Особенности сиванского гомосексуализма

 

Один из местных парней, которого я считала мерзавцем, признался, что шейх избил его после того, как тринадцатилетний мальчик обвинил его в изнасиловании. «Но я ему заплатил», – настаивал обидчик. Он же выразил беспокойство, что один из его юных родственников интересуется женщинами. По его мнению, до свадьбы мальчику следовало иметь дело только с мужчинами.

Во время моего пребывания в Сиве тема гомосексуальных добрачных связей всплывала не раз, причем из разных источников. Желая убедиться, что меня не вводят в заблуждение люди, являющиеся исключением, а не нормой, я расспросила об этом одного молодого человека, который не интересовался местными сплетнями, он казался мне порядочным. Его ответ был вполне откровенным:

– Общаться с женщинами в Сиве нельзя, поэтому мы спим друг с другом. – Ему не было стыдно, и эти слова в его устах прозвучали не грубо. – Когда парень встречает другого парня, с которым хочет переспать, то просто спрашивает его: «Хочешь?» Если второй согласен, есть два способа. Или мы делаем это по очереди, или, если ты не хочешь, чтобы он использовал тебя, ты ему платишь. – Ни капли не смущаясь, по‑деловому, молодой человек продолжал: – Иногда бывает, что сильно пьяный мужчина берет другого силой. Если после этого пострадавший пойдет к шейху и пожалуется, обидчик должен будет заплатить штраф в тысячу фунтов (сто семьдесят долларов) и получить восемьдесят ударов палкой.

Мужчины реагировали на мои расспросы об однополых отношениях всегда одинаково. Неженатые говорили, что это обычное дело. Слухи приписывали им куда больше любовников, чем было действительно. А женатые нередко отрицали, что гомосексуальные связи имеют место, и утверждали, что такой обычай давно в прошлом. Еще некоторые женатые мужчины хвалились внебрачными связями, сильно приукрашивая события и дополняя их пространными фантазиями.

Как‑то вечером в «Шали Лодж» мужчина рассказал анекдот о муже, который топал ногой, чтобы предупредить жену, что хочет заняться сексом. Все присутствующие покатывались со смеху, но в переводе на английский анекдот показался мне несмешным. Затем мужчины заговорили о том, что романтическая влюбленность никогда не была свойственна их культуре, так же как и поцелуи, публичные знаки внимания. Романтику они видели лишь в кино. Некоторые даже признались, что вести себя романтично могут только с приезжими.

Постоянно возникала в разговорах и другая тема: как раскрутить иностранку (или мужчину‑иностранца) на дорогие подарки или жениться на женщине, которая поможет уехать из Египта. Нередко межнациональные романы настолько тесно переплетались с вопросами материального благосостояния, что было трудно понять, какие отношения являются настоящими.

Я спросила, что думают женщины об их проделках. Но, разумеется, в устах мужчин сильный пол выглядел совершенно невинным. Вместе с женщинами я могла шить, печь хлеб и танцевать, но чтобы спросить их о чем‑нибудь, кроме имени, возраста и семейного положения, мне нужен был переводчик‑мужчина. Поэтому здесь мужчины были моим окошком в мир женщин. Если бы эту книгу писала женщина, говорящая по‑арабски, возможно, и удалось бы открыть некоторые тайны сиванского слабого пола, но пока они остаются под покровом.

 

ОАЗИС И ВОДА

 

Ричард, англичанин, сидевший с нами у костра в «Палм Триз», был фотографом, он специализировался на съемках футбольных фанатов. В Каире как раз заканчивались игры панафриканской сборной – это что‑то вроде суперкубка. Посетив несколько матчей, Ричард поехал в Сиву и здесь снимал на камеру мужчин, которые болели за свою команду в кофейнях. В тот вечер египетская сборная выиграла, и кофейни буквально взрывались восторженными криками.

Был у Ричарда и еще один проект: он снимал изобилие воды посреди пустыни. Ему хотелось узнать, какие действия предпринимаются, чтобы замедлить водный поток. Он впервые задумался об этом, купив в английском Бристоле бутылку воды из Сивы.

Оказалось, что на заводе за городской чертой производится ни много ни мало сто тысяч литров воды в день, которую затем продают по всему Египту и на европейских рынках. «Воду в Европу привозят из Сахары – ну не странно ли?» – подумал он, а затем узнал, что в Сиве вода есть в избытке. В основном она соленая, и ее не продашь. Однако минеральная вода из глубокого ископаемого источника считается чистейшей в Египте. Водяной завод в Сиве делает очень хороший оборот, а кроме него, есть еще одна компания по производству воды – «Хайят» («жизнь»). Меня успокоило, что они берут воду не из Нила!

Я задумалась об этом противоречии: в Банда‑Ачех, окруженном водой, выпадает много осадков, но тем не менее там существует дефицит пресной воды, достигающий критических показателей, а здесь – водное изобилие в самом сердце пустыни Сахара. Основной метод ирригации – затопление – приводит к проблемам в дренажной системе. Излишки воды остаются в почве, что вызывает заболачивание земель и приводит к накоплению солей. Веками крестьяне использовали одни и те же методы, но много людей приезжает издалека, и их новые проекты нарушают баланс экосистемы.

Водитель из нашей гостиницы, который возил нас с Лоррейн и Кристофом на экскурсию в гробницы пару недель назад, подошел ко мне и сказал:

– Помните, мы ездили на мой участок и вы видели рабочих в униформе?

– Да, – ответила я.

– Это были люди из правительства. Они зацементировали мой колодец. Я строил его четыре года.

Быстрые темпы развития привели к тому, что грунтовой воды стали потреблять все больше. Последствием этого является постоянное снижение уровня подземных вод, которое приводит к истощению водоносного слоя и повышению солености грунтовых вод, что губительно для посевов. Цементирование колодцев – один из способов, при помощи которого правительство пытается контролировать проблему воды, вызывающую тревогу экологов и фермеров.

 

РУКОДЕЛИЕ И ТАНЦЫ

 

Вышивка – исключительно женское занятие и один из самых узнаваемых элементов сиванской культуры. Сложнейшей вышивкой покрывают все – от свадебных шалей, расшитых тяжелыми монетами, пуговицами и ракушками, до свадебных платьев и тарфотетов.

Аби рассказал мне о своей двоюродной сестре, которая вышивает для одного европейского дизайнера и получает дополнительный заработок. Я пригласила Дину, а Аби – девятилетнюю дочку Пенни, Клаудию. Он проводил нас в дом и познакомил с девятнадцатилетней Ходой, пухлой девушкой с темной кожей и светлыми глазами. Она показала нам свою вышивку на сетчатой ткани с цветочным рисунком. Символы, вышитые шелковой нитью, называются харир, а вышивка блестками и бисером – тершер. Тершер часто выполняют на куске ткани, уже украшенном хариром. Хода показала нам свою свадебную шаль, которая весила, наверное, килограммов десять. Расшитая всевозможными видами блесток, бусин, пуговиц, ракушек каури, монеток и антикварных ювелирных украшений, она была очень тяжелой и позвякивала. По краю нашивались длинные кисточки из разноцветной шерсти. Мы с Клаудией попросили Ходу дать нам пару уроков вышивания и договорились встретиться на следующий день.

Аби попросил принести с собой бусины, которые называются байед, и шелковую нить. Мы спросили, где все это купить, и он направил нас в лавку местного нотариуса. Лавка была закрыта, но какой‑то мальчик подсказал позвонить в колокольчик на соседней двери. На звонок вышел смуглый мужчина, лицо которого заросло темной щетиной. Он открыл «золотую лавку», где в полупустой витрине лежали несколько видов серег и браслетов. Все было тусклым и пыльным. Мы спросили: «Байед?», – и мужчина отвел нас в запертую заднюю комнату. В этой каморке словно в один миг оказались все бусины, блестки и маленькие пластиковые цветочки, производимые в Гонконге. Я поразилась, что все это изобилие проделало такой далекий путь до Сивы. Торговец доставал ящик за ящиком, демонстрируя товар женщинам, которые стекались в лавку с отдельного входа. Пока мы осматривали секретный склад с огромным изобилием товара, женщины в покрывалах заходили через боковую дверь и покупали пластиковые бусины и блестки. Вдоль одной стены стояли полки с косметикой, средствами для волос, коробочки с нижним бельем.

Мы отправились к Ходе на первый урок шитья. Но более продуктивными оказались не уроки вышивки, а обмен английскими и арабскими словами – мы учили Ходу, а она нас.

Как и в каждом доме, где мне доводилось бывать, мы сняли обувь перед входом и сели на пол, на подушки и коврики. Из мебели в комнате находился лишь комод с телевизором и двумя пультами. Хода спросила Клаудию, есть ли у них дома спутниковая тарелка, затем включила телевизор, посмотрела, что показывают на разных каналах, после чего выключила его и вернулась к шитью.

Мы расспросили Ходу о музыке и танцах. Та ответила: «Вот подождите, пока папа уйдет». Потом ее брат принес сломанный магнитофон и кассету с египетской поп‑музыкой. Мы и двенадцатилетняя соседка, заглянувшая на огонек, по очереди повязывали платки на бедра и танцевали. У Ходы хорошо получалось – она делала очень резкие движения бедрами. Когда ее брат вернулся и унес магнитофон, она сказала:

– Молодые девушки из Сивы копируют танцевальные движения из египетских телешоу, а под сиванскую музыку никто уже и не танцует.

Рашид оказался единственным из моих знакомых гидов, у кого были визитные карточки, адрес электронной почты, который он регулярно проверял, и мобильный телефон – с ним он не расставался. Я не знала, можно ли ему доверять, так как его часто видели увивающимся за Рико, горластым дельцом из Александрии, который говорил хриплым голосом и вел себя как гангстер из второсортного кино. В тени Рико вечно крутился еще один полный неказистый парень в штанах, спущенных настолько, что наружу торчала резинка трусов. Оба они говорили по‑английски, как крутые ребята из боевика, пересыпая свою речь нецензурными словами. Вокруг них вечно увивалась шайка местных, в том числе и Рашид.

С самого моего приезда в Сиву Рашид предлагал отвезти меня на джипе к местным женщинам на урок вышивания, но мне не хотелось попасть в очередную переделку, и я сомневалась. Однако желание открыть для себя еще один аспект жизни сиванок оказалось сильнее страхов, и я решила рискнуть.

Мы выехали на джипе далеко за пределы города, и я занервничала:

– Я думала, это в Сиве.

– Нет, – ответил он, – в Мараки.

Мы пронеслись мимо недостроенного отеля и гор, направляясь в сторону греческих и римских гробниц. Рашид почувствовал мое беспокойство.

– Вы мне не доверяете, – заметил он, глядя, как я съехала на край сиденья.

Мы очутились в маленькой деревушке и вошли в традиционный глиняный дом с лабиринтами пустых комнат. Нас поприветствовали мать Рашида, его сестра и другие родственницы. Меня отвели в комнату, где на полу сидели десять девочек‑подростков. Они учились вышивать на квадратиках муслина размером примерно десять на десять дюймов[25]. Мы познакомились: многих звали Фатмами и Лейлами, и я узнала, сколько кому лет. Меня спросили, замужем ли я, и они по очереди ответили, обручены ли сами. С каждым новым визитом к женщинам я узнавала новые арабские слова, например гхани (они хотели, чтобы я спела). Я попыталась объяснить, что им лучше не мучиться, слушая, как я пытаюсь петь.

Одна девочка взяла пластиковое ведро и начала играть на нем, как на барабане. Платки повязали на бедра, и мы принялись танцевать по очереди. Эти девочки исполняли танец живота совсем иначе, у них он был более приземленным, в африканском стиле. Видимо, по сравнению с сиванками, они меньше смотрели телевизор. Их музыкальность оказалась очевидна – достаточно было услышать, как одна тринадцатилетняя девочка запевает песню и бьет в барабан. Она меня ошеломила. Их сильные, глубокие грудные голоса совершенно не соответствовали западным представлениям о ближневосточных женщинах как о робких, загадочных существах под покрывалами. Мать Рашида говорила, а он переводил:

– Танец обычно исполняют пожилые женщины, и не каждый день, а только по праздникам.

Они меня заинтриговали, но, к сожалению, мне так и не довелось это увидеть.

Две девочки показали мне сад и захотели снять меня на камеру. По традиции им нельзя было сниматься, но им очень нравилось возиться с моей камерой. Расслышав нецезурную английскую брань, я поняла, что где‑то рядом Рико со своим подхалимом. Трудно придумать худший способ испортить атмосферу этой чудесной маленькой деревушки! Или они пытались произвести на меня впечатление, или им просто доставляло удовольствие слушать собственные ругательства, ведь девушки не понимали, о чем они говорят, и не обращали на них внимания.

А Рашид оказался милым парнем – пожалуй, самым приятным представителем сиванской туристической индустрии. Когда я вернулась в Египет с группой танцовщиц, мы наняли его в качестве гида.

В городе под началом итальянки Елены работала целая мастерская, полная молодых женщин. Они украшали блестками джинсы и вышитые блузки для итальянского дизайнера Тони. Отчасти благодаря ему сиванская вышивка проникла на подиумы Европы. Хотя я никогда не встречалась с Тони, я знала, что он являлся главным заказчиком сиванских вышивальщиц. Но в этой мастерской все делали не в сиванском стиле. Это была другая вышивка с современными узорами. Когда я вошла сюда, чтобы поговорить с Еленой, все прекратили шить и начали меня обсуждать. Иностранка с волосами, заплетенными в две косички, – мой вид вызвал у них восторженные визги. Мне всегда казалось, что две косички носят американские индейцы, но в Сиве такая прическа тоже считается традиционной, поэтому женщины часто спрашивали меня, сама ли я их заплела или мне помогала сиванка.

На окраине города высятся на редкость уродливый «олимпийский» стадион и недостроенная бетонная коробка пятизвездочного отеля – провалившиеся правительственные проекты по привлечению туристов в Сиву. В соседнем здании из металла была фабрика по производству ковров. Надеясь встретить еще женщин, я забрела на фабрику, где работали одни девочки‑подростки – это одна из первых попыток египетских военных задействовать женщин в производстве. На страже стояли солдаты, а коренастый бригадир сидел и следил за работой десятков девочек от пятнадцати до восемнадцати лет. Они были еще не замужем. Они с огромным интересом смотрели на меня и чуть не подрались во время спора, за чье веретено меня усадить. Я попробовала завязать несколько узелков, назвала свое имя, возраст, семейное положение. В общей сложности здесь работали около двухсот женщин – красили шерсть и ткали ковры. Когда я спросила про орнаменты, бригадир‑египтянин ответил, что узоры не сиванские, их придумывает он. Перерыв в монотонной работе, вызванный моим присутствием, так возбудил взбалмошных девчонок, что фабрику охватил настоящий хаос. Спустя некоторое время я заметила: солдаты холодно поглядывают на меня – и сказала: Мас саляма («До свидания»).

 

СНОВА В ПУТЬ

 

Однажды холодной ночью я не спала до трех утра: печатала на компьютере и танцевала под свою новую любимую песню с Занзибара. Я легла, но в голове кружились мысли. Где пройдут мои следующие сорок дней? Я планировала отправиться в Иран, но мне никак не могли сделать визу. Вариантов была масса, и оттого принять решение оказалось особенно трудно.

Дункан, муж Пенни, предложил совершить сорокадневный переход на верблюдах из Судана в Каир. Оказывается, есть вариант специально для путешественников‑экстремалов, а есть и настоящий переход, когда верблюдов переправляют на каирский рынок. Но сейчас был не сезон.

Фарид поведал мне об одном ливийском оазисе, где все живут только музыкой и танцами. Но тогда мне пришлось бы застрять в Каире в ожидании ливийской визы.

Сабрия рассказала о «городе надежды» – приюте для женщин в Дубае, организованном американкой, которая приняла ислам и носит хиджаб. Меньше всего на свете мне хотелось провести сорок дней в Дубае, однако я могла бы поступить волонтером в приют – это был бы потрясающий материал для книги. Много раз я пыталась связаться с ними, но мне никто не ответил.

Сидя в ресторане Абду с ноутбуком, я случайно услышала разговор двух американцев. Один из них был родом из Редмонда, пригорода Сиэтла в штате Вашингтон, и работал в компании «Майкрософт». Как тесен мир! Незадолго до путешествия я как раз переехала в Редмонд, а одна из моих соседок по дому работала в «Майкрософт».

Второй мужчина, Ариэль, журналист из Миссисипи, отправился в Буркина‑Фасо с баптистской миссией, но вскоре понял, как глупо пытаться обратить мусульман в христианство, и решил просто пожить среди людей на ферме, играя в футбол, пока не кончится его срок пребывания здесь. Оба собеседника изрядно поездили по миру. Ариэль путешествовал уже полгода: начал в Польше, затем проехал по Восточной Европе и Ближнему Востоку. Я спросила его, где бы он предложил провести следующие сорок дней.

– Сирия. Вы не ошибетесь. Народ там честный, искренний, дружелюбный. Вам понравится!

Туристы, которых я встречала у костра, тоже были в восторге от Сирии, и оказалось, что Пенни, Дункан и их дети познакомились с Ариэлем в Дамаске. Но увы, провокационная карикатура на политическую тему, изображающая Мухаммеда в тюрбане в форме бомбы, вызвала шквальную реакцию во всем мусульманском мире. В исламе запрещены даже обычные изображения пророка, что уж говорить об изображении, которое является оскорбительным. Некоторые путешественники, недавно вернувшиеся из Сирии, поговаривали, что обстановка там довольно напряженная.

А как насчет сорока дней на Занзибаре? Хм. Песня неизвестного исполнителя, под которую я теперь танцевала каждый вечер, оказалась просто волшебной. В воображении я уже слышала другую музыку, которая ждет меня там. В «Палм Триз» жил один американец, руководитель студенческого общества, и он заверил меня, что сорок дней на Занзибаре – отличный выбор. В Интернете я прочла, что Занзибар находится в тропиках и там множество пляжей. На различных сайтах остров был представлен как место для курортного и спа‑отдыха. Это меня порадовало, но и немного смутило: удастся ли за роскошью разглядеть местную культуру? Путеводитель по Африке сулил знакомство с древними традициями; в нем также говорилось, что на Занзибаре празднуют Навруз – персидский Новый год. Я уже представляла, как танцую во дворцах, окруженная ароматами специй и осыпанная розовыми лепестками.

 

НЕВЕРОЯТНЫЕ СОВПАДЕНИЯ

 

В мой последний вечер в Сиве было холодно, как никогда прежде. Укрывшись в одном из домов Фредерика, мы с ним и Малеком слушали старую музыку 1920‑х годов, пили горячий шоколад и смешили друг друга. Размышляя о моих последних часах в Сиве, мы пришли к выводу, что время здесь течет как‑то странно, вопреки законам здравого смысла. Фредерик сказал, что никогда не может вспомнить, какой сегодня день. У меня было ощущение, что я приехала в Сиву еще в прошлом или позапрошлом году – во времени словно образовалась огромная дыра, – и вот вдруг настало время уезжать на Занзибар. Все это казалось сном.

Те несколько дней, за которые я добиралась на Занзибар, были полны магических совпадений. Сначала я остановилась в Александрии, и моими соседями по отелю оказались те же французы, что жили в соседнем номере в Сиве. Когда я приехала в Каир, позвонил Малек и сказал: «Фредерик отправился в столицу за визой». Мы весь день провели вместе. В тот вечер я стояла у ограждения на концерте, и ко мне подошла Дина, с которой мы в Сиве некоторое время жили в одной комнате.

Я должна была лететь в Дар‑эс‑Салам, затем плыть на лодке до Занзибара. Но самолет не прилетел. Когда сотрудник эфиопских авиалиний раздавал нам документы на другой рейс на следующее утро, позвонил Малек и сказал: «Дункан в Каире. Он остановился в твоем отеле». Вернувшись в город на такси, я стала искать мужа Пенни и обнаружила его в холле: он печатал на ноутбуке – писал книгу о том, как путешествует со своей семьей из пятерых человек по отдаленным уголкам Земли и как все это началось – с цунами.

С момента отъезда из Сивы мне казалось, что Занзибар очень далеко. Даже не в расстоянии было дело, а в ощущении. Я никогда раньше не была в Африке «ниже Сахары», и те несколько дней, пока я получала визу и билеты, мне казалось, что поездка на Занзибар состоится еще не скоро, в далеком будущем. Но на следующее утро нас ждал самолет. Оказалось, на первый рейс просто не набралось достаточно пассажиров. Теперь их было больше; мы летели с остановками в Судане и Эфиопии. Наконец я очутилась в городе, который местные зовут просто Дар.

 

 

ЗАНЗИБАР

 

В ПОИСКАХ «ИКХВАНИ САФАА»

 

«Где же спа?» – недоумевала я, оглядывая захудалую рыночную площадь, по которой летали пыль и голубые мусорные мешки. Как далеки были мои представления об экзотической стране специй и великолепных дворцов от того, что я увидела. В Интернете Занзибар фигурировал исключительно как шикарный туристический курорт. Может, я села не в ту лодку?

Пока я раздумывала, с неба мне под ноги плюхнулась акула. Вообще‑то, она упала с крыши даладалы – грузовичка, который на Занзибаре является общественным транспортом, – но я не привыкла к тому, чтобы на крышах грузовиков ездили рыбы. Двое мужчин забрали акулу и принялись поспешно рубить ее на куски, чтобы затем продать на рынке Дараджани.

С неба закапало, а затем мелкий дождик обернулся ливнем. Под ногами было столько грязи, что мои широкие брюки‑колокол тяжелели с каждой минутой, а кроссовки невозможно было разглядеть под толстым слоем вязкой глины. В животе закапризничал вчерашний ужин.

Парни, торчащие у входов в лавки, пытались со мной подружиться, выкрикивая: Джамбо! и Мамбо! («Привет!» на суахили). Джамбо – приветствие для иностранцев; мамбо – для своих. Меня вдруг осенило, что английское выражение mumbo jumbo [26], наверное, и образовалось из приветствий, услышанных туристами на улицах говорящих на суахили стран. Я вежливо отвечала, но не хотела, чтобы кто‑нибудь из этих многочисленных бездельников увязался за мной. Тарик, юноша, похожий на Уилла Смита, только с более выразительными, черными, как у араба, глазами, оказался самым настойчивым. Заметив, как я позеленела, он спросил:

– Ищете что‑нибудь?

Съеденный накануне кальмар решил устроить бунт у меня в животе, и мне срочно нужен был туалет. Тарик отвел меня к себе домой, а потом снова спросил:

– Может быть, вам еще что‑нибудь нужно?

Он оказался вежливым, и, чуть помедлив, я выпалила:

– Мне нужна музыка!

Я попыталась объяснить, что мне нравится одна песня, которая исполняется под арабский мотив. Тарик ответил, что музыка, которую я ищу, называется таараб и он мог бы показать место, где репетируют музыканты, исполняющие песни как раз в таком стиле.

Мы пошли по узким мокрым улицам и наконец очутились у старого дома с расшатанной деревянной лестницей. Дом выглядел заброшенным. Когда мы добрались до последнего этажа, я вдруг подумала, что, наверное, совсем из ума выжила, раз согласилась пойти в такую дыру с совершенно незнакомым человеком. Мы взобрались на пустую крышу, в центре которой лежал промокший насквозь поролоновый матрас.

– Здесь они играют, только нужно приходить вечером.

Я решила, что попала в западню, и стала оглядываться в поисках пути к отступлению, но в этот момент вышла женщина и сказала несколько слов на суахили.

– По воскресеньям репетиций нет, приходите завтра, – перевел Тарик.

Квартал назывался Малинди, а в доме, где мы побывали, репетировал клуб и оркестр «Икхвани Сафаа» («Братья любви»).

 

В Доме чудес, бывшем дворце, где теперь находится музей, можно узнать почти все об истории и культуре Занзибара. Музыке таараб было посвящено несколько экспозиций. По‑арабски таараб означает «быть взволнованным или очарованным песней» или «перенестись в другую реальность при помощи музыки». Таараб появился на Занзибаре в 1870‑х – в то время султан Сайид Баргаш ибн Саид приглашал в свой дворец музыкантов из Египта. Будучи ценителем египетской классической музыки, он отправил в Египет местного музыканта по имени Мухаммед Ибрагим, чтобы тот обучился игре на кануне (на суахили – ганун). Этот красивый струнный инструмент похож на арфу, только его кладут на колени или на специальный столик.

На Занзибаре музыкальный клуб – место, где собираются ценители хорошей музыки, сочиняют, учатся играть на музыкальных инструментах и исполняют песни. «Икхвани Сафаа» основали в 1905 году под влиянием приезжих турецких музыкантов. Это самая старая африканская группа, и все известные занзибарские исполнители в свое время побывали ее участниками.

Зная, какое важное место занимает «Икхвани Сафаа» в мире исполнителей таараба, я хотела пойти на репетицию в первый же вечер, но понятия не имела, какой из извилистых переулков выведет меня к их дому.

Путеводители и даже табличка в моей гостинице строго наказывали туристам не гулять по темным переулкам ночью. К счастью, по пути я наткнулась на Тарика, и тот продиктовал свой телефон.

– Он вам пригодится, поверьте…

В лабиринтах переулков, по которым мы пробирались к штаб‑квартире «Икхвани Сафаа», стояла кромешная тьма, я даже не видела, куда ставлю ноги. Я знала, если что‑то случится, то ничего не смогу сделать. Почувствовав мое беспокойство, Тарик не удивился. Как мне вскоре предстояло узнать, у него на все был один ответ: «Это ничего». Он произносил эту фразу таким тоном, будто утешал ребенка, ободравшего коленку.

Во второй раз поднявшись по шаткой лестнице, мы увидели трех мужчин, переворачивающих матрас. Они указали нам на комнату, которая напоминала класс: грифельная доска, инструменты, микрофоны и ряды деревянных скамеек. На стенах висели давние фотографии участников оркестра, раскрашенные вручную. Потолок был типичный, полосатый, с балками из мангрового дерева (раньше его повсеместно использовали в строительстве). Между грубо отесанными, выкрашенными черной краской балками проглядывала белая штукатурка.

Потоки жаркого воздуха от потолочного вентилятора разгоняли тропическую влагу, словно окутывавшую нас мокрым одеялом. Комната напоминала занзибарский филиал кубинского «Буэна Виста Сошиал Клаб»[27].

К сожалению, в этот вечер у музыкантов было собрание, поэтому они предложили нам вернуться завтра.

 

НЕМНОГО ИСТОРИИ

 

В архипелаг Занзибар входят два острова у побережья Танзании. Пемба – менее известный, а Унгуйю чаще всего называют просто Занзибаром – такое же название у столицы острова. Старинный район Мджи Мконгве в столице известен под названием Стоун‑Таун, или Каменный город. Это уникальный лабиринт зданий из камня, в которых соединились африканские, персидские, арабские и индийские архитектурные элементы. В 2000 году он был занесен в список Всемирного наследия ЮНЕСКО.

Плодородный остров у восточного побережья Африки, Занзибар лежал на пути главных торговых маршрутов в Индийском океане, и потому у него бурная история колонизации. В 975 году н. э. здесь правили персы. У слова зангибар персидские и арабские корни, и в буквальном переводе оно означает «берег черных». В результате браков персов с африканцами возник народ суахили, который играл важную роль в торговой сети в Индийском океане.

Примерно через полвека португальский мореплаватель Васко да Гама побывал на острове на пути из Индии и решил сделать его португальской колонией. Колонизация опустошила ресурсы Занзибара и способствовала ухудшению экономического положения всего восточноафриканского побережья.

В 1652 году власть на Занзибаре захватили оманцы, приплывшие с Аравийского полуострова. Это положило начало работорговле, которая с каждым годом становилась все более жестокой. На Занзибаре рабов сгоняли на рынки и продавали в Аравию, Африку, Европу и Америку с различными целями, в том числе для работы на плантациях сахарного тростника и пряностей в европейских колониях.

Султаны возвели по всему острову великолепные дворцы. Известные своими деревянными дверьми с изысканной резьбой, особняки Стоун‑Тауна были построены богатыми арабскими и индийскими торговцами.

В 1870‑х эпидемия холеры унесла жизни десяти тысяч людей, а циклон потопил все, кроме одного, корабли в гавани и уничтожил плантации гвоздики.

Затем отменили рабство. Экономически ослабленный Занзибар остался на милость англичан, которые вскоре захватили его и объявили британским протекторатом.

Независимость от Великобритании Занзибар получил в 1963 году, вместе с официальным титулом – Занзибарский султанат. Восемьдесят процентов населения были недовольны тем, что вся власть и богатство сосредоточены в руках оставшихся двадцати процентов человек, в основном арабского и индийского происхождения.

В январе 1964 года, через четыре недели после провозглашения независимости, в результате кровавого бунта было свергнуто правительство. В резне погибли двенадцать тысяч человек, почти вся элита бежала с острова, в основном в Оман, – на Занзибаре от нее остался лишь один процент. Получилось так, что тех, кто умеет управлять государством, практически не было. В экономике царила разруха. Занзибар объединился с соседней Танганьикой, и вместе они образовали государство Танзания (существует до сих пор). Они пошли по пути Восточной Европы и более тридцати лет пытались строить социализм, что, впрочем, закончилось плачевно.

В современном Занзибаре две политические партии: ССМ (Chama Cha Mapinduzi – «Партия революции»), выступающая за альянс с материковой Танзанией, и CUF (Civic United Front – «Гражданский объединенный фронт»), желающая независимости. Когда я была на Занзибаре, местные политические проблемы являлись любимой темой разговоров, особенно среди молодых людей в Малинди. Кварталы, где между домами натянули гирлянды разноцветных пластиковых флажков, являлись оплотом CUF. Стены домов здесь украшали плакаты с изображением политических лидеров.

Основная индустрия острова – туристическая, однако туристы и местные жители практически не общаются. Исключение – небольшое число богатых бизнесменов и чиновников, которым по карману посещать рестораны, где обед обойдется в десять раз дороже обычного, а также юноши, целыми днями пропадающие в модных барах в надежде подцепить иностранных туристок.

Печально известные папаси (мальчики с пляжа) нередко сидят на героине. Они бродят по улицам и пристают к туристам, предлагая помочь найти турфирму, такси или гостиницу.

Наркотики – еще один источник дохода на Занзибаре, их можно купить прямо на улице, причем нередко у полицейских.

 

КАЛЕЙДОСКОП СОБЫТИЙ

 

Путешествие из Египта заняло у меня три дня. По пути я познакомилась с целой съемочной группой нигерийского телевидения, а в Эфиопии взяла под свое крыло девятилетнюю девочку. Моим постоянным спутником стал сотрудник австралийской фармацевтической фирмы, который работал в благотворительной организации по борьбе со СПИДом. Вместе мы ждали все задержанные рейсы. По приезде в Дар‑эс‑Салам, столицу Танзании, он нашел для меня такси до парома и чуть ли не кулаками отгонял зазывал, которые хитрыми уловками пытались помешать мне купить билет. Пришлось вести себя довольно агрессивно, чтобы избавиться от них и убедить кассиров продать мне билет по обычной цене.

На пароме стояли и пели двое молодых людей. Незадолго до прибытия на берег ко мне подошел один из них – невысокий юноша по имени Дэвид. Я поверить не могла своей удаче, узнав, что он танцор, скульптор и изготовитель барабанов. Он начал рассказывать о танзанийских танцах. Я расспросила его о таарабе, и Дэвид предложил познакомить меня с певицей по имени Фатума Бинти Барака, которая, как я потом узнала, прославилась под псевдонимом Би Кидуде и считалась самой знаменитой певицей на Занзибаре.

Наконец мы оказались на берегу и добрались до отеля «Малинди Лодж». Это чудесный отель на кошмарной, заваленной мусором портовой улице. У меня были тяжелые сумки, набитые зимней одеждой, которая в Занзибаре вряд ли пригодится. Отовсюду слышалось: Акуна матата («нет проблем» на суахили). Носильщик взял сумку потяжелее, Дэвид – другую, и вместе они отнесли мой багаж вверх по лестнице в номер.

Когда мы снова вышли на улицу, у меня голова пошла кругом при виде десятков папаси, которые окружили туристов и беспрерывно кричали: «Плантации пряностей!», «Меняю доллары!» и тому подобное. Они вели себя назойливо и не отставали, но я оказалась в кольце из троих мужчин – Дэвида, его друга и малютки‑носильщика ростом примерно с мой чемодан.

Дэвид провел меня по узким извилистым улочкам, которыми славился Стоун‑Таун. Здесь самые узкие переулки в мире. Когда я сказала, что хочу поесть в знаменитых садах Фородхани, он меня отговорил. Сказал, что покажет местечко получше.

Мы остановились на маленькой улочке и взяли каракатицу, которую торговец нарезал на порционные куски и положил в пластиковый пакет. Затем мы направились в «ресторан», который оказался каморкой, где хозяйничала очень толстая женщина, укутанная в ткань с ярким африканским узором. Она подавала гарниры: чапати (индийские лепешки), тамби (спагетти, обжаренные с сахаром и кардамоном), картофель с острым томатным соусом, мчича (шпинат) и чай, очень сладкий, черный, приправленный гвоздикой.

Дэвид отвел меня в популярный бар‑ресторан с американскими ценами и заказал пиво – подразумевалось, что за него заплачу я. Потом он протянул руку и коснулся моих волос. Я хлопнула его по руке и тут же придумала сказку о любимом бойфренде, который скоро приедет на Занзибар.

В последующие наши встречи его каждый раз сопровождали туристки, иногда сразу несколько. Тот бар оказался популярным местом сборища иностранцев и местных парней, ищущих приключений с приезжими.

 

ПЕСНИ В СТИЛЕ ТААРАБ

 

Захор, портье «Малинди Лодж», рассказал мне об известном исполнителе песен в стиле таараб, который обучал на дому студентов‑иностранцев.

Я нашла господина Чимбени дремлющим на солнышке на тротуаре в компании местных таксистов. На его визитке было написано: «Актер, композитор, музыкант». Помимо всего этого, он был еще и таксистом. Я узнала его по фотографии в бесплатном журнале для туристов «Берег суахили».

Позднее Захор сказал мне, что жена Чимбени только что вернулась из Мекки, поэтому ему нельзя приглашать домой женщин. Сам Чимбени объяснил ситуацию иначе:

– Люди не доверяют американцам, поскольку американское правительство вмешивалось в прошлые выборы и утверждало, что будет следить за тем, чтобы все было честно, хотя на самом деле собиралось устроить подтасовку. Теперь, если какой‑нибудь американский турист задерживается в наших краях больше чем на несколько дней, на него смотрят с подозрением.

В прошлом Чимбени был известным участником «Клуба музыкальной культуры» – еще одной группы исполнителей песен в стиле таараб, о которой я читала наряду с «Икхвани Сафаа». «Клуб музыкальной культуры» был основан в 1958 году, во времена борьбы Занзибара (в лице представителей политической партии «Афро‑Ширази») за независимость. То была эпоха африканизации, и после революции 1964 года правительство больше всего поддерживало именно этот клуб. В конце концов им удалось создать уникальный стиль исполнения музыки таараб, где было больше африканских и меньше арабских мотивов.

Чимбени сразу заявил, что я должна заплатить ему сто долларов, и тогда они отыграют частный концерт, чтобы я сняла его на пленку. Потом он сказал, что я должна раскрутить его группу в США. Я не уступала, и он наконец согласился пустить меня на репетицию за доллар.

Музыканты собирались на репетицию в просторном зале. Вероятно, в 1950‑х этот зал выглядел точно так же, как сейчас. Перед музыкантами расс