Как будете готовы, возвращайтесь

К СВОЕЙ ПРИВЫЧНОЙ ЖИЗНИ

 

Мы направляемся на станцию, и, услышав, что идет поезд, Сэт слетает по ступеням, а я бегу за ним. Как раз вовремя успеваем проскочить в закрывающиеся двери.

Сэт и я занимаем два места рядом, и в противоположном окне я вижу наши размытые отражения. Сэт, барабаня, стучит кончиками пальцами по металлическому поручню перед нами. Затем указывает на человека, у которого один носок оранжевый, а второй в горошек, в то время как другой человек, потрёпанный и уставший, играет на своей гармошке какую-то знакомую мелодию.

— У меня идея, — внезапно говорит Сэт. — Как насчет того, что я пропущу свой первый урок, и мы сходим что-нибудь перекусить?

Я ищу любую отговорку, чтобы не пойти с Сэтом. Необходимо подключить телефон. Надо позвонить Розе. Что еще было в моем списке?

— Выйдем на третьей Авеню. Там рядом одно из моих любимых мест. Что скажешь, Дженезис Джонсон?

Я не знаю. Я не знаю. Я не знаю. Часть меня уже в его настоящем, но другая часть хочет просто двигаться вперед, идти домой, продолжать свой план.

— Не отвечай. Нам еще предстоит путешествие, чтобы пересечь реку между Бруклином и Манхэттеном, — говорит он. — Это под водой. Но не волнуйся, ты сможешь дышать.

Я могу дышать, но прежде чем выдохнуть, автоматический голос сообщает, что мы добрались до первой Авеню. Мы приближаемся. Я наблюдаю, как позади наших отражений вспышкой пролетает свет.

Еще одна остановка до принятия решения. Нет времени взвешивать плюсы и минусы. Нет времени противопоставить одно другому. Мне просто не следует идти. Я могу остаться в этом поезде и доехать до восьмой Авеню, чтобы добраться до автовокзала. Разве у меня нет дел?

Затем голос из динамиков объявляет:

— Третья Авеню. Следующая остановка — Юнион-сквер.

Приехали.

Я встаю.

Сэт выходит.

Раздается другой, более официальный голос:

— Осторожно, двери закрываются.

Я все еще остаюсь в вагоне.

Звенит предупреждающий звонок, и двери начинают закрываться.

Сэт смотрит на меня. Выражение его лица не меняется. Я пытаюсь найти в нем поддержку, или досаду, или что-то еще, что могло бы сдвинуть меня в каком-либо направлении, но он оставил меня здесь, на краю, чтобы я приняла свое собственное решение. Двери закрываются буквально перед моим лицом.

Но в последнюю секунду я проскакиваю, и они захлопываются за моей спиной. Я слышу визг поезда, и Вселенная вращается перед моими глазами. Я моргаю, и вижу Сэта с поднятой рукой.

— Что надо, — говорит он, все еще держа руку в воздухе. — Давай, не оставляй меня зависнуть здесь.

О, дай пять. Я прижимаю свою руку к его и какое-то время держу ее там. Он хватает меня за руку и ведет по лестнице вверх, в город.

Мы двигаемся по улицам Восточной деревни. Сегодня необычно теплый день для зимы. Нам все еще нужны наши пальто и шарфы, но солнце яркое. Пешком мы доходим до площади Сан-Марко, где тротуары загромождены очками в яркой оправе и боа из перьев, полосатыми чулками и цепочками для бумажников. Мы проходим место, которое называется «Клуб поэзии Боуэри», и я представляю Делайлу у микрофона, зигзагообразно пробивающую свой путь в сердца зрителей.

— Ты уверен, что тебе не нужно идти на занятия?

— Не беспокойся об этом. А разве ты сама, юная леди, не должны быть сейчас в школе?

— Это длинная история.

Мы недалеко от Центра Планирования Семьи. Думаю, где-то в полумиле. А может меньше. Столько всего может произойти в промежутке длиной в три дня. Мир может покачнуться и остановиться, а затем, по-видимому, начать вращаться в другом направлении.

— Тебе нравится лапша?

Честно говоря, единственная лапша, которую я когда-либо ела, была сушеная лапша быстрого приготовления в упаковке с пакетиком специй в фольге, но почему-то мне кажется, что это не совсем то, что Сэт имеет в виду.

— Наверное.

— Нет лучшего времени для лапши, чем зимний день. Особенно после ночной пьянки. Поверь мне.

Он открывает дверь передо мной. Мы погружаемся в кафе на первом этаже здания с запотевшими окнами и занимаем два места у стойки. Стены тоже запотели и шелушатся белой краской. Одна стена покрыта открытками с легкими повреждениями различного уровня. Они отовсюду: от Кентукки до Таити. Мое лицо мгновенно наполняется теплом. Нет никакой музыки. Кроме нас, за столиком в углу, сидит еще один человек.

Сэт заказывает нам две чаши пасты мисо и чайник чая. Он опирается локтями на стойку и наклоняется вбок, чтобы посмотреть мне в лицо. Я смотрю прямо на поваров на кухне.

— Итак, — говорит он, — расскажи мне все.

— Все?

— Все.

— Что ты хочешь знать?

— Я уже говорил тебе. Все!

«Все» — это больше, чем я могу сейчас переварить.

— Если хочешь, можешь начать с длинной истории о том, почему ты сегодня не в школе.

— Краткий ответ? Меня отстранили.

— О, вау! Плохая девочка. Неудивительно, что ты мне нравишься.

Я ему нравлюсь? Это не очень хорошо. Кто-то на кухне звенит в колокольчик. Я смотрю, как наш официант несет дымящуюся пиалу человеку в углу, который разгадывает кроссворд в газете. Он засовывает ручку за ухо и складывает газету.

— Хотя, на самом деле, я не такая.

— Я знаю. Я знаю. Тогда почему тебя отстранили?

История, которая приводит к тому, что меня отстранили, колет язык, но у меня не было возможности осмыслить порядок событий. Что я здесь делаю, обедая с другим парнем? Что я здесь делаю, когда мне так много нужно выяснить?

— Мы можем поговорить о чем-то другом?

— Как угодно, — говорит он и расстегивает свою толстовку. Чем дольше мы сидим, тем теплее нам становится. — О чем ты сейчас думаешь?

— Я думаю о том, что не знаю, как сюда попала.

— Это просто. Поездом, на метро.

— Ты понимаешь, о чем я.

Когда он улыбается, у него во рту видна пища.

— Мои родители жили в этом районе.

— Где?

Я не отвечаю. Мне бы хотелось больше знать об их жизни здесь. Знаю, что у них была квартира на Ист-Севен и Авеню Д., и что им нужно было подняться на три пролета, чтобы попасть туда. Также знаю, что они покрыли потолок мерцающими огнями, а одна стена была окрашена, как корова. Там не так много фотографий. Просто множество историй.

— Мой отец писал пьесы.

— Тогда это в твоей крови.

— Думаю, так и есть.

Я пытаюсь игнорировать чувство, что мой отец сейчас наблюдает за мной, потому что это кажется таким банальным, но да, похоже, что это так. Будто он послал проводника, чтобы привести меня сюда, в то место, где однажды папа нашел вдохновение. Иногда я его чувствую. Его дух. Никогда не говорила об этом Питеру. И никому об этом не рассказывала.

Но потом я смотрю на Сэта, он просто парень. Только и всего. Незнакомец, правда. Может, он здесь, чтобы и отвести меня куда-нибудь, но он не послан из других миров.

— Я не играла с тех пор, как он умер.

— О, я сожалею.

Я складываю руки на коленях.

— Как он умер?

Я давно не сталкивалась с этим выбором — говорить правду или историю. В моем мире все уже знают, как он умер (спасибо, Ванесса!), но это первый случай, когда на этот перекресток попал незнакомец. Его глаза внимательно смотрят на меня.

— Героин.

— Ого.

— Да.

Мы позволяем этим словам поселиться между нами. Официант ставит две чаши лапши на стойку. В миске плавают кусочки свинины и половинка яйца всмятку, а также зеленый лук и зерна кукурузы. Сэт не притрагивается к своему блюду. Он ждет, когда я продолжу.

— Я перестала играть в театре, потому что не хотела смотреть в зал и не видеть там его.

— А чем ты занялась вместо этого?

— Наверное, влюбилась.

Я опускаю ложку в миску, и содержимое вращается по кругу. Наполняю прибор бульоном и отпиваю теплую соленую жидкость.

— Ты все еще влюблена?

— Не думаю.

Сэт открывает свой комплект палочек для еды, протирает их и берет сначала половину яйца.

— Ты когда-нибудь был влюблен? — спрашиваю я его.

Он кладет палочки на край миски.

— Да, был.

— У тебя когда-нибудь было разбито сердце?

— Полностью раздавлен.

Мы останавливаемся и снова смотрим друг на друга. Так легко открыться ему, и я не понимаю, почему.

— Итак, — говорит он, — твое сердце разбито?

— Думаю, да.

— И оно заживет через три недели?

— Три недели? О. Ну, часть меня заживет.

— Окей.

Я решаю попробовать сейчас лапшу, хотя для этого и нет изящного метода. Мне удается откусить кусочек с палочек до того, как остальное соскальзывает обратно в миску и обрызгивает нас обоих. Он смеется и просит у официанта вилки.

— Я не слишком горжусь тем, что использую вилку.

Сейчас у меня такое чувство, будто моя кожа потрескалась и теперь открыта, а сердце словно вытеснило само себя из тела.

Мы хлебаем суп.

— Почему ты хочешь играть в пьесе вдали от учебы?

— Это сложно.

— Попробуй!

Сэт вытряхивает себе в миску острый соус, а потом передает его мне. Я выплескиваю пару капель в свою тарелку и смотрю на красное пятнышко в бульоне.

— Ладно, сейчас я на втором курсе, так?

— Так.

— А в прошлом году все это казалось слишком просто.

— В каком смысле?

— Например, в стенах Нью-Йоркского Университета определенно есть конкуренция, но для меня, она, похоже, не реальна. Такое чувство, что нет никакой борьбы за то, что мы там делаем.

— А ты хочешь бороться?

— Я думаю, что мог бы.

— Почему нет борьбы?

— Я точно не уверен. Может потому, что у родителей каждого студента есть деньги, а может что-то еще. Слишком много гарантий и надежности.

— А ты?

— Я тоже.

— Откуда ты родом?

— Индиана. Штат верзил, — говорит он, смеясь.

— Что такое верзила?

— Я — верзила!

— Ладно.

Интересно, не слишком ли я любопытна. Но потом я вспоминаю, чем сама только что поделилась.

— Ты когда-нибудь хотела сюда переехать? — спрашивает он.

— В Нью-Йорк?

— Да.

— Не знаю.

— Нет?

— Сейчас я вообще ни в чем не уверена.

— А в том, что ты ешь самую вкусную миску лапши из всех, какие ты когда-либо пробовала, ты уверена?

— В этом я уверена.

— Возвращаешься обратно к жизни?

— К счастью, да. На самом деле, прошлой ночью я именно это и делала с собой.

Он улыбается и допивает остатки бульона из своей миски.

— Мне очень грустно сообщить, но мне надо идти на следующий урок. Этот я пропустить не могу. — Сэт платит за наш обед, и мы снова укутываемся в теплую одежду. Человек в углу опять вернулся к своему кроссворду. Он кивает нам на прощание.

— Могу я проводить тебя на занятия?

Сэт протягивает локоть, а я хватаюсь за него.

Пока мы идем, он рассказывает о своем переезде в Нью-Йорк, и о том, что никогда не приехал бы сюда, если бы не поймал свою девушку на измене. Он планировал остаться, и вместе они собирались переехать в Индианаполис. Но потом он узнал про ее измену, и это заставило Сэта уехать в Нью-Йорк и оставить все позади.

Мы останавливаемся перед зданием с фиолетовым флагом через дорогу от парка Вашингтон-сквер.

— Приходи завтра на прослушивание. Наши пути не просто так пересеклись прошлой ночью.

— Не знаю, готова ли я.

— Я тоже не знаю, готова ты или нет, но иногда, чтобы выяснить это, необходимо совершить прыжок. — Он смотрит на свой телефон.

— Дерьмо. Мне очень жаль. Но мне нужно бежать.

— Иди. Все нормально.

Он берет мой подбородок в свои руки и придвигает лицо к моему. Я знаю, куда он направляется, и хочу остановить его, но не уверена, что достаточно сильна. Его дыхание бьет меня по коже.

— Ты уверена, что я не могу поцеловать тебя?

— Нет.

— Нет, ты не уверена?

— Я не уверена. Думаю, не сейчас.

Он прислоняется своим лбом к моему.

— Достаточно честно. Напиши мне, и я пришлю тебе детали на завтра. Любой может прийти. Тебе не нужно ничего готовить.

Он щиплет меня за нос и зажимает большой палец между остальными.

— К тому же, я принимаю твои слова, и, возможно, ты захочешь вернуть мне должок.

Я улыбаюсь такой улыбкой, которая затмевает все изнутри. А потом провожаю взглядом, когда он входит в здание.

Поворачиваюсь и смотрю через парк, с другой стороны которого находится общага Делайлы. Здание, которое два дня назад было моим убежищем, теперь бросает гигантскую тень прямо на мои внутренности.

Кругом!

АКТ II

СЦЕНА 3

 

(Действие происходит на кухне. На заднем плане тихо играет музыка. На сцене ДЖЕНЕЗИС накрывает на стол, во главе которого сидит МАМА, свернувшись на стуле. За кулисами раздаются звуки приходящих в гости людей. Появляются ДЕЛАЙЛА и ТЕТЯ КАЙЛА с сумками, полными еды).

ТЕТЯ КАЙЛА: С Днем Благодарения, дорогая.

(Она обнимает ДЖЕНЕЗИС. Тоже самое делает ДЕЛАЙЛА. Потом поздравляют МАМУ перед тем, как распаковать продукты).

ТЕТЯ КАЙЛА: Дамы, я хотела приготовить сама, но было слишком заманчиво все заказать.

ДЕЛАЙЛА: Мам, все в порядке. Все выглядит восхитительно.

ТЕТЯ КАЙЛА: Ничего, Дженни? Я хотела, чтобы все это было как можно более обычным.

ДЖЕНЕЗИС: Все нормально. Я не уверена, что мама будет есть.

ТЕТЯ КАЙЛА: Мэри, как ты себя чувствуешь?

ДЖЕНЕЗИС: Сегодня она не сказала ни слова. Но она за столом, так что это уже хорошо.

ТЕТЯ КАЙЛА: Мэри, я знаю, что ты любишь День Благодарения. У меня есть батат с зефиром. Ты единственный человек в этой вселенной, который любит это блюдо.

ДЖЕНЕЗИС: Моему отцу оно тоже нравилось.

(Все смотрят на МАМУ. Она сидит неподвижно).

ТЕТЯ КАЙЛА: Ты права. Дейвону оно нравилось. Вам обоим, ребята, и вашим милым зубкам. Вы голодны?

ДЖЕНЕЗИС: Вроде.

ТЕТЯ КАЙЛА: Все нормально?

ДЕЛАЙЛА: Мам, перестань волноваться. Давай поедим. Верно, тетя Мэри?

(Она не реагирует).

ДЖЕНЕЗИС: Поверьте мне, доставить ее к столу — это уже прогресс. Не волнуйся. Когда вы уйдете, я заставлю ее поесть.

ТЕТЯ КАЙЛА: Мэри, я рада, что ты за этим столом с нами. И благодарна за это. Дейв тоже был бы рад видеть тебя с нами за столом.

ДЖЕНЕЗИС: Так странно, что Элли не с нами.

(ТЕТЯ КАЙЛА кивает).

ДЖЕНЕЗИС: Они обедают у себя дома. И нас пригласили.

ТЕТЯ КАЙЛА: Я знаю. Они нас тоже приглашали. Внимательные, правда. Все продумано.

ДЖЕНЕЗИС: Ты с ними общаешься?

ТЕТЯ КАЙЛА: Конечно.

ДЖЕНЕЗИС: О.

(ТЕТЯ КАЙЛА раскладывает еду всем на тарелки).

ДЖЕНЕЗИС: Бабушка говорила, она собирается приехать? Повидать нас?

ТЕТЯ КАЙЛА: Нет, милая.

ДЖЕНЕЗИС: Ладно.

ТЕТЯ КАЙЛА: Если хочешь, я могу отвезти тебя к ним.

ДЖЕНЕЗИС: Не знаю.

ТЕТЯ КАЙЛА: Тебе решать.

ДЖЕНЕЗИС: Я знаю.

(Еда сервирована).

ТЕТЯ КАЙЛА (Шутя): Прочтем молитву?

ДЕЛАЙЛА: Хорошая еда, хорошее мясо, хороший Бог, давайте есть!

ТЕТЯ КАЙЛА: Какой непочтительный ребенок.

ДЕЛАЙЛА: Тебе повезло.

ТЕТЯ КАЙЛА: Уверена, что это так. Так ты собираешься рассказать им, Делли?

ДЖЕНЕЗИС: Что рассказать?

ТЕТЯ КАЙЛА: Можно я?

ДЕЛАЙЛА: Нет, я сама. Я подала заявку в Нью-Йоркский Университет.

ДЖЕНЕЗИС: Это потрясающе! Почему ты не написала мне?

ДЕЛАЙЛА: Я написала. И написала, чтобы ты позвонила мне. Что у меня есть новости.

ДЖЕНЕЗИС: О. Точно. Ты писала это.

ТЕТЯ КАЙЛА: Неделя была тяжелая, верно?

ДЖЕНЕЗИС: Прости меня, Дел.

ДЕЛАЙЛА: Я понимаю. Не бери в голову.

ДЖЕНЕЗИС: Держи меня в курсе.

ДЕЛАЙЛА: Обязательно. Но избавлю тебя от подробностей, чтобы оградить от своего чертового беспокойства. Я каждый час проверяю почтовый ящик, а они, может, даже еще не открыли мое письмо.

ДЖЕНЕЗИС: Они отправят ответ по почте?

ТЕТЯ КАЙЛА: Наверное, напишут по электронной почте. Или позвонят.

ДЖЕНЕЗИС: Ты бросаешь меня в Джерси?

ДЕЛАЙЛА: Это недалеко.

ТЕТЯ КАЙЛА: Я бы очень хотела, чтобы ты также подала заявку в Ратгерский университет.

ДЕЛАЙЛА: Мне нужно быть в Нью-Йорке.

(Мама кашляет).

ТЕТЯ КАЙЛА: Я знаю. Но мне бы так хотелось, чтобы мой брат смог отвезти тебя туда посмотреть колледж.

(Молчание).

(МАМА встает и выходит).

ТЕТЯ КАЙЛА: Прости меня, Джен.

ДЖЕНЕЗИС: Все в порядке. Я проверю ее через минуту.

ТЕТЯ КАЙЛА: Мы не должны прекращать говорить о нем.

ДЖЕНЕЗИС: Я знаю.

ТЕТЯ КАЙЛА: Давай я пойду. Оставайся здесь.

ДЖЕНЕЗИС: Ладно.

(ТЕТЯ КАЙЛА наполняет миску бататом).

ТЕТЯ КАЙЛА: Возьму это с собой.

ДЖЕНЕЗИС: Хороший план.

(Она выходит).

ДЕЛАЙЛА: Ты в порядке?

ДЖЕНЕЗИС: Да, нормально.

ДЕЛАЙЛА: У нас дома мама еще больше говорит о нем.

ДЖЕНЕЗИС: Правда, все хорошо.

ДЕЛАЙЛА: Я просто хочу убедиться.

ДЖЕНЕЗИС: Знаю. Хочу кое-что сказать тебе.

ДЕЛАЙЛА: Да?

ДЖЕНЕЗИС: Да.

ДЕЛАЙЛА: О боже. Эта улыбка на твоем лице. Что происходит?

ДЖЕНЕЗИС: Ну… ладно… просто скажу это... Я влюблена.

ДЕЛАЙЛА: Охренеть.

ДЖЕНЕЗИС: Сейчас самое странное время для этого.

ДЕЛАЙЛА: Я его знаю?

ДЖЕНЕЗИС: Не думаю. Питер Сейдж.

ДЕЛАЙЛА: Питер Сейдж. Нет. Не знаю. Ну, не могу дождаться встречи с ним.

ДЖЕНЕЗИС: Обязательно познакомишься.

ДЕЛАЙЛА: Пусть получше относится к тебе, или ему придется иметь дело с твоей кузиной.

ДЖЕНЕЗИС: Я знаю. И за это люблю тебя.

ДЕЛАЙЛА: Серьезно. Я знаю, что у тебя есть Роза, и что моя мама полностью в курсе твоих дел, но также у тебя есть я. Все, что тебе потребуется.

ДЖЕНЕЗИС: И это я тоже знаю.

ДЕЛАЙЛА: Он в курсе всего?

ДЖЕНЕЗИС: Еще нет.

ДЕЛАЙЛА: Он с этим справится?

ДЖЕНЕЗИС: Вполне уверена, что у него получится.

(ДЖЕНЕЗИС смотрит в сторону комнаты своей матери. ДЕЛАЙЛА продолжает есть).

(Огни гаснут. Конец сцены).

 

ВЫ НЕ ОДИНОКИ

 

Вернувшись домой, вижу припаркованную перед входом машину Розы. Этого следовало ожидать. Она всегда приходит, если не получает ответ. Даже не успеваю подняться на крыльцо, как дверь резко распахивается, и вырисовывается силуэт моей подруги, готовой дать волю своим чувствам.

— Где ты была?

Хороший вопрос. Где я была? Я закрываю глаза, и в моей душе трепещут почти-поцелуи этого полудня.

— Уже почти восемь часов. От тебя весь день ничего не было слышно.

Я показываю свой телефон.

— Он мертв.

— Я подумала, что с тобой именно это и произошло. Мертва. Боже, Джен, нельзя вести себя, как ты вчера ночью, а потом никому не отвечать.

— Роза, у меня сел телефон. Позволь поставить его на зарядку, а потом мы разберемся, хорошо?

Она идет за мной в комнату.

— Вольно, солдат. Я дома. И никуда не собираюсь.

Я подключаю телефон и падаю на кровать. Роза молча подходит. Она дает мне короткую передышку. История прошлой ночи. Пришло время это признать.

— Неужели я вчера сильно облажалась?

Она качает головой, что означает «да». А потом мой телефон начинает бесконтрольно гудеть.

— Можешь себе представить, я написала тебе около восьмидесяти раз.

Мне пришло тридцать семь текстовых сообщений: двадцать одно от Розы, девять от Делайлы, четыре от Элли и три — от бабушки.

Ноль от Питера.

— Я сейчас не в состоянии терпеть все это. Можешь просто рассказать мне, что случилось прошлой ночью?

— Ты сегодня разговаривала с Делайлой? — спрашивает Роза.

— Роза, я только что впервые взяла свой телефон за сегодняшний день. Вчера я оставила его в доме того парня, а сегодня пошла забрать.

— Тот парень? Ты сегодня ходила к тому парню?

— И что?

— О, Джен, тебе нужно поговорить с Делайлой.

— Почему?

— Тебе нужно поговорить с Делли. Она не очень довольна твоим поведением.

— Что?

Кто? Что? Где? Когда? Почему? Как?

— Думаю, она его знает.

— И что? Типа, он серийный убийца или что? А мне он кажется очень милым парнем.

Роза смотрит на меня, будто я сошла с ума. Я действительно не понимаю, почему защищаю его. Я очень мало его знаю, и на самом деле он мог оказаться и серийным убийцей.

— Он — не маньяк-убийца. Но Делайла знает того, кто встречался с ним.

— И?

— Что?

— Он ей нравится или что?

— Ты издеваешься надо мной?

— Нет, и не шучу.

— Дженезис, твоя голова действительно так далеко от задницы?

— О чем ты?

— Дело не всегда в тебе! — Роза очень сильно повышает голос. Я уверена, что мама может нас сейчас услышать. Остается надеяться, что сегодня она не захочет вмешиваться.

— Я и не говорю, что это так!

— А ты и не должна. Потому что это итак всегда получается. Ты никогда не замечаешь, что Делайла делает для тебя. Или еще кто-нибудь.

Теперь мы обе стоим. Она прямо перед моим лицом.

— Тебе стоит обсудить, что такое быть самовлюбленной! Ты самый эгоистичный человек, которого я знаю! — выплевываю я в ответ, и мое сердце ускоряется.

— Тогда ты давно не смотрела на себя. Думаешь, никто никогда тебя не поймет. Но ВОТ НОВОСТИ! МЫ ПОНИМАЕМ! Хватит отталкивать всех, как ты это сделала с Питером.

Я останавливаюсь.

Падаю.

Она не отступает.

— Ты так думаешь, Роза? Значит, в том, что он оставил меня в ЭТОМ ГРЕБАНОМ ЦЕНТРЕ ПЛАНИРОВАНИЯ СЕМЬИ, была моя вина?

Теперь это слышит не только мама, но и все в Поинт Шелли.

— Дженезис. Пожалуйста.

— Почему ты так говоришь?

— Извини.

— Так люди говорят? Это то, что они думают? Что я оттолкнула его? Что это полностью моя вина?

— Я так не думаю, Джен.

— Тогда почему ты так сказала?

— Просто остановись. Иногда ты не видишь полную картину. Не забывай, с чего мы начали наши разговоры. Со скуки. С того, что ты не уверена, подходили ли вы на самом деле друг другу.

Она права.

И хотя мне безумно хочется вытолкнуть ее за дверь и остаться одной, я сопротивляюсь этому желанию. И беру себя в руки.

— Что случилось прошлой ночью? — спрашиваю я.

— Что ты помнишь?

— Не так много.

— Когда Делайла вернулась в квартиру Кендры, а тебя там не было, она начала беспокоиться. Не потому, что этот чувак — серийный убийца. Не потому, что он ей нравится. А потому, что она не хотела, чтобы ты совершила какую-нибудь глупость, о которой потом можешь пожалеть. Может, она переборщила. Возможно, это была чрезмерная реакция. Но она волновалась.

— Я просто хорошо проводила время.

— Джен, ты была в стельку пьяная. Всю дорогу домой нам приходилось останавливаться, чтобы тебя не вырвало в машине.

— Правда?

Она кивает.

— Правда.

— О боже.

— Да.

— А как вы меня нашли?

— Она узнала, какая у него квартира, и пошла стучать в дверь. Уилл хотел его избить, но это потому, что он идиот.

— Боюсь спросить, что происходило, когда вы нашли нас.

— Ты была в отключке в его постели. Парень клялся и божился, что ничего тебе не сделал. Что ты умоляла его отвести тебя в его квартиру, чтобы лечь спать. Он сказал, что продолжал выспрашивать, не стоит ли ему кого-то позвать, но ты сказала, что это не имеет значения. Поэтому он поверил тебе на слово. Мне, не поверишь, стало жаль его. То, как Делайла и Уилл действовали, было похоже, что они думали, будто он насильник или типа того.

Мое сердце снова поднимается.

— Он — не насильник! Это безумие!

— Успокойся, успокойся. Я тоже так не думаю. Знаю, что, когда ты выпьешь, то спишь. Мы должны были уделить тебе больше внимания.

— Он ничего мне не сделал!

— Дженезис! Я не говорю, что он сделал. Просто рассказываю, что случилось.

Я принимаю это.

— Когда мы попытались разбудить тебя, ты начала бороться с нами. Делайла была так зла на этого парня. Я хотела заступиться за него, но также хотела просто вернуть тебя домой.

— Это ужасно. Не могу поверить, что он ничего мне об этом не рассказал.

— Если бы я была на месте того чувака, то захотела бы некоторое время держаться подальше от тебя и Делайлы. Я удивлена, что вы сегодня виделись.

— Я тоже. Ничего себе! Абсолютно не могу вспомнить ничего из этого.

— Ты напилась в стельку. Прошлой ночью тебе хотелось только одного — забыться.

Невероятная история. Не могу поверить, что сегодня он снова захотел увидеть меня. Не говоря уже о том, что он пропустил занятия ради обеда со мной.

— Роза, мне нужно побыть одной.

— Пока не выйдет, Джен. Я еще не собираюсь домой. Ты не можешь продолжать убегать.

И я знаю, что не могу. Но ведь иногда бегство к чему-то ведет, верно? К тому, что мне нужно. Я возвращаюсь в кровать, и когда Роза идет в ванную, откапываю номер Сэта и отправляю сообщение: Мне не нужно думать до утра.

Он сразу отвечает: Я и не думал, что ты будешь.

Он: Встретимся в городе заранее?

Я: Хорошо. Да.

Он: Ты уверена?????

Я: Абсолютно.

Он: Не могу дождаться.

(Я: таю).

(Он: кто-то, кто не Питер).

(Я: улыбаюсь, потому что не могу сдержаться).

Роза видит меня с телефоном и спрашивает, не с Делайлой ли я переписываюсь. Прямо здесь, прямо сейчас, меня устраивает, что в моей голове нет той части прошлой ночи со всей этой историей-драмой. Мне нравится, что я все стерла. А написать Делайле — значит не стереть. Это значит, разговоры. Это значит, объяснять себя и свои поступки.

— Кому, черт возьми, ты пишешь, если не Делайле?

— О, Роза, — говорю я, — оставь это, пожалуйста. Это может подождать до утра.

— Это тот парень, не так ли?

— Роза, пропусти ситуацию.

Ей это не нравится, но в нашей дружбе такая просьба всегда в почете. Она заползает обратно ко мне в постель.

— Прошлой ночью я переспала с Уиллом, — признается она. — После того, как мы уложили тебя в постель.

Я пробуждаюсь.

— Здесь?

Она смеется.

— Нет! Моих родителей нет в городе.

— Твоих родителей никогда нет в городе.

— Это все, что ты можешь сказать?

— Нет. Я просто не знаю, смогу ли выдержать, представляя тебя и Уилла вместе голыми.

— Я просто скажу тебе одну вещь.

— Ладно, давай, — говорю я, зарывая голову в ожидании.

— Это было... потрясающе.

Я выглядываю из-под одеял и клянусь, что в ее глазах отражаются звезды.

 

АКТ II

СЦЕНА 4

(Действие происходит в спальне. Свет направлен на ДЖЕНЕЗИС и ПИТЕРА, целующихся в ее кровати. Играет музыка. Что-то мрачное и романтичное. Ситуация накаляется, и ДЖЕНЕЗИС отодвигается от молодого человека. Питер выпрыгивает из кровати и выключает стерео).

ПИТЕР: Джен, я не могу.

(Она не двигается в кровати).

ДЖЕНЕЗИС: Я знаю. Я знаю.

(ПИТЕР возвращается, чтобы присесть рядом. Они разделяют неловкую минуту молчания).

(Она длится).

(И длится).

(Девушка садится).

ПИТЕР: Просто…

ДЖЕНЕЗИС: Я знаю. Брак.

ПИТЕР: Знаю, что это старомодно. Но для меня это всегда было важно.

ДЖЕНЕЗИС: Тогда давай поженимся.

(Они смеются).

ДЖЕНЕЗИС: Возможно, так и будет. Как ты думаешь?

ПИТЕР: Наверное.

ДЖЕНЕЗИС: Не могу представить себя с кем-то еще, а ты?

ПИТЕР: Тоже не могу.

ДЖЕНЕЗИС: Где-то здесь математическое уравнение. Видишь, как все складывается?

ПИТЕР: Я люблю тебя.

ДЖЕНЕЗИС: Тогда поцелуй меня.

(Он целует).

ДЖЕНЕЗИС: И не прекращай. Никогда не прекращай.

(Свет гаснет. Конец сцены).

 

ПРИ ПОВЫШЕНИИ ТЕМПЕРАТУРЫ ТЕЛА ВЫШЕ 38º,

НЕМЕДЛЕННО ВЫЗЫВАЙТЕ ВРАЧА

На следующий день мы с Сэтом встречаемся на углу Восточной Четырнадцатой улицы и Первой Авеню. Я очень горжусь собой, что так хорошо ориентируюсь в городе. Сегодня я не затормозила, не остановилась, чтобы не усомниться в правильности своего решения. Я ничего не сказала Розе. В семь вечера я устраиваю ужин с бабушкой и сестрой, так что у меня достаточно времени, чтобы сделать свое дело и вернуться домой.

Когда я вижу Сэта, мне требуется все самообладание, чтобы не вскочить и не повиснуть на нем. Мы замираем в длинном, теплом объятии. Разделиться – словно стирание слой за слоем при стирке. Мы едва разговариваем, когда движемся по первой Авеню. Может, он нервничает. Может, он готовит себя. Я так долго не делала этого, что даже не представляю, как можно подготовиться.

Он ведет меня в бар, а не в театр. Здесь пахнет затхлой выпивкой, и у меня в животе снова все дрожит, напоминая о прошлой ночи. Раньше мне никогда не приходилось бывать в баре днем. Не то, чтобы я особо бывала в них ночью. Пространство пропитано красным цветом. Красная мебель. Красные неоновые вывески. Красные занавески. Как будто мы в старомодном притоне или в подпольном баре. Место, которое поглощает свет и выплевывает пыль.

Какая-то чудовищно высокая дама, одетая во все серое, с огненными, ярко-красными волосами, раздает бумаги. Но даже с жаром от ее волос, я ощущаю холод вокруг нее. У нее жесткий взгляд. И суровое выражение лица. Лысый мужчина, одетый в плохо сочетающиеся шотландку и круглые винтажные очки, сидит в углу, концентрируясь и рассматривая все вокруг напряженным, пристальным взглядом. Мой первый инстинкт – спрятаться в противоположном углу. Вне поля зрения.

Здесь гораздо больше людей, чем я ожидала. Все в помещении будто бы немного потрепано по краям. Я вижу девушку-подростка в зале и немного расслабляюсь. Я сажусь рядом с Сэтом на черный стул с разорванной виниловой подушкой и начинаю заполнять анкету для прослушивания.

Имя.

Это просто.

Адрес.

Хм. Должна ли я указать, что живу в Нью-Джерси? Думаю, это не имеет значения, но по какой-то причине чувствую себя странно. Будто бы в этом есть какая-то предвзятость или что-то типа того. Так что я лгу и записываю адрес Центра Планирования Семьи. Странно? На данный момент я знаю только два нью-йоркских адреса – тот и адрес Делайлы. Но мне не хочется указывать адрес в Нью-Йорке. Кажется Сэт хочет отделить себя от школы, так что я тоже так делаю.

Далее следуют более подробные статистические вопросы: электронная почта, номер телефона и т. д. И я заполняю их соответствующим образом.

Рост.

Также легко, пять футов и восемь.

Вес.

Боже, это немного личное, не так ли? Но ладно. Медсестра в клинике, когда я была беременная, сказала мне, что я слишком худая. Бьюсь об заклад, теперь я вешу меньше. С тех пор многое покинуло мое тело.

Возраст.

Придется написать здесь еще одну ложь. Я заглядываю в анкету Сэта, чтобы посмотреть, какой возраст он указал: девятнадцать или двадцать один. Он закрывает свой листок, будто я пытаюсь списать у него тест, а потом смеется.

– Что случилось? – спрашивает он.

– Просто интересно, что ты написал о своем возрасте.

Он убирает руку. Двадцать два. Я качаю головой и ставлю в своей анкете 19.

Он снова смеется, но одобрительно кивает.

Тип голоса.

Пение? Альт. Как Мама.

Приложите резюме или укажите три последние постановки, в которых принимали участие.

Дерьмо.

Это было так давно, что, конечно, не может выглядеть в выгодном свете. Могу ли я заполнить пространство в течение последних нескольких лет, в котором говорится:

Скорбящая по отцу после его смерти.

Слишком драматично?

А как насчет следующего:

Отвергнутое прошлое, пока оно не прокралось обратно ко мне одной пьяной ночью в Бруклине.

Я могла бы указать показ в Самодеятельном Театре Пойнт Шелли. С режиссером, игравшим сцену смерти от куриной кости. Хотя я не могу вспомнить его фамилию. И это было так давно, и в Нью-Джерси. Я могла бы указать спектакли, в которых я участвовала в школе после этого. Но это старшая школа, и мне не кажется, что я должна привлекать к этому какое-либо внимание. Думаю, я просто оставлю это место незаполненным.

Официальное образование?

Опять дерьмо. И все-таки, почему я здесь? Что они увидят сквозь мои ответы? Ладно, я брала уроки игры на фортепиано. Я пишу «Классическое пианино». Не думаю, что это сулит мне что-то хорошее.

Тогда дальше:

ПОЖАЛУЙСТА, ПЕРЕЧИСЛИТЕ ВСЕ, ЧТО ВАС НЕ УСТРАИВАЕТ НА ПЕРИОД ОТ НАСТОЯЩЕГО МОМЕНТА ДО ДАТ ИСПОЛНЕНИЯ, А ТАКЖЕ, ЯВЛЯЮТСЯ ЛИ ЭТИ ПРОТИВОРЕЧИЯ ГИБКИМИ ИЛИ НЕТ.

Я просматриваю расписание. Все репетиции проходят ночью, так что это хорошо. Может, мне не нужно говорить им, что днем я посещаю старшую школу. Старшая школа. Это произошло сегодня, и я полностью отстранена. Питер был там. И он знает, что меня отстранили. И меня не было на Продвинутом Письменном Английском, чтобы увидеть, будут ли он и Ванесса теперь сидеть друг с другом, как это раньше делали мы. Я снова осматриваю комнату. Здесь полно людей, которые царапают свои анкеты. Стульев больше нет, поэтому некоторые сидят на потрескавшемся черном полу. Я вижу, что несколько человек уже закончили и вернули свои анкеты огненно-рыжеволосой леди.

Я записываю, что у меня противоречие с дневным временем по будням до даты выступления, но это решаемо. Ведь так, верно? Если бы только они действительно нуждались во мне. Я не хочу быть непреклонной.

И в этот момент меня поражает мысль, что я действительно хочу сделать это.

Хочу попасть на эту сцену. Она может быть изношена и потрепана, но она работает. У меня снова появляется такое зудящее чувство, будто мой отец как-то ответственен за этот день, но стряхнем это наваждение.

Следующий вопрос в анкете – заинтересует ли меня какой-либо другой аспект этой постановки, если я не войду в актерский состав: технический персонал, освещение, звук, установка конструкций, макияж, билетер, реклама, договора. Я не хочу показаться нелепой, так что просто отмечаю технический персонал и установку конструкций. Хотя, уверена, что сделаю все, что они попросят. Не то, чтобы у меня был какой-то опыт в этом. Затем я отмечаю макияж. Просто для прикола.

Огненная Леди собирает анкеты у тех, кто еще не сдал их. Некоторые приложили портфолио. И у Сэта оно есть, но он говорит, что мне не о чем беспокоиться. Я вижу, что портфолио есть не у всех. И у девушки-подростка есть. Она пытается улыбнуться мне, но я игнорирую ее. Сама не знаю, почему. Огненная Леди говорит мне встать и показывает в сторону парня на противоположном конце комнаты, чтобы он сделал то же самое, а потом дает нам лист бумаги со сценой, чтобы мы могли подготовиться. Стороны, как они называют это. Я смотрю на Сэта, который жестами показывает мне двигаться. Питер ни за что не поверил бы, если бы увидел меня здесь.

Тип такого парня, как Сэт, миссис Сэйдж назвала бы хулиганом, потому что у него длинные волосы. Или этот парень, который собирается прочитать сцену со мной, у него татуировка кинжала на предплечье толстыми черными чернилами. И мне не кажется, что хулиган будет достаточно сильным словом для миссис Сэйдж.

– Привет, я – Тоби, – говорит мой партнер-хулиган по сцене.

– Дженезис.

– Думаю, ты читаешь роль Руби.

– Похоже на то.

– А я – Феликса.

– Знаешь, о чем эта пьеса?

– О любви. О чем же еще? И сексе. И жестокости. Это все, что я действительно знаю. Но Каспер Магуайр – гребаный гений.

– Это тот лысый парень?

– Ты не знаешь его?

Я качаю головой.

– Откуда ты?

– Э-э-э... из Нью-Джерси.

Тоби смеется. Вообще-то, я не пыталась рассмешить этого парня. Я понимаю, что не должна была этого говорить, поскольку, по-видимому, живу в Центре Планирования Семьи.

Мы пробегаемся по сцене четыре раза, прежде чем нас вызывают на обозначенный как сцена участок. В слабом свете, проскальзывающем снизу из-под окна, занавешенного черными шторами, виднеется след засохшей лужи. Я прижимаю палец к этому следу, и он прилипает. Красные огни светят нам в глаза.

– Ты находишься в аду, – говорит Каспер (по-видимому, Великий).

Каспер – голова, парящая в дыму. Как могущественный Волшебник из страны Оз, когда он весь большой, зеленый и громкий. Только Каспер шепчет. Я не видела, чтобы Каспер говорил с кем-либо с тех пор, как вошла в эту комнату, кроме Огненной Леди. Мисс Карен назвала бы его поведение угрюмым. Она говорит, что я тоже так веду себя, но иногда я должна просто улыбаться, и это может изменить мое настроение.

– Извините? – говорю я.

– Руби. Она, ты, в аду в этой сцене. Ты полностью разрушена. Ты только что потеряла единственного человека, которого любила. Ты можешь себе это представить?

Я с трудом глотаю. И киваю.

Он кивает в ответ. Я смотрю вниз, чтобы убедиться, что мои ноги твердо стоят на земле. Так и есть. И это не потому, что они прилипли к засохшему алкоголю. Я должна подумать. Я должна понять, что стоит за этими словами, которые собираюсь сказать человеку, о котором переживаю. К которому что-то чувствую. Зак