Спор историков»: тема ответственности за преступления своих предков в 80-е годы

На рубеже 70-х- 80-х годов в Западной Германии усилились тенденции к отрицанию или фальсификации данных о количестве убитых нацистами евреев, некоторыми группами людей ставилось под сомнение существование газовых камер. Для противодействия такого рода явлениям в ФРГ появляются инициативы о введении уголовных мер за ложь об Освенциме[273]. Они вызывают напряженную дискуссию в немецком обществе.

Предложенные меры уголовного преследования Бундестагом поддержаны не были. Принятый в 1985 году текст закона оказался далек от изначальной цели разработчиков. Однако впоследствии, в 1994 году, были приняты изменения в Уголовный кодекс ФРГ, в соответствии с которыми до пяти лет лишения свободы предусматривалось за одобрение, искажение или преуменьшение масштабов национал-социалистических преступных действий[274].

После прихода к власти в 1982 году канцлера Гельмута Коля элитами ФРГ «была поставлена задача достижения Германией ведущей роли в европейской экономике и политике, а также в европейской системе безопасности»[275]. Весьма примечательны в связи с этим слова Г.Коля во время визита в Израиль, где он поблагодарил судьбу за свое «позднее рождение», намекая тем самым на то, что он свободен от чувства стыда и раскания за злодеяния нацистов[276].

Советник канцлера Михаэль Штюрмер выступил с заявлением о том, что ФРГ нуждается в таких смыслах, «которые после религии до этого могли обеспечить только нация и патриотизм»[277].

В мае 1985 года президент США Р. Рейган и канцлер ФРГ Г. Коль посетили мемориал Битбург, в котором захоронены военнослужащие Вермахта и СС. Посещение этого мемориала в 40-ю годовщину капитуляции Германии должно было поставить точку в процессе проработки немецкого прошлого и акцентировать внимание на прозападной ориентации ФРГ в противостоянии с коммунистическим блоком.

Однако события в Битбурге вызвали недовольства за рубежом и в самой Западной Германии. Поворотным моментом стала речь президента ФРГ Рихарда фон Вайцзеккера, который в мае 1985-го с трибуны Бундестага произнес свою знаменитую речь, в которой характеризовал День победы 8 мая 1945 как день освобождения Германии. Таким образом Вайцзеккер пытался остановить негативную практику, из-за которой немцы чувствовали свою оторванность от трагических и в тоже время памятных для всех стран Европы мероприятий^[278].

После данного заявления часть газет Германии вышли под заголовком «Наша республика состоялась», и основным смыслом этих слов стало то, что основой существования ФРГ стало строительство нового демократического государства и общества только путем признания и осознания истинных причин нацистских преступлений^[279].

В 1988 году в своём выступление по случаю 50-й годовщины «Хрустальной ночи» президент Бундестага Филипп Йеннигер высказался положительно о некоторых аспектах правления А.Гитлера: «После массовой безработицы — полная занятость, после массовой нищеты — процветание для широких слоев населения. Вместо разочарования и безнадежности царили оптимизм и уверенность в себе, — описывал нацистское время Ф.Йеннингер, — Разве Гитлер не сделал действительнго то, что только обещал Вильгельм II, а именно — обеспечить немцам прекрасные времена? Не был ли он действительно избран волею провидения — вождь, которого оно дарит народу раз в тысячелетие?»[280]. Глава западногерманского парламента фактически согласился с тем, что сами евреи несут определённую часть ответственности за то, как с ними поступили нацисты.

На следующий день, 11 ноября, глава Бундестага под давлением общественности извинился за оскорбление чувств людей и подал в отставку.

Летом 1986 г. в Германии разгорелся так называемый «спор историков» (Historikerstreit), в котором участвовали две группы: во главе одной из них стоял профессор Свободного университета Западного Берлина Эрнст Нольте; лидером другой группы мыслителей был философ, один из теоретиков Франкфуртской школы Юрген Хабермас[281].

Э. Нольте в 1984 году пришел к выводу о том, что преступления нацизма не уникальны для истории Европы и мира и нет какой то особой вины немцев в произошедшем^[282]. Основным результатом должна была стать нормализация немецкой истории, так как система насильственного помещения в концентрационные лагеря действовала и в других странах мира. Такая попытка с позиций истории освободиться от чувства вины негативно воспринималась как в самой Германии, так и за рубежом.

Центральной проблемой спора стало отношение к нацистскому прошлому. Данный спор вынес на повестку дня целый комплекс вопросов: «следует ли считать преступления нацистов беспрецедентными, являлось ли утверждение нацизма следствием внутригерманского развития или стало результатом действия внешних сил, стоит ли проводить сравнения нацистских преступлений и других злодеяний двадцатого века, должны ли потомки палачей нести ответственность за содеянное их предками?»[283].

Справедливости ради, следует отметить, что Эрнст Нольте и его последователи ранее заставили пересмотреть многое из того, что уже устоялось в немецкой исторической науке. Их работы положили начало весьма плодотворной дискуссии, «в ходе которой возникли более взвешенные оценки и подходы к феноменам, определившим профиль XX века»^[284].

В начале 1980-х годов во многом способствовал популярности теории Нольте тот факт, что в ходе выборов 1982 года в Германии победили представители консервативных сил, которые рассчитывали на возможность скорого пересмотра концепции немецкой истории и отказ от политики выработки «чувства вины», которая считалась слишком негативно влияющей на подрастающее поколение немцев. Таким образом, в Германии пытались сформировать, по мнению Курта Зонтхаймера, «подправленно-приукрашенную совесть»^[285]. Возможность подобной критики трудов Нольте, говорит о том, что общественные дискуссии о нацизме, а также споры о его природе, все ещё являются крайне важными для Германии и её общественно-политических кругов. Также нежелание немецкой общественности выхода подобных «реваншистских» изданий, говорит и о некотором успехе всей политики денацификации^[286].

Консерваторы начали широкие общественные дебаты относительно проблемы «нормализации немецкой истории», что могло привести к росту популярности неонацистских идей и попыток ревизионистских переоценок истории Третьего рейха. Так, по мнению Ханса Моммзена, ФРГ в тот момент находилась в сложном положении «зыбкой демаркационной линии»^[287] между респектабельной наукой и маргинальной неонацистской прессой.

Спор немецких историков возник не на пустом месте, а после плодотворного изучения своей новейшей истории. Данный спор в ФРГ вышел за пределы профессиональных историографических дебатов, стал темой публикаций и выступлений в средствах массовой информации, авторами которых были не только ученые-гуманитарии, но и политики всех направлений[288].

Сторонники Нольте были противниками «унижения национального величия и старались не акцентировать внимание на ошибках прошлого»[289]. Они «полагали необходимым правдиво рассказывать обо всех преступлениях предшествующих поколений, видя в выявлении этих преступлений залог для утверждения нормального будущего страны»[290].

Позиция этой группы соответствовала преимущественно традиционному ревизионистскому подходу в немецкой историографии. Суть его можно представить следующими тезисами (в интерпретации Р. Кюнля): «во-первых, преступления нацизма были не столь велики, как представляется, и они мало чем отличаются от преступлений в других странах; во-вторых, не все действия нацистов следует представлять как преступления, поскольку часть их политики служила благим делам; в-третьих, откровенные преступления нацистов были обусловлены такими обстоятельствами и причинно-следственными связями, что истинными виновниками преступлений предстают другие люди (партии, организации, страны)»[291].

Юрген Хабермас и его сторонники выступили преемниками идей К. Ясперса, Т. Адорно, Х. Арендт о необходимости осмысления и преодоления нацистского прошлого. Как указывает В.В. Рулинский, их взгляды можно изложить следующим образом: «Во-первых, преступления нацизма были беспрецедентны, а значит, требуют к себе особого отношения; во-вторых, винить в преступлениях нацизма нужно не только правящие круги или лично Гитлера, ответственность за нацизм лежит на каждом человеке, так или иначе участвовавшем в его преступлениях, а коллективная ответственность лежит на всех потомках живших в то время людей; в-третьих, поражение Германии во Второй мировой войне стало освобождением страны и Европы, только благодаря которому возможно политическое и национальное будущее Германии»[292].

Дискуссия началась на страницах ведущих периодических изданий и приобрела остро политический подтекст. Большой резонанс «спор историков» вызвал и за рубежом, в частности, в США. Его участники спора не скупились на эмоциональные выпады в адрес оппонентов.

Основная дискуссия развернулась после публикации статьи Нольте «Прошлое, которое не хочет проходить» в газете «Франкфуртер Альгемайне Цайтунг». В ней было предложено проанализировать феномен «непройденности прошлого». Автор предположил, что «пройденное» нацистское прошлое многим не нужно — во многом из-за заинтересованности нового поколения в извечной борьбе против «отцов» и заинтересованности жертв нацизма и их преемников в том, чтобы они постоянно находились в привилегированном статусе[293].

Э. Нольте призывал не преувеличивать значение массовых убийств евреев: преступления нацистов теряют свою уникальность на фоне иных преступлений двадцатого столетия, таких, как гражданская войны в России, коллективизация и красный террор. Коммунистический режим, как считает Э. Нольте, являлся своего рода прологом к политике национал-социализма[294].

Единственное новаторство нацистов Нольте видел в убийстве неугодных режиму в газовых камерах. Всё, как подчёркивал указанный автор, Гитлер мог заимствовать из России. Э. Нольте и его сторонники преступления нацизма по отношению к евреям считали результатом объявления войны Гитлеру со стороны еврейских организаций, а войну против Советского Союза они считали оборонительной[295].

Работающая во Франции известная немецкая исследовательница Ютта Шеррер в своей работе «Дискуссии во Франции и Германии вокруг «Черной книги коммунизма» обоснованно заявляет о том, что сравнение режимов и противопоставление одних жертв другим невозможно^[296]. Немецкий историк Леонид Люкс в своей работе «Большевизм, фашизм, нацизм — родственные феномены?» не делает однозначных выводо и приводит признание Э. Нольте, которого нельзя заподозришь в симпатиях к большевистскому режиму, что «Советский Союз, невзирая на ГУЛАГ, был ближе западному миру, чем национал-социализм с его Освенцимом»[297].

Тезис об объявлении войны Германии со стороны евреев использовался Эрнстом Нольте ещё ранее в его работе «Между мифом и ревизионизмом». Историк ссылался на письмо президента Всемирной сионистской организации Хайма Вейцмана премьер-министру Великобритании Невиллу Чемберлену, написанное накануне вторжения Гитлера в Польшу. В этом письме, в частности, говорилось: «Я хочу подтвердить со всей однозначностью заявления, которые мы с моими коллегами делали в течение последних месяцев и особенно в последнюю неделю, о том, что евреи «поддерживают Великобританию и будут сражаться на стороне демократий»[298].

На основании этого письма и интерпретации, данной английским писателем Дэвидом Ирвингом, Нольте приходит к выводу о том, что у Гитлера были основания считать евреев своими противниками, желающими уничтожить нацистский режим. Поэтому он признал оправданными депортации и отношение к находившимся на территории Германии евреям как к военнопленным[299].

Профессор Кельнского университета Андреас Хильгрубер в 1986 году в газете «Вельт» опубликовал серию статей, вышедших затем в виде брошюры «Двойной закат. Крах германского рейха и конец европейского еврейства». Он подчеркивал самоотверженность немецкой армии, спасавшей население рейха от «большевистского потопа». Историк оражение нацизма приравнивал к поражению Европы^[300]. Фактически он выражал косвенную поддержку действиям нацистского командования.

Э. Нольте и А. Хильгрубер, по словам Р. Кюнля, «использовали аргументы, которые несколько десятилетий назад впервые представили неофашисты <...> и которые до сих пор отвергала профессиональная наука»[301]. Это — «превентивная война» против Советского Союза в 1941 году, защита от «большевистского потопа», стремление переложить ответственность за все преступления на коммунистический режим СССР и пр.[302]

В июле 1986 г. в газете «Ди Цайт» Юрген Хабермас опубликовал статью с подзаголовком «Апологетические тенденции в германской историографии новейшего времени». В ней он подверг резкой критике высказывания А. Хильгрубера, Э. Нольте и их сторонников, по сути, обвинив их в желании оправдать действия нацистов. Он отмечает, что в позиции А. Хильгрубера просматривается желание представить А. Гитлера единственным ответственным за Холокост. При этом историк игнорирует то факт, что «окончательное решение» еврейского вопроса «производилось с согласия большинства населения»[303].

Ю. Хабермас критикует позицию Э. Нольте, отмечая, что его оппонент придерживается двух основных установок: во-первых, «нацистские преступления теряют свою уникальность, представая по крайней мере объяснимым ответом на <...> угрозы уничтожения со стороны большевиков»; во-вторых, «Освенцим сводится к формату технической инновации и объясняется «азиатской угрозой» врага, который все еще при дверях»[304].

Ю. Хабермас считает неприемлемой такую позицию и выступает за разграничение «понимания и осуждения шокирующего прошлого»[305]. Он выступает за применение метода «исторического дистанцирования от прошлого, которое не хочет проходить»[306]. Данная позиция, как считает мыслитель, «освобождает силу рефлектирующей памяти и таким образом расширяет пространство для независимого изучения противоречивых исторических свидетельств»[307].

«Единственным патриотизмом, который не отчуждает нас от Запада, —убеждён Ю. Хабермас, — является конституционный патриотизм» как реальная альтернатива ревизионистским попыткам возвеличивания немецкой идентичности в ущерб другим народам»[308]. Утверждение такого вида патриотизма является одним из результатов преодоления нацистского режима.

Ю. Хабермас выступает против попыток подвергнуть сомнению ответственность Германии за преступления нацизма. Его статья завершается следующей фразой: «Кто с помощью общих фраз про «одержимость виной» (Штюрмер и Оппенгеймер) хочет вызвать у нас краску стыда <...>, кто хочет вернуть немцев к традиционной форме их национальной идентичности, разрушает единственное надежное основание нашей связи с Западом»[309].

Данная позиция встретила непонимание со стороны оппонентов[310]. «Мутной смесью политики и науки, мировоззренческих и исторических размышлений, предубеждений и фактов»[311] назвал статью Ю. Хабермаса Клаус Хильдебранд. Он подозревал своего оппонента в «недостаточной компетентности»[312] и в «недоверии к ходу исторических исследований»[313]. Как и А. Хильгрубер, он считал неуместным «видеть в окончании войны в мае 1945 года только освобождение»[314]. К. Хильдебранд проводит параллели между советским и нацистским режимами, «оценивает послевоенную деятельность союзников в Германии как направленную в основном на достижение собственных целей»[315]. Он делает вывод о том, что «тоталитаризм, геноцид и массовые изгнания — это почерк двадцатого столетия»[316].

Другой участник спора, Андреас Хильгрубер, также увидел в заявлениях Ю. Хабермаса политическую мотивировку, а не стремление к научной достоверности[317].

В поддержку Юргена Хабермаса выступил один из ведущих немецких историков, профессор Бохумского университета, Ханс Моммзен. Он обвинил Нольте и его соратников в «исторической релятивизации»[318] нацистского режима, а также подверг критике ссылки своих оппонентов на «азиатские злодеяния» как оправдания преступлений немцев. Х. Моммзен видит в риторике Э. Нольте стремление избавиться от «конкретной политической ответственности»[319] за ранее совершенные ошибки. Оправдывая депортации евреев и принижая значение Освенцима, Э. Нольте еще раньше заслужил реноме «обычного немецкого националиста»[320], напоминает Х. Моммзен.

В выступлениях К. Хильдебранда, А. Хильгрубера и М. Штюрмера Х. Моммзен также отмечает неприемлемые оценки. В частности, речь идет о попытках К. Хильдебранда отвергнуть «ранее прочно утвержденную беспрецедентность национал-социализма»[321] и поддержке М. Штюрмером позиции социолога Франца Оппенгеймера, призывавшего немцев избавиться от неприятного балласта своего прошлого и выступить против «коллективной одержимости виной»[322].

На стороне Ю. Хабермаса выступил и другой известный немецкий историк, Юрген Кокка. Его статья, вышедшая в сентябре 1986 года под названием «Гитлер не должен быть вытеснен Сталиным и Полом Потом» содержала говорящий сам за себя подзаголовок: «О попытках немецких историков поставить под сомнение чудовищность нацистских преступлений». Анализируя сопоставления Э. Нольте нацистских преступлений «с бесчеловечными действиями в других странах, Ю. Кокка подчеркивает стремление Э. Нольте разрушить представление о беспрецедентности уничтожения евреев в Германии — с помощью ссылок на геноцид армян со стороны турок, массовые убийства в советской России, преступления режима Пола Пота в Камбодже»[323].

Ю. Кокка настаивает, что «для того чтобы понять причины, характер и последствия утверждения национал-социализма более оправданно сопоставлять положение Веймарской Германии и Германии при Гитлере с ситуацией в современных им Франции и Англии, а отнюдь не сравнивать нацистский режим с режимами в Камбодже или Уганде»[324].

«Истинные причины антисемитизма в Германии нельзя найти ни в России, ни в еврейском мировом конгрессе», — подчеркивает Ю.Кокка. Утверждение о внешних угрозах также не выдерживает критики: «Как можно в свете фактов воспринимать уничтожение евреев нацистами как <...> средство защиты против угрожающего уничтожения со стороны Советского Союза, с которым до 1941 года был заключен пакт и который затем подвергся нападению»? [325] — задаётся вопросом Ю.Кокка.

В конце октября 1986 года в газете «Ди Цайт» вышла статья Эрнста Нольте, названная им «С ног на голову»[326]. Он отметил, что «Освенцим не был прямым ответом на архипелаг ГУЛАГ»[327], а стал ответом посредством интерпретации большевистского опыта. Он обращает внимание на то, что о неправильности этой интерпретации он ранее говорил неоднократно. При этом он не желает до конца отказываться от своего тезиса: «Архипелаг ГУЛАГ уже потому был «раньше» Освенцима, что стоял перед глазами инициаторов Освенцима»[328], а не наоборот.

Что касается спорного тезиса о якобы имевшем место объявлением войны Германии самими евреями, то, по мнению историка, в упоминании этой точки зрения нет ничего криминального: «Не следует считать запретными для упоминания в серьезной литературе бесспорные факты потому, что в праворадикальной литературе они получили гипертрофированную или ограниченную интерпретацию»⁴⁴⁵. Нольте считает, что даже в том случае, если допустить, что заявление Х. Вейцмана не было открытым объявлением войны на уровне народа или государства, а было предостережением о будущей готовности вступить в войну, интернирование евреев в Германии оказывается оправданным и воспринимается в качестве меры противодействия этим планам.

Главным проводником позиции К. Ясперса в новых условиях стал Ю. Хабермас, который выступал за открытое признание ошибок прошлого и осуждал попытки избавиться от ответственности за преступления гитлеровского режима. «Исходя из пережитого в годы нацизма, требуется выстроить правильное понимание места Германии в мире и пути ее развития», — писал мыслитель[329].

Философ проводит параллели между ситуацией в Германии 40-х и 80-х годов, признавая при этом, что «ситуация изменилась фундаментально»[330]. «В то время рассматривался вопрос о разграничении личной вины преступников и коллективной ответственности тех, кому <...> не удалось что-либо сделать»[331]. Этот подход 40 лет спустя не подходит для решения проблемы более поздних поколений, «которые не могут обвиняться в бездействии своих родителей и родителей их родителей»[332].

Ю. Хабермас приходит к выводу, что коллективная ответственность передается следующим поколениям. Он считает, что у всех немцев есть обязательство «помнить о страданиях тех, кто был убит руками немцев»[333]. В противном случае «еврейские сограждане и сыновья, дочери, внуки тех, кто был убит, почувствуют себя неспособными дышать в нашей стране»[334].

Как отмечает В.В. Рулинский, «спор историков» «стал достоянием широкой общественности и в буквальном смысле взбудоражил немецкое общество, заставив задуматься о тех основаниях, на которых возможно выстраивание будущего Германии»[335]. Однако он значительно уступает в степени профессиональной проработки. «Многие ключевые статьи публиковались и обсуждались в обычных газетах и журналах, при этом некоторые участники дискуссии пытались выстроить свою аргументацию не только на научно обоснованных доказательствах, но и на собственном опыте, связанном с нацизмом»[336].

После поражения в споре немецкие университеты перестали в течение достаточно длительного времени приглашать Э. Нольте для проведения лекций, он стал почти изгоем в образовательной среде. «Фактически точка зрения Э. Нольте основывалась на стремлении освободить немцев от ответственности за преступления нацизма, который трактовался как чужеродный элемент в истории немецкого народа»[337].

И хотя победу в «споре историков» Ю. Хабермаса и его сторонников нельзя назвать безусловной, в общественно-политическом дискурсе ФРГ в результате «спора историков» укрепилось представление о коллективной ответственности за совершенные в нацистское время преступления. С определенными оговорками эта парадигма мышления определяет отношение Германии к нацизму и до сего дня.

Значительные споры начались после объединения страны, когда западные немцы узнали о том, что их восточные соседи рассматривают события Второй мировой как нечто происходившее не на их территории и не по их вине. Вместе с тем в ГДР праздновали 8 мая как день освобождения и признавали особые заслуги немецкий антифашистов, которые боролись против нацизма, изнутри помогая Красной армии одержать победу. Одновременно, особую роль сыграло и то, что после объединения, немцы с удивлениям узнали, что концлагерь Бухенвальд, который для восточной Германии был альтернативой западного Освенцима, после войны несколько лет использовался частями НКВД-МГБ, что добавило сторонников теориям Нольте.

Даже не смотря на многолетние старания по развитию в немцах института коллективной ответственности и вины, интересной стала реакция на прошедшую в начале 1994 года по всей уже объединенной Германии выставку о преступлениях нацизма. В результате выяснилось, что в немецком сознании ещё сильны мифы о том, что все преступления на оккупированных территориях совершали только СС, а Вермахт просто исполнял свой долг.

Новые мифы новой Германии во многом зависели от восприятия коммунизма и нацизма. Так, стали развиваться темы страдания рядовых немцев после их насильственной депортации с территории Кёнигсберга, а также массовые жертвы среди мирного населения от бомбёжек союзников.

Вместе с тем, значимыми стали проблемы возрождения эстетики нацизма. В Европе и в России стали особенно известны книги немецкого историка Гвидо Кноппа, который является руководителем программ по современной истории на одном из центральных телеканалов Германии, и автором десятков документальных фильмов и передач, посвященных «Третьему рейху».^[338] Кнопп считается одним из создателей целого жанра в теледокументалистике, который критики называют dokutaenment или histotaenment (развлекательное зрелище на исторические темы). Таким образом происходит значительное упрощение произошедших событий и немецкая молодежь может столкнуться с новыми этапами формирования мифов. Формируются некоторая оторванность нацизма от самой Германии, молодые немцы могут дистанцироваться от нацизма как от их непосредственного прошлого, а также прошлого их родных и знакомых.

Интересным символом новой, восстановленной Германии стало использование популярного в Восточной Германии символа статуи воина-освободителя в Трептов-парке, о чем пишут в совместной статье «Из мрака к звездам: государство в духе антифашизма»^[339], опубликованной в журнале «Неприкосновенный запас», сотрудник Германского исторического музея Моника Флакке и искусствовед Ульрике Шмигельт. Интересно и то, что в Германии изменилась трактовка самого памятника, став более нейтральной к советскому происхождению монумента. Общий смысл памятника стал сводиться к необходимости самостоятельного преодоления прошлого «повзрослевшей» Германией, которую в монументе олицетворяла фигура девочки на руках советского солдата. Такое «детское» восприятие страны и её народа также интерпретировалось в пользу того, что Германия была своего рода безвинной игрушкой в руках нацистов.

Часть проблем истории Второй мировой войны и преступлений нацизма закреплены на законодательном уровне. Так отрицание Холокоста является уголовным преступлением. Однако основная масса изменений были сделаны на уровне личностного восприятия самих немцев.

Значительное общественное обсуждение началось после публикации дневников Виктора Клемперера^[340] и книги американского ученого Дэниэла Голдхагена «Добровольные подручные Гитлера^[341]», а также того шока, который испытали рядовые немцы, увидев выставку о военных преступлениях вермахта против мирного населения оккупированных стран^[342].

Стоит отметить и то, что если ответственность и вина немцев перед жертвами Холокоста признается всеми немцами без исключения, то преступления немецкой армии на Восточном фронте все ещё многими не признаются. В немецком обществе доминируют идеи о том, что армия вела «честную войну» как на Западном, так и на Восточном фронте, а за все преступления ответственны нацистские карательные формирования. Также немцы очень осторожно упоминают события и на Западном фронте, стараясь, лишний раз не нагнетать тяжелые прошлые воспоминания.

Часть историков признает, что существует большая опасность роста числа исследователей, которые подчеркивают положительные особенности нацистской диктатуры, отмечая успехи в экономике, промышленности и сельском хозяйстве, что может привести к полному пересмотру нацистского прошлого и даже, по мнению Мартина Бросцата привести к «эрозии нацистской эпохи»^[343]. Однако такая позиция имеет много слабых мест.

Постепенно Германия отходит, по мнению Норберта Фрая, от «самокритичного подхода» к нацистскому прошлому^[344], что во многом связано с тем, что события времен Третьего рейха становятся оторваны все больше от современной Германии и, по мнению Штефана Райнеке, становится «фактором, который больше не определяет наших действий»^[345].

Интересным стало и то, что когда в 1999 году Йошка Фишер принял решение о направлении вооруженных сил Германии в Косово, он говорил о том, что это делается для «предотвращения нового Освенцима»^[346].

Актуальность темы признания преступления нацизма была подтверждена парламентскими дебатами в германском бундестаге, которые прошли в 2011 году. Темой данных дебатов, в том числе, было и отражение событий Второй мировой и преступления нацизма в немецкой культуре и искусстве. Гюнтер Заатхофф заметил, что сам он, будучи западным немцем, вырос в страхе перед русскими. «Мы боялись, — пояснил он, — что когда-нибудь придут русские. В такой ситуации общественного страха было не до размышлений о преступлениях прошлого. И только с падением железного занавеса, когда мы перестали угрожать друг другу, появилась большая готовность непредвзято работать над историей совершенных преступлений»^[347].

Интересным примером использования терминологии Холокоста стала книга Йорга Фридриха, посвященная бомбардировкам союзниками немецких городов, в ходе которых погибло около 400 тысяч мирных граждан. Автор книги сравнивают союзнические бомбардировки с Холокостом и войной на уничтожение.^[348] Он использует и специфическую терминологию, широко известную в Германии, так бомбоубежища именуются «крематориями» и «газовыми камерами», а соединения британских ВВС — «айнзацгруппами»^[349].

В похожем ключе высказался даже всегда старающийся быть наиболее актуальным журнал «Der Spiegel», который выразил мнение, что: «Пришло время, когда просто не годится дискутировать только о нацистском терроре, оставляя в стороне собственные беды»^[350].

Рост интереса к тематике нацизма, а также проблеме обсуждения нацистского прошлого, привел к тому, что некоторые немецкие историки стали говорить о полном уподоблении Третьего рейха и Восточной Германии. Популярными терминами в ФРГ стали термины «вторая германская диктатура»^[351], а к «12 годам “Третьего рейха”» многие стали прибавлять «40 лет диктатуры СЕПГ». Действующая сейчас в Германии политика «Bewältigung der Vergangenheit» – «преодоления прошлого», не указывает на то, какое именно прошлое немцам стоит преодолеть.

Такое «второе прошлое», по мнению Юргена Хабермаса, могло заставить поблекнуть память о «первом прошлом», а рассуждения о преступлениях коммунистической тирании могли перевесить преступления нацистского периода^[352].

В большинстве своем споры о нацизме и его преступлениях в современной Германии сводятся к дебатам относительно будущего самой Германии.

Значительное влияние на процесс преодоления прошлого оказывает и тот факт, что из жизни уходят живые свидетели гитлеровского режима, которые могли рассказать, как об отрицательных, так и о положительных аспектах нацизма^[353].

 

***

Работа К. Ясперса «Вопрос о вине» послужила основой для осмысления проблемы вины в немецком обществе. Философ настаивал на необходимости покаяния, смирения и признания немцами своей вины. Вместе с тем он принципиально отвергал саму возможность установления «коллективной вины» для всего народа.

Политическая ответственность, по мнению К. Ясперса, лежит на всех жителях Германии. Именно в силу этого они должны возмещать убытки и платить репарации победителям. Однако моральная и метафизическая вина предполагает исключительно личный аспект восприятия, и именно на этом уровне мыслитель видит залог «самоочищения» Германии.

Продолжая и дополняя позицию К. Ясперса, Х. Арендт в 60-е годы ввела четкое разграничение понятий «вины» и «ответственности». Было ещё раз подчёркнуто, что нельзя приписывать всей нации «коллективную вину» за ранее совершенные преступления, но допустимо современников и потомков считать ответственными за деяния предков, как славные, так и преступные.

В ходе так называемого «спора историков» Ю. Хабермас однозначно выступил за признание необходимости такой ответственности немцев ввиду сохранения связей с предыдущими поколениями и общей принадлежности к одной нации. В ФРГ «проблема вины» была разрешена в пользу личной вины каждого человека за содеянное им преступление и коллективной ответственности представителей немецкой нации за все преступления нацизма.

Основным преступлением нацизма, память о котором подчеркивается в Германии на законодательном уровне, стал Холокост — массовое уничтожение евреев. При этом всегда подчеркивается, что стоит помнить также о судьбе бывших подневольных рабочих, угнанных в Германию, советских военнопленных, которые также стали жертвами расистской дискриминации и преследований, а многие из выживших из них по возвращении домой получили клеймо предателя и были отправлены в ГУЛАГ.

Все эти меры привели к тому, что большинство немцев в определенной степени признали вину своего народа за преступления нацистской Германии. Руководители ФРГ от имени немецкого народа просили прощения у многих народов, подвергшихся оккупации. Некоторые категории пострадавших иностранных граждан или их родственники также получили материальную компенсацию.

При этом процесс преодоления прошлого не соответствует линейному развитию, а носит пульсирующий характер, так процесс преодоления прошлого происходил одновременно с процессом формирования институтов гражданского общества в Германии, а также с процессом создания общественных организаций.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

После поражения Германии во Второй мировой войне страна оказалась перед необходимостью осмыслить произошедшее. Оккупационные власти держав-союзников начали кампанию «денацификации» — судебного преследования лиц, в той или иной форме сотрудничавших с режимом Гитлера. Однако было очевидно, что одними карательными мерами «перевоспитать» целое поколение людей не удастся.

Появление комплекса вины немецкого народа было обусловлено несколькими внешними и внутренними факторами. К внешним факторам относятся поражение Германии в войне, начатая союзниками по антигитлеровской коалиции политика «денацификации» и «перевоспитания», открывшиеся факты массовых бесчеловечных преступлений нацистов. Среди внутренних факторов можно отметить с одной стороны — желание немцев понять причины и последствия произошедших событий, извлечь уроки для будущего, с другой стороны — их желание отрешиться от сложных вопросов в пользу бытовых проблем, уйти от ответственности за свои поступки при нацизме.

Ряд общественных деятелей и многие жители Германии считали, что ответственность за произошедшее должны нести только руководители страны и партии, но не обычные люди, покорно исполнявшие их приказы. С другой стороны, многие мыслители настаивали на том, что каждому жителю Германии следует встать перед лицом своей совести и не пытаться переложить ответственность на других.

Активная работа в сфере исторического образования, продолжавшаяся со второй половины 40-х гг., позволила выработать более взвешенный подход к национал-социалистическому прошлому Германии.

Учебная литература в послевоенный период была очень сильно подвержена влиянию государственной идеологии правящих элит, зависела от внешнеполитического курса Германии. Денацификация также оставила серьезный след на специфике преподавания и на организационной структуре школьного образования Германии. Важно отметить, что из-за разделения на четыре оккупационные зоны и образования впоследствии двух отдельных немецких государств, Федеративной Республики Германии и Германской Демократической Республики, появилось основательная разница в расстановке приоритетов в историческом знании. Вся историография ГДР была направлена на разоблачение фальсификаций истории в западной Германии. Именно историки восточной Германии сыграли важнейшую роль в проведении судебных процессов над военными преступниками гитлеровского режима.

Ученые и авторы школьных пособий по новейшей истории ФРГ, в свою очередь, находились под давлением правящей верхушки Германии. Школьное преподавание было полностью политизировано. Немецкая молодежь только в 1960-е годы смогла узнать правду о «коричневом двенадцатилетии» своей страны. Изложение прошлого имело дозированный характер. Вся учебная литература находилась в тесной связи с историографией и стала некой «золотой» серединой между неонацистскими и демократическими изысканиями историков.

Полемика о нацистском прошлом достигла небывалого размаха, вызвав широкий общественный резонанс. Эта дискуссия продолжалась десятилетия. И если в Восточной