Параход и бродяга: С дьяволом под кожей

 

– Как ты меня нашел?

Прямой вопрос требовал столь же прямого ответа. Тем не менее Параход тщательно взвешивал каждое слово – кто знает, что может вывести из себя человека, способного прикончить пару бывших спецназовцев голыми руками. Но и думать слишком долго было вредно – бродяга мог заподозрить двойную игру.

– По запаху.

Аборигена это как будто заинтересовало:

– Как собака?

– Собака тебя не нашла. Ее убили.

– Это не я. А откуда ты знаешь про собаку?

– Видел, как убирали ее труп. А ты откуда знаешь про собаку?

Бродяга погрозил ему заскорузлым пальцем – меня, мол, не проведешь:

– Ты сказал.

Параход помолчал, после чего попытался перевести разговор в нужное ему русло:

– Значит, был кто‑то еще…

Бродяга кивнул, испуганно выкатил глаза и поднес палец к губам.

«Так мы далеко не уедем», – подумал Параход.

 

* * *

 

«Либо его послал Господь, – соображал бродяга, – либо Безлунник. А может, Сатана лично. А может, он и вовсе не посланник, а сам, собственной персоной…»

У него голова пошла кругом от подобных мыслей. В том, что дьявол способен принимать любую телесную форму, он не сомневался. Но тогда и Малышка… Нет! Так можно дойти бог знает до чего. Хотя бы до того, что Сатана совершил подмену – например, пока бродяга спал, – и стал его телом. Сделался его плотью, кровью, мышцами и костями. Тогда кто убил тех четверых? Сатана или бродяга нажимал на курок, бил кулаками и ногами, рвал ногтями, грыз зубами?..

Бродягу охватил настоящий ужас. Что же осталось от него в этом куске мяса на службе у дьявола? Крохотная частица сознания, запертая в черепушке, как в тюрьме, и способная лишь на то, чтобы наблюдать за происходящим, гадать, кто манипулирует этой большой живой марионеткой, и покорно ждать конца срока заключения?

Он дернулся, словно незримая ладонь отвесила ему пощечину. Ты забыл свое место, червь. Если таково наказание, ниспосланное Господом, тебе остается принять это и не роптать.

И еще одно: разве ты не заслуживаешь худшего?

Тогда получи.

 

* * *

 

От Парахода не ускользнули признаки жестокой внутренней борьбы, отражавшиеся на лице бродяги так явно, словно оно было маской из мягкой резины, надетой на чьи‑то сильные пальцы. Кто‑нибудь другой, возможно, подумал бы, что юродивый просто кривляется или страдает от нервного тика, но Параходу это больше напоминало корчи спящего, которому снится кошмар.

Отличие заключалось лишь в том, что у бродяги были открыты глаза. Временами они как будто переставали видеть и превращались в две мутные сферы, наполненные студнем, сквозь которые кошмар и реальность по капле перетекали друг в друга, смешиваясь во что‑то невообразимое. Во всяком случае, Параход не взялся бы в этом разобраться. Он хотел выяснить другое: откуда исходит настоящая угроза и как от нее защититься. Ему казалось, что человек, умудрившийся на протяжении десятка лет выжить среди «темноты, которая есть причина безумия в каждом из нас», должен был кое‑что знать об этом.

 

* * *

 

Бродяга с тоской вспоминал минувшую ночь, когда ощущал себя орудием Божьей власти. Всё было легко и понятно. Ни страха, ни сомнений, ни сожалений. Он любил Бога и делал то, что должен. Не надо было отключаться – тогда, возможно, Господь не покинул бы его и не позволил бы никому подкрасться так близко. Ближе не бывает…

Но делать нечего. Малышка еще не спасена. Ощущая Сатану у себя под кожей, бродяга понял, что теперь придется сражаться на два фронта: против внешнего врага и против внутреннего. Неизвестно, какой страшнее. Впрочем, известно; ведь те, чужие, – всего лишь его слуги.

А вот кому служит этот седоволосый тип с глазами старика, бродяга не понимал. На вид безобидный, и вдобавок от него исходило нечто такое, что бродяга мог сравнить только с прохладным ветром в изнурительно жаркий полдень. Но неужели для Сатаны трудно организовать иллюзию свежести? То‑то и оно…

Чувствуя, что угодил в замкнутый круг, бродяга начал вытаскивать из кармана пистолет.

Но тут незнакомец снова заговорил и высказал простую вещь, которая почему‑то раньше не приходила бродяге в голову.

 

* * *

 

– Если бы я был твоим врагом, – как можно более мягко произнес Параход, – я привел бы с собой других, и они забрали бы ее.

Услышав это, бродяга вздрогнул.

– Кого?

– Ту, которую ты прячешь там, – Параход покосился на стену убежища.

Он даже не представлял, насколько сильно рисковал в эту минуту. Бродягу чуть не разорвало. «Он знает про Малышку!» Еще никто из людей не проникал в его тайну, никто не ведал о сути его служения и искупления его вины. Бродяге очень не понравилось то, что Седоволосый бесцеремонно вторгся на чужую территорию, сделался как бы третьим в его отношениях с Господом. Или четвертым, если считать Малышку? Он путался, и это страшно его раздражало. Ему казалось: еще немного – и Седоволосый пронюхает о Календаре, последней нетронутой святыне…

«Не парься, я давно знаю», – отчетливо произнес незнакомый голос у него в мозгу, и бродяга заледенел в своем, прежде надежном, черном пальто.

Сатана знает!..

А как иначе, дурачок, если это он выводил числа и знаки на стене убежища, держа красный мел твоими (когда‑то твоими) пальцами…

Бродяга впал в состояние, в котором запросто мог повторить описанное в Библии добровольное членовредительство; только начал бы он не с вырванного ока, а с отрубленной руки. Но поблизости не оказалось топора, а через секунду он уже забыл о своем намерении, потому что увидел лицо Седоволосого и проследил за его взглядом.

В проеме между боковой и поворотной стенами убежища стояла Малышка.

Вероятно, она стояла там уже достаточно давно и слышала то, о чем они говорили. Малышка знала Седоволосого, а тот знал ее. Для бродяги это явилось шокирующим открытием. Но не большим, чем слова, произнесенные Малышкой.

Она попросила Парахода:

– Пожалуйста, не говорите никому, что вы меня нашли.