Карл Ясперс о «проблеме вины» немецкого народа

Одним из первых поставил перед своими соотечественниками вопрос о вине Карл Ясперс. Мыслитель стал во главе общественно-политической дискуссии, нацеленной на выработку единого подхода к тоталитарному прошлому и способов его преодоления^[163].

Среди известных немецких интеллектуалов его времени К. Ясперс был единственным, кто открыто признавал преступления нацистов. Поэтому в послевоенной Германии его стали воспринимать как «символ изменившихся времен и оценок», «Praeceptor Germaniae» (Учитель Германии)[164]. В качестве духовного лидера Германии он обращается к соотечественникам по радио, в статьях, в книгах, «и везде его главная мысль — как спасти человечество от тоталитаризма»[165].

Ясперс обратился к немцам со следующим призывом: «Мы должны выяснить вопрос о немецкой вине. Это касается нас самих. Это делается независимо от упреков, которыми нас осыпают извне, хотя мы и можем пользоваться ими как зеркалом. Мы чувствуем себя причастными не только к тому, что делается сейчас, не только совиновными в действиях современников, но и причастными к традиции. Мы должны взять на себя вину наших отцов. Мы все виноваты в том, что в духовных условиях немецкой нации дана была возможность такого режима»^[166].

В 1946 году выходит работа К. Ясперса «Вопрос о вине». В университетских аудиториях философ подвергался обструкции студентов. «Мало кому нравились идеи покаяния, смирения, ответственности за совершенное нацистами, которые он отстаивал в лекциях и в своих философских работах. Далеко не все немцы решились бы в то время открыто поддерживать непопулярную оккупационную политику союзников, необходимость огромных репараций и депортаций»[167].

Националисты обвинили философа в предательстве[168]. В ГДР, напротив, учёного называли «Апологетом проНАТОвской политики ФРГ»[169].

В.В. Рулинский обращает внимание на то, что многими в Германии поражение в войне воспринималось как «унизительная капитуляция, подавление немецких культурных и политических устремлений»[170]. Одним из влиятельных приверженцев подобного рода позиции был поддерживавший нацистов Мартин Хайдеггер. Другие же «освобождение Германии с помощью союзников рассматривалось как возможность духовного и политического обновления и возрождения»[171]. К ним относился и Карл Ясперс.

Мысль о духовном обновлении была положена в основу его работы «Вопрос о вине» (1946 г.). Однако ещё за 15 лет до этого в своей работе «Духовная ситуация времени»[172] философ отмечал, что мир лишается твердой опоры, причиной чего он называет «разбожествление» (Entgotterung): «Это разбожествление — не неверие отдельных людей, а возможное последствие духовного развития, которое в данном случае в самом деле ведет в ничто. Возникает ощущение никогда ранее не испытанной пустоты бытия»[173].

Философ считал, что трагедия Второй мировой войны дала возможность каждому взглянуть на себя как на человека. В этих обстоятельствах ключевым моментом стало признание и осознание своей собственной вины.

«Почти весь мир выступает с обвинением против Германии и против немцев. Наша вина обсуждается с возмущением, с ужасом, с ненавистью, с презрением»[174], — констатирует К. Ясперс. Причём наказания и возмездия требуют не только победители, но и некоторые немецкие эмигранты[175].

Проще всего, по мысли философа, уйти от вопроса. «Горизонт сузился. Люди не хотят слышать о вине, о прошлом, их не заботит мировая история. Настроение скорее такое, словно после столь страшных страданий следовало бы ждать вознаграждения, на худой конец, утешения, но уж никак не взваливать на себя еще и вину»^[176].

К. Ясперс убеждён, что в Германии многие хотят ограничить горизонт своих исканий примитивными потребностями — «жить, но не думать». Он категорически не согласен с такой постановкой вопроса. Мыслитель убежден, что вопрос о вине является «жизненно важным вопрос для немецкой души». По его словам, «когда нас объявляют виновными победители, это имеет, конечно, серьезнейшие последствия для нашего существования, носит политический характер, но не помогает нам в самом важном — совершить внутренний поворот. Тут мы предоставлены самим себе»[177].

Однако справедливо ли осуждать весь немецкий народ за преступления нацизма? Как отмечает А.Ю. Ватлин, тезис о «коллективной вине» немецкого народа за преступления гитлеровского режима «был отвергнут общественным мнением, но вопрос о причинах произошедшей катастрофы оставался для него центральным»[178], — пишет А.Ю. Ватлин.

Как отмечает Н.А. Смирнова, уже с осени 1945 года среди населения Германии получила распространение идея о коллективной невиновности немцев как «народа, опьяненного, соблазненного и затем преданного национал-социализмом»[179]. Многие, по словам В.В. Рулинского, стремились объяснить возникновение нацистского режима «действием иррациональных сил, завладевших народными массами»[180].

Вопрос о виновности, по мнению философа, приобрел такой вес из-за обвинения, предъявленного победителями и всем миром немцам. Когда летом 1945 года в городах и деревнях были вывешены плакаты с фотографиями и сообщениями из Бельзена и с решающей фразой: «Это ваша вина!», совесть немцев забеспокоилась, ужас охватил многих, которые этого действительно не знали. «Никакой подписи, никакого органа власти, плакат возник, словно из пустоты. Это общечеловеческое свойство: обвиняемый, независимо от того, обвиняют ли его справедливо, старается защитить себя^[181].

Однако, по убеждению мыслителя, в послевоенной Германии тема виновности приобретает более конкретное звучание. Вина нацистской Германии бесспорна. Германия виновата в войне из-за своего режима, который начал войну в выбранный им момент, когда все другие этого не хотели»[182].

Ясперс считал тезиса о «коллективной вине» немецкого народа в корне ошибочным. Чтобы обосновать своей позицию, он проанализировал сущность и типы вины. Философ осознавал, что вина является психологической категорией, сложной и для анализа, и для практической работы. Однако общество и государство обязаны иметь ясность в вопросе виновности и сделать из этого выводы. Вопрос вины и виновности вызывает огромное количество дискуссий и точек зрения. Чтобы держаться правды, нужны разграничения. «Сослаться на чувство как таковое — это наивность, уклоняющаяся от объективности познаваемого и мыслимого. Только всесторонне обдумав и представив себе что-то — а чувства этот вопрос постоянно сопровождают, направляют его и мешают ему, — мы приходим к истинному чувству, на которое можно положиться в жизни[183].

К. Ясперс различает два уровня зависимостей — уровень причинности, которая слепа и неизбежна, и уровень виновности, которая предполагает наличие зрения и свободы. Как утверждает К. Ясперс, следует различать: уголовную, политическую, метафизическую и моральную виновность[184].

Учитывая сложность процесса осознания немцами свой ответственности за преступления нацистского режима, учёный выделил четыре вида вины.

В первом случае преступления состоят в объективно доказуемых действиях, нарушающих недвусмысленные законы. Инстанцией является суд, с соблюдением формальностей точно устанавливающий состав преступления и применяющий соответствующие законы[185].

Второй вид — политическая вина. С точки зрения К. Ясперса, она «состоит в действиях государственных деятелей и в принадлежности к гражданам определенного государства, в силу чего я должен расплачиваться за последствия действий этого государства, под властью которого нахожусь и благодаря укладу которого существую (политическая ответственность)»^[186].

Политическая виновность «хоть и означает ответственность всех граждан данного государства за последствия его действий, но не означает уголовной и моральной виновности каждого отдельного гражданина в преступлениях, совершенных именем этого государства»[187]. При политической виновности существует ответственность и, как ее следствие, возмещение ущерба, а затем потеря или ограничение политической власти и политических прав. Если политическая виновность связана с событиями, которые решаются войной, то «последствиями для побежденных могут быть уничтожение, депортация, истребление»[188]. Инстанцией является власть и воля победителя — как во внутренней, так и во внешней политике. Каждый человек отвечает вместе с другими за то, как им правят. Умерить произвол и власть могут политическая мудрость, думающая о дальнейших последствиях, и признание норм, именуемых естественным правом и международным правом.

В случае моральной виновности за действия, которые человек всегда совершает как данное отдельное лицо, несет нравственную ответственность, причем за все свои действия, в том числе и за политические и военные действия, совершённые им. Преступления «остаются преступлениями и тогда, когда они совершены по приказу»[189], каждое преступное действие подлежит и моральной оценке. Исследователь признаёт, что «в зависимости от степени опасности, принуждения и террора возможны смягчающие обстоятельства»[190]. Если политическая и уголовная вина может быть определена судом и победителем, то моральную вину, по мнению философа, следует обсуждать в кругу единомышленников при наличии доверия и солидарности. Из моральной виновности «рождается осознание, а тем самым раскаяние и обновление»[191]. Это внутренний прогресс, который, тем не менее, имеет затем «реальные последствия в мире»[192].

Позднее, в 1965 году, Карл Ясперс ещё раз объяснит несостоятельность оправдания, основанного на «необходимости подчиниться приказу». Философ убеждён, что у любого человека была возможность не подчиниться приказу. Конечно, в таком случае он мог «подвергнуть риску свою карьеру, подвергнуть себя риску испытать какие-то неудобства. Могли отправить на фронт»[193]. Однако при этом «не известно ни одного случая, чтобы кто-то, кто отказался убивать или участвовать в убийствах, чтобы человек, сказавший: «Я этого делать не стану. Дайте мне другой пост», должен был опасаться за свою жизнь»[194].

Метафизическая виновность — есть такая солидарность «между людьми как таковыми, которая делает каждого тоже ответственным за всякое зло, за всякую несправедливость в мире, особенно за преступления, совершаемые в его присутствии или с его ведома[195]. Если некто не делает что может, чтобы предотвратить их, он тоже виновен. Если человек не рискнул своей жизнью, чтобы предотвратить убийство других, но при этом присутствовал, он чувствует себя виноватым таким образом, что никакие юридические, политические и моральные объяснения тут не подходят. То, что этот некто продолжает жить, когда такое случилось, ложится на него неизгладимой виной. К. Ясперс ставит вопрос ребром. Если счастливая судьба не избавляет нас от этой ситуации, «мы как люди подходим к рубежу, где надо выбрать: либо бесцельно, ибо видов на успех нет, безоговорочно отдать жизнь, либо, ввиду невозможности успеха, остаться жить»[196]. В том случае, если человек не рискнул своей жизнью для предотвращения убийства других, но при этом является свидетелем преступления, он чувствует себя виноватым «таким образом, что никакие юридические, политические и моральные объяснения тут не подходят»[197]. Сам факт продолжения жизни человека в подобных обстоятельствах приводит к чувству неизгладимой вины.

То, что где-то среди людей действует обязательная потребность жить либо вместе, либо вовсе не жить, если над кем-то чинят зло или идет дележ физических средств к жизни, это как раз и составляет человеческую сущность. Но ничего этого ни в общечеловеческой, ни в общегражданской солидарности, ни даже в солидарности каких-то маленьких групп нет, это ограничивается самыми тесными человеческими связями, и вот в этом-то и состоит всеобщая наша виновность. Инстанция — один лишь Бог[198].

Это разграничение четырех понятий виновности проясняет смысл упреков со стороны мировой общественности и собственной совести. Так, например, политическая виновность хоть и означает ответственность всех граждан данного государства за последствия его действия, но не означает уголовной и моральной виновности каждого отдельного гражданина в преступлениях, совершенных именем этого государства. Относительно преступлений — судить судье, относительно политической ответственности — победителю; относительно нравственной виновности можно поистине только в борении любви говорить солидарным между собой людям. Относительно метафизической виновности возможно, вероятно, откровение в конкретной ситуации, в поэтическом или философском произведении, но о ней вряд ли можно что-либо сообщить лично от себя. Она глубже всего осознана теми людьми, которые однажды испытали вышеназванную обязательную потребность, но сплоховали как раз потому, что она не распространяется у них на всех людей. Остается стыд от чего-то всегда присутствующего, не имеющего конкретного обозначения и определимого разве лишь в самых общих чертах^[199].

К последнему утверждению Ясперса следует добавить, что за ним стоит христианская идея всеобщей виновности каждого за всех и всех за каждого. В этом случае есть религиозная вина (в библейском контексте), которая восходит к первородному греху. Каждыйо человек обязан на протяжении своей жизни стремиться к ее искуплению.

К. Ясперс убеждён в тесной связи всех четырёх типов вины между собой. «Каждое понятие виновности обнаруживает реальности, имеющие последствия для сфер других понятий виновности»[200]. При этом наибольшее значение он придаёт двум последним типам вины. Он уверен, что, освободившись от метафизического типа вины, «мы были бы ангелами, а все три остальных понятия виновности стали бы беспредметны»[201]. К. Ясперс утверждает, что моральные оплошности — это почва для условий, при которых вырастают политическая вина и преступление. Бесчисленные мелкие «небрежности, приспособленчество, дешевые оправдания несправедливости, незаметное потворствование несправедливости, участие в создании общественной атмосферы, распространяющей неясность и тем самым делающей возможным зло — все это имеет последствия, которые тоже создают предпосылки для политической вины за обстановку и события»[202].

По мнению К. Ясперса, морально-нравственная и метафизическая сферы «открывают возможность для подлинного возрождения страны»[203]. Метафизическое измерение «приводит к трансформации человеческого самосознания»[204].

Философ даёт характеристику этой трансформации. «Гордость оказывается сломлена., — пишет он, — Это самоизменение через внутреннюю работу может привести к новому началу активной жизни, но связано с неизгладимым сознанием виновности, со смирением перед Богом, которое погружает всякую деятельность в такую атмосферу, где гордыни не может быть»[205].

Особое значение данных аспектов вины подтверждается в контексте обсуждения вопроса об источнике обвинений. В отличие от уголовных преступлений и политических ошибок, по которым обвинения выдвигаются извне, моральная и метафизическая вина является исключительно личным делом[206]. «Никто не может судить другого с точки зрения морали, разве только он судит его во внутреннем единении с ним, словно это он сам»[207].

С помощью концепции четырех видов вины Карл Ясперс обосновал свой протест против концепции «коллективной вины» немцев. Он был против объяснения всех процессов типологическими особенностями национального характера. По его убеждению, «не существует такого характера народа, чтобы каждое определенное лицо, принадлежащее к данному народу, обладало этим характером»[208]. «Народ не может ни героически погибнуть, ни быть преступником, ни поступить нравственно или безнравственно, это могут всегда только отдельные его представители»[209].

К. Ясперс считал совершенно бессмысленным обвинять всю нацию за преступления отдельных ее представителей. Он пишет: «Не может... существовать (кроме политической ответственности) коллективной виновности народа или группы внутри народов ни как уголовной, ни как моральной, ни как метафизической виновности»[210].

Морально можно судить только отдельное лицо, но не коллектив. Мышление, которое рассматривает, характеризует и судит людей коллективами, необычайно распространено. Такие характеристики, например, немцев, русских, англичан — улавливают не родовые понятия, под которые можно подвести отдельных людей, а типовые, которым они больше или меньше соответствуют. Смешение родового подхода с типологическим есть признак мышления категориями коллектива: эти немцы, эти англичане, эти норвежцы, эти евреи — и сколько угодно дальше: фрисландцы, баварцы — или: мужчины, женщины, молодежь, старичьё. Если при типологическом подходе что-то и улавливается, то отсюда не следует, что через призму такой общей характеристики можно разглядеть любой индивидуум. Это мышление тянется через века как средство взаимной ненависти народов и групп людей. Это мышление естественное и само собой разумеющееся для большинства, самым скверным образом использовали национал-социалисты, навязав его своей пропагандой. Казалось, будто уже нет людей, а есть только такие коллективы^[211].

Обращаясь к теме Нюрнбергского процесса, философ признаёт, что он является для немцев национальным позором. При этом он считает, что, что «национальный позор состоит не в суде, а в том, что к нему привело, в самом факте этого режима и его действий. Сознание национального позора для немца неизбежно. Оно направлено не в ту сторону, если обращено к этому процессу, а не к его истоку»[212]. Если бы победители учредили немецкий суд или ввели немцев в состав суда, от этого ничего не изменилось бы. «Процесс — это результат того факта, что не немцы освободили себя от преступного режима, а союзники освободили нас от него»[213].

Ясперс убеждён, что процесс имеет то преимущество,что он «устанавливает различие между определенными преступлениями руководителей и именно коллективно не осуждает народ»[214].

За преступление преступника постигает наказание. Если Нюрнбергский процесс ограничивается преступниками, то это снимает бремя с немецкого народа. Но отнюдь не так, чтобы он оказался свободен от всякой вины. Напротив, тем яснее становится истинная национальная вина в своей сути^[215].

Нюрнбергский приговор не только напоминает, но и предупреждает о суровой ответственности любого агрессора. Но одним из самых важных моментов суда являлось то, что не немецкий народ здесь под судом, а отдельные, обвиненные в преступлениях немцы — но в принципе все вожди немецкого режима. Эту границу американский представитель обвинения провел с самого начала. В своей основополагающей речи обвинитель Джексон сказал: «Мы хотим ясно заявить, что не намерены обвинять весь немецкий народ»^[216].

Иные же немцы, констатирует Ясперс, чувствуют себя обиженными этим процессом. Такое чувство понятно. Оно основано на том же, на чем, с другой стороны, основано обвинение всего немецкого населения в преступлениях гитлеровского режима. Каждый гражданин отвечает за дела и страдания своего государства и участвует в них. Преступное государство — обуза для всего народа. «Поэтому в том, как поступают с руководителями государства, даже если они преступники, гражданин этого государства чувствует и отношение к себе. В них и с ними осуждается данный народ. Поэтому оскорбления и унижения, выпадающие на долю руководителей государства, воспринимаются народом как оскорбление и унижение его самого. И отсюда инстинктивное, поначалу еще бездумное неприятие этого процесса»[217].

В действительности немцы обязаны проникнуться мучительным сознанием политической ответственности. Более того, по твёрдому убеждению мыслителя, немецкая нация должна испытать чувство унижения, так как этого требует политическая ответственность.

Тезис о «коллективной вине» К. Ясперс считал ограниченным и пагубным. Мировое мнение, возлагающее на народ коллективную и национальную вину — это факт такого же рода, как то, что тысячи лет думали и говорили: евреи виноваты в том, что Иисус был распят. «Кто эти евреи? Определенная группа политических и религиозных радетелей, имевших тогда над евреями какую-то власть, которая в сотрудничестве с римскими оккупантами привела к казни Иисуса»[218]. Группа людей может нести только политическую ответственность.

Философ считает и упрёк в адрес немцев «вы как народ неполноценны, бесчестны, преступны, вы изверги рода человеческого, вы не такие, как другие народы[219]» образцом мышления и суждения в категориях коллектива, которое «подчиняет каждого индивидуума этой общности и потому в корне неверно и бесчеловечно само»[220].

В заключительной главе «Наше очищение» философ настаивает на том, что немцы вновь «должны отбросить коллективное мышление». По его мнению, любые реальные изменения должны проходить «через отдельных людей»[221].

В главе «Немецкие вопросы» К. Ясперсмыслитель указывал на то, что в политических конфликтах вопрос о виновности является «старым вопросом». В частности, он играл большую роль в аргументации между Наполеоном и Англией, между Пруссией и Австрией. Впервые же, возможно, римляне «пользовались в политических целях притязанием на собственную моральную правоту и моральным осуждением противника»^[222]. Были и примеры иного рода: «беспристрастность объективных греков, с одной стороны, и самообвинение древних евреев перед Богом — с другой»[223].

По мнению философа, вопрос вины во Второй мировой войне серьёзнейшим образом отличается от такого же вопроса в Первой мировой войне. «Германия виновата в войне из-за своего режима, который начал войну в выбранный им момент, когда все другие этого не хотели»[224], — утверждал К. Ясперс. При этом мировое сообщество осуждает весь немецкий народ. В связи с этим он поднимает вопрос о том, «разумно ли политически, целесообразно ли, безопасно ли, справедливо ли превращать целый народ в народ-парию, ставить его ниже других народов, продолжать унижать его, после того как он сам унизил себя?»[225] Очевидно, нет.

К. Ясперс считал неправильным по отношению к большинству немцев утверждение «Вы участвовали в тех преступлениях, а потому преступники сами»[226].

Для мыслителя важно мнение жителей других государств, но гораздо важнее — собственное отношение немцев к случившемуся.

К. Ясперс признавал, что признание собственных недостатков всегда болезненно для человека. Однако без понимания и переживания своих ошибок невозможно их исправление.

Мыслитель отмечает, что людям зачастую проще воспользоваться различными оправданиями, «ложными импульсами и инстинктами». Он предлагает немцам следующую альтернативу: «признание вины, которую остальной мир не имеет в виду, но о которой нам говорит наша совесть, станет главной чертой нашего немецкого самосознания — и тогда наша душа пойдет путем преображения. Либо мы опустимся в заурядность безразличного существования; изначальный импульс в нашей среде уже не проснется; тогда нам уже не откроется, что есть, собственно, бытие; тогда мы уже не услышим трансцендентного смысла нашей высокой поэзии, нашего искусства, музыки, философии»[227]. Философ приходит к выводу, что «без пути очищения, идущего из глубинного сознания своей вины, немцу не добыть правды»[228].

Он настаивает на том, что очищение, в первую очередь, предполагает возмещение ущерба. В политическом плане это означает «с внутренним согласием выполнять те повинности, которые облечены в юридическую форму, чтобы ценой наших собственных лишений восстановить народам, подвергшимся нападению гитлеровской Германии, часть разрушенного»[229]. Возмещение убытков и выплата репараций должно было привести к определённым лишениям в материальном плане. При этом «возместить ущерб серьезно хотят только тогда, и только тогда возмещение ущерба приобретает этический смысл, если оно есть следствие нашей очистительной переплавки»[230].

К. Ясперс призывает немцев смириться с выпадающими на их долю трудностями, считая это необходимым условием для духовного освобождения. По его словам, «очищение совершается проще всего не с помощью внешних действий, не с помощью магии»[231]. Это бесконечный процесс. «Очищение — это дело нашей свободы. Снова и снова каждый из нас оказывается на распутье: либо к очищению, либо в муть»[232].

От этого выбора зависит будущее Германии: «Очищение — это условие и нашей политической свободы. Ибо лишь из сознания виновности возникает сознание солидарности и собственной ответственности, без которого невозможна свобода [233].

К. Ясперс видел опасности на пути очищения в «самоуничижительные причитаниях при признании вины» и в «упрямой замкнутости гордости»[234]. Он настоятельно призывает избавиться от гордости, являющейся основным «источником нравственного разложения человека»[235]. Для избавления от гордости необходимо смирение — важнейший элемент самосознания будущей немецкой нации. По его мнению, «атак на себя мы должны скорее искать, чем избегать, потому что они для нас — проверка нашего собственного мышления»[236].

Спустя два года после выхода «Вопроса вины» К. Ясперс обращается к «проблеме вины» в книге «Истоки истории и её цель», в которой представил различные типы оправданий преступным действиям, к которым прибегали его современники. Первый тип оправдания он называет «ложной греховностью»: «Государство греховно по самой своей природе, я тоже грешен; я повинуюсь требованиям государства, даже если они греховны, потому что я и сам не лучше и потому, что это мой долг перед родиной»[237]. Однако, «всё это выгодно для того, кто таким образом оправдывает свои действия, он — соучастник и извлекает из этого пользу... Греховность используется здесь как средство успокоения»[238].

Второй тип — «непомерная суровость». Она заключается в следующем: «человек участвует в страшных делах и говорит: жизнь сурова. Высокие цели нации, веры, будущего подлинно свободного и справедливого мира требуют от нас этой суровости»[239].

Третий тип оправдания основан на том, что человек, занимающий в обществе, где совершаются страшные преступления, высокое доллжностное положение, утешает себя мыслями о том, что когда-то нужно этому положить конец и пострадать за правду: «Он хочет понять, на что он не пойдет, что он не допустит, не потерпит, чем он не может быть. Он ищет мученика. Воодушевляется возможностью мученичества, будто он уже сам испытал его»[240].

Мыслитель с сожалением констатирует, что такого рода стремление к самооправданию становится преобладающим в современном мире.

Важной вехой в процессе преодоления прошлого стала дискуссия о сроках давности (Verjahrungsdebatte), которая развернулась в 1960-е годы в стенах западногерманского параламента.

В 1965 году, незадолго до начала обсуждения в Бундестаге вопроса о сроках давности, Карла Ясперс дал интервью на эту тему издателю журнала «Шпигель» Рудольфу Аугштайну. В нём К. Ясперс заявил, что нацистское государство изначально следует признать преступным. Он твёрдо убеждён, что преступное государство существенным образом отличается от государства, которое совершает, в том числе, и преступления. По его словам, «преступное государство — это такое государство, которое в принципе не устанавливает и не признает правопорядка <...> Свой принцип оно подтверждает истреблением народов, которые, по его решению, не имеют права существовать на земле»[241].

Ясперс убеждён в том, что у западногерманского государства не может быть ничего общего с прежним режимом: «Нацистское государство означает для немцев перелом, какого у них еще не бывало. Дальнейшая жизнь после нацистского государства предполагает духовную революцию, нравственно-политическую революцию на духовной основе. Только решившись признать, что преемственность здесь кончилась, мы создадим предпосылку для желательного теперь политического порядка» [242].

В германском обществе и в кругах историков-профессионалов вызвали значительный резонанс вышедшие в 1966-1967гг. публикации философов Карла Ясперса и Теодора Адорно, психоаналитика Александра Мичерлиха.

В книге «Куда движется ФРГ?» Ясперс рассматривал «третий рейх» как криминальный режим, с которым «человечество не может сосуществовать». Чтобы не допустить «повторения безумств прошлого», — писал он, — необходима «полная правда» о национал-социализме — «никакого обмана и двусмысленности».

«Опасность забвения», указывал философ, должна быть преодолена, важнейшей нравственной и политической задачей западногерманских граждан остается «коренное изменение образа мышления», ясное понимание необходимости «прекратить преемственность от преступного государства».

Карл Ясперс призывал к формированию нового исторического сознания: «Мы должны в изучении своей, немецкой, истории руководствоваться новыми принципами. Изменяются не сами факты, а их оценка... Решающей становится ясность нового познания истории».

Эссе Адорно «Воспитание после Освенцима», текст которого первоначально прозвучал по радио, посвящено проблемам, связанным с происхождением преступлений фашизма и с опасностью их повторения. В нем рассматриваются узлы переплетения социальных и психологических обстоятельств, формирующих «авторитарную личность» и превращаютщих человека в соучастника преступлений или в палача.

Адорно формулирует категорический императив современности: «Предотвратить возвращение Освенцима», создать «духовный, культурный и общественный климат, способный не допустить повторения, т. е. климат, в котором мотивы, приведшие к ужасу Освенцима, хотя бы в какой-то степени будут осознаны»^[243].

В книге Мичерлиха «Неспособность скорбеть» обоснованы социально-психологические факторы возможного поворота общественного сознания Германии от забвения «третьего рейха» к «острой критической переоценке табуизированного прошлого», к восприятию «проблематики страха, вины и стыда», к «преодолению самих себя».

Мичерлих предвидел, что процесс «расчета с прошлым" будет чрезвычайно сложным, что окажется невозможным в обозримом будущем сказать: «Достаточно извлекать уроки прошлого, которое означало утрату жизни и счастья миллионов людей»[244].

К. Ясперс в 60-е годы сформулировал принцип, дополнивший его концепцию о вине, сформулированную в 40-х годах: «Даже если по своей бесчеловечности преступления какого-либо государства могут быть сопоставлены с нацистскими, это не является оправданием для немцев, совершавших эти преступления»[245].

Хотя сам Ясперс полагал, что не достиг желанной цели в деле очищения души немецкого народа, невозможно переоценить его вклад в формирование послевоенного мышления Германии. Мыслитель смог поставить человека перед лицом собственной совести, в значительной степени благодаря ему «в основу самосознания немецкого народа было положено чувство ответственности и сознание вины за преступления нацизма»[246]. До сих пор Германия развивается в русле данной парадигмы мышления.