляться и со сломан­ной бурею гротмачтой была отброшена к Курильским островам. Неудача постигла и „Надежду”: пройдя Шантарские острова и нигде не найдя хорошей стоянки, судно получило сильную течь. Теперь приходилось ду­мать уже не об описи берегов, а о спасении команды, а потому Шельтинг поспешил вернуться в Большерецк. К началу октября все суда находились в Большерецке.

23 мая 1742 года Шпангберг снялся с якоря и снова поплыл в Японию. Сам он держал флаг на только что выстроенном пакетботе „Св. Иоанн”. Штурмана Пет­рова уже не было с ним, вместо него он взял штурма­нов Хметевского и Верещагина. Специально для этого путешествия к Шпангбергу были прикомандированы из Петербурга в качестве переводчиков двое учеников Ака­демии, изучавших японский язык. В походе принял также участие и „Св. Михаил” с новой гротмачтой, переве­зенной „с великими усилиями” из Верхнекамчатска. Командовал кораблем тот же Шельтинг, а дубельшлюпкой „Надежда” – штурман Ртищев.

Рассказывать много о ходе этого последнего плава­ния к берегам Японии нечего. Перед нами все та же хорошо знакомая картина. Не успели войти в море, как подчиненные Шпангбергу суда, шмыгнув в разны