Философская лирика 50-80-х гг. Н. Заболоцкий, А. Тарковский, Ю. Кузнецов и др.

Николай Алексеевич Заболоцкий принадлежит к первому поколению русских писателей, вступивших в литературу уже после революции. Вся его жизнь — это подвиг ради поэзии. Когда заходит разговор о поэтическом мастерстве, всегда вспоминают Заболоцкого. Но главное качество и достоинство его поэзии — все-таки ее философичность.

Уже первая книга его стихов “Столбцы” имела шумный успех в конце 20-х годов. Поэзия Заболоцкого ярко выделялась среди различных поэтических направлений благодаря философской глубине. Например, о смерти поэты чаще всего писали как о символе, просто называли этот затертый образ, и все. Заболоцкий неординарно подошел к этому образу в стихотворении ”Искушение”:

Смерть приходит к человеку,

Говорит ему: “Хозяин,

Ты походишь на калеку,

Насекомыми кусаем.

Брось житье, иди за мною...

Как видим, образ смерти у Заболоцкого представляет собой некое существо, старающееся утешить человека, затюканного жизнью. Она является ему не перстом судьбы или логическим концом земного существования, а как бы подоспевшей вовремя подмогой. Далее в этом замечательном стихотворении поэт показывает, что герой внутренне пытается сопротивляться. Он уверен, что без него много потеряет наука, некому будет хлеб убирать и т.д. Смерть и на это с философской глубиной дает ему ответ:

Не грусти, что будет яма,

Что с тобой умрет наука:

Поле выпашется само,

Рожь поднимется без плуга...

Смерть говорит человеку, что с его уходом ровным счетом ничего не изменится на земле. Другие люди будут двигать науку, сеять и убирать хлеб. Но человек не верит смерти и начинает совершать горькие поступки, вступает со смертью в торги:

Дай мне малую отсрочку,

Отпусти меня, а там

Я единственную дочку

За труды тебе отдам.

С этого момента смерть перестает сочувствовать человеку. Она забирает у него дочь. Заканчивается стихотворение тем, что человечеству предстоит еще долгий путь до истинного понимания жизни и смерти. А сейчас человечество интересуют, волнуют и утешают совсем иные ценности:

Мужики по избам спят,

У них много есть котят.

А у каждого кота

Были красны ворота.

Шубки синеньки у них,

Все в сапожках золотых,

Все в сапожках золотых,

Очень, очень дорогих...

Вот награда человеку, которую он заслужил, откупившись от смерти жизнью своей дочери.

Глобальные проблемы присутствуют почти во всех стихотворениях Заболоцкого. Он бесстрашно оспаривает влияние знаков Зодиака на человеческую жизнь и характер в стихотворении “Меркнут знаки Зодиака”:

Меркнут знаки Зодиака

Над просторами полей.

Спит животное Собака,

Дремлет птица Воробей,

Толстозадые русалки

Улетают прямо в небо..

Здесь с явной иронией поэт оживляет знаки Зодиака в небе и одновременно как бы переносит безжизненные символы на землю и дарит им счастье живой судьбы в образе собаки и кошки. Но поэт продолжает ерничать: он перечисляет массу земных “зодиаков”, которых на небе нет, то есть земля богаче и таинственнее этой холодной схемы. Значит, живое должно больше влиять на безжизненное, а не наоборот. Поэт как бы говорит человеку: не терзайся, ты сам волен распоряжаться своей судьбой:

Колотушка тук-тук-тук,

Спит животное Паук,

Спит Корова, Муха спит,

Над землей луна висит.

Над землей большая плошка

Опрокинутой воды.

Спит растение Картошка.

Засыпай скорей и ты!

Итак, мы видим, что в основе его философии лежит представление о мироздании как о едином целом, в котором ничто ни над чем не возвышается. Своей идеей Заболоцкий стремится объединить неживые и живые формы материи.

Судьба поэта-философа была горькой. Он был репрессирован в 1938 году и надолго оторван от литературы. Но в России всегда оставались честные люди, которые ценили его поэзию. Например, К. И. Чуковский писал: “Кое-кому из нынешних эти мои строки покажутся опрометчивой и грубой ошибкой, но я отвечаю за них всем своим семидесятилетним читательским опытом”. Так Чуковский подкрепил свое мнение о Заболоцком, которое он выразил в трех словах — подлинно великий поэт.

Арсе́ний Алекса́ндрович Тарко́вский (25 июня 1907, Елисаветград, Херсонская губерния — 27 мая 1989, Москва) — русский поэт и переводчик с восточных языков. Сторонник классического стиля в русской поэзии. Отец кинорежиссёра Андрея Тарковского. Посмертно награждён Государственной премией СССР (1989).

Восприятие литературы XX века было бы не полным без изучения современной философской лирики. Поэзия А. Тарковского органична и прекрасна, таинственна и глубока попытка понять ее — это попытка понять и вместить в себя целый мир, в котором и Украина занимает свое доброе место.

В судьбе А. А. Тарковского отразилась судьба целого поколения поэтов ХХ века, трагедия нонконформистов, надолго «загнанных в перевод». Ведь до 55 лет поэт был известен как переводчик. Первая книга стихов его была уничтожена в 1946 году после разгромного ждановского доклада по поводу творчества Зощенко и Ахматовой. Поэтому сборник стихотворений «Перед снегом», опубликованный в 1962 году во время кратковременного потепления в общественной жизни страны, фактически оказался первой книгой оригинальных стихотворений поэта.

Произведения А. А. Тарковского по своей сути очень личностны, исповедальны, даже автобиографичны. Образ лирического героя объединяет вокруг себя лейтмотивы, собирающие группы стихотворений в сложные комплексы. Один и тот же круг тем разрабатывался поэтом на протяжении всей его жизни: натурфилософия (проблема взаимоотношений человека с природой), память, творчество, судьба, дорога и др. В первом сборнике они только намечены, затем, постепенно, мотивы разрастаются за счет включения в их орбиту новых лейтмотивов. Стихотворения, посвященные философским раздумьям об искусстве, о роли поэта и поэзии, о жизни и смерти, ассоциативно связаны друг с другом и образуют циклы: воспоминания о детстве, «военный» цикл «Сказки и рассказы», «Пушкинские эпиграфы». Каждый из этих циклов играет значительную роль в контексте всего творчества поэта. Так, образ дороги (проходящий через все творчество А. А. Тарковского) включает в себя мотив судьбы, творчества, движения. Мотив судьбы связан с целым комплексом мотива памяти — в него входит мотив истории России, память о детстве, образы матери и отца, погибшего брата. Историко-культурные ассоциации связаны с мотивом творчества изгнания и нищеты (образы Овидия и Григория Сковороды), отсюда — постоянная для поэта антитеза аскетизма, нищеты и благородства духа — богатству, власти и насилию. Стихотворения натурфилософского плана (пейзажные зарисовки, размышления над проблемой бессмертия, над трагическими судьбами поэтов): «Я так давно родился…», «Зеленые рощи, зеленые рощи…», «Я учился траве, раскрывая тетрадь…», «Дерево Жанны», «Могила поэта», «Посредине мира» и др. — в контексте сборников создают определенный ореол и для остальных, давая импульс к их трактовке:

Вы, жившие на свете до меня,

Моя броня и кровная родня

От Алигьери до Скиапарелли,

Спасибо вам, вы хорошо горели.

А разве я не хорошо горю

И разве равнодушием корю

Вас, для кого я столько жил на свете,

Трава и звезды, бабочки и дети?

Мне шапку бы и пред тобою снять,

Мой город — весь как нотная тетрадь,

Еще не тронутая вдохновеньем,

Пока июль по каменным ступеням

Литаврами не катится к реке,

Пока перо не прикипит к руке…

(1959)

Взгляды А. А. Тарковского на пространство и время концептуальны и представляют собой стройную систему. Вертикальная ось «верх-низ» ориентирована в модели мира и на четырехугольную систему. «Низ» — все земное (дом, любовь, студеная вода, пахучий хлеб). «Верх» — божественное, бессмертное (небо, горы, звезды, птицы). «Срединный» уровень занимает человек с родственным ему миром деревьев:

Я человек, я посредине мира…

«Четвертый» же уровень — мир мертвых, в котором переплетаются корни деревьев и людей. Мотив бесконечного направленного движения (в виде памяти, музыки, творчества, связи времен) пронизывает все уровни вертикальной оси и направлен по кругу: из мира мертвых вверх и обратно. Каждый из названных уровней обладает у поэта собственным символическим колоритом. Подземному уровню соответствует черный цвет, характеризующий не только смерть, но и трагическую судьбу лирического героя. «Уровню низа» (в особенности в период Великой Отечественной войны) соответствует красный цвет и его оттенки (киноварь, багровый, кровавый), в другие периоды — цвета земли и травы (охра, коричневый, желтый). Срединный уровень — мир деревьев — независимо от времени года зеленого цвета. «Верх» по колориту неодинаков: горам и небу соответствует синий цвет, а мир «черный» (в котором обитают бессмертные души) — белого цвета. Мотив бессмертия решается поэтом в белом цвете. Поэт понимает и принимает конечность физического, но не духовного бытия. Таким образом, в цветовых лейтмотивах поэзии А. А. Тарковского также присутствует идея движения — от черного к белому, от смерти к бессмертию.

В период послевоенного творчества у А. Тарковского происходит перестройка модели художественного пространства: в горизонтальной структуре снимается оппозиционность дома — дороги. Лирический герой, в силу трагических обстоятельств, оказывается принужден к жизни в замкнутом пространстве дома. И теперь дом получает общую теплую эмоциональную окрашенность: воспоминания о детстве, о родителях становятся символом самого необходимого для каждого человека. Творчество, горение, ранее присущие миру дороги, — теперь неотъемлемые атрибуты дома, ставшего не просто жильем, а особым миром — любви, уюта, простой человеческой жизни. На всем протяжении творческого пути для А. А. Тарковского было характерно внимание к таким традиционным для мировой поэзии жанрам, как элегия и сон. Элегия поэта, внешне отличаясь от классических по ритму и лирике, родственна им по сути (к примеру «В последний месяц осени»). Элегическая ситуация (на закате дня лирический герой размышляет о жизни и смерти), природа (являющаяся не только фоном для создания определенного настроения, но и предметом медитации), идея бесконечности бытия (человек смертен, но Природа, связанная узами родства с человеком, бессмертна) — все это соответствует канону жанра.

К сонету А. Тарковский приходит уже в зрелые годы, обращаясь к нему в исключительно важных для него случаях. Так, он посвящает свои раздумья судьбам матери («Влажной землей из окна потянуло…»), Ахматовой («Рукопись», «И эту я проводил в дорогу…»), Цветаевой («Как двадцать два года тому назад…»), Заболоцкому («Могила поэта…»); темам творчества («Вы, жившие на свете до поэта…»), свободы («Степная дудка»), судьбы («Надпись на книге»), смерти («И это снилось мне…», «Душу, вспыхнувшую на лету…», «Тот жил и умер…»). Ориентация на каноны сонета (метрику, рифмовку, синтаксис, количество слогов, движение мысли от тезиса к антитезе и синтезу) обуславливает высокий пафос его сонетов: утверждение символической роли поэзии, Искусства, хранящих память о прошлом духовном наследии и передающих это богатство будущим поколениям.

Наряду со строго канонизированными формами А. А. Тарковский не обошел и верлибр (свободный стих), за которым в поэзии XX века прочно закрепился философский ореол. По мысли автора, все формы жизни от камня до звезды и человека — равны, разве что камни не имеют голоса, и долг поэта — научить их песне. Горечь от сознания близости конца жизни смягчается мудрым оптимизмом утверждения вечности жизни Природы. Собственной жизнью поэт платит за ниспосланный ему дар, однако, возвращая свой долг природе, он вносит свою лепту в вечность и после физической смерти обретает бессмертие.

Поэзия А. А. Тарковского нелегка для чтения. Это связано с метафоричностью стиля поэта, насыщенностью стихотворений аллюзиями, соединяющими его творчество со всем контекстом мировой культуры. Среди аллюзий, перекликающихся с античностью, следует назвать мифы об Актионе и Марсии, мало известные широким кругам читателей. Оба они связаны с трагическими эпизодами в судьбе самого поэта: ранением и последующей инвалидностью. В мифе о Марсии, дерзнувшем бросить вызов самому Аполлону на состязании в игре на флейте (затем с него в наказание за поражение была содрана кожа), поэт сопоставляет его и свои страдания, причем не только физические, но и нравственные, поскольку человек творческий чувствует все обостреннее обыкновенных людей.

Особое место занимает образ Григория Сковороды. Непосредственная связь А. А. Тарковского с Украиной (поэт происходит из семьи известных деятелей украинской культуры Тобилевичей). Атмосфера любви и уважения к Сковороде в семье поэта, круг его чтения — обусловили глубокий искренний интерес Тарковского к личности и трудам философа. Свидетельством этого служат литературно — критические выступления, поэтическое обращение к учению Сковороды, мотивы подвижничества, духовных поисков в виде прямых и опосредованных реминисценций проходят через «Степь», «Степную дудку», «Приазовье», «Григория Сковороду» и др. Образ Сковороды в поэзии Тарковского содержит отсыл к наджизненному смыслу человеческого существования, реализуясь в мотивах скитальничества, аскетизма, царственной нищеты и бесконечной дороги. В творчестве Тарковского получили развитие традиции русской и мировой философской поэзии. Опора на духовное наследие Запада и Востока, стремление избежать тщеты и суеты, славы и богатства, неистребимое жизнелюбие — вот тот нравственный стержень, который помог поэту сохранить свой талант, не растлив, не уничтожив его в сложных исторических обстоятельствах.

 

Поэзия Юрия Кузнецова и полемика вокруг его творчества.

О себе поэт сказал так: «Свои первые стихи написал в девять лет. И долго писал просто так, не задумываясь, что это такое, и не заметил, когда стихи стали для меня всем: и матерью, и отцом, и родиной, и войной, и другом, и подругой, и светом, и тьмой».

Поэтическая манера этого автора ярко самобытна. Необычная символика, богатство ассоциаций, масштабность смыслового ряда, энергичный «жест» - вот лишь некоторые приметы его стихотворной манеры. Вокруг творчества этого поэта шли подчас предельно острые споры, но в этом нет ничего удивительного. Из истории литературы хорошо известно, что споры вызывала поначалу работа многих, в том числе и самых «бесспорных», на нынешний взгляд авторов.

Поэзия его трудна для восприятия, и не столько из-за особой сложности ее художественного языка, но в силу того, что поэт ставит перед собой исключительно масштабные цели. Как сказал о Юрии Кузнецове поэт Владимир Скиф:

Твоему закаленному духу,

Чуть живая, внимает страна.

Твоему абсолютному слуху

Боль грядущего века слышна.

Читателю, впервые знакомящемуся с творчеством Юрия Кузнецова, сразу заметно стремление этого автора видеть и воплощать мир во всей беспредельности его пространства и времени. Поэт говорит: «Во всех мирах мы живы, но о том забыли, как о веке золотом».

Юрий Поликарпович Кузнецов родился 14 февраля 1941 год на Кубани. Отец поэта, начальник разведки корпуса, погиб в битве за освобождение Севастополя.

Не сняв ремней, он спит на нарах твердых,

На кулаке, что вмят в глубокий сон.

Играет славу год сорок четвертый,

Перебирая клавиши погон.

Из пустоты бежит прожектор криво

И вырывает наугад года.

Я снюсь отцу за два часа до взрыва,

Что станет между нами навсегда.

От той взрывной волны, летящей круто,

Мать вздрогнет в тишине еще не раз.

Вот он встает, идет, еще минута –

Начнется безотцовщина сейчас!

Начнется жизнь насмешливая, злая,

Та жизнь, что не похожа на мечту!..

Не раз, не раз, о помощи взывая,

Огромную услышу пустоту.

Через село, где Юрий Кузнецов жил в раннем детстве, прогремела война. Отрочество поэта прошло в городе Тихорецке, юность – в Краснодаре.

Был город детства моего - дыра,

Дыра зеленая и голубая.

И девушка была, как мир, стара –

Красивая и молодая.

Вот стихотворение двадцатилетнего Юрия Кузнецова:

Что таиться, - я был из ловких,

Вырвигвоздь и большой нахал.

На автобусных остановках

Я свидания назначал.

Ах, умею я целоваться,

И рукам я волю даю.

Но сберег я свое богатство –

Никому не сказал: люблю.

В период Карибского кризиса 1962 года, когда мир был на грани ядерной войны, Юрий Кузнецов находился в центре событий, он тогда служил на Кубе.

Я помню ночь с континентальными ракетами,

Когда событием души был каждый шаг,

Когда мы спали, по приказу, нераздетыми

И ужас космоса гремел у нас в ушах.

С тех пор о славе лучше не мечтать

С закушенными изнутри губами,

Забыть о счастье и молчать, молчать -

Иначе не решить воспоминаний.

Вот отрывок еще из одного стихотворения на эту тему:

Слипались ночи, караулами измотаны,

Дымились мы в студеном сердце гроз.

Ракетами сшибали самолеты мы

На высоте оледенелых звезд.

Но хлынет солнца свежая лавина,

С лица земли сметет лицо войны.

С зеленой веткой в дуле карабина

Покину пальмы неродимой стороны.

Уйдут, крича, большие теплоходы…

Я буду плакать о семи ветрах,

Где был солдатом армии свободы

В рубашке клетчатой и модных башмаках.

Окончив Литературный институт, он остался жить и работать в столице. Стихотворение «К Москве» написано почти четверть века назад, но звучит так, будто написано вчера:

Твои воды одеты в гранит,

Поезда бороздят твое лоно.

И зловещие тайны хранит

Пятикнижье стекла и бетона.

Твою душу никто не спасет,

Не гляди на заморские страны,

До твоих непоклонных высот

Доползли мировые туманы.

Ты не веришь сыновьим слезам,

Но готова на крестные муки,

Простирая к врагам, как к друзьям,

Пятикрылые долгие руки.

Первая зрелая книга поэта «Во мне и рядом – даль» вышла в свет в 74 году, за ней последовали книги «Край света – за первым углом», «Выходя не дорогу, душа оглянулась», «Отпущу свою душу на волю», «Русский узел», «Ни рано, ни поздно», «Душа верна неведомым пределам», и еще много других. Даже по названиям книг можно судить о незаурядности рассуждений поэта, какая ему присуща.

Стремление поэта видеть все, о чем он говорит, перед лицом вечности и безграничности мира, это стремление породила современная эпоха, когда наша планета стала единым миром и совершившееся в любой точке земли событие, так или иначе, откликается повсюду.

17 ноября 2003 года Юрий Поликарпович Кузнецов, предсказав, как многие поэты, в стихах свою смерть, отошел в мир иной.

То не сыра земля горит,

Не гул расходится залесьем, -

Поэт с монахом говорит,

А враг качает поднебесьем.

Монах недавно опочил,

Но сумрак, смешанный со светом,

Его в дороге облачил,

И он возник перед поэтом.

Его приветствовал поэт:

Как свят монах? Как живы черти?

- Не очень свят, а живы нет,

Вся жива – сон. Готовься к смерти.

Так начинается последнее произведение Юрия Кузнецова «Поэт и монах», в котором разговор идет о назначении искусства и о смысле творчества в жизни человека.

Тема творчества звучит и в стихах Анатолия Передреева, друга Юрия Кузнецова, который умер много раньше, но его стихотворение «Памяти поэта» звучит эпитафией многим поэтам.

Мы все, как можем, на земле поем,

Но среди всех - великих было мало…

Твоей душе, тяжелой на подъем,

Их высоты прозрачной не хватало.

Ты заплатил в своем начале дань

Набегу разрушительных глаголов,

И лишь полей нетронутая даль

Тебя спасла от них, как от монголов.

Тебе твой дар простором этим дан,

И ты служил земле его и небу,

И никому в угоду иль потребу

Не бил в пустой и бедный барабан.

Ты помнил тех далеких, но живых,

Ты победил косноязычье мира,

И в наши дни ты поднял лиру их,

Хоть тяжела классическая лира!

Стихотворение Юрия Кузнецова «Он во сне перешел свой предел» посвящено памяти поэта Анатолия Передреева.

Он во сне перешел свой предел…

А когда-то от полного чувства

Человека увидеть хотел

На толкучем базаре искусства.

Он легко верил только себе,

Все хватал на лету и смеялся.

- Ты слепая! – сказал он судьбе

И один на распутье остался.

А теперь мы проститься пришли,

Одного перед Богом оставить.

И холодные комья земли

Мы бросаем не скорбную память.

Кто мне скажет, откуда сквозит?

Может быть, у последнего края

Его ангел – хранитель стоит,

Перебитым крылом помавая.

Это он навевает ему

Тишину вековечного слова

И роняет в могильную тьму

Ком холодный от мира иного.

Это падает с неба звезда,

Освящая могилу поэта.

Это знак, что уже навсегда

Он ушел по ту сторону света.

Юрия Кузнецова называли гением метафоры, но он сказал так: «Я недолго увлекался метафорой и круто повернул к многозначному символу. С помощью символов стал строить свою поэтическую Вселенную».

В одном из документальных фильмов писатель Виктор Петрович Астафьев в беседе с литературным критиком Валентином Курбатовым говорит об ответственности литературы за то, что происходило в жизни и происходит, о прямой ответственности журналиста и писателя. И высказывает мысль о том, что когда за кусок хлеба даешь об себя ноги вытирать, это даром не проходит. Вот та же мысль, выраженная метафорически, в поэме Юрия Кузнецова «Золотая гора», привожу отрывок:

Не подвела его стопа,

Летучая, как дым.

Непосвященная толпа

Восстала перед ним.

Толклись различно у ворот

Певцы своей узды,

И шифровальщики пустот

И общих мест дрозды…

Сухой старик пред ним возник,

Согбенный, как вопрос.

- Чего хватился ты, старик,

Поведай, что стряслось?

Когда-то был мой дух высок

И страстью одержим.

Мне хлеба кинули кусок –

Нагнулся я за ним.

Мое лицо не знает звезд,

Конца и цели – путь.

Мой человеческий вопрос

Тебе не разогнуть.

Поэзия Юрия Кузнецова требует от читателя особенного духовного напряжения. Я бы сказала даже так, что когда человек находится, в силу каких-то причин, в жизненных обстоятельствах весьма напряженных, тогда он лучше всего и способен понять стихи этого поэта. Тогда лучше слышна та внутренняя грандиозная музыка его стихов. Вот начало одного их них.

Когда все на свете тебе надоест,

Неведомый гул нарастает окрест -

То сила земная.

Деревья трясутся, и меркнет луна,

И раму выносит крестом из окна,

Поля осеняя.

Земли не касаясь, с звездой наравне

Проносится всадник на белом коне,

А слева и справа

Погибшие рати несутся за ним,

И вороны-волки, и клочья, и дым -

Вся вечная слава.

Одно из самых известных ранних стихотворений поэта называется «Атомная сказка»:

Эту сказку счастливую слышал

Я уже на теперешний лад.

Как Иванушка во поле вышел

И стрелу запустил наугад.

И пошел в направленье полета

По сребристому следу судьбы,

И попал он к лягушке, в болото,

За три моря от отчей избы.

«Пригодится на правое дело»,-

Положил он лягушку в платок,

Вскрыл ей белое царское тело

И пустил электрический ток.

В долгих муках она умирала,

В каждой жилке стучали века.

И улыбка познанья играла

На счастливом лице дурака.

Поэт стремиться прозреть всю драматическую коллизию «природа и человек», и отчетливо видна в творчестве поэта коллизия «история и человек».

Жизнь и смерть поменялись местами,

Песня та же, погудка нова.

Заколочено небо досками,

На две трети деревня мертва.

Словно вакуум высосал дебри,

Триста верст от Москвы - глухомань.

Русский гений не снится деревне.

Городская мерещится дрянь.

Диковатые серые лица

В огородах мелькают порой.

Пыль как будто сама шевелится,

Мглится бездна под каждой пятой.

Вот стихотворение, в котором звучит напоминание, упрёк человеку и надежда.

Не поминай про Стеньку Разина

И про Емельку Пугача,

На то дороженька заказана

И не поставлена свеча.

Была погодушка недоброю:

Ты наломал немало дров

И намахался ты оглоблею

Посереди родных дворов.

Дворов уж нет – одни растения,

Как будто ты в краю чужом

Живешь и мерзость запустения

Разит невиданным козлом.

Куда ты дел мотор, орясина?

Аль снес за четверть первача,

И все поешь про Стеньку Разина

И про Емельку Пугача?

Молчи, душа ты окаянная,

Чтобы когда-нибудь потом

Свеча горела поминальная

Во граде Китеже святом.

Коренное свойство поэзии Кузнецова – это ее тяготение к эпическому содержанию. И главной целью является для него воплощение не своего личного голоса, но голосов истории, народа и мирового бытия. Он осознает себя только как исполнителя некой высшей воли. Так же ощущали себя и другие поэты, о которых мы говорили в прошлых передачах. Творчество осознается ими не как субъективное достижение некой исключительной личности, но как выпавший им на долю дар «записывать» высшие слова, - дар тяжкий и порой мучительный.

Бывает у русского в жизни

Такая минута, когда

Раздумье его об отчизне

Сияет в душе, как звезда.

Ну как мне тогда не заплакать

На каждый зеленый листок!

Душа, ты рванешься на запад,

А сердце пойдет на восток.

Родные черты узнавая,

Иду от кремлевской стены

К потемкам ливонского края,

К туманам охотской волны.

Прошу у отчизны не хлеба,

А воли и ясного неба.

Идти мне железным путем

И знать, что случится потом.

В стихотворении «Измена», состоящем всего из четырех строк, в полной мере выражается русский мужской характер.

Что ж! Я с тобою говорить не стану.

Вернусь домой и верный нож достану.

И – в стол всажу, и верному ножу

Я про твою измену расскажу.

Благородное чувство лирического героя не допускает собственничества и мести. Лирика поэта необыкновенно сильна и требует от читателя умения вчитываться в стихи, так же как симфоническая музыка требует умения вслушиваться.

Я в жизни только раз сказал «люблю»,

Сломив гордыню темную свою.

Молчи, молчи… Я повторяю снова

Тебе одной неведомое слово: Люблю, люблю!..

Моя душа так рада

На этом свете снова видеть свет,

Ей так легко, ей ничего не надо,

Ей все равно - ты любишь или нет.

***

Кого ты ждешь?.. За окнами темно.

Любить случайно женщине дано.

Ты первому, кто в дом войдет к тебе,

Принадлежать решила, как судьбе.

 

Который день душа ждала ответа.

Но дверь открылась от порыва ветра.

Ты женщина - а это ветер вольности…

Рассеянный в печали и любви,

Одной рукой он гладил твои волосы,

Другой - топил на море корабли.

***

Поманила молодость и скрылась.

Ночь прозрачна, дума тяжела.

И звезда на запад покатилась,

Даль через дорогу перешла.

Не шумите, редкие деревья,

Ни на этом свете, ни на том.

Не горите млечные кочевья

И мосты между добром и злом.

Через дом прошла разрыв-дорога,

Купол неба треснул до земли.

На распутье я не вижу бога.

Славу или пыль метет вдали?

Что хочу от сущего пространства?

Что стою среди его стремнин?

Все равно на свете не остаться.

Я пришел и ухожу один.

Прошумели редкие деревья

И на этом свете и на том.

Догорели млечные кочевья

И мосты - между добром и злом.

 

34. Детская литература 50-80-х гг. Проза Ник. Носова.

 

Детская литература в своих достижениях она шла не за педагогической (в данном контексте идеологической) критикой, а пыталась постигать мир детства в его самоценности (А. Барто, А. Гайдар, К. Паустовский, А.Н. Толстой, В.П. Катаев, Л. Пантелеев и др.). В 30-е годы начинают свой творческий путь Н.Н. Носов, Ю.В. Сотник.

После Великой Отечественной войны в детскую литературу входит значительное число талантливых писателей: М.П. Прилежаева, А.И. Мусатов, Н.И. Дубов, Л.Ф. Воронкова, В.А. Осеева, Н.Н. Носов, Ю.В. Сотник, В.Ю. Драгунский, А.Г. Алексин, Р.П. Погодин, В.В. Голявкин, В.К. Железников, В.П. Крапивин и т.д.

Они были признаны как писатели, но не все созданное ими прошло испытание временем. В числе причин, объясняющих такое положение, может быть названа и следующая, отнюдь не единственная, но немаловажная. Культурное пространство, в котором развивалась детская литература 45—80-х годов, может быть определено двумя полюсами. С одной стороны, в СССР продолжала задавать тон все та же «педагогическая» критика, которая выполняла «государственный» заказ и тщательно отбирала «полезные» и «целесообразные» «воспитательные» произведения для детского чтения. С другой стороны, в мире, победившем фашизм, имели место процессы гуманизации, связанные с осознанием самоценности детства.

В 1953 г. при ЮНЕСКО был создан Международный совет по проблемам детской, юношеской литературы, чтения — IBBI (Ай-Би-Би-Ай), в котором с течением времени стали работать и наши писатели.

Национальная секция Совета была официально оформлена только в 1978 г. 20 ноября 1959 г. была принята «Декларация прав ребенка», в которой помимо правовых был прописан под №6 очень простой и мудрый (почти библейский) принцип: «Ребенок для полного и гармоничного развития его личности нуждается в любви и понимании» (Права человека: Основные международные документы. М., 1989. С.157).

Детская литература существовала в этом пространстве, естественно, поляризуясь. А.И. Мусатов, В.А. Осеева, Л.Ф. Воронкова, Л.А. Кассиль, М.П. Прилежаева, З.И. Воскресенская и другие тяготели к пафосу современности, сиюминутно понятой актуальности в духе педагогически идеологической критики. Такие же писатели, как Н.Н. Носов, Ю.В. Сотник, В.Ю. Драгунский, В.В. Голявкин, А.Г. Алексин, В.К. Железников, пытались показать ребенка, рассказать о ребенке ребенку, что требовало психологической глубины повествования и широты взглядов. Это был собственно художественный подход, который обеспечивал успех.

Пафос творчества Н.Н. Носова, В.Ю. Драгунского, В.В. Голявкина, А.Г. Алексина, В.П. Крапивина в советские времена воспринимался как вполне ортодоксальный, но объективно проблематика художественных произведений этих писателей была шире тех идеологизированных подходов, которые к ним применялись. Работавшие в советские времена, они сумели найти свой, немассовый, нетипичный, подход к ребенку не как к части коллектива, а как к индивидуальности, он был экзистенциальным по своей сути. Детская литература 50—80-х годов, представленная творчеством Н.Н. Носова, В.Ю. Драгунского, А.Г. Алексина, В.П. Крапивина и др. писателей, органично усвоила традиции детской литературы предшествующих периодов. Она развила заложенный творческий потенциал и являет собой художественную ценность, что и позволяет ей не утратить значения в современной принципиально иной социокультурной ситуации.

Подход к личности ребенка в произведениях Н.Н. Носова, В.Ю. Драгунского, А.Г. Алексина и В.П. Крапивина осуществлялся не с классовых или примитивно понятых в этом ключе педагогических позиций, но он был экзистенциальным по своей сути. Эти писатели изображали простых, обыкновенных, нормальных детей эмпирически, исходя не из педагогической схемы, а из опыта жизни. Конфликт в произведениях писателей заявленного ряда всегда носил психологический характер и, с нашей точки зрения, определялся в подавляющем большинстве случаев столкновением эмоционального и рационального начал, заложенных в природе ребенка и закономерностях его вхождения в жизнь. Писателей, имена которых названы были выше, с теми или иными оговорками на несвободу от стереотипов своего времени, отличало и отличает стремление изображать мир детства не как подготовку к взрослой жизни, а как сегодняшнюю данность. И в этой-то данности ребенок должен преодолевать трудности, чтобы реализовать продекларированное взрослыми право на счастливую жизнь.

 

1.Взрослые и дети в произведениях Н.Н. Носова, В.Ю. Драгунского, А.Г. Алексина, В. П. Крапивина

Взаимоотношения взрослых и детей — одна из самых древних, сложных и многоаспектных проблем. Советская идеология, направленная на упрочение советской власти, провозглашала принцип единства поколений в социалистическом обществе, не признавала наличия существенных противоречий или конфликтов между «отцами» и «детьми» вопреки всем научным и жизненным фактам. Ангажированная литературная критика пропагандировала ту же идею. Особенно ревностно эта позиция утверждалась в детской аудитории, в частности в произведениях для детей.

В советское время образцом ортодоксального социалистического освещения идеи единства разных поколений в детской литературе считался А.П. Гайдар. Время разрушило этот миф: современное прочтение его произведений позволяет утверждать, что в них нашла отражение сложная картина взаимоотношений детей и взрослых, отнюдь не бесконфликтная. За пределами внимания исследователей остались, в частности, такие существенные компоненты идейно-художественной системы произведения, как библейские притчи о талантах и о блудном сыне, которые расширяют смысл произведения, высвечивая одновременно и противоречия, и творческий потенциал молодого талантливого автора именно в освещении темы взаимоотношений взрослых и детей. Образ Бориса Горикова — это вариант образа «блудного сына» периода революционной эпохи, т. с. его отношения со взрослыми не идилличны, а драматически противоречивы.

Анализ произведений Н.Н. Носова, В.Ю. Драгунского, А.Г. Алексина, В.П. Крапивина показывает, что в их произведениях нашла отражение сложная гамма взаимоотношений детей и взрослых, и в ней велика доля оппозиционности, продиктованной нормативностью взрослого мира и преимущественной эмоциональностью детей.

Образов взрослых людей в произведениях Н.Н. Носова очень мало, вернее, их почти нет, что в свое время ставилось писателю в упрек. Его роль в развитии детской литературы определяется именно тем, что он одним из первых перенес акцент на изображение внутреннего мира обыкновенного ребенка в его обыденной жизни с ее повседневными проблемами. И вместе с тем уже в том, что писатель не давал развернутых образов взрослых в произведениях для детей, содержалась внутренняя полемика с современной ему детской литературой, в которой «полагалось» считать, что образ взрослого — важнейшая фигура в детской книге (В.А. Осеева, Л.Ф. Воронкова, А.И. Мусатов). При этом отсутствие взрослых в сюжетах произведений Носова не означает, что он игнорировал или недооценивал роль взрослых в развитии и вообще жизни детей. И автобиографическая повесть «Тайна на дне колодца», и публицистические «Иронические юморески», и трудно поддающаяся жанровому определению «Повесть о моем друге Игоре» свидетельствуют о том, что Носов как раз влияние взрослых на детей считал едва ли не определяющим фактором их развития.

Очевиднее всего роль взрослых в развитии детей представлена в повестях «Веселая семейка» (1949), «Дневник Коли Синицына» (1950), «Витя Малеев в школе и дома» (1951). Мир взрослых в этих произведениях — это та «идеальная форма», на постижение которой нацелен ребенок, а взрослый человек -- носитель преимущественно рационального начала, но взрослый человек в повестях Носова интересен писателю не сам по себе, а как носитель определенных функций. Важнейшая из них — дидактическая. Носов понимал, что ребенок не может самостоятельно сориентироваться в «мире вещей» и «мире людей», ему нужен «посредник», как говорили Л.С. Выготский и Д.Б. Эльконин. Таким посредником может быть любой человек, способный научить детей чему-нибудь (родители, учителя и др.). Например, учительница Нина Сергеевна («Дневник Коли Синицына») выполняет функцию обучения, комментария, носителя знания, она лишена каких бы то ни было индивидуальных черт. Текст насыщен словосочетаниями «Нина Сергеевна сказала...», «Нина Сергеевна объяснила...», «Нина Сергеевна научила нас...», «Нина Сергеевна рассказала нам...» и т.п.

Взрослые в по<