Нетуристические достопримечательности

 

В Турфане несметное количество «виноградных» улиц. Наша гостиница стояла на одной из них. С увитых виноградом перекладин на улице свисали гроздья. Собирать ягоды запрещал закон, так как они были нужны для украшения и защиты от солнца – летом в Турфане стоит невыносимая жара, и дикий виноград обеспечивает необходимую тень.

Мелисса обнаружила филиал «Информационного кафе у Джона» прямо напротив нашего отеля. Там мы встретили интересную компанию австрийцев, которых вчера заставили разучить танец на сцене, и выпили с ними чаю с молоком. Якуб, гид этой маленькой группы самостоятельных туристов, в 1960‑е хипповал в Сан‑Франциско, но теперь у него были жена, шестеро детей и внук. Последние двадцать пять лет он прожил в Индии на границе с Тибетом, где обзавелся группой единомышленников – искателей приключений, поддерживающих его турбизнес. В странствиях по мусульманскому миру я встретила немало путешественников, которые не боялись самостоятельно организовать свои маршруты. Многим из этих людей удалось обрести свободу, выбрав жизнь по собственным правилам, не скованную условностями.

Якуб возил группы в экзотические и труднодоступные места, например Йемен и Тибет. Его нынешняя группа состояла из троих седовласых авантюристов, чье путешествие началось в Исламабаде. Они пересекли долину реки Хунза и наземным транспортом добрались до Кашгара. До этого супружеская пара совершила переход на верблюдах через Сахару в Нигере, а бабулька, которая путешествовала одна, недавно исколесила самые труднодоступные уголки Суматры. Якуб пригласил нас прокатиться по городу на повозке, запряженной лошадьми.

Донесся звон колокольчиков и стук копыт по скользкой булыжной мостовой. Грузный возница в уйгурской шапочке сидел на козлах повозки без бортиков, устланной узорчатым ковром. Его обвешанная колокольчиками лошадка резко притормозила у входа в «Кафе Джона». Мы двинулись на окраину, проезжая мимо глиняных лачуг и мечетей с разноцветными изразцами. Даже грязь и пыль здесь казались чистыми. Люди были приветливы и махали нам вслед.

Вдруг повозка остановилась. Мы слезли и вошли в чью‑то глинобитную хижину. Внутри все от потолка до пола закрывали тысячи гроздей винограда, вывешенных на просушку. Это был один из этапов приготовления изюма.

Семейство занималось своими делами, любезно разрешив нам побродить по дому и поглазеть на обитателей, в то время как нас с любопытством оглядывали две ухоженные белые козы. Мне показалось странным, что мы вот так просто вошли в чей‑то дом, но, кажется, хозяевам пришелся по душе наш визит. Якуб знал кое‑кого из местных жителей и часто приводил сюда группы.

Озадаченный возница не понимал, зачем Якуб заставляет его сворачивать на окраинные немощеные улицы. Он все пытался повезти нас по асфальтированной дороге к главным туристическим достопримечательностям, но у Якуба были свои планы. Когда он в очередной раз указал на немощеную дорожку, возница запротестовал:

– Там слишком грязно для вас.

– Ничего, – хором ответили мы.

Якуб не говорил ни по‑китайски, ни по‑уйгурски, но почему‑то без проблем общался с местными. Вскоре мы очутились еще в одном доме, у входа которого лежал плюшевый мишка и стояла разукрашенная кроватка на колесиках. Мелисса указала на велосипед рядом с гигантской кучей угля: типичная для Китая картина. (Уголь по‑прежнему является основным источником тепла и используется для приготовления пищи во всем Китае.) В этом доме с потолка свисало еще больше винограда. Мать принялась заваривать чай, но тут зашла соседка и пригласила нас в гости – посмотреть на ее малыша.

Трехмесячный малыш Арафат лежал в традиционной уйгурской колыбельке из резного дерева. Его штанишки были расстегнуты, и мы увидели деревянную насадку; к ней присоединялась трубочка, сливающая жидкость в контейнер, спрятанный за кроваткой. Чтобы малыш не сорвал насадку, ему пристегнули ручки. Два широких вышитых ремня совершенно не давали ему пошевелиться. Подобный метод кажется жестоким, однако такова традиция. И хотя можно было бы предположить, что это замедляет развитие, уйгурские дети вырастают здоровыми и умеют прекрасно двигаться. Арафат производил впечатление довольного внимательного малыша и совсем не плакал. Когда один из австрийцев спел для него колыбельную на немецком, а я станцевала уйгурский танец, его глазки засияли.

По всей округе в каждом доме сушился виноград. Насколько хватало глаз, простирались виноградники. Наша тележка снова двинулась в путь по немощеным тропкам, мимо кладбища, где надгробия были сделаны из глиняных кирпичей, сложенных треугольниками. Мусульманские кладбища обычно просты: земля и голые камни, никаких цветов и замысловатой резьбы.

Вернувшись в Турфан, мы распили бутылку вина из Лоб‑Нора, на месте которого раньше находился Лоулань – древний город, где были обнаружены древние двухметровые синьцзянские мумии. Теперь там располагался знаменитый ядерный полигон. Вино оказалось хорошим и, надеюсь, не радиоактивным. Мы попрощались, и австрийцы сели на автобус до соседней провинции Дуньхуан, где им предстояло посетить древние буддийские пещеры.

 

ВЕЧЕР ТАНЦЕВ

 

Когда мы вернулись в отель, началось танцевальное представление. Мы решили смотреть его каждый вечер. По окончании солистка ансамбля Гулипари пригласила нас поужинать с ее танцорами. Флейтист позвал в свой микроавтобус, но Гулипари отказалась ехать – почему, мы так и не поняли. Мы пошли в шикарный ресторан под открытым небом, где обычно была не только еда, но еще и танцы. Он походил на ту дискотеку в Кашгаре, где мы встретили клавишника и нескольких певцов.

Все сели за столик, на вращающемся подносе стояло множество блюд. Некоторые из них были вкусными, а некоторые странными – как, например, бараньи внутренности и яйца черного цвета, с едким вкусом. Праздновали девятнадцатилетие одного из ребят. Пришли его друзья, а потом почти вся труппа сбежала, бросив нас. Мы остались в недоумении.

Анипа, старшая танцовщица, подсела к нам и начала упрашивать нас с Мелиссой исполнить танец живота. У меня с собой был диск, мы станцевали под одну из песен с Занзибара, и наше выступление свело с ума весь ресторан. Гости высыпали на площадку и стали двигаться очень профессионально. Я заподозрила, что в этом месте собираются танцоры. Мужчины танцевали от души, держа гордую и элегантную осанку. Здесь было много пар: мужчины с женщинами, а иногда и мужчины с мужчинами или женщины с женщинами танцевали вальс и другие танцы. Потом заиграла безумная испанская поп‑музыка («тинейджерский поп»), и на танцполе начался полный «отрыв».

 

У АНИПЫ

 

На следующий день Анипа пригласила нас к себе на обед. Во дворе современного многоквартирного дома, где она жила, стояли старые кровати без матрасов. Оказалось, что в традиционных домах летом люди спят на крыше, в сентябре перемещаются во двор, а зимой переезжают в дом. Этот обычай сохранился и в современном городе. Когда на кровати не спят, то используют ее для просушки перца, который раскладывают маленькими горками.

Поднявшись по лестнице на шестой этаж, мы очутились в квартире Анипы, которую она делила с подругой. В отличие от всех остальных уйгурских домов, в которых мы были, эта квартира не была завалена хламом. Я подумала о том, насколько точно дом человека отражает его жизнь. Анипе исполнилось тридцать семь лет, и она зарабатывала на жизнь танцами, но при этом не суетилась, пытаясь выполнить семь дел одновременно, как мы в Штатах.

Она накрыла традиционный уйгурский стол для гостей: низкий столик, вокруг которого были разложены подушки; на нем стояли красивые тарелки с лепешками нан, печеньем, сладостями, сухофруктами и конфетами. Мы посмотрели запись уйгурских танцев на дисках (такие диски в Китае стоят около двух долларов), поели плов, и нас разморило.

Мелисса разбудила меня перед началом танцевального представления. До сих пор мы не пропустили ни одного шоу и шутили, что скоро будем знать их наизусть. Каково же было наше недоумение, когда жена ударника, стоявшая на входе, грубо задернула занавес перед нами! Мы с Мелиссой всегда предлагали ей заплатить за вход, но она каждый раз отказывалась брать деньги. Мы так и не поняли, что произошло. Столь внезапная и необъяснимая перемена – то нас принимали как своих, то вдруг отвергли – так и осталась загадкой, очень обидела и разочаровала.

Мы ушли ни с чем и вдруг наткнулись на возницу, который катал нас накануне. Он предложил отвезти нас в «лучшее место во всем городе». Мы проехали через весь Турфан… и в результате оказались в том самом ресторане под открытым небом, где гуляли с нашими девятнадцатилетними танцорами! Женщина в блестящем платье по имени Джамила упрашивала меня станцевать. Она сфотографировала нас и пригласила отведать традиционной уйгурской кухни у нее дома на следующий день.

 

И СНОВА В ГОСТЯХ

 

Джамила жила в пятиэтажном многоквартирном доме в нескольких кварталах от гостиницы. Хотя снаружи дом был отделан все той же «туалетной» плиткой, внутри он оказался красивым. В интерьере соблюдался уйгурский стиль, чувствовалась любовь к деталям и изяществу. Здесь было очень свободно. В комнатах почти отсутствовала мебель, отчего они казались просторными и удобными; стояли только стол в гостиной и стулья. Во всех других комнатах полы были устланы толстыми восточными коврами от стены до стены, а кое‑где они висели и на стенах. Вместо ламп здесь использовали резные канделябры. Каждый дюйм стен и потолка оклеили серебристыми обоями с цветочным рисунком, двери украсили резьбой, а в арочные проемы между комнатами – узорами и лепниной.

Кроватей не предполагалось. В Синьцзяне спят на матрасах, которые днем убирают в небольшие ниши в стене. Вещи лежали в трех чемоданах, сложенных стопкой в углу. У Джамилы был большой телевизор, тогда показывали нечто вроде китайской «Фабрики звезд». Победил парень, исполнявший песни «Куин» (Queen) на китайском языке; в подтанцовке участвовали мальчики в костюмах с рисунком под зебру.

Мы сели за стол, где уже стояли блюда с наном, сухофруктами и сладостями. А готовил для нас заботливый и обходительный муж Джамилы; он подал лапшу, пирожки с китайской капустой и ассорти из шашлычков. А чуть позже сварил вкуснейший суп с лапшой и бараниной.

 

ШАРФ ЗА ТАНЕЦ

 

Джамила пригласила нас на вечеринку в честь обрезания, которую устраивала одна из ее подруг. Но она опаздывала, а нам было неудобно явиться без нее. На противоположной стороне улицы находился торговый центр, там на нескольких этажах продавали кроссовки, электронику, одежду и прочее. С виду он походил на американские торговые центры, только у каждого магазина здесь был свой хозяин, и во многих продавалось одно и то же. Мы вернулись в банкетный зал и увидели только что подвергнувшегося процедуре обрезания мальчика, который бегал наперегонки с друзьями. Ему исполнилось семь лет – в Синьцзяне принято проводить обрезание в этом возрасте. Говорят, что чем старше мальчик, тем легче проследить за заживлением и предотвратить попадание в ранку инфекции. Мать мальчика и его сестры приветствовали гостей в платьях, похожих на наряды подружек невесты; с соответствующими прическами, напоминавшими шлемы, покрытые лаком с блестками. Джамила проводила нас к одному из многочисленных столиков с вращающимися подносами, которые ломились от непременных сладостей, нана, фруктов, орехов и розового чая. На танцполе кружились и играли дети.

Включили приглушенный свет, и началось представление синьцзянских танцоров. Они часто меняли костюмы и сначала исполнили номер в духе индийских фильмов, затем танец живота со свечами в обеих руках под одну из песен, которую я выбрала для диска «Звезды танца живота». Пиратские диски в Китае можно купить где угодно, и многие женщины были в восторге, узнав от Мелиссы, что, оказывается, это меня они видели на экранах телевизоров в своих гостиных.

Хозяйка попросила меня станцевать.

– Если им нравится, как танцует гостья, ей дарят шарф, – объяснила Джамила и добавила, что, если я хорошо станцую, это поможет хозяйке сохранить «лицо» (особенность китайского менталитета, которую я так до конца и не поняла).

Поскольку в уйгурских танцах преобладают движения верхней части туловища, а арабский танец живота намного более приземленный и чувственный, мне не хотелось вызывать скандал неадаптированной версией. Я попросила поставить уйгурскую песенку в исполнении девчачьей поп‑группы и придумала танец, включавший в основном движения рук, кистей и быстрые повороты. За это мне вручили большой отрез атласного шелка – видимо, мой танец им понравился!

Мать и сестры позвали меня и Мелиссу за семейный стол. Волосы виновника торжества, наряженного в костюмчик для сафари, были украшены полосами блестящей краски. Он взял микрофон, собранно и уверенно произнес речь, которая в переводе звучала примерно так: «Спасибо, мама и папа, за то, что заботитесь обо мне. Когда я вырасту, я отправлю вас в Мекку».

Нам с Мелиссой и Джамилой подарили шарфы. Мужчины то и дело приглашали танцевать, но спустя какое‑то время Джамила одернула Мелиссу и научила ее, как вежливо отказать, положив руку на грудь и склонив голову. По словам Джамилы, неприлично танцевать с одним и тем же мужчиной три раза подряд, если только он не твой муж.

 

МЕСТНАЯ СВЯТЫНЯ

 

В Синьцзяне Туюк известен как важнейшая мусульманская святыня, и набожные уйгуры даже говорят, что семь визитов в Туюк равноценны паломничеству в Мекку.

– А лучше хоть раз в жизни побывать и там, и там, – сказала Джамила.

Когда мы попытались найти водителя, который доставил бы нас в Туюк, она вызвалась отвезти нас.

– Не нужно искать легких путей и ехать с кем‑то за компанию, чтобы попасть в святое место паломничества.

У ворот своего дома она проговорила:

– Мой муж сегодня уехал в Урумчи. Он будет учиться там целый год, но раз в месяц приезжать домой в гости. – Она часто говорила о том, какой замечательный у нее муж и как много он ей разрешает. – Подруги завидуют, но мне всего мало: у меня есть и другие мужчины.

Мы решили, что неправильно ее поняли – такое часто бывает. Поэтому, когда она сказала, что машину поведет ее бойфренд, мы снова понадеялись, что неверно расслышали. Оказалось, правильно. Бойфренд заехал за нами на корпоративной машине. Он сидел за рулем и не обращал на нас особого внимания. Святыня его тоже мало интересовала – он все время провел в машине на улице.

По пути нас остановила полиция: мы перестроились в неположенном месте. Это был полный абсурд, если учесть, что другие машины и автобусы ездили как им угодно, по всем четырем полосам вместо двух. Офицер забрал у приятеля Джамилы водительские права и выписал ему штраф. Мы думали, придется повернуть обратно, но он просто поехал проселочной дорогой.

Построенный из глиняных кирпичей посреди живописной долины, Туюк напоминал средневековый город. Вдоль дорожки, ведущей в гору, виднелись купола‑луковицы гробниц, окрестные холмы скрывали древние буддистские пещеры, а в деревне стояла мечеть с бирюзовыми изразцами.

У входа нам вручили пластмассовые кувшины с водой и направили к строению из глины, где следовало совершить омовение среди кучек собачьих экскрементов и останков курицы.

– Сначала вымойте руки, потом подмойтесь, – проинструктировала нас Джамила.

К счастью, на нас были длинные юбки, потому что все это пришлось делать на улице. Затем мы снова вымыли руки, ноги, лицо и прополоскали рот. Джамила старательно оттиралась. Пожилые дамы неподалеку мылись с таким же рвением. Присев на корточки, мы с Мелиссой обменялись впечатлениями:

– И многие из твоих знакомых согласились бы разделить с нами этот «культурный опыт»?

Поднявшись по тропинке, мы очутились у символической гробницы «первого уйгура, принявшего ислам». Затем мы вошли в небольшую усыпальницу: миниатюрную версию мечети, стены которой были расписаны строками из Корана. Пол устилали пестрые ковры. Горстка банкнот свидетельствовала о том, что здесь принято делать пожертвования. Джамила куда‑то исчезла, но мы видели, как ее изящные золотистые сандалии мелькнули под узкой каменной лестницей. Три старичка пригласили нас посидеть с ними, и один запел мантру.

Спустя некоторое время вернулась Джамила; она, пятясь, вышла из маленькой пещеры и спустилась по лестнице. Глаза распухли от слез. Какой‑то мужчина символически поколотил ее мягкой, обитой тканью дубинкой.

Нам с Мелиссой приказали подняться по лестнице и пройти через калитку и тоннель во внутреннее святилище. Крошечная комнатка была битком набита людьми, которые сидели на полу, воздев руки к небу. Один мужчина молился в голос, и все плакали. После осмотра святилища нам приказали вернуться через тоннель и вновь спуститься по лестнице. Мы встали в очередь к мужчине с дубинкой на «избиение», которое, по словам Джамилы, было «полезно для здоровья».

В боковой комнатке на земляной пол клали деньги; там же стояли пластиковые бутылки с небольшим количеством жидкости, видимо оставленные в качестве подношения. На склоне холма я увидела множество связанных вместе платков.

– Если хочешь, чтобы твой любимый оказался рядом, напиши его имя на платке и привяжи платок здесь, – сказала Джамила.

На обратном пути мы видели, как один из стариков взял большой нож и поднес его к горлу цыпленка, пока не пошла кровь. Эта кровь стала лекарством для молодой девушки.

– У нее слишком много страхов, поэтому для защиты ей помажут кровью лоб, – пояснила Джамила.

А я задумалась: тот цыпленок умер и его съели или он так и остался истекать кровью, пока совсем не ослаб от порезов?

Поездка в Туюк произвела на меня очень сильное впечатление. Меня поразила доброжелательность местных жителей, разрешившим нам, немусульманкам из чужой страны, участвовать в их обрядах. Мелисса точно охарактеризовала этот опыт: «Мы были там, но совершенно не понимали, что происходит. Мы словно смотрели в темное зеркало».

Я описала нашу поездку Бамбангу, исламскому ученому из Индонезии, и вот что он ответил.

То, что вы видели, не имеет отношения к мусульманству. Полагаю, это какой‑то местный обычай, наложившийся на мусульманское учение. В исламе кровь считается грязной, нечистой. Обычай писать имена на лоскутках ткани тоже не из ислама, хотя в этом нет ничего плохого, если лоскутки не являются объектом поклонения. Отклонения от ислама в его классической форме и модификации религии весьма распространены, учитывая, что мусульманство проделало огромный путь из Мекки до очень отдаленных территорий, где жили люди с совершенно другими традициями. Было бы удивительно, если бы во всех странах мира ислам существовал в абсолютно одинаковой форме.

 

ПО ТУРИСТИЧЕСКОЙ ТРОПЕ

 

Мы решили посвятить день осмотру туристических достопримечательностей и взяли такси до Цзяохэ, буддийского города, ныне лежащего в руинах. Это был прекрасный город, чьи глиняные стены до сих пор сохранились, – город глубоких колодцев и буддийских храмов. Он находился в очень живописном месте: равнина с видом на долины, поросшие тополями, где тут и там стояли хижины крестьян – изготовителей изюма. На главных зданиях висели таблички на английском, уйгурском и китайском, повествующие о буддийском прошлом региона.

Следующей нашей остановкой оказался минарет Имина. Прилегающая к нему мечеть внутри была сделана из дерева. Высокий глиняный минарет, украшенный замысловатыми орнаментами, стоял в окружении виноградников; его отреставрировали до такой степени, что он выглядел совсем новым.

Туристов было не счесть. Самой интересной группой оказались корейские монахи в масках и серых накидках поверх мешковатых брюк.

Дальше по плану значилась Виноградная долина. При входе в этот огромный комплекс, рассчитанный на туристические группы, нам продали книжечку, состоявшую из пяти билетов – каждый предназначался для входа в «живописное место». Остаток дня мы провели в толкотне с толпами китайских туристов.

Прогуливаясь по усаженной тополями улице, мы проходили мимо бывших деревень, которые оказались на территории туристического комплекса. У ворот нашему водителю приказали остановиться только у пяти «живописных мест», но не в коем случае не в промежутках. Первым таким местом стал лабиринт красивых тропинок под увитыми диким виноградом арками, где целая армия китайских туристов щелкала фотоаппаратами. Одна виноградная аллея предназначалась для дегустации ягод, другие были заставлены прилавками торговцев сувенирами и шарфами. Видимо, здесь часто бывали иностранцы, потому что многие продавцы знали английский и пытались заманить нас. «Посмотри», – говорили они, думая, что это приветствие.

Здесь продавали несколько десятков сортов изюма. У некоторых оказались забавные названия: «запах мужчины», «запах женщины», «король изюма», «соски кобылицы». Предлагали и крошечный изюм из того же сорта винограда, из которого делали шампанское, и продолговатый золотисто‑коричневый. Мы купили мешочек ароматного красного изюма с привкусом роз.

Третьей остановкой был музей Ванга Луо Бина – это певец и автор песен, чьи композиции «Песни о любви с Шелкового пути» прославились на весь Китай.

Далее мы отправились в деревню Афантьи. Афантьи – герой синьцзянских юмористических народных сказок, ставший популярным во всем Китае и даже в некоторых частях Ближнего Востока. В деревне мы обнаружили парня, наряженного Афантьи, который позировал для фотографий, и привязанного к дереву несчастного измученного осла с венком из искусственных цветов на голове. А вот парк оказался красивым. Какие‑то мальчишки набрали цветов и подарили их нам.

Последний билет привел нас на очередную тропинку, увитую диким виноградом, где мы увидели «самую большую в мире лепешку нан», почему‑то сделанную из цемента. «Самая большая в мире печь для нана» оказалась высотой с двухэтажный дом.

– Для больших туристических групп тут раньше зажаривали целое стадо коров, – рассказывал наш водитель.

– Сфотографируйся с наном, – посмеялась Мелисса.

Затем она заметила знак, где на трех языках было написано: «Лучший ракурс для фотографии», и отправила меня туда фотографироваться.

На обратном пути мы зашли в дом, в котором местные жители открыли ресторан с танцующими официантками. Дружелюбный хозяин показал нам свои виноградники. Он сказал, что разрешает туристам приезжать и пробовать виноград, но в данный момент весь урожай уже собрали. Усадив нас за низкий столик, он принес нарезанную ломтиками дыню, арбуз и несколько тарелок с виноградом. Паша говорила, что в ее детстве, в 1970‑х, люди голодали и выпрашивали объедки. Однако, куда бы мы ни отправились, в Синьцзяне везде столы ломились от яств. Видимо, таков был уйгурский обычай.

Приехал автобус, полный тайваньских туристов, и владелец продал им несколько килограммов различных сортов изюма в коробках.

– И так шесть раз в день, – вздохнул он.

 

* * *

 

В последний вечер в Турфане нас окружили все танцоры из танцевального шоу. Они фотографировались с нами, обнимались и явно были расстроены, что мы уезжаем. Они полюбили нас, в этом не было сомненья; однако почему нас не пустили тогда на шоу, мы так и не поняли.

Мы попробовали пробиться в зал снова. На этот раз Мелисса немножко схитрила, и нас посадили на места в первом ряду. Женщина, которая стояла при входе, сказала:

– Я тут ни при чем. Директор запретил вас пускать.

Мы так и не узнали почему. Как бы то ни было, мы посмотрели шоу, станцевали и попрощались с танцорами.

 

НЕПРИСТОЙНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

 

Вернувшись в Урумчи, мы остановились в удобно расположенном, хоть и безликом, многоэтажном бизнес‑отеле. Камелия договорилась, что нам сделают скидку. Каждый вечер в номере звонил телефон, и каждый раз женщина на другом конце провода спрашивала: «Массаж?» Обычно мы вешали трубку, ничего не ответив, но как‑то раз я сказала: «Нет». «Секс?» – тут же предложила она. Мы с Мелиссой смеялись до колик, но потом я задумалась о социальных причинах подобных звонков. В Китае проститутки нередко названивают в отели всю ночь, так что мужчинам приходится отключать телефон в номере. Такие звонки незнакомым людям свидетельствуют об отчаянии и ужасном финансовом положении. Но кто‑то же наверняка отвечает «да». Какие это люди? Неужели им так одиноко, что необязательно даже видеть человека, с которым собираешься переспать?

 

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ С МЕЛИССОЙ

 

Камелия отвела нас в магазин, специализирующийся на торговле атласным шелком. Ткань продавалась длинными узкими отрезами – шесть метров на пятьдесят сантиметров.

– Шелк делают в Хотане, где все станки стандартной ширины, – объяснила Камелия.

Хотан, как и Кашгар, расположен на юге Синьцзяна. Это родной город традиционной уйгурской медицины. Кроме того, в Хотане есть большой воскресный рынок, куда не ездят туристы. Я как раз обдумывала, куда направиться дальше, и все указывало на то, что мне стоит сесть на автобус и совершить длинное путешествие обратно на юг.

Главное отличие Китая от других стран, где мне довелось побывать, когда я писала эту книгу, было в том, что я совершенно не могла общаться с местными жителями. В других странах моего арабского хватало, чтобы поговорить хотя бы несколько минут, и там гораздо больше людей знали английский. Мелисса очень помогала с переводом. Она также разбиралась в культурных особенностях, потому что жила в Китае.

Но настало время ей уезжать, и я задумалась о том, как все изменится, когда мне придется общаться на языке жестов. К счастью, я успела запомнить хотя бы некоторые уйгурские слова. В Хотане говорили на уйгурском. После Хотана я планировала поехать в Ташкурган, где живут преимущественно таджики. Их язык похож на персидский, а это совсем другая языковая группа. Вот что меня удручало. Стоило чуть‑чуть подучить местный язык, как наставала пора уезжать и привыкать к совсем другому набору звуков.

Последний вечер перед отъездом Мелиссы мы с ней и Камелией провели в ресторане «Гранд Базар». Здесь показывали самое знаменитое танцевальное шоу в Синьцзяне. В ресторане все оказалось огромным. Вообще «огромный» – синоним Китая. В скудно населенной обширной провинции Синьцзян было явно многовато гигантских небоскребов и толп туристов. Ресторан, вмещавший триста человек, каждый вечер был забит до отказа. Роскошные декорации сменялись на протяжении всего выступления: то горы, то виноградники. Десятки танцоров в расшитых замысловатыми узорами костюмах из шелка и блесток спускались по высоким резным винтовым лестницам. Хотя спектакль и был основан на народной сказке, а его участницы щеголяли в относительно закрытых костюмах, это выглядело как настоящее шоу лас‑вегасского масштаба. Одна из них снова станцевала под песню, выбранную мной для диска «Звезды танца живота»; она двигалась, обмотавшись живой змеей. Мне очень понравились первый номер, таджикский, который исполняли в красно‑черных мусульманских платьях, и танец мужчин с шапками – все участники в высоких меховых шапках синхронно потряхивали головами.

 

ТРУДНОСТИ ПЕРЕВОДА

 

Во время почти всего моего путешествия «Сорок дней и тысяча и одна ночь» я приезжала в каждую страну одна и ориентировалась самостоятельно. С попутчиком все воспринималось иначе. Мне не приходилось бороться в одиночку, самостоятельно обдумывать произошедшее, нередко чувствуя растерянность и отчуждение. С переводчиком мне не только не приходилось полагаться на язык жестов, но и всегда было с кем пообщаться. Язык жестов является настолько примитивным способом общения, что, если вы хотите донести до человека какую‑то информацию, нужно говорить честно. Обеим сторонам очень сложно скрыть правду, и нельзя ссылаться: «А вот она сказала…» – неважно, правда это или нет. Средством общения становятся действия.

Поскольку мы путешествовали вдвоем, у нас появилась возможность обмениваться впечатлениями. Теперь были две головы вместо одной, чтобы соображать, как лучше добраться до места назначения. Женщина, путешествующая одна, вызывает у окружающих желание ей помочь, а также любопытство, но когда мы оказались вдвоем, к нам не так‑то часто стали подходить – видимо, решали, что помощь не нужна.

Мне было интересно, что изменится после отъезда Мелиссы. Она отправилась в аэропорт, а я поймала такси до автостанции – как потом оказалось, не до той автостанции. Женщина в форме провела меня к автобусу через две стоянки. Я купила у нее билет и села в автобус. Это был «спальный» автобус с яркими матрасами на кроватях. Приятная музыка играла здесь громко, как на дискотеке. Вдруг что‑то громыхнуло. Не успели мы выехать на шоссе, как попали в аварию. Когда наш водитель перестраивался, мимо пронесся громадный грузовик и снес нам большое зеркало заднего вида. Водители начали ругаться, перекрыв движение на обеих полосах, пока не пришли рабочие и не огородили грузовик и автобус веревкой с флажками, чтобы другие машины смогли нас объехать. А водители тем временем перестали ругаться и даже подружились в ожидании полицейских.

Мы снова отправились в путь, и на другом автовокзале вошло очень много народу, поэтому сопровождающий приказал мне пересесть на другую койку в глубине автобуса. Мне показалось это глупым, а потом я заметила пятна на простыне, словно у кого‑то начались месячные или случился еще какой‑нибудь катаклизм на кровати. Выяснилось, что на многих кроватях простыни были грязные. Мне не хотелось перемещаться, но наконец я согласилась и прошла почти в самый конец автобуса, пока не нашла чистые простыни.

Одна из женщин жестом предупредила, чтобы я не ходила туда. Потом я поняла почему. В Синьцзяне множество всяких сильных запахов, и чем дальше продвигаешься по закрытому автобусу, тем выше их концентрация. От ароматов бараньего жира, сушеного изюма и заплесневелых носков у меня закружилась голова. Подумав, я заметила пустую койку чуть впереди и заняла ее. Я также обратила внимание, что мужчины обычно лежали сзади, а женщины – ближе ко входу. Сопровождающий пересаживал пассажиров с места на место, приказывая им занять другие кровати, это происходило с громкими воплями. Какие‑то мужчины улеглись впереди, и он хотел их пересадить назад, но тогда пришлось бы переместиться и женщине. Пассажиры не желали слушаться сопровождающего, и он в бешенстве выкрикивал приказы, которые никто не выполнял. Это была любопытная сцена, и я в кои‑то веки обрадовалась, что не знаю уйгурский.

К рассвету я засомневалась, в тот ли автобус села. По дороге в Хотан мы должны были проезжать живописные дюны пустыни Такла‑Макан, но вокруг простиралась лишь безлюдная равнина. Через двадцать пять часов мы прибыли в какой‑то город.

– Хотан? – спросила я водителя.

Он сделал жест, как я поняла, приказывая мне оставаться в автобусе. Другие люди, которых я спрашивала, указывали в противоположную сторону от направления, куда двигался автобус, но тоже говорили, что выходить не надо.

Мы приехали на конечную остановку. Когда я забирала сумку, водитель сказал: «Не Хотан!» И сделал жест, сложив ладони и приставив их к щеке, – это означало «сон». Наверное, он имел в виду, что мне нужно переночевать в этом городе, а завтра сесть на другой автобус. Я была спокойна и не паниковала – меня охватила волна решимости. Я проделала такой путь, чтобы завтра утром пойти на воскресный рынок, и упускать эту возможность не собиралась. Вокруг собралась толпа зевак. Если бы я потеряла самообладание, это вызвало бы их осуждение, и они не стали бы мне помогать. Слова на билете писали на уйгурском и китайском, я не могла его прочесть. Но, судя по всему, там было указано «Хотан», потому что встревоженный водитель погнал меня к металлическому автобусу, похожему на школьный. Он оплатил мой проезд и купил билеты еще троим пассажирам с нашего автобуса, потом отдал мне часть денег. Я села рядом с парнем, с которым хоть чуть‑чуть можно было пообщаться, хоть он и знал по‑английски не больше слов, чем я по‑уйгурски.

Нас высадили в каком‑то городе, и мой попутчик сказал: Каргълык. Он имел в виду, что я должна переночевать здесь. Я знаю не так уж много иностранных языков, а те, что знаю, пригодились бы лишь в Латинской Америке. Но я заупрямилась. Как заезженная пластинка, я повторяла «такси», «Хотан» и медленно качала головой каждый раз, когда он произносил слово «отель». Я знала, что по местным меркам такси стоит целое состояние, но мне уже было все равно. Я хотела попасть на воскресный рынок, и точка! Мой сосед по автобусу отвел меня на стоянку, где собирались таксисты, и принялся с ними торговаться. В результате получилось всего на пару долларов больше, чем та сумма, которую вернул мне водитель, поэтому я сказала ракмат (спасибо) и села на переднее сиденье.

На заднее сиденье влезли еще трое ребят, и мы отправились. По дороге проезжали крестьян, которые шагали пешком, ехали на телегах или трехколесных мотоциклах, нагруженных товаром. Не было ни туристических автобусов, ни домов, обшитых «туалетной» плиткой, ни многоэтажек. В уйгурских музыкальных клипах часто показывают автомобиль, который едет по аллее, усаженной тополями; в свете заходящего солнца деревья отбрасывают тени. Мне казалось, будто я попала в один из таких клипов. Золотистые лучи падали на стволы деревьев, которые росли так густо и высоко, что склонялись над нами. Мы словно ехали в тоннеле.

Через несколько часов наступила кромешная тьма. Нам навстречу выезжали грузовики со слепящими фарами. А тележки, запряженные ослами и кренившиеся на сторону от тяжелого груза, никак не освещались. Я надеялась, что мы не врежемся в них или велосипед без огней. Мимо проехала бедная лошадка, которая тянула сразу две телеги, под завязку нагруженные огромными мешками.

Я думала, все эти крестьяне едут на знаменитый воскресный рынок, и предположила, что Хотан уже совсем рядом. Но нет. Мы были в пути еще несколько часов! Потом такси вдруг остановилось в полной темноте – даже на небе не оказалось ни звездочки. Мои соседи открыли двери. Я огляделась и внезапно поняла, в каком уязвимом положении я нахожусь. Вокруг не было ни тележек, ни грузовиков и вообще никаких признаков жизни. Я открыла свою дверь, но водитель что‑то пробормотал и приказал оставаться в машине. Я сидела как на иголках, представляя, что они задумали. Тем временем все мои спутники растворились в темноте. Вернувшись, они были в приподнятом настроении, и я поняла: это был перерыв на туалет, но только для мужчин. В полночь по пекинскому времени мы остановились на парковке больницы, где нас поджидало другое такси.

«Отель», – сказала я, а водитель переспросил: «Хотан?» Я очень надеялась, что мы уже в Хотане или, по крайней мере, он сейчас меня туда отвезет. Через несколько минут мы притормозили у отеля «Хотан», огромного сверкающего здания. Судя по виду, отель был мне не по карману, но, к счастью, он оказался очень дешевым и уютным!

Наутро начинался Рамадан, а я за весь день съела всего несколько крекеров. Я была рада оказаться в красивой уютной комнате в отеле, который тоже был оформлен в роскошном уйгурском стиле – сплошные мрамор и резьба. В Рамадан мне всегда больше хотелось пить, чем есть, но я поняла: если не поем сейчас, то придется два дня протянуть без пищи. Я коснулась рта, изобразила, что жую, и меня отправили в китайский «народный парк». Я увидела гирлянды ярких лампочек и несколько столиков – ночной рынок. Шайка уличных мальчишек издевалась над умственно отсталым бездомным. Впервые за все мое пребывание в Синьцзяне я видела умственно отсталого человека без сопровождения и уличную банду подростков.

 

НАКОНЕЦ‑ТО ХОТАН

 

В Рамадан сложнее всего выдержать первые дни, когда от рассвета до