Пустившись в карьеру: кульминация и падение Pil и пост-панка

Public Image Ltd.

 

 

1979-й год стал главным годом для Public Image Ltd. Virgin, все еще убежденные в том, что Джон Лайдон был их самым ходовым достоянием, позволили группе пользоваться самыми дорогими и лучшими студиями в качестве собственных звуковых лабораторий и детских манежей. И, после сомнительного дебютного альбома, музыка стала налаживаться. PiL даже жили вместе, как одна счастливая семья с Лайдоном. Прежде, чем отправиться в злополучные гастроли по Америке с Sex Pistols, Лайдон благоразумно потратил свой скудный заработок на покупку дома. 45-й дом по Гантер Гроув был викторианским стандартным домом в самом запущенном районе Челси. «Джон занимал верхнюю часть дома», говорит Кит Левин. «У меня была нижняя, а Дейв Кроу жил на проходе возле лестницы». Только Джа Воббл держал расстояние, предпочитая жить со своими родителями в Уайтчепел.

На Гантер Гроув стали часто появляться такие светила пост-панка, как The Slits и Дон Леттс. Холодильник всегда был набит пивом, разные другие вещества имелись тоже, и большие колонки Лайдона в общей гостиной наверху все время крутили саундтрэк из регги с грохочущими басами. Все еще мысля, как летом 1977-го года – когда он был Врагом Общества Номер 1 – Лайдон залег в укрытие и устраивал приемы для своих закадычных друзей и прихлебателей. «Я люблю посетителей», сказал он однажды. «Они тут для того, чтобы развлекать меня».

Но в Доме Лайдона раздавался не только приятный смех. Основными наркотиками были спиды и марихуана, но героин уже пробрался в близкий круг. Подтверждая комплекс Лайдона о его травле и гонениях, на Гантер Гроув частенько заявлялся местный отряд по борьбе с наркотиками. Один визит в феврале 1979-го года состоялся в шесть утра – по иронии, один из тех нечастых случаев, когда нагруженные амфетаминами участники PiL легли спать до рассвета. Полиция вышибла входную дверь, разорвала матрас Лайдона и оторвала половицы в спальне, но ничего не нашла. Тем не менее, Лайдона забрали в местный полицейский участок, и ему пришлось идти домой в своей пижаме.

Другой омрачающей тенью была смерть: в 1979-м году, Лайдон потерял и свою мать (из-за рака), и своего бывшего лучшего друга Сида Вишеза (из-за героина). Наблюдение за тем, как его мать, источник силы и ободрения в его жизни, медленно умирала, сподвигло Лайдона написать текст к ‘Death Disco’, первому релизу PiL после дебютного альбома. Тяжелая фанковая басовая партия Воббла прталкивается вперед, будто страх, поднимающийся в горле. Левин издает потрясающее количество звука при помощи всего одной гитары – одновременно извращая классическую китчевую мелодию «Лебединого озера», кое-как вырабатывая ритмические аккорды, которые словно лезвием касатся кости, и разбрасывая микротональную щебень гармоники. Прожигая эту тьму боли, Лайдон изгоняет свою скорбь, как самый разрывающий первобытный крик Йоко Оно: «Вижу в твоих глазах… Молчание в твоих глазах… Замирающий финал… Цветы сгнили намертво». 

Вышедший в июне 1979-го, ‘Death Disco’, наверное, был самым радикальным синглом, попавшим в лучшую двадцатку Великобритании. Я вспоминаю ведущего программы Top of the Pops (правда, его имя вылетело у меня из головы) с лицом пепельного цвета, неохотно произносящего название песни, представляя группу. Воббл сидел в кресле дантиста на протяжении всего выступления. «Все в стали в очередь, чтобы быть красиво загримированными, а я просто попросил стилистов с Би-би-си, чтобы мне передние зубы выкрасили в черный цвет, чтобы я мог широко улыбаться в камеру беззубой ухмылкой».

Пригласить Костлявую Смерть на поп-вечеринку было одним из видов подрывной деятельности. В своем роде таким же радикальным жестом было соединить в одну фразу слова «смерть» и «диско» - этот вид музыки все еще презирало большинство слушателей PiL. Двенадцати-дюймовая пластинка вышла с двумя версиями в стиле диско, ‘1.2 Mix’ и ‘Megga Mix’. Лайдон заявил, что диско – это, наверное, единственный из современных стилей музыки, который ему нравился, а Воббл распространялся в интервью ZigZag о том, что диско «очень полезная, практичная музыка».

Следующий сингл PiL, ‘Memories’, продолжал еще более пристально следовать в танцевальном направлении с отрывистым грувом из шипящих хай-хэтов и резких малых барабанов, разбивок в стиле диско, когда звук становится разобранным, а интенсивность увеличивается на несколько делений. Только стеклянные осколки арабского звука гитары Левина не вязались с танцевальным императивом. Вернее, они и анти-ностальгические выпады Лайдона, что не совсем располагало к танцам в стиле буги на танцполе. Лая, как смесь банши со снежной козой, он сетовал на какого-то безымянного дурака, все еще живущего в прошлом. Некоторые предполагали, что Лайдон нападал на ностальгический взрыв 1979-го года (возрождения стилей мод и ска), но когда он презрительно фыркает «Этот человек накушался досыта бесполезными воспоминаниями», то кажется, что он говорит о своей собственной потребности обрубить связь с прошлым, будь то воспоминания о своих близких или замысловатые сожаления о своих годах, потраченных на Pistols.

‘Memories’ не смог попасть в топ 40 после выхода в октябре 1979-го года, но ему удалось разжечь лютое предвкушение второго альбома PiL. Большая часть Metal Box была записана еще в мае, а остальное доводилось до ума от случая к случаю. Ударник Ричард Дудански ушел в самый разгар процесса, поэтому Левину и Вобблу пришлось самим добавлять ритмы. Мартин Эткинс, дольше всего продержавшийся на ударных в PiL, был нанят, когда альбом уже был практически закончен. Приглашение в студию он получил в форме неосмотрительного звонка по телефону в три утра. «Когда я приехал в Таунхаус, кто-то сказал мне “Вон там ударная установка, изобрази-ка чего-нибудь”», вспоминает Эткинс. «Мы с Вобблом сочинили ‘Bad Baby’, не задумываясь – то, что вы слышите на Metal Box, это буквально первые минуты того, как мы играем вместе впервые. Через полчаса после того, как со всеми познакомился, я уже записывался». Как вы можете себе представить, это был не лучший способ работы в группе. Более того, ‘Bad Baby’ была единственным пятном на альбоме, ставшим не только центральной работой PiL, но и кульминационным пунктом всего пост-панка.

Metal Box был своеобразной смесью спонтанности в реальном времени и одержимой работы на стадии пост-продакшена. Многие песни были записаны с первого или второго дубля, и несколько вещей сочинялись по мере того, как их играли. Но на стадии микширования все срослось воедино, благодаря люви PiL к дабу и диско. Левин говорил, что Metal Box был упражнением в «понимании того, что такое микширование… ускоренный курс по продакшену». Что было примечательно в пластинке, это то, как PiL усвоили и ощущение ужаса корневого реггей и эстетику отнятия даба (избавляться от инструментов и использовать пустое пространство), не прибегая к таким очевидным дабовым эффектам, как реверберация и эхо. 

Альбом начинается с ‘Albatross’, десяти минут безжалостного басового давления от Воббла, поверх которого Левин косил воздух, а Лайдон пел так, будто был зажат между двумя огромными каменными плитами. ‘Albatross’ это ‘Public Image’, вывернутая наизнанку: уверенность Лайдона в том, что ему по силам сбежать от своего прошлого, застывает в безнадежности. За ней следуют ‘Memories’ и ‘Death Disco’, последняя была переименована в ‘Swan Lake’ и теперь заканчивалась замыкающимся грувом, в котором горе и ужас Лайдона затвердевала на века, как Крик Мюнха.

После пульсирующей назойливости двух синглов наступала медленная неопределенность и оцепенелый транс ‘Poptones’. Вращающаяся вокруг глубокой прощупывающей басовой партии Воббла, гитара Левина распыляла следы гармонических искр, сливавшихся с сияющим ореолом брызг цимбал. Говоря о своей «циркулярной, звенящей», почти психоделической игре на ‘Poptones’, Левин как-то раз сравнил ее повторность с разглядыванием белой стены: «Если посмотреть на нее одну секунду, то увидишь только белую стену… Если будешь смотреть на нее пять минут, то начнешь видеть разные цвета, разные узоры, прямо перед своими глазами – особенно если не будешь моргать. А уши-то не моргают».

Оказавшись на высоте положения, Лайдон подобрал под стать зловешей изящности музыки самые свои тревожные слова: набросанные смутными, сломанными образами, это повествование от имени кого-то, кого похитили, отвезли в лес и изнасиловали там. «Оценить прошедшие события не получается / Стоя нагищом в этой чаще леса», нараспев произносит слова жертва, горько вспоминая обнадеживающие «поп-звуки», игравшие на кассетном магнитофоне в машине. Неясно, поется ли песня от имени трупа, или же этому человеку удалось сбежать, и теперь он ежится и трясется среди влажной листвы. «Слова Джона получились такими вызыващими ассоциации частично из-за того, что мы записывались в Усадьбе и катались по лесам рядом со студией», говорит Воббл. На ‘Poptones’ и других песнях с Metal Box, дикция Лайдона согласовывается с гитарой Левина в странной тональности, где-то между кельтским и арабским пением. «Если человек не умеет петь, то получаются эти естественные голосовые интонации», объясняет Воббл. «Поэтому музыка Pil в большей степени основывалась на обертонах и субгармониках, а не на гармонии как таковой. Мы же не были The Beach Boys! У PiL было гораздо больше общего с музыкой из Лапландии или Китая».

‘Poptones’ со свистом переносится прямо в проникнутую ужасом поездку ‘Careering’, вдохновленную Северной Ирландией, во время которой Левин отказался от гитары в пользу парящих и пикирующих электронных звуковых форм, созданных на Prophet 5 – ранней и недешевой разновидности полиморфного синтезатора. Затем наступала ‘No Birds Do Sing’ – высшая точка PiL, по мнению Левина. Воббл и Дудански воздвигли грув, сотрясающий фундамент, поверх которого Лайдон интонировал очередные острые, как скальпель, строчки, препарируя «многослойную массу искусного реквизита» пригородов, безмятежный наркоз их «бледной запланированной тщетной роскоши». Гитара Левина испускает странную металлическую пену, одновременно околдовывавшую и коварную. Инструменталка ‘Graveyard’ – это диско-музыка для бала скелетов: она действительно звучит похоже на то, как трясутся кости, отплясывая рок-н-ролл. После этого Metal Box сбивается с пути на недоработанных ‘The Suit’ и ‘Bad Baby’, но затем эффектно приходит в себя на последних трех песнях: психо-диско ‘Socialist’ сухие обработанные ударные и резкие звуки синтезатора; быдло-фанковое паническое бегство ‘Chant’, на которой Лайдон зло кричит об уличном насилии и безвольном либерализме читателей Guardian; и неожиданная терпкость в стиле Сати ‘Radio 4’ с вздыхающими синтезаторами и мягко всхлипывающей бас-гитарой.

В честь двенадцати-дюймовой эстетики реггей и диско,и для того, чтобы добиться самого высокого качества звука, какой только возможен, PiL настояли на том, чтобы альбом был выпущен в виде трех сорокапяток, а не на одном диске 33 оборотов в минуту. «Мы прославляли идею 12-дюймовых синлов, предварительных релизов, сланцевых пластинок», говорит Левин. «На таком формате звук баса получается лучше». Мысль о том, чтобы поместить три диска в матово-серую жестяную банку для пленок пришла в голову Деннису Моррису, другу Лайдона, рок-фотографу и члену негритянской пост-PiL группы Basement 5. Уникальная упаковка Metal Box, возможно, была самым впечатляющим подвигом PiL в плане разрушения стандартных рок-процедур. Она эффективно уничтожило «Альбом», подстрекая аудиторию слушать вещи в любом порядке. «Смысл был в том, что этот альбом точно нельзя было играть с первой по шестую сторону по порядку», говорил Воббл NME. «Ты просто ставишь одну-две песни, и на этом успокаиваешься».

Необычная упаковка привлекала и по причинам своей злонамеренной извращенности. Три пластинки без обложек, плотно втиснутые в круглые жестяные банки и разделенные только круглыми бумажными листками, было сложно достать, чтобы не поцарапать винил. «Нам нравилась та мысль, что будет сложно открывать банку и доставать пластинки», соглашается Левин. Но эта шутка дорого обошлась PiL. «Virgin позвали нас на совещание к ним на яхту и сказали “Слушайте, если вы хотите выпустить диск в жестянке, то это обойдется нам в дополнительные шестьдесят шесть тысяч фунтов. Мы сможем это сделать только, если вы нам вернете треть своего аванса”». Что PiL и сделали.

Выпущенный незадолго до рождества 1979-го года, Metal Box получил практически вселенскую хвалу. Одной из мер его колоссальной стати было то, что NME сделал Джона Лайдона звездой на обожке 24 ноября. Но внутри газеты не было интервью с ним – только рецензия альбома на полосу. И время тоже было идеальным: во второй половине 1979-го года пост-панк достиг вершины своей популярности. Были такие определяющие эпоху фестивали, как сентябрьская Futurama, организованная промоутером из Лидса Джоном Кинэном, на одном вечере которого хедлайнерами были PiL. Лайдон тогда позорно повернулся спиной к публике, официальной причиной чему послужило то, что кто-то запустил пивной банкой в Воббла.

Пост-панк достиг вершины в творческом плане и наслаждался выдающимся, но кратковременным единодушным восторгом среди как критиков, так и поклонников. В рождественском выпуске NME лучшие 5 альбомов 1979-го года, отобранные журналистами, были: Fear of Music Talking Heads на 1-м месте, Metal Box на 2-м, Unknown Pleasures Joy Division на 3-м, Setting Sons The Jam на 4-м и Entertainment! Gang of Four на 5-м. На местах ниже фигурировали Cut The Slits, дебютный альбом The Raincoats, и альбомы This Heat, Swell Maps, The Fall, Pere Ubu и Wire. В своей торжественной речи, подводя итоги года, Пол Морли превозносил PiL как «действительно… то, что Майлс Дэвис имел в виду, когда заявил, что может собрать самую великую рок-н-ролльную группу в мире. С таким неугомонным призраком и такой резкой активностью року придется стать ужасно негативным, чтобы опять исчезнуть в пустыне. Посмотрите на это развитие».

Но, по определению, кульминации предваряют провалы. В самом деле, есть такое ощущение, что музыкальные периоды расцветасами проектируют свои спады. Такие пластинки, как Metal Box и Unknown Pleasures, засчет самой их оригинальности, гарантируют то, что их будут копировать группы меньших размеров, чье воображение зашкаливает. В поп-музыке каждая волна новаторства (хорошим примером служит психоделия) неизбежно возвещает о массе новых клише и обычаев. По пятам PiL и Joy Division возникло новое подполье из таких мрачных групп, как The Sound и Killing Joke. В своем втором воплощении в 1980-м году Futurama высмеивалась как своеобразный Кастл Доннингтон для отряда беспокойного рока, а группы затянутых в шинели парней были такими же однообразными, как и джинсовые стайки фанатов Iron Maiden. Обозревая естиваль, Эдриен Триллз из NME задавался вопросом, неужели «все вернулось на круги своя и… пост-панкеры стали новыми хиппи?» Его коллега Морли жаловался на то, что Futurama и схожие с ней мероприятия – Рок Неделя Института Современных Искусств, специальные пост-панковые вечера в Лицее, организованные промоутерами Стрейт – предвещали «нежеланный подъем нового андерграунда…играющего для фанатов, не столько обращенных, сколько заключенных».

Армия клонов также оказывала огромное давление на первопроходцев, чтобы те продолжали двигаться в новые пограничные зоны. PiL начали 1980-й год с двумя огромными преимуществами. Их все еще поддерживали Virgin. И несмотря на свою экспериментальность и высокую розничную цену, Metal Box имел коммерческий успех, распродав весь свой 50 000-ный ограниченный тираж в формате жестяных контейнеров к февралю 1980-го и отправившись на допечатку под названием Second Edition (уже в форме традиционного двойного альбома). Но в течении года выяснилось, что задача превзойти свою собственную пластинку-веху парализовала группу.

Поначалу PiL грелись в лучах славы. Праздный идол, пристрастившийся к телевидению, Лайдон заявил Sounds: «Если бы мне это удалось, то я бы и с ходьбой завязал. Мне нравится передвижная кровать. Чего я никогда не понимал, так это когда люди жалуются на пролежни. Это же роскошь, не так ли?». В апреле 1980-го PiL соблаговолили съездить в турне по Америке, но только на требующей меньше всего усилий, ненапряженной основе: десять концертов, растянутых на три с половиной недели. Мартин Эткинс вспоминает, как они провели целых три ночи в Бостоне ради всего лишь одного концерта и одного радио-интервью, и у каждого был отдельный номер в гостинице. По мере продвижения турне Лайдон зазывал ребят из публики подняться на сцену и спеть вместо него (интересно, был ли это прием уклонения от работы или же благородный жест равноправия). Несмотря на свой беззаботный темп, небольшая прогулка по Америке отбила у PiL охоту к гастролям надолго. Ни Лайдон, ни Левин никогда не пылали страстью к живым выступлениям. Левин как-то заявил «Я лучше послал бы видеокассету с нашей записью, чем отыграл бы турне из тридцати дат». Однако Вобблу нравилось налаживать контакт с публикой – это настроение Лайдон высмеял как «весь этот снисходительный подход выступления перед ребятишками».

Двадцати лет от роду, переполненный энергией (и не всегда полностью естественной), Воббл ощущал все больше и больше разочарования из-за бездействия PiL на всех фронтах. Его лицо корчилось в недовольной гримасе, когда он смотрел на зияющую пропасть между тем, как PiL заявляли о себе (не группа, а корпорация коммуникаций), и тем, чего они на самом деле достигли (на самом деле, ни хера). Левин все еще величаво рассуждал в интервью о том, что они сделают саундтрек к фильму, запишут видео-альбом, даже разработают музыкальное оборудование (ударный синтезатор, переносную звукозаписывающую студию размером с чемоданчик). Но все это были воздушные замки, в лучшем случае; в худшем – чистой воды пиздеж. «Вся эта идея о прикрытии корпорацией – даже тогда я думал, Бля, а что мы будем делать? Что фильм, что ли снимать?», смеется Воббл. «Да ни хера мы не сделаем! И некоторых людей это выводило из себя, потому что я немножко уссывался над ними».

Более серьезно Воббла расстраивала ленивое бездействие PiL на фронте звукозаписи. Он к тому времени уже записал несколько сольных синглов, а в мае 1980-го выпустил свой первый альбом, удивительно бестолковый The Legend Lives on… Jah Wobble in ‘ Betrayal’. Его жест независимости дал начало первой трещине в величественном фасаде PiL, и в августе он покинул группу, окруженный облаком язвительности. Официально спор возник из-за использования Вобблом нескольких фонограмм аккомпанемента PiL для своего The Legend, но PiL всегда намеревались диверсифицировать сольными альбомами, а также и проектами, не связанными с музыкой, это было частью их концепции «фирмы-прикрытия». В горячо любимой Лайдоном Ямайке адаптация ритмов реггей было широко распространенной практикой, так что было на самом деле не так в бережливом повторном использовании Воббла? На самом же деле, напряженности внутри PiL возникли на поздних стадиях записи Metal Box, и с тех пор только возрастали. «Эмоции стали весьма тяжелыми», говорит Воббл, «так что я сваливал и сам возился с ритмическими дорожками в Студиях Гузберри в Чайнатауне». Воббл был особенно разочарован потому, что во время записи Metal Box Левин прибрал к рукам студийный пульт и почти не позволял ему вносить свою творческую лепту.

Другой причиной для недовольства стала перебои и малочисленность выпалт Вобблу за PiL: «Мне платили шестьдесят фунтов в неделю, и за них приходилось биться». Практика по найму на работу в Корпорации PiL вообще хромала на обе ноги. После американского турне был уволен Эткинс без долгих рассуждений – просто потому, как он заявляет, что PiL избежали бы выплачивания ему еженедельной зарплаты в то время, как они ничего не делали. Позже в 1980-м году его вновь взяли, когда PiL начали запись своего третьего альбома. «ЗшД совершенно не был похож на бизнес-предприятие», говорит он. «Мне нужно было совершить пять попыток проехать через Лондон из Уиллсден Грин до Челси, пока мне кто-нибудь открыл бы дверь на Гантер Гроув и отдал бы мои шестьдесят фунтов. И половину из них я успевал потратить на спиды еще до того, как добирался до дома. Если это был четверг, то я чаще всего оставался на Гантер Гроув до воскресенья. И все это время мы проводили за просмотром Апокалипсиса сегодня на спидах».

В последние свои месяцы в роли члена неблагополучной семьи PiL Воббл рассказал Sounds: «Иногда мне кажется, что мы близки к психозу. Я это слова использую не пренебрежительно. Я говорю о настоящем, злом психозе. Другими словами, мы теряем связь с реальностью». Всю вторую половину 1980-го года ходили слухи об угрожающей атмосфере, царящей на Гантер Гроув: тяжелые наркотики, Лайдон, дегенерирующий в параноидального отшельника. Регулярные рейды полиции на пользу не шли, и Лайдон не так давно был травмирован коротким пребыванием в Маунтджое, печально известной ирландской тюрьме, из-за перебранки в дублинском пабе с двумя полицейскими не при исполнении служебных обязанностей. Примите во внимание потребление амфетаминов, и вам станет ясно, почему постер на стене в Гантер Гроув гласил: «То, что у тебя паранойя, не значит, что за тобой не следят».

«Там царила атмосфера, как в бункере Гитлера – сплошная паранойя», говорит Воббл. «Это добавляло раздражения. Было немного похоже на тот фильм Ника Роуга, Представление». В том фильме Мик Джаггер играл сторчавшуюся суперзвезду рока шестидесятых, затаившегося в своем полуразвалившемся георгианском доме на Поуис сквер в Лэдброук Гроув. «Я не думаю, что Джон когда-нибудь считал себя рок-божеством; это было бы несправедливо», говорит Воббл. «Но была какая-то такая атмосфера удаления от мирской суеты – типа, вот здесь, в этой драме, все на своих местах, все лучше, чем выходить наружу в мир».

Воббл видит в PiL буквально убитую возможность, разрушенную наркотиками и летаргией. Ситуация ухудшалась из-за того, что главные герои даже в плане химии находились на разных кайфах. В 1996-м году Воббл описывал PiL как «четырех эмоциональных инвалидов на четырех разных наркотиках». Сегодня он язвит «Если мы бы употребляли один и тот же наркотик, то, может, продержались бы чуть дольше! Кто-то торчал на героине, кто-то - на спидах, кто-то - на очень сильной анаше, а кто-то - на комбинации из того и другого. Я лично был спидовым фриком. Я сильно увлекался порошками – бухлом и порошками».

Сегодня Левин осторожничает в каких-либо деталях обсуждать свои героиновые годы, но в 1983-м году в интервью NME он весьма откровенно рассказывал об эффекте, который тот произвел на PiL: «Я баловался им время от времени, когда мы создавали группу, потом же я постоянно принимал его на протяжении трех лет». Flowers of Romance, трудный третий альбом PiL, совпал с самой тяжелой стадией зависимости Левина. «Когда ты занимаешься каким-то творчеством, то это очень сложно. Когда мы записывали Flowers, я пытался сделать так, чтобы сессия записи пришлась на ту часть дня, когда в моем организме было его наименьшее количество».

Но в том же самом интервью 1983-го года Левин настаивал на том, что он «рулил PiL, пока торчал». Несмотря на то, что в PiL имелся штатный сотрудник, Дейв Кроу, нанятый специально для организационных дел и ведения счетов, Левин утверждает, что именно он в итоге занимался микро-менеджментом каждого аспекта группы: «Я сочинял всю музыку, выбивал деньги из Virgin, следил за тем, чтобы пластинку раскручивали, узнавал, принимаем ли мы участие в Top of the Pops на этой неделе…[Героин я употреблял], в общем-то, из-за того, что мне было очень одиноко, и очень страшно, и на меня со всех сторон давили».

Один из побочных эффектов героина – запор. В творческом, если не в буквальном плане, у Левина случился острый случай заболевания во время записи третего альбома, которые начались в октябре 1980-го года на студии Манор, принадлежавшей Virgin. «Это было похоже на ужасное психическое торможение», говорил он. Несколько дней PiL провели за видеоиграми и просмотром фильмов, в ожидании, когда он оправится. «Мы избегали студии, как только могли!», говорит Левин. «Я устанавливал все оборудование, всякие смешные небольшие синтезаторы, и я забавлялся с этими игрушками, издавал различные звуки, но не записывал их». С уходом Воббла исчезла старая алхимия – то, как необученный, интуитивный подход басиста катализировал деформированную виртуозность Левина. «Было бы лучше, если бы Воббл был поблизости», говорит Левин. «Но по каким-то причинам я никогда не думал о том, чтобы его заменить».

Наконец, некий прорыв случился через несколько дней сессии звукозаписи. Дав инструкцию звукоинженеру записывать на пленку в любом случае, Левин выстукивал какие-то перкуссионные узоры на странном бамбуковом инстурменте, котрый босс Virgin Ричард Брэнсон привез из Бали, а потом добавил звуков синтезатора («животные» в лесу перкуссий, назвал он это). Результат, окрещенный ‘Hymie’s Him’, стал самой слабой вещью на Flowers of Romance, но именно благодаря ему группа вышла из тупика и двинулась в каком-то направлении. Превратив в достоинство отсутствие Воббла и отвращение Левина к гитаре (которое, если верить Эткинсу, вытекало из того, что руки его были слишком раздуты, чтобы играть на инструменте), PiL решили сориентировать альбом вокруг звука ударных – перкуссионное, первобытное ощущение, которое Левин позже описывал в беседе с ZigZag как «очень акустическое, человечное… но и пиздец какое тяжелое».

Перебравшись в еще одну дорогостоящую студию Virgin, Таунхаус в Западном Лондоне, PiL раздобыли несколько подержанных акустических инструментов – укулеле, саксофон, банджо, скрипка – и породили сырой звуковой материал, чтобы ваять из него на микшерском пульте. Flowers был единственным альбомом PiL на котором Лайдон, не будучи музыкантом, внес наибольший вклад – он на самом деле играл на инструментах, например, на трехструнном банджо в ‘Phenagen’ (эта вещь была названа в честь сверхмощного снотворного). В интервью Левин говорил о том, что они специально использовали «абсолютную неспособность Джона как творческое преимущество», и в то же время ставили его в позицию непосредственного новичка, борющегося с незнакомым инструментом. «Это было похоже на двух детишек в студии, оставленных без присмотра и безо всяких ограничений».

Если Metal Box вышел за рамки рока, Flowers of Romance попытался прорваться в совершенно пост-роковое пространство. «Левин был настроен так - “Я не буду играть то, что уже кто-то когда-то сыграл”. Ну и спесь!», вспоминает Вивиан Голдмэн, постоянная посетительница Гантер Гроув. На Flowers гитара Левина появлялся только на ‘Go Back’ (как пародия на саму себя) и ‘Phenagen’ (по-психоделически вывернутая наизнанку). Но баловство с синтезаторами, которыми он впервые занялся на Metal Box, дальше не развивалось. Вся идея Flowers была в том, чтобы использовать в качестве первостепенного инструмента саму студию.

Альбом был составлен в причудливой несвязной манере. Вызванный в студию, чтобы наложить ритм, Эткинс обнаружил, что Левина и Лайдона там нет. Поэтому он начал плотно работать со звукоинженером Ником Лонеем над созданием изумительных ритмических дорожек. «Я заснул, и мои часы с Микки Маусом оказались прямо возле уха, и я проснулся от этого звука. Тогда мы положили часы на большой том-том так, чтобы он резонировал, и потом Ник согласовал этот звук, закольцевал и наложил на него задержку, а я подыграл этому ритму на ударных, и это превратилось в ‘Four Enclosed Walls’». Также Эткинс был мощно задействован в самой выделяющейся на альбоме вещи, ‘Under the House’ – множество несущихся сломя голову первобытных тамтамов, истерически визжащих в стереро-поле. Обработанный вокал Лайдона исходил из его горла, будто зловредный газ или эктоплазма. Слова песни ссылаются на какой-то сверхъестественный опыт – некоторые утверждают, что песня о призраке, обитавшем в студии Манор, хотя Левин считает, что они касаются в большей степени зла в абстрактном понимании, к которому Лайдон был необыкновенно приспособлен. 

Flowers был завершен к концу ноября 1980-го года, но Virgin, которым пластинка активно не понравилась, отложили ее выход до следующего апреля. Тем временем, в качество подарка на Рождество фанатам PiL, они выпустили на скорую руку концертный альбом, самый рокистский из временных мер. В своей рецензии на Paris au Printemps в NME Вивиэн Голдмэн намекнула на «тяжелые родовые муки» Flowers, но со своей инсайдерской осведомленностью, с уверенностью провозгласила, что PiL «преодолели еще один звуковой барьер».

Заглавная вещь на альбоме оправдывала хвалу Голдмэн насчет того, что PiL изобрели «новый вид ритма». Выпущенная синглом в марте 1981-го года, ‘Flowers of Romance’ достигла 24-го места и результатом этого стала очередное сумасшедшее выступление на Top of the Pops: Левин стучал по ударным, одетый в белый халат лаборанта, Жанетт Ли казалась карликом по сравнению со своим контрабасом, а Лайдон, выряженный в викария в белом воротничке, пилил на скрипке, словно чокнутый. Pil были на таком выосокм положении, что когда через месяц альбом наконец-таки вышел, то его автоматически признали очередным шедевром, пошатнувшем парадигмы. Более скептично настроенные комментаторы, тем не менее, отметили определенный недостаток собственно говоря работы над альбомом – от незначительной длины альбома (тридцать две минуты) до несвязной упаковки (на обложке был снимок Полароидом Жанетт Ли с розой, зажатой в зубах). Такие вещи, как ‘Four Enclosed Walls’ и ‘Phenagen’ при первом прослушивании поражали своей экстремальной звуковой обработкой, согласованным стерео-звуком и молитвенными стенаниями и завываниями Лайдона, но в памяти долго не задерживались.

По существу, Flowers представлял из себя репризу самых шокирующих выходок европейского авангарда, предшествовавшего панку – Faust, Cluster, White Noise, даже Pink Floyd (от самых странных частей Ummagumma до отвергнутого им проекта записи альбома при помощи хозяйственных предметов). Сегодня Flowers звучит куда отважнее и беспорядочнее, чем во время выхода альбома. Но пластинка была создана не благодаря эстетическому бесстрашию, а непривлекательной смеси из праздности, отрицательности («Все это означает, что нам не нравится никакая современная музыка», сказал Левин Rolling Stone) и нахальства. Окончательный крах пластинка терпит в эмоциональном размахе. Палитра насмешек и недоволства Лайдона превратилась в пародию на самого себя. Про ноющее требование оставить его в покое на ‘Banging the Door’ Лайдон позже говорил «Ужасно снова слушать эту паранойю». Отвратительный отчет о соблазнении журналисткой, ‘Track 8’ особенно возмутительна, ее мстительная образность мясистых туннелей, «извергающих жир» и голых выпуклых тел означала, что Лайдон изменил своему католическому страху плоти. В Sounds самопровозглашенное «маленькое бесполое чудище» вынесло приговор, что секс «слишком переоценен. Я считаю, что человеческое тело отвратительно, и я хочу, чтобы все приняли это во внимание. Посмотрите на лица людей: это омерзительные, огромные прыщавые пятна».

Мизантропия Лайдона достигла своей низшей точки на печально известном концерте PiL в нью-йоркском клубе Ритц 15 мая 1981-го года. Шоу, задуманное как некий спектакль видео и перформанса, был сделано на скорую руку, и искреннее возбуждение Левина мультимедией тянуло за собой равнодушных Лайдона и Ли. К сожалению, Ритц не был таким художественным местом, как Китчен в центре Манхэттена: туда пришла рок-н-ролльная публика, явно недовольная тем, что им пришлось заплатить двенадцать долларов за билет, чтобы увидеть группу только в «форме видео». Спрятавшиеся за гигантским видео-экраном, Левин и Ли издавали бесформенную какофонию, а Лайдон в это время дразнил публику словами «Вы не переплатили ли, случаем?» и прямыми подстрекательствами вроде «Я в безопасности… вы недостаточно вещей кидаете в меня. Я бы назвал вас пассивной публикой». Через двенадцать минут толпа взбунтовалась по-настоящему. Левину попали в голову бутылкой, брошенной через экран.

 

Спустя год молчания после Flowers of Romance, PiL переместились в Нью-Йорк. Поначалу останавливаясь в отелях, а потом, когда аванс Virgin за следующий альбом был потрачен, переехав в большой лофт, группа увязла в болоте апатии. Лайдон все дни проводил в постели за просмотром ТВ, и толстел от пива и неподвижности. Недостатка в льстивых подхалимах, готовых пополнить запасы пива, не наблюдалось. «Когда PiL действовал, было хорошо, что вокруг него были людей, не потакавшие ему», говорит Левин. «Вроде нас с Вобблом».

К этому моменту Левин завязал с героином, но его отношения с Лайдоном разрушались. То, что было уникально в структуре PiL – звезда мировой известности, работавшая с аванградным виртуозом в обстановке неплохого финансирования и возможности делать все, что душе заблагорассудится – медленно выходило из строя. Не бывший музыкантом Лайдон начал негодовать из-за своей зависимости от музыкальных способностей Левина; Левин, зависевший от известности имени Лайдона, был зол из-за того, что все внимание СМИ было направлено на Лайдона. В начале карьеры PiL певец усердно и искренне пытался представить группу как настоящий коллектив, а не просто новый аккомпанирующий состав для Джонни Роттена. Но к 1982-му году, говорит Левин, «было такое ощущение, что Джон решил буквально понимать ту фразу из нашего первого сингла – “Публичный образ принадлежит мне”».

Еще одним источником путаницы и конфликтов был вопрос, куда двигаться после Flowers, продававшегося слабо. Эта беспрепятственная авангардность не была платежеспособной для корпорации PiL. На некоторое время группа решила довольствоваться «набегами» - одноразовыми концертами, цинично исполнявшимися за выгодное вознаграждение, которое можно было потребовать на основе легенды Джонни Роттена. Но когда дело доходило до записей PiL, то лучшим курсом казался стратегический сдвиг в сторону общедоступности. Это было обозначено рабочим названием их четвертого альбома, You Are Now Entering a Commercial Zone (Сейчас вы въезжаете на коммерческую территорию), и непривычным саундом, удобным для радио, первой стороны альбома – типа как если из «смертельного диско» удалить все, что касается смерти. На пресс-конференции в Голивуде Лайдон категорично делал акцент на то, что PiL нисколько не претенциозны и хотят быть понятными для всех.

Напряжение достигло предела в середине 1983-го года и было связано с синлом ‘This Is Not a Love Song’. Когда Левин пришел в студию чтобы спасти, по его мнению, провальный микс, он оказался под тщательным наблюдением Мартина Эткинса, ставшего правой рукой Лайдона. После удручающей ночной сессии записи Левину позвонил по телефону Лайдон, находившийся в Лос-Анджелесе, и приказал ему «убираться на хуй из моей студии». После ухода того, кто по сути был музыкальным директором PiL, Лайдон нанял нескольких сессионных музыкантов как свою аккомпанирующую группу (Эткинс упрямо фигурировал в ней в качестве ударника), съездил в выгодный тур по Японии и перезаписал альбом.

Под конец своего пребывания в PiL Левин заметил странный результат: «Джон Лайдон вроде как снова превратился в Джонни Роттена». На самом деле же, конечно, певец никогда не отказывался добровольно от «Роттена». На какое-то время Макларену удалось мешать Лайдону использовать свой псевдоним, этот удар певец повернул как грандиозный жест «вот он настоящий я». Живя в Америке, Лайдон увидел, как его лелеют поклонники, охваченные благоговением, и обхаживают важные менеджеры, что подтолкнуло его к эксплуатированию своей легенды до самого конца. В результате он решил, или понял, что приключения с Sex Pistols – это то, где хлеб его рок-мифа намазывают маслом. После того, как ушел Левин, экс-Пистолет начал во время концертов PiL делать то, чего клялся не делать больше никогда: петь ‘Anarchy in the UK’ и ‘God Save the Queen’. Полтора десятилетия спустя он вновь собрал Sex Pistols в качестве гастрольного ностальгического ревю, изменив совершенно всему, что олицетворяли PiL.

 

 

II: НОВЫЙ ПОП И НОВЫЙ РОК

 

 

15