Господин, хотите каменный топор? Маунт-Хаген

 

Порт-Морсби и на этот раз мне показался неприветливым, немного грязным и беспокойным. Правда, я там встретился с многими интересными людьми. Времени у меня было в обрез, я торопился продолжить исследование вулканов Новой Гвинеи. В архиве геологической службы я изучал геологические отчеты, в канцелярии филиала Австралийского национального университета уточнял подробности о получении нами машины и домика в Маунт-Хагене, в полицейском участке я должен был получить водительское удостоверение, а для этого продемонстрировать способность управлять машиной в сложных условиях на узких горных дорогах. Лиде, своей жене, я поручил наменять побольше десятицентовых монет. Она с сыном еще в Канберре решила участвовать в моих дальнейших экспедициях. Этот ее шаг многие считали неразумным. Особенно те, кто никогда на Новой Гвинее не был или же побывал лишь в ее главном городе Порт-Морсби. Они постоянно подчеркивали, как опасно ребенку «среди дикарей и людоедов», и начинали рассказывать о всевозможных болезнях, которые может подцепить ребенок, попав в страну, где считается, что мыться совершенно необязательно. Еще хорошо, что я не объяснял, куда мы направляемся: Новогвинейское нагорье на запад от Маунт-Хагена принадлежит к наименее изученным районам.

А мои друзья-антропологи Эрик и Лейел, так же как и жившие на Новой Гвинее геологи, не сговариваясь твердили обратное:

— Возьми с собой жену и сына — это только поможет твоей работе. За вами будут постоянно наблюдать десятки глаз, но зато с папуасами у тебя не будет никаких затруднений.

О нашей первой встрече на Новогвинейском нагорье еще и сегодня вспоминаю с улыбкой, но тогда она привела в замешательство не только мою жену, но и меня самого, хотя я считал себя стреляным воробьем после путешествий в Кендату и на Виктори. На маленького Петра эта встреча не произвела никакого впечатления, наверное, потому, что еще в Австралии мы его подготовили к разным случайностям, показывая картинки, а скорее потому, что для детского восприятия все было вполне естественно.

Нас единственных никто не встречал на аэродроме в Маунт-Хагене. Мы сели в микроавтобус компании ТАА, который должен был ехать в город, удаленный от аэродрома километров на пятнадцать. Автобус ритмично подпрыгивал на горбатой дороге, как вдруг водитель затормозил. Вошла полная папуаска. На ней был лишь шнурок с бахромой, повязанный вокруг талии, бахрома закрывала только самое необходимое. И хотя все места были свободны, она села рядом со мной и непринужденно, с нескрываемым интересом стала меня разглядывать. Она потрогала пальцами мою одежду и рюкзак. Разглядев как следует меня, она переключилась на маленького Петра. Несколько раз его погладила, рассмеялась и что-то сказала, мы не поняли что. После этого она поочередно разглядывала Петю, Лиду и меня. На окраине Маунт-Хагена водитель остановил машину, и папуаска вышла. После нее в микроавтобусе остался крепкий запах английской солонины, характерный для жителей нагорья, которые большую часть времени проводят в хижинах без дымоходов у открытого очага.

Почему я описываю эту встречу? Она была первой из сотни подобных. Врожденное дружелюбие, естественность, нечто такое, что нас, взрослых и «воспитанных» людей, сначала удивляет, а потом приводит в восхищение, но что папуасам и маленькому Петру кажется вполне нормальным. Когда пятилетний Петя немного загорел и смог бегать в нояске из свиной кожи, он счел такую одежду единственно возможной. Еще до отъезда на Новую Гвинею, когда Петя разглядывал картинки, на которых папуасы изображены с костью или кольцом в носу, он спрашивал:

— А мы тоже будем носить такие палочки?

 

На конечной остановке автобуса компании ТАА, наверное, в десятый раз перечитываю телеграмму: «Ваш автомобиль и ключ от дома находятся в гараже Нга Впма. Тэйлор». Показываю телеграмму местному чиновнику, который утверждает, что такого названия никогда не слышал. Свое нежелание помочь нам он выражает тем, что не позволяет воспользоваться ни телефоном, ни справочником. На мне надета клетчатая рубашка и джинсы, и приехал я не на такси и не на нанятом автомобиле, а на автобусе, и это, очевидно, не вызывает у него почтения. С подобным отношением я сталкиваюсь здесь впервые. Чиновник обращается со мной как с несмышленым ребенком, и он явно рад возможности выставить меня за дверь: уходит и запирает канцелярию. На улице идет дождь.

Время близится к пяти вечера, а значит, тот загадочный гараж, в котором стоит мой автомобиль, может закрыться. Я иду один по улицам Маунт-Хагена, что требует немалого мужества, особенно в дождь. В городе, наверное, не больше сотни метров асфальта, и сейчас грязь невероятная. Мне уже ясно: в каком направлении я ни пойду, всюду одинаково грязно. Не прошел я и двадцати метров, как у меня появился попутчик.

— Гуд автернун, сэр! Вы только что приехали?

Пареньку, наверное, лет тринадцать, он, по-видимому, местный, но говорит на приличном английском. На нем плащ цвета хаки, видавшие виды остатки военной формы.

— Не хотите ли купить каменный топор?

— Нет, спасибо, мальчик. Я ищу гараж Нга Впма и господина Тэйлора. Может быть, ты знаешь, где он живет?

Парень вытаскивает красивый топор, вещь, которой, по-моему, место в музее.

— Всего доллар, господин.

Я снова спрашиваю, не знает ли он где гараж.

— Не знаю, господин. Один гараж там, другой за углом. Но у меня для вас есть еще кое-что.

Он тянет меня за рукав, и мне приходится, хочу я того или нет, идти с ним за угол ближайшего дома. Там он быстро распахивает плащ, подкладка и все тело парня покрыто прекрасными перьями.

— Райские, господин. Хотите купить райские перья? Всего десять долларов штука. Нигде больше не достанете. Белые господа всегда покупают…

Такой контраст — сказочная красота перьев и грязное тело парня! И все это обернуто в старый, рваный плащ. Кто-то подстрелил прекрасную птицу ради жалких десяти долларов, мелькает в голове.

— Купите, господин, в другом месте вы можете продать дороже.

Мое молчание парень расценивает как заинтересованность и делает еще одну попытку. Покупка, говорит, очень выгодна: если продать перья в другом месте, можно получить за них раз в сто больше. Я наконец прихожу в себя и говорю:

— Нет, благодарю, я этим не интересуюсь.

Да, парень, не интересуюсь, я приехал на Новую Гвинею собирать камни, а не перья райских птиц. Он явно не понимает, крутит головой, несколько озадачен. Однако уходит не особенно огорченный: зиает, что подвернется другой покупатель.

По новогвинейским законам вывозить перья райской птицы за пределы острова категорически запрещено. Но попытки уберечь эту сказочно красивую птицу от полного истребления не очень-то успешны. Соблюдать законы весьма сложно там, где нечего есть, а райские птицы — один из самых лакомых деликатесов на этих островах, тем более что с мясом вообще здесь дело плохо.

Я вспомнил своего друга антрополога Лейела Стидмэна, который купил большую, хорошо иллюстрированную книгу о райских птицах, и однажды вечером, когда мы разглядывали фотографии и рисунки этих замечательных птиц, он показал нам тех из них, которых ел, когда в течение года жил на островах. В числе съеденных были и самые знаменитые: райская птица саксонского короля, большая райская птица и королевская райская птица.

Иду дальше расползшимися от грязи улицами Маунт-Хагена. Со стороны, наверное, сразу видно, что я фигура в этих местах случайная; вскоре рядом со мной останавливается небольшой вездеход, и на меня обрушивается лавина слов.

— Садитесь. Дождь ведь. Отвезу вас, куда скажете. Вы здесь впервые? Никогда вас раньше не видел. Меня зовут Рой. Я так рад, что встретил нового человека.

Я объясняю, что ищу автосервис Нга Впма и господина Тэйлора. Мой новый знакомый знает, где находится автосервис, но сначала я должен выпить с ним по кружке пива. Он выращивает кофе, у него небольшая плантация. Это типичный австралиец, и не только по манере одеваться, носить, например, шляпу с широкими полями, но и по отношению к людям. Он общителен, доброжелателен, сердечен. Наконец и мне удается вставить слово.

— Я бы прежде всего хотел поговорить с господином Тэйлором, у него для меня ключи от дома, в которем я буду жить.

— Я так и подумал: вы из университетского домика, что недалеко от автосервиса. Там столько уже людей перебывало. Поживут дня два, а потом едут в горы. Хорошие люди, но мало пьют пива. Большей частью европейцы. Вы ведь тоже не австралиец?

— Я тоже хотел бы скорее в горы, лучше всего в окрестности вулканов Хагена, Гилуве и Джалибу. Сначала думаю поехать по шоссе до Тамбула, потом до Менди, а может быть, и до Джалибу.

Господин Рой слегка хмурится.

— Вы давно водите машину? Не боитесь забираться в такие глухие места?

Я отвечаю, что сижу за рулем меньше года, а раньше ездил на мотоцикле. Он неодобрительно качает головой.

Вот мы и у цели, я благодарю господина Роя и недоверчиво разглядываю деревянное строение и тесный дворик, где стоят вездеходы. Но все в порядке, мне вручают ключи от дома и «тойоту». Быстро сажусь в машину.

— Капусту купите, приятель, сходите завтра на базар. Таких овощей, как у нас, уверен, вы никогда не пробовали. У папуасов такое терпение! Они следят за каждым огурцом, пока он поспеет, и срывают как раз вовремя. И не пытайтесь здесь заводить огород. Их не переплюнешь, у нас такого терпения нет.

Только мы перебрались в маленький домик, в дверь кто-то несмело постучал. На пороге стоял здешний мальчишка в коротких штанах и застиранной рубашке. Прежде чем я опомнился, в руках у меня уже был кусок грязной бумаги, и парень горячо объяснял:

— Господин, я хочу быть вашим хаузбоем. Я умею убирать в доме, стирать, работать на огороде, могу ходить за покупками.

«Хаузбой» — это мальчик на все руки, точнее, домашний слуга. Слуга мне был не нужен, да и Лида не хотела, потому что в Порт-Морсби она месяц жила в доме, где были такие слуги, и видела, как ими помыкают.

— Нет, спасибо, парень. Мы в Маунт-Хагене долго не задержимся, скоро уедем в горы, а пока будем ухолить на целый день собирать камни.

— Господин, я это тоже могу вместо вас делать.

Он ничего не понял. Он не может себе представить белого человека, у которого нет помощника из местных или слуги. Да, мой приятель Гвидо Чиффали был нрав, когда говорил, что чувствует себя обязанным предоставить островитянам возможность хоть немного заработать. Эту обязанность спустя несколько дней взял на себя археолог австралиец Рои Ламперт. Мы поделили с ним домик, и Рои сразу же нанял хаузбоя.

На слугу ложится вся домашняя работа: он стирает, покупает продукты, убирает в доме, моет посуду. В больших городах, например в Порт-Морсби, он и спит в доме белого господина. Точнее, не в доме, а где-нибудь во дворе или на огороде, где он может построить себе маленький домик. Для островитянина быть хауз-боем не просто источник дохода, но и выдающееся общественное положение. И поскольку очень часто он единственный из всей огромной семьи имеет регулярный доход, к нему переселяются другие родственники. Бывает, что в крохотном домишке на огороде живет больше людей, чем в деревне, откуда они пришли. Но это только в том случае, если белый господин проявляет терпимость. Чаще всего хаузбой живет один.

Для белого господина иметь хаузбоя тоже престижно. Без слуги никак нельзя. Поэтому белые женщины, живущие на Новой Гвинее, стали героинями анекдотов, сочиняемых австралийскими и другими журналистами. Они утверждают, что хуже жены, чем белая с Новой Гвинеи, нет: она не может перепеленать ребенка, зато способна выпить столько коктейлей за день, сколько в Европе женщине не одолеть и за месяц. Двадцать долларов в месяц, которые платят обычно хаузбою, — деньги небольшие, но они окупаются сторицей, даже если свою работу он делает не очень умело. Наличие хаузбоя поднимает престиж хозяина в глазах общества. А прогнать его ничего не стоит — достаточно сказать «Раус!» («Вон!»). Пиджин заимствовал это слово из немецкого (heraus).

По совету Роя, который вчера довез меня на своей машине до автосервиса, утром отправляюсь на «превосходный овощной базар». У меня всегда было предубеждение против всяких овощей, которые мне подавали в каком-нибудь общепитовском заведении. Взращенный на обедах в школьных и студенческих столовых, в самых дешевых забегаловках, я высоко ценил домашние воскресные обеды. Однако я так никогда и не научился отличать шницель от котлеты или бифштекс рубленый от шницеля. Когда кто-нибудь дома, в Чехословакии, говорил, что там-то и там-то продавались самые свежие овощи и кочаны капусты килограммов на пять и что за этой капустой женщины специально холили на базар, несколько часов тратя на дорогу, я не верил. Базары в Маунт-Хагене, в Порт-Морсби и, конечно, в Рабауле дали мне понять, как далеко приходится человеку ездить, чтобы оценить то, что есть у него дома. Ни об одном из новогвинейских базаров не скажешь: «Базар как базар, овощи как овощи».

Иностранец, который идет здесь на базар, должен приготовиться к тому, что его будут терпеть там только в силу необходимости. Базар — стихия островитян, и в отличие от арабских или балканских базаров здесь покупателя просто не замечают. На маунтхагенском базаре никто ничего не выкрикивает, не зазывает, не делает ни малейшей попытки продать свой товар. Папуасы сидят, как будто прилипнув друг к другу, перед горками овощей. Или вообще продавцов нет, они беседуют друг с другом в нескольких шагах от своего товара. Главная проблема для покупателя на базаре в Маунт-Хагене — найти, кому принадлежит вещь, чтобы расплатиться за нее.

Товар разложен кучками. Здесь все, что продается, лежит прямо на земле, в Порт-Морсби и в Рабауле тоже лежит на земле, но завернуто в банановые листья или в косички, сплетенные из листьев кокосовой пальмы. Помидоров в кучке обычно двадцать, бананов — десять, кукурузных початков — пять, манго — три. папайя — одна. Цена каждой кучки, что бы в ней ни было, десять центов. Моя попытка заплатить за две кучки одной двадцатицентовой монетой была воспринята владельцем как мошенничество. Наверняка то же самое будет, если предложить две пятицентовые монеты. Просить сдачу или пытаться объяснить, что один двадцатицентовик равен двум десятицентовикам, совершенно бесполезно: даже если объяснение будет выслушано с «пониманием», торговец все равно деньги вернет, и покупатель уйдет ни с чем.

Гордость здешнего базара — капуста. Она и в самом Деле превосходна. Маунт-Хаген находится примерно на высоте 1500 метров над уровнем моря, а окрестные горы — еще выше (2000 метров), и. поскольку экватор совсем рядом, растительность на этой высоте почти субтропическая. На базаре помимо капусты много другого: лимоны, апельсины, прекрасный кочанный салат, кукуруза, арбузы, дыни, батат, бананы, ананасы. Особый ряд занимали торговцы жареной свининой, которая нам вовсе не показалась лакомством: недожаренная, розоватая, жилистая и жирная. Но здесь это деликатес, такой же, как, скажем, жареные шпекачки, которые продаются на пражских улицах. Огромная толпа, множество мух, грязные руки продавцов и запах сделали невозможным мое более близкое знакомство с этим лакомством. В Порт-Морсби местное фирменное блюдо — копченая летучая мышь. Вместе со свежей рыбой, которую ловят у коралловых рифов, она создает колорит тамошнего базара. Л сам базар со всем, что на нем происходит, отражает отношения между людьми, сложившиеся в этих местах за много лет.

Базар в Порт-Морсби (пресловутая Кока) некрасив. Пыльная площадь под кокосовыми пальмами недалеко от бухты с таким же названием. Здесь пахнет гниющими отбросами, в заливчике множество старых лодчонок, обжитых папуасами. Белого на базаре не встретишь, разве что забредет какой-нибудь не знающий местных нравов турист или чехословацкий геолог с женой. С точки зрения «общественного престижа» лучше покупать яблоки и апельсины, привезенные из Австралии, чем местные. К «достопримечательностям» базара в Порт-Морсби принадлежат и папуасы, бессмысленно жующие бетель, и черная пыль, поднимаемая колесами проезжающих грузовиков, и попрошайничающие дети. Должен сказать, что с нищенством на Новой Гвинее, кроме Порт-Морсби, я не встречался нигде: жители этого острова слишком горды, чтобы просить милостыню. Контраст между рынками в Маунт-Хагене и Порт-Морсби огромен. В Маунт-Хагене и белые вели себя скромно, они как будто говорили: «Ты нужен мне, я тебе. Мы понимаем друг друга, так не будем ссориться».

Папуасы в Маунт-Хагене не бросают на белых враждебных, недоброжелательных взглядов. Украсив себя перьями райских птиц, они с любопытством разглядывают как белых, так и принадлежащую им технику. Когда островитянину представляется возможность посмотреть в объектив фотоаппарата, или специальным ножом попробовать открыть консервную банку, или же поковырять пластмассовую ручку геологического молотка, он с радостью это делает. Без малейшего зазрения совести папуас может похитить автомобиль, чтобы как следует рассмотреть его устройство. Однако я ни разу не встретил в Маунт-Хагене белого, который относился бы к местным жителям настороженно или свысока. Здесь, конечно, замечают их примитивность, но о ней не говорят. И никто не жалуется на воров. Я уходил с базара с добрым чувством. Овощи были великолепны, огурцы в пупырышках, и у меня не осталось ощущения, что кто-то меня ненавидит, как это я чувствовал после базара в Порт-Морсби.

В тот же день я поехал в долину Байэрс-ривер посмотреть на профиль лавового потока и пепел ныне потухшего вулкана Хаген. Эти места также нанесены на геологические карты, подобные тем, что мы делали в окрестностях Виктори. С первого взгляда было ясно: горные породы этой внутренней области отличаются от пород восточной части Новой Гвинеи, хотя их геологические названия схожи. Тем большего я ждал от работы во внутренних областях.

Вернувшись вечером домой, я встретил там гостью, американского антрополога Нэнси Бауэрс. Она только что приехала из района Тамбула, чтобы закупить в Маунт-Хагене все необходимое. Она также была приглашена Австралийским национальным университетом и жила в одном домике с нами. Несколько позже появился археолог Рон Ламперт с двумя гостями из Дании. Для двух комнат нас было больше чем достаточно. Вечером мы устроили праздник — пили пиво, много смеялись.

— Вы хотите поехать в Тамбул и там где-нибудь поблизости снять жилье? — спросила Нэнси. — Это меня устраивает. Я ведь без машины. Вы возьмете меня с собой, а я вам помогу устроиться с жильем в деревеньке Лакопе. Люди там хорошие. Я в этой деревне живу больше года, немного говорю на местном языке и помогу вам на первых порах.

Предложение мне понравилось, я только не сразу понял, почему у Нэнси не было машины и она хотела ехать с нами, ведь я еще не боялся сидеть за рулем.

— Лучше всего выехать в воскресенье утром пораньше. Тогда мы не встретим никаких машин. Один встречный грузовик может испортить все дело. Дорога не из лучших, и уже начался дождь.

Не могу сказать, что слова Нэнси меня успокоили. Я и сам начал догадываться, что здесь за дороги. Я вспомнил курсы вождения в горных условиях и мои скромные успехи; удивление австралийского плантатора моей смелостью, боязнь энергичной американки садиться за руль…

В воскресенье утром поднялись затемно. Был туман, моросил дождик. Тщательно уложили и привязали багаж. По дороге мы должны были забрать еще трех папуасов, которых Нэнси привезла с собой из Лакопе в Маунт-Хаген.

Едва выехав из города, я начал понимать и выразительную ухмылку господина Роя, и страх моей спутницы. Сидел я, прилепившись лицом к ветровому стеклу. Узкая-преузкая дорога извивается серпантином вокруг холма, пересекает броды и мосты. Я не поставил бы и десяти центов, что наша видавшая виды «тойота» выдержит такие переходы. К счастью, из-за тумана я не видел, что у меня справа, а что слева, лишь шестым чувством догадывался: по обе стороны дороги гигантские обрывы. Действительно, было бы неприятно повстречать здесь машину. Забегая вперед, скажу, что обратный путь из Лакопе был намного тяжелее, поскольку стояла ясная погода и весь этот скальный танкодром хорошо просматривался, даже можно было разглядеть остатки машин, ржавевших на дне обрыва.

Сотню километров от Маунт-Хагена до Лакопе с небольшими остановками мы одолели к полудню. Нэнси это оценила как профессиональное достижение.

Когда мы остановились возле «общинного дома», жители Лакопе устроили «своей Нэнси» такую встречу, что и описать невозможно. А заодно и нам, и маленькому Пете. Сбежалось человек пятьдесят и начали как-то по-особому, очень нежно напевать, повторяя ее имя. Нэнси представила нас самым уважаемым людям деревни. Потом женщины и дети обступили Петю, мужчины собрались вокруг машины, и все ждали, кому и что Нэнси привезла. Самые крупные дары — маленький деревянный сундук и обыкновенное солдатское одеяло — получил один древний старик, державшийся с большим достоинством. Трудно описать его поведение — он радовался как безумный.

Мы с Лидой опасались за нашего пятилетнего сына. Старые, почти нагие женщины трогали мальчика огрубевшими от работы, отнюдь не чистыми руками и издавали какие-то странные звуки. Мы боялись, что Петя испугается, убежит и потом не захочет выходить из дома. Как мы тогда объясним людям такое поведение сына? Они уже привыкли к белым чиновникам, миссионерам, а белых детей видели редко. Пока мы разгружали машину и в отведенном нам домике раскладывали плетеные циновки, с улицы донесся рев толпы, сопровождаемый смехом. Петя стоял в машине и, то поднимая, то опуская брезент, нависавший над задними колесами, разыгрывал перед папуасами какую-то пантомиму. Это была удача — мы завоевали деревню. В тот же вечер нас пригласили в несколько домов отведать разных местных блюд. А Петя получил повое имя на пиджин-инглиш — «манки билонг уайт пела» (доел, «обезьянка, принадлежащая белому человеку», если хотите более литературный перевод — «белое дитя»).

С того дня Петя все свое время проводил в компании местных ребят. В первый же вечер он прибежал с криком:

— Папа, у меня есть катайога, и я съем ее.

Как выяснилось, «катайога» в племенных преданиях наших друзей — страшилище, или «страшное австралийское пресмыкающееся».

Петя залез в карман курточки и вытащил мохнатую гусеницу величиной с ящерицу. Раньше у него не хватало смелости даже дотронуться до гусеницы. Откуда он взял, что ее можно есть? Ведь он играл с мальчишками, которые не знали английского. Но эту гусеницу здесь действительно считали лакомством. Кто-то взял ее у Пети и бросил в горячий пепел у костра. Она свернулась в несколько колечек, а когда обгорели волоски, папуас разломил ее пополам, вынул белую, свившуюся в спираль мякоть и предложил каждому из нас по кусочку. Вкусно, напоминает свежезажаренные шкварки с хорошим рубленым мясом. Жалел я только об одном: мало было гусениц.

На следующий день нас ждало новое угощение: некое похожее на крысу сумчатое и птичка не больше нашего воробья. Рецепт приготовления жаркого несложен, каждая хозяйка сумеет это сделать.

Невыпотрошенного и неосвежеванного убитого зверька надо сначала пригладить ладонями так, чтобы шерсть легла в одну сторону. Потом разжечь костер и, дождавшись того момента, когда в помещении (в данном случае в нашей хижине) будет нечем дышать от дыма, бросить в огонь. После того как шерсть обгорит и кожица потемнеет, вытащить угощение из огня и помахать им немного в воздухе, чтобы остыло. Блюдо готово, его предлагают почетному гостю, который уже сам по вкусу его посолит и приправит разными кореньями. Если гость особо почитаем, ему предлагают две обгорелые тушки.

Рецепт показывает, как несложно приготовление. Зато съесть этот деликатес для меня оказалось делом непростым. Признаюсь, что особо почетным гостем в тот раз был именно я. Повар Теддим, помощник Нэнси, подал жаркое мне первому. Он ничего не говорил, только вежливо и внимательно смотрел. В хижине было человек двадцать папуасов, и все они, почти не дыша, не сводили с меня слезящихся от дыма глаз. Я решил начать, выбрал самую мягкую часть, лизнул ее, макнул в соль и откусил. Деликатес есть деликатес, а перед праздничным угощением Нэнси меня просветила, чтобы я был добрым и всем делился с женой, поэтому я передал ей эстафету гурманов с великим удовольствием. Она тоже откусила кусочек.